Две жизни Лидии Бёрд Силвер Джози

– И Дэвида нет, – выдыхает Элли, и ее лицо сморщивается.

– Да, – соглашаюсь я. – Его нет. Но я есть и не отойду от тебя, пока он не явится, ладно? Я ему позвонила, он уже едет.

Сестра сжимает мою руку, а я смотру на ее бледные пальцы. В детстве мы с Элли всегда хватали друг друга за руки, если чего-то пугались: когда слышали непонятный шум в садике за домом, в пятилетнем возрасте; когда на мой девятый день рождения вдруг невесть откуда появился наш отец… и позже, на похоронах дедушки, когда мне уже был двадцать один год… Это инстинктивный жест, и он успокаивает. Надеюсь, что Элли он поддерживает так же, как меня.

– Спасибо. – Губы у нее дрожат, она пищит, как десятилетний ребенок, и я осознаю, что вот сейчас должна превратиться в старшую сестру.

– Думаю, ты должна лечь.

– Не уверена, что смогу…

– Конечно сможешь, – решительно заявляю я. – Давай сделаем это поскорее, пока не началась новая схватка.

Мы действуем вместе и успеваем как раз вовремя переместить Элли на подушки. Она тут же сгибает колени и начинает глубоко дышать. Черт побери, да где же эти медики?! Стоит Элли пошевелиться, и на простыни выплескивается новая порция крови. Стараюсь об этом не думать; понятия не имею, нормально это или нет.

– Мне так жаль, что это случилось именно сегодня, а не в какой-то другой день, – рыдает Элли, задыхаясь от боли.

Перед моими глазами на мгновение вспыхивает картина моей свадьбы, мое пенное платье, широкая улыбка Фредди, Элли и мама, ведущие меня по проходу…

– Не болтай глупостей. Мне все равно нечем было себя занять.

Мы с сестрой обмениваемся взглядами, слова тут не нужны, а потом она снова крепко зажмуривает глаза и сжимает кулаки – новая схватка. Я в жизни не чувствовала себя более беспомощной. Тянусь к ее руке, когда Элли снова открывает глаза.

– Не надо, – предупреждает она. – Не могу обещать, что не сломаю тебе пальцы.

Я смеюсь, потому что мы много раз слышали историю о маминых родах.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты лишила меня шанса стать чемпионом серфинга, – говорю я.

– Боже мой, Лидия, это уже… уже… Мне кажется, я чувствую, как ребенок выходит… – выдыхает Элли. – Мне нужно тужиться, – заявляет она, положив одну ладонь на живот, а другую закидывает назад и хватается за изголовье кровати.

Костяшки ее пальцев становятся снежно-белыми.

– Ты можешь как-то… ну, замедлить?.. – спрашиваю я, готовая к удару вполне предсказуемого ответа.

– Нет! – почти кричит Элли.

От усилий ее лицо теперь темно-красное, как вареная свекла. Эта мысль тут же исчезает, вытесняемая желанием помочь, и я сдвигаюсь к другому концу кровати.

– Попробую посмотреть, может, что-то увижу.

Я совсем не испытываю той храбрости, которую стараюсь придать своему голосу.

– Да, ладно… – всхлипывает сестра. – Только не дай моей малышке умереть, Лидс! Не позволь пуповине ее задушить или еще что-то…

Я мало что вижу сквозь пелену слез, но, боже мой, этого вполне хватает, чтобы понимать: медики уж точно не доберутся сюда вовремя.

– Мне кажется, показалась макушка, – сообщаю я, наклоняясь ближе и стараясь вспомнить все, что видела в кино или читала про роды.

Ариэль тут не в счет.

– Элли, послушай, – говорю я, глядя на нее между ее коленей. – Когда будешь готова, начинай тужиться, пока я не велю остановиться, а потом замри, чтобы я проверила, не намоталась ли пуповина малышке на шейку, ладно?

Сестра в ужасе, но она кивает, а через секунду боль снова обрушивается на нее.

– Вот и хорошо, – бормочу я. – Вот и умница… А теперь тужься!

