Доверие Дуглас Пенелопа
– Ты просто нуждалась в том, что нужно всем. В родном доме, – шепчет она.
Стараясь контролировать дыхание, сжимаю кулаки.
– Это не место, Тирнан, а чувство, – голос Мираи дрожит. – Даже после того, как ты переросла кошмары, все равно спала не дольше четырех или пяти часов в том доме. С ними. Вот почему я не расстроилась, когда они отправили тебя в школу-пансион в одиннадцать лет. – Шмыгнув носом, она не сдерживает рыданий и отводит взгляд. – Надеялась, что ты наконец-то нормально поспишь.
Машина останавливается, дверца открывается. Женщина быстро надевает очки, вытирает слезы и выходит.
Мне требуется несколько секунд, чтобы привести в движение свои конечности.
Это чувство.
Чувство, а не место.
На миг закрыв глаза, ощущаю солнце на пике, согревающее мое лицо. То, как обвиваю руками своего дядю, сидя сзади него на лошади.
Я выбираюсь из салона, едва обращая внимание на камеры и болтовню репортеров, слепо следую за Мираи по ступенькам в церковь. Люди разговаривают со мной, берут за руку, обнимают, однако я не в состоянии думать.
Меня мутит.
Зачем я вернулась? Мне казалось, я должна принять участие, быть здесь. Ведь это правильно, да?
Проглатываю ком, поднимающийся в горле.
Вокруг толпятся зеваки, жадно выжидающие чего-то. Хоть мне и не хватило духу открыть свои социальные сети, самоубийство родителей явно до сих пор остается актуальной новостью.
Черт, кто-то из режиссеров, вероятно, уже пытается продать нашу историю продюсерской компании, чтобы зрители оплакали смерть матери и отца в каком-нибудь фильме, где их изобразят идеальными, влюбившимися друг в друга с первого взгляда. А я, их любящая дочь, продукт их Шекспировской трагедии, стану значимым персонажем лишь в конце… когда буду стоять перед их надгробием, с улыбкой думая о том, что они наконец-то вместе навечно.
Я сажусь с Мираи в первом ряду. Единственный плюс ситуации – никто не ждет многого от скорбящего ребенка, поэтому я могу сидеть молча и в кои-то веки не казаться странной.
Снова закрываю глаза за линзами очков. Два дня назад я делала игрушки для лошадей – контейнеры из-под молока, набитые морковью и яблоками, с которыми животные могли бы повозиться, прежде чем добудут угощения. Они уже опустошили эти контейнеры? Калебу плевать, Ной, наверное, не заметит.
Не знаю, давно ли началась церемония, но, когда Мираи подталкивает меня локтем и шепчет на ухо: «Очки», напоминая, что нужно их снять, я открываю глаза и вижу перед собой гробы.
Сняв очки, аккуратно складываю их и убираю в карман.
В течение следующего часа люди один за другим произносят речи, делятся историями, которые я никогда не слышала, рисуют совершенно незнакомые мне образы. Я сижу и слушаю, как Мираи говорит о том, насколько почетно было являться частью жизни Ханнеса и Амелии, поддерживать их работу, а Кэсиди (без двойной «с») и мистер Палмер рассказывают об их юности, ранней карьере. Особенно подчеркивается благотворительная деятельность родителей. Наверное, публицист посоветовал почаще упоминать об этом, чтобы люди вспомнили: то, каким образом они покинули мир – не самое главное.
Во время выступления Дельмонта, ближайшего друга отца, ностальгирующего по их футбольному прошлому в колледже и летним путешествиям с рюкзаками по Турции или Чили, или еще какой-нибудь стране, Мираи кладет ладонь мне на руки, подав знак, что момент приближается.
Живот сводит. Полагаю, я могла бы поговорить о работе родителей. О том, как они вдохновляли меня. Могла бы солгать обо всех открытках и подарках, которые получала от них в школе, хотя все сюрпризы организовывала Мираи. Я всегда знала, что посылки были от нее, даже если она приписывала эти заслуги отцу и матери.
Я могла бы поведать, чему научилась у своего дяди и кузенов, а в итоге сказать, что получила этот опыт от родителей.
