Две жизни Лидии Бёрд Силвер Джози

Во сне

Вторник, 24 сентября

Его нет. Я наконец набралась храбрости, чтобы вернуться, но дом пуст. Дальнейший осмотр позволяет выяснить, что в холодильнике нет любимого сорта пива Фредди, а в корзине в ванной комнате – лишь мои вещи. Где же он? Мы ведь всего несколько месяцев назад поженились. Начинаю паниковать. Неужели наш спор в Нью-Йорке послужил катализатором перемен? Неужели я вызвала обвал, обрушила наше счастье и наш неоперившийся еще брак разбился о камни? Я наливаю себе сока, руки у меня дрожат, когда берусь за телефон в поисках ответов.

Вижу, что пришли два сообщения. От Элли – не хочу ли я попозже забежать к ним на рыбу с жареной картошкой? От мамы – она предлагает лишний билет на спектакль в субботу. В этом мире они по-прежнему со мной. Потираю пальцем обручальное кольцо, оно на месте. Но где же ты, Фредди Хантер?

Щелкаю по его имени в телефоне и жду, когда пойдет звонок, надеясь, что не нарвусь на автоответчик. Семь вечера, думаю, он не работает сейчас.

Соединение не устанавливается сразу, да и потом звук какой-то непривычный. Меня это озадачивает, но тут же мое сердце подпрыгивает – слышу его голос.

– Фредди? – неуверенно говорю я.

Там, где он находится, очень шумно.

– Лидс? – Он почти кричит. – Погоди секунду. Выйду наружу.

Я слышу громкие голоса и музыку, смех… Наверное, Фредди в каком-то баре.

– Боже, ну и жара здесь сегодня! – говорит Фредди; теперь его слышно лучше. – У меня рубашка к спине прилипла.

– Ты где сейчас? – в растерянности спрашиваю я.

– Прямо сейчас? Перед баром, на пляже. Винс там размахивает кредитной картой компании, надеется заключить сделку.

– Только работа и никаких развлечений, да? – спрашиваю я неопределенно, стараясь придать голосу беспечность, которой совершенно не чувствую.

– Ну да, – смеется Фредди, – если ты в Риме. Или в Рио, как в данном случае.

Рио? Фредди в Бразилии? Что-то звенит у меня в уме, как далекий колокольчик… Видимо, Фредди упоминал о чем-то таком, но я уверена, что не знала о том, как долго он намерен там пробыть.

– Я соскучилась, – говорю я, потому что это правда, особенно сейчас, когда снова слышу его голос.

– Я тоже. Но теперь уже недолго. Две недели, максимум три.

– Еще три недели? – мрачно переспрашиваю я.

То, что я говорила в Нью-Йорке, определенно никак на нем не отразилось, если он позволил случиться такому. Или если я позволила. Судя по виду нашего холодильника и сообщений от мамы и Элли, Фредди явно отсутствует уже пару недель.

– Только не начинай снова. – Фредди раздраженно вздыхает. – Ты знаешь, я не могу ничего изменить.

Выходит, мы уже успели поссориться из-за этого.

– Говоришь, ты сейчас на пляже?

– Нет, – возражает Фредди, стараясь сохранять спокойствие. – Я сказал, что был с Винсом, мы пытаемся заключить сделку с кофейной компанией. А здесь вообще все находится на чертовом пляже, Лидия, или я и в этом виноват?

– Я этого и не говорила, – жалобно бормочу я в ответ.

Несколько недель я не общалась с Фредди, а теперь все опять как-то не так… Если бы мы были рядом, то сумели бы преодолеть недопонимание, но по телефону это не так-то легко. Меня вдруг поражает мысль, что наши отношения всегда зависели от физической близости; мы полагались на прикосновения, на то, что способны прочитать видимые признаки… Но прямо сейчас у нас не было такой роскоши, а то, что осталось, вызывает разочарование и потенциально грозит гневом. Слышу, как кто-то окликает Фредди, наверное Винс, и требует, чтобы тот вернулся и взял коктейль «Кайпиринья». Он произносит название неправильно. Но меня это не удивляет: Винс человек незатейливый, не из тех, кто станет запоминать что-либо подобное. Я готова сделать ставку на то, что он умчался в Бразилию, не потрудившись даже выяснить, как сказать на португальском «спасибо» и «пожалуйста».