Я, сдерживая дыхание, наблюдаю за тем, как медленно появляется маленькое личико младенца, сморщенное и красное.

– Стоп! – громко командую я.

Колено Элли упирается мне в плечо. Я осторожно ощупываю шейку крохи и благодарю всех богов за то, что пуповины там нет.

– Все в порядке, она в порядке, – говорю я, энергично кивая. – Можешь снова тужиться, когда будешь готова.

Элли тоже энергично кивает, а потом пронзительно вопит, и тут я слышу вдали вой сирены.

– Давай, Элли, мы справляемся! – почти кричу я, придерживая головку крохи, пока наружу выходят плечики.

Я помогаю, насколько могу, обхватывая ладонями маленькое тельце, ободряя сестру, чтобы она потужилась еще разок и из ее тела в мои руки выскользнуло целиком смешное, изумительное дитя.

– Не урони ее, слышишь? – выдыхает Элли.

– Ни за что, Элли, клянусь!

От меня не ускользает то, что за последние часы я во второй раз даю торжественную клятву. Но я не задерживаюсь на этой мысли. А потом и вовсе все посторонние мысли покидают меня: новая жизнь в моих руках делает первый глубокий вдох.

– Она с нами, она с нами! Черт побери, мы сумели, я же говорила, что справимся!

От бесконечного облегчения я хохочу и рыдаю одновременно, мы обе смеемся и плачем, и я сдергиваю с кровати простыню и заворачиваю в нее мяукающее, извивающееся дитя. Я отдаю кроху Элли, и сестра бережно берет свою драгоценную дочку.

– Медики рядом, я слышу их, – устало бормочу я.

– Спасибо, – откликается сестра дрожащими губами.

Я наклоняюсь и обнимаю ее, осторожно, чтобы не придавить мою новехонькую племянницу. Сирена звучит громче и наконец умолкает.

– Ты была великолепна.

– Ты тоже, – шепчет Элли, все еще плача и явно слабея от облегчения.

– Вот уж чего мне не приходилось делать, так это принимать роды, – заявляю я так, словно для нас обеих это новость.

– Ты забыла об Ариэль, – напоминает Элли, как будто это и вправду был некий опыт акушерства.

– Точно. Но она не слишком-то себя утруждала процессом.

– Эй, есть кто? – окликает нас мужской голос, и мы слышим шаги на лестнице.

– Мы здесь! – кричу я.

Двое медиков в темно-зеленой форме появляются в дверях друг за другом – лысеющий мужчина и высокая женщина со светлыми волосами, стянутыми в хвостик. Они останавливаются у кровати, оценивая ситуацию, пока представляются как Энди и Луиза.

– Милая, похоже, вам выпало трудное утро, – говорит Энди, улыбаясь моей сестре.

– Да уж. А у меня девочка, – улыбается в ответ Элли.

– Можно нам ее осмотреть?

Луиза садится на кровать рядом с Элли и внимательно осматривает младенца.

Я отхожу в сторонку, чтобы медики могли заняться своим делом, и наблюдаю, как они ставят зажим на пуповину, а потом перерезают ее.

– Можно попросить вас подержать ребенка, пока мы осмотрим Элли? – спрашивает Луиза.

И я испытываю огромное облегчение оттого, что кто-то другой взял наконец на себя ответственность. Луиза кладет на мои руки уже закутанное дитя. Я отхожу с малышкой к окну, пока медики занимаются Элли, но их слова будто плывут мимо меня, это нечто вроде фонового шума, ведь я рассматриваю новое живое существо. Кончиком пальца осторожно провожу по лбу и носику девочки, потом касаюсь щечек. Моя племянница. Она уже не красная, скорее милого персикового цвета, мягкая и все еще немного испачкана кровью. Ее губки начинают инстинктивно чмокать, когда я трогаю ее нижнюю губу, – она пытается сосать. Какая ты уже умница, знаешь, как выжить. Надеюсь, этот навык останется с ней на всю жизнь. Когда девочка начинает вертеться и из простыни выбивается ее ручка, я кладу ей в ладошку палец. И ее крошечные, почти прозрачные пальчики сжимаются вокруг него. Ничего более хрупкого я не видела в своей жизни. Смотрю на нее и внезапно осознаю, что в другом моем мире ее не существует.