Но я больше не желаю молчать. Я хочу доказать им, что они меня не сломали. Что не позволю им влиять на мой голос и способность быть храброй.
Только попытка твердо встать на ноги оказывается тщетной.
Мне не хочется лгать.
– Все меняется. Жизнь, а вместе с ней и мир, продолжает двигаться вперед, – говорит Дельмонт. – Но смерть? Смерть неизбежна, как наступление ночи.
Прислушиваясь к его словам, поднимаю взгляд на мужчину.
– Эта участь ждет всех нас. – Он оглядывает аудиторию, завершая свою речь. – Единственное, что мы действительно оставляем после себя – это наша работа и любящие нас люди.
Любящие нас люди…
– Амелия и Ханнес никогда не упускали шансов. Они всегда знали ответ на самый важный вопрос в жизни человека: где я хочу быть сегодня?
Пристально смотрю на закрытые гробы (чтобы мы запомнили их такими, какими они были при жизни) своих родителей.
Наконец, спустя столько дней, слезы начинают литься по моим щекам.
Я ненавижу их.
Ненавижу. И я потратила слишком много времени на эту ненависть.
Мне не здесь хочется быть.
«Вы любили друг друга». Утираю слезы, глядя на отца и мать. Слова, которые не получалось подобрать раньше, в итоге приходят в голову. «Вам повезло больше, чем остальным».
По крайней мере, они нашли свою вторую половинку.
«Вы были способны на многое, когда дело касалось любви». Потупив взор, смотрю на свои колени, сжимаю пальто в кулаках. «И наверняка задумывались, каково будет остаться без нее, потому что решили не жить друг без друга. Но вы хоть раз думали о том… каково было мне жить без вас на протяжении стольких лет?»
Слезы беззвучно катятся по лицу, перед глазами все плывет. Я опускаю веки, стискиваю зубы. Накопленная за годы ярость пробуждается.
«Ненавижу ваш дом», – мысленно говорю им.
«Мне ненавистна вонь вашего парфюма, свечей и лака для волос. Ненавистно то, как ощущалась ваша одежда, белые стены, белые ковры и белая мебель». Пытаюсь взять под контроль свое дыхание. «Библиотека, полная ни разу не открытых книг. В вашем доме никогда не было ничего теплого».
«Я ненавидела вас».
Не могу отдышаться. Воздух кажется чересчур густым. Мне холодно.
«Ненавижу то, что так и не сказала все это вам в лицо. Что никогда не боролось, молчала, не призывала вас к ответственности. Что не ушла на поиски того, в чем нуждалась».
«Как позволила вам победить. Как не довела до вашего сведения, что вы морально меня уничтожили».
Вот где я хотела быть, когда они умерли. Я хотела постоять за себя.
И это все, чего я хочу.
«Только мне не хватило смелости поговорить с вами», – произношу одними губами, перестав плакать и сделав глубокий вдох.
«Трусы всегда живут сожалениями, потому что слишком поздно понимают: на их пути полно людей, которым тоже страшно. Они были не обязаны идти по жизни в одиночку».
Глава 14
Снаружи визжит бензопила. Я сажусь в кровати, свешиваю ноги с края и провожу рукой по волосам. Он надерет мне задницу, если сегодня я не захочу выходить из этой гребаной комнаты?
Калеб бросил нас и вчера снова ушел на охоту, а папа от силы обмолвился со мной тремя словами за последние сорок восемь часов. Веселуха. Все как в старые добрые времена.
Покачав головой, встаю, надеваю джинсы и спускаюсь на первый этаж. Я выберусь из этого дома. Из этого города. Посреди ночи, словно трус, потому что не выношу конфликты, но я уеду отсюда. Может, он поймет, какой я превосходный, когда больше не сможет мной помыкать. Ведь Калеба отец точно доставать не станет.
И, возможно, мой брат наконец-то произнесет хоть слово, если меня не будет рядом, чтобы говорить за него.
Я не смогу провести с ними очередную зиму. Иначе свихнусь.
Зайдя на кухню, направляюсь прямиком к кофеварке и замечаю отца, вышедшего из мастерской. Когда хватаю чашку и кофейник, обнаруживаю, что тот пуст. Отец, явно рассчитывавший на добавку, тоже останавливается.