– Мне нужно вернуться, – сообщает Фредди.

– Похоже на то. – Меня охватывает уныние, хочу найти подходящие слова, чтобы это исправить.

– Скоро позвоню, – бросает Фредди и исчезает.

Он вернулся к своему коктейлю, в бар на пляже, к жизни без меня.

Наяву

Вторник, 24 сентября

Сижу одна в гостиной с зажженным светом, держу в руке чашку горячего шоколада в надежде, что он поможет мне заснуть. Какое отвратительное, жалкое возвращение домой! Мама и Элли, наверное, предпочли бы, чтобы я осталась в Хорватии, а Фредди умчался в Рио глотать коктейли на пляже…

Теперь вижу, что слишком сильно надеялась на мой второй мир, на бегство из реальности, бегство от тяжелой, угольно-черной ямы горя. Но этот день… он не помог. Он снова оставил чувство подавленности и уныния, хуже того, что было в Нью-Йорке. Размышления об этом сегодняшним вечером подвели меня к осознанию неопровержимой истины.

Я променяла исцеление здесь на жизнь там. Я использовала визиты в другой мир как способ справиться с горем, пусть даже все, что читала о преодолении печали, твердит: такое невозможно. Неужели мой проклятый доктор подстроил? Я не проходила через переживания сознательно. Металась между двумя мирами, брела окольным путем, притормаживала себя, не осознавая этого.

После той ночи в Нью-Йорке я не принимала розовых пилюль в Хорватии и в результате нормально спала по ночам. Темные круги под глазами исчезли, сердце билось легче, ведь ему не приходилось постоянно переключаться. Мои дни были проще – жить одной жизнью не так напряженно, как жить двумя поочередно.

Нельзя игнорировать тот факт, что я продолжаю меняться: та я, которая навещает Фредди в другом мире, все меньше и меньше похожа на Лидию, которую он знает. И по правде говоря, мне даже больше нравится новая версия меня самой. Да, у нее пока не все наладилось, но она решительна, готова к приключениям, сильна. Она старается пусть медленно, но идти вперед, шагать против течения, а я все это время пыталась оттащить ее назад.

Наяву

Суббота, 28 сентября

– Ты абсолютно уверена?

Я смотрю через зеркало в глаза моей парикмахерше:

– Да.

Она стоит за моей спиной с ножницами в руке. Для женщины, которой платят за стрижки, выглядит уж слишком не желающей это делать.

– В последние десять лет я тебе обрезала волосы не больше чем на дюйм. – Лаура покусывает губу.

Это правда. Я берегла свои волосы, но теперь…

Я в последний раз взвешиваю на ладони пряди.

– Действуй!

Она глубоко вздыхает и больше вопросов не задает.

После этого я долго сижу в своей машине, мои волосы лежат в прозрачном пакете на молнии у меня на коленях. Доун несколько лет назад пожертвовала свои, так что и я накануне вечером нашла в Интернете благотворительное учреждение, которое делает парики для девочек-подростков. В пятнадцать я гордилась своими волосами, они доставляли мне радость. И мне тепло от мысли, что они могут сделать немножко светлее жизнь какой-нибудь девочки, сражающейся с болезнью. А мне они больше не нужны.

В прихожей я бросаю сумку и рассматриваю себя в зеркале, поворачиваясь так и этак, поглаживая кончиками пальцев открывшуюся шею, трогая короткие пряди вокруг лица. Я могу теперь поставить галочку в списке реакций на горе, там, где значится «отрежь волосы». У Лауры чуть сердечный приступ не случился, когда я попросила сделать мне самую короткую, почти мужскую стрижку «пикси». Она схватила стопку журналов и стала показывать мне фотографии стрижек, предположив, что я просто ошиблась. Но я не ошиблась; я знала, чего хочу, и, глядя на себя теперь, рада, что набралась достаточно храбрости и прошла через это.