– Ох! – выдыхаю я.

Малышка провела здесь всего несколько минут, но уже бесконечно увеличила пространство между двумя мирами. Там Элли не стала матерью. Там ее дитя не появилось на свет. Я не знаю, какой во всем этом смысл, но вдруг чувствую, что чудовищно устала. Последние двадцать четыре часа были тяжелыми, чтобы не сказать больше. И я почти рада, когда приходит пора вернуть ребенка Элли. Она уже сидит на кровати и выглядит куда более нормально, чем я могла бы вообразить, ведь ей пришлось дать жизнь новому человеку…

Я не слышала, как Луиза успокаивала мою сестру насчет скорости родов. Видимо, все шло ровно столько времени, сколько и должно было идти. Луиза приняла далеко не одного ребенка прямо в машине «скорой помощи», а однажды малыш появился на свет возле эскалатора в большом торговом центре. И это куда лучше, чем мучиться день, а то и два тяжелыми родами, сказала Луиза, и я вполне ей верю.

Я выхожу в коридор, чтобы позвонить Дэвиду и сообщить, что мама и дитя в порядке, но ему лучше поскорее вернуться домой. Дэвид просто сходит с ума, потому я разговариваю с ним твердо, требую, чтобы он прекратил панику и взял себя в руки.

Присаживаюсь на край кровати, когда Луиза и Энди спускаются на первый этаж.

– Тебе придется ехать в больницу? – спрашиваю я сестру.

Она качает головой:

– Нет. Луиза сейчас пытается дозвониться до моей акушерки, чтобы попросить ее зайти и осмотреть меня, проверить еще раз. – Элли смотрит на кроху. – И ее тоже.

Мгновение-другое мы обе разглядываем спящее дитя. Я не удивлена тем, что она заснула. Да, последние час или два были тяжелыми для меня и Элли, но для нее-то это и вовсе стало глобальным событием…

– Знаешь уже, как назовете?

Они с Дэвидом за последние месяцы и недели перебрали столько имен, что я сбилась со счета.

Элли всматривается в дочь:

– Мы остановились на Шарлотте, но теперь, когда она уже с нами, мне не кажется, что это ей подойдет.

– Хм… – мычу я, раздумывая. – А как насчет… Лидия Ариэль Персик?

– В моей жизни есть место только для одной Лидии, – устало улыбается Элли.

А в моей жизни всех по двое, думаю я. Всех по двое, кроме Фредди и вот этой крохотной девочки.

– Дэвид должен скоро приехать.

– Дождаться не могу, – отвечает Элли.

Я окидываю взглядом окровавленные простыни.

– Почему бы мне не приготовить пару тостов, и пока ты посидишь перекусишь в кресле, я сменю постель. Сделаю ее чуть менее злове… пугающей?

Губы Элли кривятся. Она знает, как я отношусь к крови.

– Наверное, для тебя это было просто ужасно?

– Как ни странно, нет, – заверяю я. – Если честно, для меня это нечто особенное: первой во всем мире увидеть вот эту маленькую леди.

И это еще мягко сказано. Люди часто произносят разные цветистые выражения, когда становятся свидетелями рождения; его называют чудом, жизненной переменой, драгоценным моментом… И для меня оно было всем сразу и много большим – настоящим, чистым чудом. Элли сегодня показала магический фокус, всем фокусам фокус, прямо у меня на глазах. Моя сестра – чародейка, а ее дочь – произведение искусства.

Когда немного позже в дверь с грохотом врывается Дэвид и несется наверх, перепрыгивая через ступеньки, они обе уже спят. И я дремлю в кресле, но мгновенно просыпаюсь, едва он, тяжело дыша, появляется в спальне.

– С ними все в порядке, – тихо говорю я, когда Дэвид подходит к кровати.