Я вздыхаю. Боль в голове усиливается.
– Просто… – Он отталкивает свою кружку и уходит. – Свари еще порцию.
Вскидываю бровь, однако делаю, что велено. Давно он проснулся?
Папа швыряет на стол хлеб, бекон, который сам поджарил, пару коробок хлопьев, молоко и масло, в то время как я выбрасываю использованный кофейный фильтр и заменяю его чистым. Насыпав молотый кофе, наполняю контейнер водой, запускаю режим приготовления, на ходу схватив «Орео» из пачки, лежащей на стойке.
Чем я сегодня займусь? Тем же, чем обычно, но пиво всегда выручит. Хоть какая-то радость теперь, раз я упустил возможность получить спонсорскую поддержку «ДельтаКорпс».
А в доме опять воцарилась гребаная тишина, потому что…
Он садится за стол, делает себе сэндвич. Я плюхаюсь напротив него и откусываю печенье. Живот мгновенно скручивает, едва ощущаю вкус. Заставив себя проглотить, оставшуюся часть кладу на стол.
Мне фигово.
– Это просто отстой, – ворчу я.
Я скучаю по ней. Мы все скучаем. Даже Калеб, по-моему. Он вернулся домой сутки назад с какой-то водоплавающей дичью, узнал, что она уехала, и вскоре вновь исчез в лесу на целый день.
Спускаясь вниз по утрам, я видел включенный свет. Девчонки ведь любят уют и тепло. Этого тоже недостает. Мне понравились штрихи, добавленные ею в наш дом. Нравилось видеть ее во дворе, или в амбаре, или расхаживающей босиком по нашей кухне… Здесь стало приятно находиться. Даже ее стервозное настроение меня забавляло.
Парадная дверь открывается. Входит Калеб и срывает с себя футболку, испачканную кровью очередной дичи, которой он заполняет морозильник на зиму. Буквально представляю, как Тирнан прикрывает рот тыльной поверхностью кисти, будто ее сейчас стошнит. Она всегда так реагировала, увидев его с добычей.
Сердце болезненно ноет.
– Поезжай за ней, – заявляю я отцу, не глядя на него.
Калеб наливает воды в стакан. Я жду пререканий, потому что, по мнению папы, не способен придумать или сказать ничего путного. Он никогда не слушает, лишь предлагает в ответ полную противоположность того, чего я хочу.
– Тирнан переживает смерть родителей, – произносит папа, проглотив еду. – Она взрослая. Я не могу указывать ей, что делать.
– Она не взрослая, – возражаю я. – Ее место здесь. Решать тебе, а не ей.
Откинувшись на спинку стула, он бросает свой сэндвич на тарелку. Знаю, о чем отец думает. Я говорю словно гребаный псих. Неужели мне действительно хочется, чтобы он притащил девушку сюда против ее воли?
Нет.
Возможно.
– Похороны состоялись только вчера. Она еще может вернуться.
Ага, конечно. Мы ругались с ней, как последние говнюки, и Тирнан решила уехать, особо не задумываясь. Зачем ей возвращаться? Я бы не вернулся.
Потянувшись за соком, открываю крышку и подношу контейнер ко рту. Вдруг наверху хлопает дверь, затем слышится скрип половиц. Я замираю, встретившись взглядом с отцом. Он прищуривается и спрашивает:
– Ты кого-то привел домой вчера?
– Нет.
Ставлю сок на стол. Мы оба навостряем уши.
Может, Калеб привел кого-то…
Не успеваю я закончить мысль, как с лестницы доносятся шаги. Обернувшись втроем, мы обнаруживаем Тирнан. Она в мешковатых джинсовых шортах и моей футболке, зябко обнимает себя, пытаясь согреться. Ее волосы растрепаны, а на глазах солнцезащитные очки.
Какого хрена?
– Доброе утро, – говорит девушка, зевая.
Я подскакиваю со стула, изумленно пялясь на нее. Прошмыгнув мимо стола, она подходит к кофеварке.
– Доброе утро?! – восклицаю я. – Откуда ты взялась?
Тирнан просто забрела сюда, будто и не уезжала. Это сон?
– Когда ты приехала? – спрашивает отец, не дав ей шанса ответить мне.
– Прошлой ночью.