Храбрость. Я мысленно изучаю это слово, потом произношу его вслух. Мое отражение уверенно смотрит на меня, говоря, что я поступила правильно. Добавляю «храбрость» к набору слов, которые в данный момент описывают мою жизнь.

Здесь четыре часа дня, значит в Лос-Анджелесе должно быть девять утра. Я несколько минут назад отправила Джоне фотографию своей новой прически, и, как только начинаю думать, что он еще спит, позволяя себе субботний отдых, приходит ответное сообщение.

Сейчас позвоню тебе.

Я усмехаюсь и падаю в угол дивана, подобрав под себя ноги. Тут мой телефон жужжит, а потом на экране появляется смеющийся Джона в постели.

– Дай-ка рассмотреть тебя как следует!

И я вдруг непонятно почему смущаюсь и морщу нос, поворачивая голову в разные стороны в ожидании его приговора.

– Что думаешь? – Он первый после моего парикмахера, кто должен высказать свое мнение.

– Ты выглядишь… ты похожа на австралийку, – сообщает Джона и снова смеется, пожимая плечами, потому что прекрасно понимает: он сказал глупость.

– Австралийку?!

– Ну, не знаю, – говорит он. – Наверное, дело в загаре и стрижке. Ты как будто должна быть спасателем на пляже в пригороде Сиднея или кем-то в этом роде.

– Это уж слишком причудливое описание. – Я округляю глаза. – Я что, разбудила тебя посреди сладкого сна?

Джона проводит ладонью по щетинистой щеке и строит гримасу. Похоже, я права, но он слишком вежлив, чтобы это подтвердить.

– Когда ты вернулась домой?

Мы с Джоной много разговаривали в последнее время. Он был главной нитью, связывавшей меня с домом там, в Хорватии, единственным человеком, который не судил меня за побег. Наверное, потому, что он, по его мнению, сделал то же самое.

– Пару дней назад. Надо сказать, встретили меня не особо тепло. Я слишком долго отсутствовала.

– Ничего, все придет в норму. Они тебя любят.

– Знаю… – Конечно, он прав, но я меняю тему, потому что мысли о маме и Элли портят мне настроение. – А у тебя какие новости?

Джона тянется за стаканом с водой на прикроватной тумбочке, потом снова опускается на простыни. Он сильно загорел в Лос-Анджелесе, его тело резко выделяется на белой постели. И выглядит он гораздо лучше, чем до отъезда. Кажется здоровее, энергичнее, будто нашел новую энергию в каком-нибудь травяном коктейле. Я сижу и слушаю, как Джона рассказывает о последних днях, о работе над сценарием, о людях, с которыми проводит время. Его темные глаза горят энтузиазмом. Он теперь вращается в совершенно иных кругах. Даже представить не могу, что он когда-нибудь вернется домой.

– И как оно чувствуется, когда возвращаешься? – спрашивает Джона.

– Все как прежде… – вздыхаю я, но тут же спохватываюсь. – На самом деле нет. Все кажется каким-то странным. Как будто это уже не совсем мое место.

Джона медленно кивает:

– Ты отсутствовала довольно долго, но все утрясется.

– Конечно.

– Вернешься на работу?

На сердце у меня тяжело.

– Да, хотя, вообще-то, они взяли кого-то. Фил сказал, чтобы я приходила, но не знаю, есть ли там место для меня.

Во взгляде Джоны вспыхивает озабоченность.

– Ты уверена, что чувствуешь себя нормально?

– Да, все будет в порядке. Наверное, мне просто не хватает солнца.

– Лидс, мир велик, – заявляет Джона. – Где-нибудь всегда светит солнце.

– Только не здесь, – отвечаю я, не уверенная, что он имеет в виду именно погоду. – Уже предполагаешь, когда вернешься домой?