Элли открывает глаза и смотрит на него. И выражение ее лица… на нем написано все сразу. «Я люблю тебя, посмотри, что я сделала, я так рада тебя видеть…»

А лицо Дэвида… оно тоже отражает все сразу. «Я люблю тебя еще сильнее, ты посмотри, какое чудо ты сотворила, я так горжусь тобой…»

Он садится рядом с Элли, обнимает ее, и сестра снова плачет, но на этот раз радостно, ведь ее обновленная семья впервые собралась вместе. Я наслаждаюсь их радостью, а потом тихонько выхожу из спальни – не хочу мешать первым мгновениям их жизни втроем.

Я чуть задерживаюсь, чтобы убедиться, что они занялись Шарлоттой. Дэвид осторожно относит ее вниз, желая дать Элли возможность принять душ. Мы сидим на диване, рассматривая ручки и ножки младенца, которые вскоре должны стать пухлыми, темный пушок на ее головке… Дэвид полагает, что она похожа на Элли. Он, скорее всего, прав. Наконец является акушерка, энергичная и опытная. Она принесла весы. У Шарлотты здоровый вес: пять фунтов четыре унции, и это прекрасно для малышки, родившейся на месяц раньше срока.

И вот я уже снова дома с чашкой чая. Но теперь мне кажется, что мой дом никогда не ощущался таким пустым, а я еще не чувствовала себя такой одинокой. Тишина пронзительна; можно включить радио, но не думаю, что сейчас способна вынести пустую болтовню или банальный смех. Вчера утром я сидела вот в этом самом кресле, до тошноты нервничая из-за своей свадьбы. Сейчас же измучена до полусмерти. Как будто в какой-то странной… невесомости, что ли, и это воистину непонятно, учитывая, что я только что стала свидетелем такого безусловно земного явления, как рождение новой жизни. Может быть, я испытала эмоциональную перегрузку: выйти замуж и принять ребенка в течение каких-то двадцати четырех часов – такое любого доведет до изнеможения. Мне нелегко это объяснить. Это словно плохая связь, как далекие щелчки в телефоне, когда вы звоните из-за моря. Элли теперь перебралась в другую страну, туда, куда я могу заглядывать, но где не могу остаться. Все вокруг меня движутся вперед, но только не я; мама теперь со Стефом, у Элли ребенок, Джона в Лос-Анджелесе…

Ох, бедное мое усталое сердце! Меня угнетает мысль о том, что я запуталась в обеих версиях своей жизни. Ну, знаете, как это выглядит, когда старомодная музыкальная шкатулка, украшенная зеркалами, начинает играть и под разными углами отражает кружащуюся балерину? У меня где-то есть такая, на ее крышке нарисованы яркие птицы; ее подарил мне на день рождения Джона, когда мы еще учились в школе. И я кажусь себе такой же балериной, и вокруг меня кружатся мириады моих собственных версий.

Я так чертовски устала, что даже не пытаюсь подняться в спальню, а просто ложусь на диване, сжимаюсь в комок, закрываю лицо ладонями от дневного света. Я бы поплакала, если бы у меня были силы. Видит бог, я заслужила хорошие рыдания, с учетом всего, что произошло. Но сил у меня нет, и вряд ли остались еще слезы. Я себя чувствую сухой, как гнилушка, как груда пересохших листьев, готовых вспыхнуть при малейшем намеке на огонь. Когда я закрываю глаза, то вижу, как листья разносит ветром: одни туда, другие сюда, – и частицы меня самой тоже улетают прочь.

Когда я просыпаюсь, уже снова темно. Я спала без снов, а проснулась в десять вечера. Меня охватывает порыв что-то сделать, куда-то пойти. На работу на этой неделе и на следующей не нужно: я взяла отпуск, не упоминая о том, что, сложись все иначе, мы с Фредди отправились бы сейчас в Нью-Йорк на медовый месяц. Просто сказала Доун, что хочу отремонтировать кухню, а Филу и Сьюзан соврала, что поеду на курорт с мамой и Элли, пока не родилась малышка. Но ничего такого не делаю. Я провожу неделю дома, раз за разом отправляясь в мой второй мир. Может, это безумие, но я хочу провести там медовый месяц.