– Как добралась из аэропорта?
– Uber заказала.
– Ты вернулась, – произношу я, до сих пор пребывая в шоке. Мое сердце бешено колотится.
Она действительно здесь? То есть Тирнан все это время была в своей спальне, пока я тут дулся, черт побери?
Девушка оглядывается через плечо и смотрит на нас с папой, словно на идиотов.
Объятий она сейчас определенно не стерпит.
– Кто-нибудь может проверить рычаг переключения передач трактора? – интересуется Тирнан, сменив тему. – Он заедает. И пылесос? Он слишком громкий. – Она добавляет немного сливок в свой кофе и перемешивает. – Если вы конструируете мотоциклы – это не значит, что всю остальную технику нужно переделывать так, чтобы она звучала подобно маслкару[16].
Взяв свою кружку, Тирнан выходит из комнаты.
– Я разберусь с Бернадетт, покормлю лошадей и собак, соберу помидоры, а потом приготовлю завтрак. И еще, вы не принесете дров в мою комнату? Ночами начинает холодать.
Она поднимается на второй этаж, я тем временем смотрю на папу со слегка приоткрытым ртом.
– Я вас не накормлю, пока не приведете конюшню в порядок и не потренируете Шони! – кричит Тирнан с лестницы. – Вперед!
Глаза отца округляются. Вскочив с места, он запихивает в рот последний кусок бекона, а я смеюсь, делаю щедрый глоток апельсинового сока и поспешно покидаю кухню.
Да, мэм.
Накрыв кобылу попоной, провожу рукой по ее морде между глазами, после чего запираю стойло и выбегаю из амбара.
Меня пробирает дрожь. Черт, похолодало. Солнце скрылось за пиком час назад. Несмотря на то, что еще не стемнело, мне не хватает его тепла. Подхватив темно-синюю толстовку, висящую на бревнах, натягиваю ее через голову, затем поправляю бейсболку.
– Тирнан! – кричу, увидев, как она выходит из теплицы и тащит шланг обратно к стене. – Давай напьемся!
Девушка слабо улыбается. Вдохнув, ощущаю аромат стейков, жарящихся на гриле. Тирнан взбегает по крылечным ступенькам; ее резиновые сапоги покрыты засохшей грязью еще с тех пор, как она надевала их в прошлый раз. Я следую за ней, и мы вдвоем огибаем террасу, направляясь к задней части дома.
Схватив две бутылки пива из бака, смахиваю лед, откручиваю крышки и вручаю одну кузине. Когда останавливаемся возле моего папы, она скачет на месте.
– Прохладно.
Я снимаю и протягиваю свою толстовку Тирнан. Она уже в моей старой бело-голубой фланелевой рубашке, но принимает вещь без возражений, надевает ее и забирает предложенное пиво.
– Для гриля слишком холодно не бывает, – подмечает отец.
Улыбнувшись, девушка говорит:
– Пахнет очень вкусно. Я умираю с голоду.
Пока он перекладывает стейки на блюдо, я собираю поджареную кукурузу, а Тирнан убегает в дом за макаронным салатом и картофельными чипсами.
Мы накрываем стол для пикника в мастерской. Все двери открыты. С кухни доносится музыка, вечерний воздух становится еще свежее. Алкоголь успокаивающим бальзамом растекается по венам. Допив пиво, я оборачиваюсь к рабочему столу, беру бутылку текилы «Патрон» и наливаю каждому из нас по шоту, Тирнан в том числе.
– Э, нет, – произносит она, расставляя соусы.
– Да. – Я киваю, поставив выпивку рядом с ее тарелкой. – Мы бухаем.
Калеб подходит и садится на стул. Проглотив обжигающую жидкость залпом, я резко выдыхаю, с грохотом опускаю стопку и вскрикиваю, когда текила достигает желудка. Потом бросаюсь вокруг стола, ловлю Тирнан и забрасываю ее себе на плечо.
– Потому что она наша на всю зиму! – Закружившись, слышу визг кузины.
– Ной! – рявкает она.
Однако я все равно смеюсь. Твою мать, к счастью, этот день заканчивается лучше, чем начался. Иначе мне реально пришлось бы постоять за себя и уйти отсюда навсегда.