Джона качает головой:

– На какое-то время еще задержусь. Моя замена работает до Рождества, так что, вероятно, тогда и приеду.

Я нервно сглатываю, но не говорю ему, как мне хочется, чтобы он вернулся поскорее.

– Хорошо…

– А если Фил тебя уволит, приезжай сюда, побудь немного со мной. – Джона улыбается, он явно дурачится.

Я не говорю и того, как соблазняет меня его предложение.

– Ну, вряд ли это поможет исправить дела, я о маме.

– Уверен, просто нужно время, – смеется Джона. – Да все равно Фил тебя не уволит. Вы же практически родня.

Я изображаю улыбку:

– Да, все будет в порядке.

Джона мельком смотрит в верхнюю часть дисплея.

– Мне пора идти. Меня уже ждут.

– Что, виндсерфинг? Или какая-то кинопремьера?

– Все вместе. Обед с Кейт Уинслет.

– Неплохо, – киваю я.

– Да, сама понимаешь. Позвоню тебе потом, звездочет!

Он прерывает звонок, его лицо застывает на экране, рука поднята в прощальном жесте.

Звездочет. Это прозвище больше мне не подходит. Я даже вообразить не могу, что Джоне захочется еще смотреть на наши родные серые небеса и уличные фонари.

Я провожу ладонью по волосам: еще не привыкла к новой прическе. Стрижка почти по-мальчишески короткая.

– Фредди, не думаю, что тебе бы это понравилось, то есть я уверена: ты бы это просто возненавидел.

У меня стрижка отрицательных эмоций не вызывает. Конечно, мне еще нужно к ней привыкнуть, но, думаю, со временем я даже полюблю ее.

Наяву

Понедельник, 30 сентября

– Ох, черт бы меня побрал! – Стол Райана ближе всех ко мне, когда я вхожу в офис; он вскакивает с изумленным видом. – Ты все-таки вернулась! И выглядишь потрясающе! – Он огибает свой стол и быстро проводит ладонями по моей стриженой голове, таращась на меня во все глаза. – Что ты такое сделала? То есть я хочу сказать, мне это жутко нравится, но не слишком ли радикально для тебя, а?

К этому моменту уже и все остальные подошли и уставились на меня так, будто я не волосы отрезала, а руку или ногу.

– Это как называется? «Девчонка-сорванец»? – предполагает Джулия.

– Выгодно подчеркивает твои глаза, – замечает Доун. – А загар! – Она подносит к моей руке собственную бледную руку.

Мой взгляд падает на ее округлившийся животик, и она смеется:

– Ну да, не только в пирожных дело.

– Я так рада за тебя! – восклицаю я.

Появляется Фил и сжимает мое плечо.

– Лидия, рад тебя видеть, – улыбается он. – Давай-ка соорудим по чашке чая, а потом поговорим у меня в кабинете.

Все выглядят слегка смущенными, когда возвращаются на свои места, и только теперь я замечаю девушку за моим столом. Конечно, о ней я уже знаю, но все равно вид Луизы (вроде бы так ее зовут) заставляет меня нервничать до тошноты. Выглядит она уверенно, ее пальцы буквально летают над клавиатурой, она поднимает голову, смотрит на меня и улыбается. Не сомневаюсь в том, что она безусловно хороша и явно умеет печатать с бешеной скоростью, но все равно мне всерьез хочется, чтобы она прямо сейчас исчезла. Секунду-другую я наблюдаю за ней в надежде, что так и произойдет, но девушка упрямо остается на месте, так что я принимаю предложение Фила и отправляюсь в кухню.

Итак, хорошая новость в том, что работы я не лишилась. Новость чуть хуже – это другая должность. Фил постарался изложить все как можно мягче, ему явно не нравилась роль гонца, приносящего дурные вести, но Супер-Луиза (нет-нет, он ее так не называл) остается на моем месте, она работает потрясающе хорошо. Ему приходится форсировать события, потому что Доун теперь страдает утренней тошнотой. Конечно, у меня нет никаких оснований злиться, ведь я сама виновата в том, что отсутствовала так долго. И меня любезно переводят вниз, в библиотеку. Делия наконец решила, что пора ей оставить штемпели и чернильные подушечки, и кому-то придется закрыть брешь.