Но тут мне приходит в голову, что для этого не обязательно сидеть дома. Пилюли можно принимать и в путешествии. И чем больше я об этом думаю, тем больше смысла вижу. Если останусь, на мое время начнут покушаться. Элли, малышка, мама. Если уеду, смогу думать только о себе. Тут же цепляюсь за идею оказаться где-нибудь в другом месте. Мой ум стремительно перебирает возможности: пляжи, горы, океаны… Куда поехать? Я ведь могу и вправду попробовать сесть на самолет до Нью-Йорка!

Несколько минут я обдумываю идею, но потом решаю, что это будет уж чересчур странно, даже учитывая всю необычность двух моих параллельных жизней.

Поднявшись в спальню, я стремительно принимаю душ и переодеваюсь, достаю из кладовки дорожную сумку, швыряю в нее одежду и белье, темные очки, сандалии… Достаточно хорошо знаю себя, чтобы понимать: я не отправлюсь в какое-нибудь холодное место. Солнечный свет. Мне необходимо поднять лицо к солнцу и почувствовать, как оно согревает мою кожу. Набив кое-как сумку, я волочу ее вниз, а потом ищу в ящике кухонного шкафа свой паспорт. Он в конверте вместе с паспортом Фредди, и несколько мгновений я прижимаю оба их к груди, представляя, как мы стоим в очереди в аэропорту, в волнении крепко держась за руки. Я не осмеливаюсь сейчас открыть паспорт Фредди; мне необходимо остаться в текущем состоянии ума, в том, которое намерено унести меня куда-то вдаль. Не могу дождаться утра. Даже час – слишком долго. Я вызываю такси и тащу сумку по дорожке, чтобы встретить машину на улице. Бросаю в почтовый ящик Агнес немного денег и наспех нацарапанную записку: чувствую себя обязанной попросить ее присмотреть за Турпином, хотя кот все равно практически живет у нее, и ему совершенно плевать, дома я или нет. Больше мне некому оставлять записки, чтобы предупредить о внезапно напавшем на меня безумии. Маме отправлю сообщение, когда определюсь, куда именно ехать. Пока просто заперла дверь и села в такси. Не могу избавиться от ощущения, что кто-то или что-то вот-вот остановит меня, схватит за руку и потребует остаться. Этого, разумеется, не происходит. Я предоставлена самой себе. Я капитан собственного корабля, хотя и понятия не имею, куда мне плыть.

Озадаченно стою в зоне отправления и таращусь на табло. Только теперь, когда я очутилась здесь, проклюнулись первые признаки сомнения. По правде говоря, я уже чувствую себя выбитой из колеи. Что я тут делаю? Одна в аэропорту, с поспешно собранной сумкой, полупустым пузырьком розовых пилюль и паспортом… Никто не знает, что я здесь. Могу развернуться и отправиться домой, и это будет самый умный шаг. Это соблазнительно; я обдумываю такую возможность. Куда ни посмотрю, я вижу пары и семьи, уставших детей с планшетами, девушек, веселящихся в баре на чьем-то девичнике… Я определенно не желаю оказаться там, где проходит чей-то девичник. Не знаю, что делать, и потому просто застыла на месте, позволяя людям течь мимо меня, болтая и оставляя за собой запах духов из беспошлинного магазина…

– Милая, все в порядке? – спрашивает кто-то сзади.

Я оборачиваюсь и вижу охранника.

– Вы тут уже довольно долго стоите, – поясняет он. – Нужна помощь?

У него немолодое усталое лицо, как будто ему всего пара лет до пенсии. Наверное, он хочет узнать, не нужно ли мне найти дорогу к стойке регистрации, но наш разговор может послужить и более серьезной цели. Он этого не знает, однако охранник только что стал вторым членом команды на моем корабле.

– Вообще-то, да, – отвечаю я. – Куда бы вы отправились, если бы могли уехать прямо сейчас?

Тед – имя написано на бейджике – бросает на меня недоуменный взгляд; вопрос его озадачил.

– Домой? – предполагает он.

За моим коротким смешком скрывается отчаяние: ответ в корне неверный.

– Нет, я имею в виду – в путешествие. Если бы вы могли куда-то улететь прямо сейчас, куда бы вы отправились?

Он оценивающе смотрит на мою сумку, потом на меня. Интересно, что он думает? Что я удираю от полиции? Бросила кого-то у алтаря? И с запозданием начинаю опасаться, что обратилась за подсказкой к тому, к кому следовало бы обратиться в последнюю очередь: этот дядька вполне может меня задержать. Его рука лежит на рации на его поясе, на пальце поблескивает толстое обручальное кольцо.

– Ну, – тянет он, – я, наверное, полетел бы туда, где хорошая связь, чтобы можно было сообщить кому-то о том, где я нахожусь.

Это звучит по-отцовски; он явно почувствовал расположение к растерянной девушке.

– Ладно, – соглашаюсь я, потом снова киваю в сторону табло с расписанием рейсов. – Так куда именно?

Тед вздыхает, как будто и вправду предпочел бы отправить меня домой, и советует:

– Вам лучше проверить, куда есть билеты. Пойдите к кассам, а на табло смотреть незачем.

Он показывает в ту сторону, где вдоль стены выстроились билетные кассы, освещенные красными и желтыми лампочками.

– А-а, понимаю, – говорю я обрадованно.

Кассовых кабинок много, с дюжину или даже больше, так что я задаю Теду другой вопрос:

– Какой номер, от одного до двенадцати?

Он качает головой:

– Шестой.

Шестой. Не хуже любого другого.

– Спасибо, Тед, – благодарю я с легкой неловкостью, как будто мне следовало бы обнять его или сделать что-то в этом роде. – Мне бы… ну, вы понимаете.

Он отступает в сторону и машет рукой.

– Вам вон туда, – говорит он. – И не забудьте позвонить домой.

Я киваю. Он прав. Нужно позвонить, по крайней мере, маме. Пока не осмеливаюсь – боюсь, она отговорит меня от поездки, я даже не успею оторваться от земли. Позвоню завтра, тем более что сейчас маме, скорее всего, не до меня: она пытается поскорее добраться из Озерного края домой, чтобы увидеть внучку.

Прекрасно. Номер шесть. Я подхожу к кассам и иду вдоль них, мысленно отсчитывая. Первая касса – «Юнайтед эйр». Вряд ли я смогу отправиться в США без визы и предварительного заказа билета, так что это в любом случае не подходит. Вторая касса – «Эйр Франс». Это слишком близко; не могу быть уверенной, что мама не примчится следом за мной. Кроме того, это Париж… Третья касса – Куба. Слишком далеко. Я хочу, конечно, уехать, но не на такое же расстояние. Четвертая – Эмираты. Хм… Вряд ли блеск и роскошь Дубаи – это то, что мне нужно сейчас. Пятая касса – Африка. Ладно… Шестая касса сияет оранжевыми и красными приветственными огоньками. Почти маня. Индийские линии… У меня что-то дергается внутри. Я, вообще-то, представляла себя где-нибудь в Португалии или на Балеарских островах, но теперь Индия внезапно кажется мне более привлекательной. Она достаточно далеко, чтобы до меня не добралась мама, и при этом отличается от всего здешнего, как раз то, что мне нужно… хотя до этой самой секунды я этого и не знала.

Вообще никогда не представляла, что отправлюсь куда-нибудь в одиночестве и уж тем более в незнакомые мне места.

Некоторые из касс закрыты на ночь, но, как нарочно, в индийской кассе сидит парень. Он поднимает голову и ловит мой взгляд.

– Могу чем-то помочь? – спрашивает он с улыбкой.

Он кажется доброжелательным, и я подхожу ближе.

– Думаю, мне хотелось бы отправиться в Индию, – говорю я немного медленнее обычного, как будто испытываю слова на вкус.

– Прекрасно, – кивает молодой человек. – И куда именно в Индии вы намерены полететь?

– Ох, – выдыхаю я, чувствуя себя немного глупо. – Ладно. Ну… а куда я могу попасть быстрее всего?

Если мой ответ и удивляет его, он достаточно профессионален, чтобы никак этого не показать. Парень щелкает по клавишам своего компьютера, а я жду, скрестив под стойкой пальцы, чтобы он не сообщил, что рейсов в ближайшее время нет.

– Есть рейс до Дели, через два часа семнадцать минут, – говорит юноша.

– Годится, – киваю я.

– Но, боюсь, на него уже все билеты проданы, – продолжает он, изображая на лице сочувственную улыбку.

Волна отчаяния поднимается во мне. Не важно, что я узнала об этом рейсе меньше тридцати секунд назад, – это для меня уже упущенная возможность.

Дежурный кассир бросает взгляд на часы:

– Следующий рейс через два часа девятнадцать минут, но в Гоа.

Он смотрит на меня так, словно это название может все разрушить, но мне что Дели, что Гоа – никакой разницы.

– А места есть?

Еще несколько щелчков клавиатуры, сосредоточенность на лице парня сменяется решительностью.

– Да, есть.

Я достаю из сумки кредитную карту, прежде чем сказать:

– Отлично, мне подходит.

На микросекунду суперпрофессионализм оставляет молодого человека.

– То есть вы уверены?

– Я похожа на неуверенного в себе человека? – спрашиваю я. – У меня с собой багаж и паспорт.

– И ваша виза в порядке?

Мое сердце падает глубоко вниз.

– В Индию нужна виза?

Его сочувствие теперь слегка приправлено раздражением.

– Конечно, но вы легко можете заказать ее онлайн.

Телефон уже у меня в руке, надежда ожила.

– Сейчас? Я могу сделать это прямо сейчас?

– Разумеется, можете, мадам, но на оформление уйдет два дня.

Я готова заплакать. Я на грани слез, когда возвращаю свою карту в кошелек.

– Ну, не важно, все равно спасибо, – бормочу я, покачивая головой. – Просто мне нужно улететь этой ночью.

Молодой человек, похоже, искренне сожалеет, когда я волочу свою сумку на колесиках дальше. Возможно, ему просто жаль, что он не получит комиссионные.

Следующая касса принадлежит одному крупному туристическому оператору с собственными авиалиниями. Я тащу сумку к стойке, за которой сидит скучающая девушка в больших очках. Умудренная уже опытом, я испытываю новый, более точный подход.

– Мне нужен билет на ближайший рейс в какую-нибудь теплую страну, куда не требуется виза. Пожалуйста.

Глаза девушки за очками раскрываются во всю ширь.

– Хорошо… – говорит она и тут же хватается за «мышку» компьютера, попутно пряча в ящик стола сэндвич, который жевала перед этим.

Посматривая на большие часы на стене, она тихонько щелкает языком, размышляя.

– Вы можете успеть на рейс на Майорку, регистрация заканчивается через десять минут, – сообщает девушка.

Да, я, конечно, сказала про ближайший рейс и так далее… но на Майорке я уже бывала, там все будет напоминать о Фредди, а этого я как раз и не хочу.

Девушка с легким цинизмом посматривает на меня из-за очков, затем снова принимается за поиски. Она как будто отчасти восхищена моей откровенной дерзостью.

– Рейс на Ибицу в двадцать минут второго.

– Я надеялась на что-нибудь не такое… туристическое.

– Вы уже бывали там? – (Я отрицательно качаю головой.) – Она может вас удивить. На острове много разных окраинных мест, не только Сан-Антонио… А еще можно переправиться на Форментеру, если вы любите дикий отдых.

Я в нерешительности, а девушка еще раз щелкает по клавишам длинными темно-синими ногтями и слегка щурится:

– И еще, похоже, осталось одно место на рейс в три сорок пять, в Сплит.

– Сплит?

– Это в Хорватии.

Я протягиваю ей банковскую карту.