Ее присутствие сделает этот дом сносным. Тирнан делает папу сносным.
– Сядьте, ради всего святого, – распоряжается отец. – Поужинайте как нормальная семья.
Поставив девушку на ноги, хихикаю, заставляю ее сесть, открываю новую бутылку пива и наблюдаю за Тирнан. Пристально глядя на текилу, она изгибает бровь.
Ну же. Отец не пьянеет, потому что пьет мало, а Калеб способен выпить литры Джека, Джима и Хосе[17] вместе взятых, но все равно остаться трезвым.
Тирнан глубоко вздыхает, поднимает стопку, опрокидывает ее и тоже глотает залпом. Ей даже практика не понадобилась. Хорошая девочка.
Папа тем временем раздает стейки.
Я заново наполняю наши стопки.
– Хватит. – Она вскидывает руку. – Не хочу, чтоб меня потом выворачивало наизнанку.
– Знаешь что? – говорю, пока девушка накладывает каждому из нас салат. – Заключим пари. Если я очищу свою тарелку раньше тебя, ты должна выпить еще два шота.
Тирнан смотрит на стейк с косточкой на своей тарелке, который по размеру больше ее лица.
– А если я тебя опережу?
– Тогда я выпью еще две стопки.
– Ты в любом случае собирался выпить две стопки.
Прыскаю от смеха. Да, верно.
– Я буду стирать твои вещи всю неделю, – предлагаю.
– К моему белью никто другой не притронется, спасибо.
– Да уж, это ясно как день.
Она выпучивает глаза. Отец тихо смеется. Они обмениваются мимолетным взглядом, прежде чем он затыкается.
Надув губы, Тирнан сердито пялится на меня.
– Ладно, ладно, – на сей раз отвечаю серьезно. – Если первая очистишь тарелку, я до конца недели буду готовить завтрак.
Она задумывается на мгновение и в итоге кивает.
– Договорились.
Я поднимаю свой нож с вилкой. У нас обоих одинаковые куски мяса и равное количество макаронного салата.
Руки Тирнан остаются на коленях.
– Готов?
– Тебе не нужны столовые приборы?
Девушка качает головой с подозрительной ухмылкой на лице.
– Нет.
Ла-а-а-адно. Ты точно выпьешь эти два шота.
– Начали! – ору я.
Набив полный рот, вижу, как она ставит свою тарелку на пол.
А?
Я замираю, наблюдая за Дэнни и Джонни, бросившимися к угощению. Один хватает стейк, второй отрывает половину, после чего они убегают в угол, чтобы насладиться своей добычей.
Какого хрена?
– Мы так не договаривались! – выпаливаю я, едва не плюясь едой.
– Ты сказал, что я должна очистить свою тарелку.
– Ты! – повторяю. – ТЫ должна была очистить тарелку!
– Семантика. – Тирнан делает глоток пива, самодовольно улыбаясь.
– Это был твой ужин, милая, – предупреждает ее папа.
Она пожимает плечами.
– Сэкономлю калории для завтрака. – После этого девчонка переводит взгляд на меня. – Блинчики, пожалуйста. С сосисками и тостами.
Тирнан смеется, а я рычу себе под нос.
По крайней мере, я все еще могу выпить две стопки.
Мы продолжаем есть. Тирнан выбирает из маленькой миски сладкий маринованный огурец и откусывает кусочек.
– Скоро пойдет снег, – говорит отец, взяв свое пиво и глядя на Тирнан. – Мы еще пару раз наведаемся в город, возможно, купим тебе одежду попроще, подходящую по размеру.
– Она может носить мое барахло, – говорю, жуя. – У меня полно вещей.
– Они болтаются на ней. – Затем он снова смотрит на нее. – Найдем какие-нибудь джинсы, которые стоят не три сотни долларов.
– Три. Сотни. Долларов. – Я вскидываю бровь. – Черт, что на тебя нашло?
Тирнан супится, открывает рот, собираясь огрызнуться на меня, однако внезапно осекается, заметив Калеба. Он ставит перед ней чистую тарелку, перекладывает туда половину своего стейка, уже разрезанного на маленькие фрагменты, и возвращается к еде и напиткам, даже не встретившись с девушкой взглядом, словно ничего не случилось.