Фил преподносит это мне как некий вызов, как шанс обновления, как перспективу. И я ему благодарна, действительно благодарна. Я остаюсь в городском центре и могу видеться с теми, кто работает наверху, пусть мельком, не целыми днями. Не стану лгать, я чувствую себя как белая ворона в семействе, за свое преступление изгнанная на нижний этаж, но понимаю, что такова реальность и мне повезло – я сохранила работу.

И вообще, когда я думаю об этом, то решаю, что мне может пойти на пользу модернизация библиотеки. Там под моим руководством будет пара работников с неполным днем, а вся библиотечная система нуждается в оцифровке. А еще можно организовать мероприятия для читателей. Встречи с авторами, например. Даже книжный клуб. Фил и вправду хочет, чтобы я увидела в этом деле нечто такое, за что можно взять ответственность и превратить его в свою жизненную задачу. Он даже выдал мне двадцать фунтов из фонда мелких расходов и велел купить органайзер и ручки с карандашами в магазине канцелярских принадлежностей. Я ценю этот жест. Постараюсь сделать все так, как предполагает Фил; я уже составляю некие планы на будущее.

– Поддерживай головку! – напоминает Элли, опуская на мои протянутые руки голенькую и очень сердитую на вид Шарлотту.

Мы стоим на коленях в ванной комнате Элли; сестра позволила помочь ей искупать младенца, и это своего рода оливковая ветвь мира. Детскую ванночку поставили в большую ванну, и когда я опускаю вертящееся тельце в воду, малышка чудесным образом успокаивается.

– Ей это нравится, – поясняет Элли.

Сестра положила ладони на край ванны и опустила на них голову, глядя вниз, на свою дочку.

– Иногда я купаю ее по четыре раза в день, просто чтобы она перестала плакать.

– Вырастет русалкой, – замечаю я.

– Скорее, занудой, – откликается Элли.

Я улыбаюсь, набирая воды в горсть и поливая животик Шарлотты. Она и вправду водяной ребенок, это нечто вроде волшебства.

– Может, это напоминает ей мамину утробу? – предполагаю я.

Элли протягивает руку и щекочет пятку Шарлотты.

– Возможно. Спасибо тебе. За то, что была со мной, когда она родилась. За нас обеих.

Слышу, что сестре нелегко произносить эти слова, и у меня перехватывает горло, когда я вспоминаю день рождения Шарлотта. День моей свадьбы.

– Я бы ни за что в мире не пропустила такого!

И тут до меня доходит. Ведь если бы мне пришлось делать сознательный выбор между свадьбой и рождением Шарлотты, то, как бы это ни было трудно, я бы осталась в этом мире. Крохотные пальчики сжимают мой палец, и я понимаю, что здесь меня удерживает гораздо больше, чем я могу получить в мире другом.

И что пора взглянуть в лицо неизбежному.

Да, я прошла через катастрофическое, разрушительное событие. Через худшее из всего, что вообще могло случиться. Я потеряла любовь всей своей жизни, а потом чудесным образом снова нашла дорогу к ней, но какой ценой?

Поначалу это ошеломляло, ведь все мои мечты осуществлялись, и только теперь я постепенно осознаю, что, сколь прекрасно ни было бы это, оно неустойчиво. Причем для обеих женщин: той, какая я там, и той, какая я здесь.

В другом мире я должна бы наслаждаться счастливой жизнью с Фредди. И видит бог, мне необходимо верить, что существует такой мир, где так оно и есть. Мир, где мы счастливы и создаем собственную семью. Где мне повезло настолько, что мы с Фредди можем состариться вместе.

Путешествовать из мира в мир, бывать там, где мое горе не существует и невыносимая боль не изменила меня… Да, это потрясающе. Честно, так и было. Кто отказался бы от шанса снова встретиться с утраченной любовью? И не один раз, а много?

Человеческий мозг так устроен, что способен совладать с горем. Он знает: даже если мы проваливаемся в бездонную темноту, свет все равно появится снова, и нужно просто продолжать идти вперед, пусть и очень медленно. И верный путь найдется! Но я этого не сделала. Я вслепую тыкалась во все стороны, два шага вперед, три шага назад… Да, пилюли служили мне утешением, опорой и способом бегства, но они также лишали меня зрения, посылая в неправильном направлении. И ради всех существующих версий меня самой я должна отказаться от них. Распрощаться.

Во сне

Вторник, 1 октября

Конечно, я знала, что Фредди здесь не будет. Я могла бы выждать пару недель в надежде, что он вернется из Рио, но никто точно не знает, когда именно это произойдет, а я уже приняла решение. Мне необходимо было довести дело до конца.

Мой планшет лежал там, где я и надеялась его найти, – на подушке Фредди. Я читаю по ночам просто потому, что не могу заснуть. Такое случается часто, когда я в одиночестве. Проверяю, не разрядился ли он. Восемьдесят семь процентов. Этого достаточно. Итак, я здесь, в нашей прекрасной кровати из «Савоя», и планшет в моих руках наготове. Наверное, это не тот способ, каким я хотела бы попрощаться, но другого у меня нет. Вернуться сюда еще раз после этой ночи я попросту не смогу.

Я кладу планшет рядом с собой и откидываюсь на подушки. Я могу позволить себе несколько минут перед тем, как наберу номер. Комната купается в мягком утреннем свете; похоже, небо наконец очистилось. Мне тепло и уютно, и я наслаждаюсь тишиной и неподвижностью, стараясь справиться со своим дыханием, быть спокойной в эти последние мгновения – они слишком многое значат.

А потом, чувствуя, что готова, я сажусь на подушках и беру планшет.

Он не отвечает. Пока звонки раздаются где-то далеко, в темноте, на другом краю света, спокойствие иссякает. Он не отвечает. Мое горло уже сжимается от страха; сердце бешено колотится, пока я смотрю на свое бледное отражение в планшете. Я собираюсь с духом, ожидая, что вот-вот появится сообщение о том, что Фредди Хантер недоступен. Конечно, он же в Рио, глубокой ночью…

Ну же, Фредди, шепчу я, ответь, пожалуйста, услышь меня в последний раз! Как бы я ни нуждалась в тебе прежде, сейчас я нуждаюсь в тебе сильнее всего.

И тут он отвечает, словно услышав мои мольбы. Экран мигает, связь установлена, и вот он уже здесь, и я готова заплакать от облегчения.

– Лидс? Погоди… – Фредди тянется к прикроватной лампе, включает ее, и она обливает его мягким светом, приветливым и теплым, – такой можно видеть в окнах паба зимним вечером. – Все в порядке?

В его сонных глазах тревога.

– Просто хотела снова увидеть твое лицо, – киваю я, справившись со слезами.

Я потратила почти весь вчерашний день на раздумья о том, что правильнее всего будет ему сказать, но теперь он смотрит на меня – и мне не хочется отводить взгляд. Похоже, восьмидесяти семи процентов окажется недостаточно.

Фредди снова падает на подушки:

– Детка, здесь пять утра.

– Знаю, знаю. Извини, – шепчу я. – Фредди, просто я так по тебе соскучилась! И мне ненавистны наши ссоры.

– Мне тоже, – отзывается он. – В особенности когда нет возможности исправить все сексом.

Я качаю головой и тихо смеюсь:

– Фредди Хантер, обещай, что никогда не изменишься.

– Эй, – говорит он низким знакомым голосом, – знаешь, это звучит как «во веки веков».

– Неужели?

К горлу подступают рыдания, потому что я никогда на самом деле не осознавала, как это долго – «во веки веков», – пока не увидела имя Фредди, написанное золотыми буквами на его могильном камне.