– Эм… – Она пытается подобрать слова. – Сп… спасибо.
Закатив глаза, делаю глоток пива. Мне следовало об этом подумать.
Ей требуется минута, чтобы вспомнить, на чем мы остановились. Тирнан опять злобно смотрит на меня.
– Во-первых, мою одежду покупает персональный шопинг-ассистент моей семьи… точнее, покупал. Во-вторых… они красиво выглядят.
– Тебе не нужно выглядеть красиво, – вмешивается мой отец. – В наших краях те, кто красиво выглядят, оказываются замужем и беременеют в восемнадцать лет.
– Твои сыновья явно в курсе, что такое презерватив, и я тоже.
Я прыскаю от смеха.
– К тому же, – добавляет девушка, – у меня не было ни одного бойфренда. Вот когда я попробую отношения с тремя, тогда можешь начинать беспокоиться по поводу моего возможного замужества и беременности.
– Тремя? – бурчу я с набитым ртом.
Тирнан колеблется. Судя по виду, моя кузина предпочла бы не объясняться.
– Моя мать сказала, что женщина не должна выходить замуж, пока не получит опыт по крайней мере с тремя…
Она взмахивает рукой, будто я знаю, как заканчивается это предложение.
– Тремя?.. – подначивает папа.
– Любовниками, – вырывается у нее. – Бойфрендами, без разницы.
Я сдвигаю брови.
– О чем ты, черт побери?
Выдохнув, Тирнан приосанивается. Очевидно, что ей неловко. Наконец она берет кетчуп, соусы «Heinz» и «A.1». и расставляет их друг за другом.
– Вожделение, опыт, любовь, – произносит девушка, дотронувшись пальцем до бутылки с кетчупом. – Мать говорила, что первый мальчик – или мужчина – это твой предмет обожания. Ты думаешь, что любишь его, хотя на самом деле влюблена в то, какие ощущения он пробуждает в тебе. Это не любовь. А вожделение. Жажда внимания. Жажда опасности. Жажда почувствовать себя особенной. – Тирнан обводит нас взглядом. – С номером один ты эмоционально зависима, нуждаешься в чей-то любви.
Ошарашенно уставившись на нее, отец забывает про еду, которую жевал.
– Со вторым ты изучаешь себя. – Она касается бутылки «Heinz». – Твое первое увлечение разбило тебе сердце. Ты грустишь, но по большей части злишься. Злишься достаточно сильно, чтобы не позволить этому произойти вновь, – поясняет Тирнан. – Чтобы в этот раз не отдавать себя слишком свободно. Чтобы не уступить свою власть и не стать его девочкой по вызову, которая в полночь будет сидеть и ждать, соизволит ли он появиться.
Она описывает нас, я так понимаю.
– С номером два ты наконец-то узнаешь, на что способна, – продолжает кузина, заправив прядь, выбившуюся из ее хвоста, за ухо. – Становишься требовательной. Смелеешь, не боишься самостоятельно принимать решения. Не боишься быть более жадной в спальне, потому что важнее то, чего хочешь ты, а не он. Второй нужен, чтобы им пользоваться. В некотором смысле.
Папа прокашливается. Я тихо смеюсь, уронив вилку и полностью переключив внимание на нее. Тирнан сказала «в спальне».
– Твою мать, чему она тебя научила? – бормочет он.
Но мне хочется, чтобы девушка рассказывала дальше.
– И номер три? – интересуюсь я, подняв «A.1».
– Любовь. – Тирнан выхватывает бутылку. – Когда уроки о твоих слабостях с номером один и твоего эгоизма с номером два усваиваются, ты находишь золотую середину. Когда ты понимаешь себя, готова с радостью принять его таким, какой он есть, и больше не боишься, – произносит она, поставив соус на место. – В конечном счете счастливого финала может не получиться, зато ты вступишь в здоровые отношения и будешь гордиться своим поведением.
– Думаешь, к советам твоей матери стоит прислушиваться? – говорит отец.
– Она была никчемной матерью, – отмечает Тирнан. – В остальном – ничего подобного. Вообще-то, это единственный совет, который она мне дала, поэтому я стараюсь придерживаться его.
Читать бесплатно другие книги:
