Зеркало и свет Мантел Хилари

Норфолк уходит, чертыхаясь; он чертыхается с самого приезда из Франции. Там ему посоветовали завязать дружбу с любовницей Франциска и через нее войти в доверие к королю, и он до сих пор злится, что вынужден был заискивать перед женщиной.

Ризли говорит:

– Он так гордится своими предками, что не простит вам закрытия приората. И я не думаю, что он рассказал обо всех своих сделках с французами или хотя бы о большей их части.

Ричард Рич говорит:

– Французы вас ненавидят. А Норфолк их в этом поощряет.

Ризли говорит:

– Разве я не дал вам совет, сэр, когда пали Болейны? Уничтожьте Норфолка, сказал я, пока есть такая возможность.

Роберт Барнс приходит в Остин-фрайарз; и вновь это утопленник, которого прибило волнами ко входу в дом. Знай он, что Барнс придет, велел бы не впускать.

Барнс говорит:

– Винчестер считает, что, погубив меня, погубит и вас.

Он кивает; все так и есть.

– Вы можете бежать, – говорит он.

– Нет, – отвечает Барнс, – я слишком устал. Вы всегда советовали быть осторожным. Осмотрительным. Сколько Господу дожидаться, чтобы Англия приняла истинную религию?

– Еще десять лет, – отвечает он. – По Его меркам – недолго.

Барнс смотрит на него во все глаза:

– Вы хотите сказать, до смерти Генриха? А что, если принц так и не взойдет на престол? Что, если будет править Мария?

– Тогда нам всем конец, – отвечает он.

Двенадцатого марта граф Эссекс, Генри Буршье, падает с лошади, ломает шею и умирает на месте.

– Господи, прости меня, – говорит Чарльз Брэндон, – на королевской свадьбе я пошутил, что ему недолго осталось жить.

– Милорд, – отвечает он, – вот уж вы никак в его смерти не повинны.

Куда отправится старый Эссекс? Прямиком на Суд? Или будет тихонько лежать в могиле до конца света? Будет ли он полмиллиона лет искупать свои грехи в чистилище или уже добрался до места назначения – верхней ступени Лестницы на Небеса либо адского рва, уготованного для графов?

Большая часть придворных такими вопросами не задается. Кроме как по воскресеньям или в тяжкой болезни споры Гардинера и Барнса им безразличны. Их занимает лишь, что будет с титулом Эссекса. У графа не осталось наследника. На титул надеется его зять, но никто не знает, кого выберет король.

На Вербное воскресенье приходит известие о смерти Джона де Вера, пятнадцатого графа Оксфорда. Оно никого не потрясло – Вер болел уже несколько месяцев. Его сын совершеннолетний и станет шестнадцатым графом; предполагают, его же назначат на отцовское место великого камергера, обер-гофмаршала королевского двора.

– Не обязательно, – говорит Ризли. Его отец и дед были герольдмейстерами, и он такие вопросы знает как свои пять пальцев. – Вера назначили на это место в тысяча сто тринадцатом, при первом Генрихе, и с тех пор было очень мало великих камергеров не из этой семьи. Однако должность не наследственная. Король может назначить кого пожелает.

Ему некогда обсуждать будущего великого камергера. Надо принимать нового посланника. Клеве наконец-то отправило к нам постоянного посла. Его зовут доктор Карл Харст, и раньше он представлял герцога Вильгельма в Испании. Документов он не привез, по-английски не говорит, жить ему негде, содержание у него мизерное, одевается и выглядит непрезентабельно.

Он говорит Ризли:

– Жаль, что они не прислали нам кого-нибудь получше; боюсь, двор будет над ним смеяться.

– Над его ожиданиями уж точно, ибо они совершенно ошибочны, – отвечает Ризли.

До Вильгельма должно было уже добраться письмо от сестры. На родном языке Анна сообщила брату, что не желала бы лучшего мужа и благодарит семью за свое счастье.

Джейн Рочфорд сказала ему:

– Она не знает, как быть. Делает вид, будто все хорошо, но, как галка, ждущая, когда созреют смоквы, питается надеждой. – Рочфорд смеется. – Пост кончился, и ни один человек, сколь угодно благочестивый, не может отказываться от жены. Мы ее спрашиваем: «Мадам, что он делает? После того, как гаснет свеча?» Она отвечает, он целует меня и говорит: «Спокойной ночи, милая». А утром встает и говорит: «До свиданья, дорогая». Мы сказали ей, мадам, если ничего больше не происходит, то нескоро мы дождемся герцога Йоркского.

– Потише, Джейн, – говорит он.

– Все это обсуждают. Сколько вы надеетесь скрывать от немцев правду?

Позади шаги: одна из фрейлин.

– Вы как будто бы повсюду, мистрис Говард.

Кэтрин поднимает на него глаза:

– Да.

Он оценивает ее:

– Новое платье?

– Подарок дяди Норфолка.

– Вы пришли что-нибудь сообщить или только поразить мой взор?

Она склоняет голову:

– Королева и леди Мария желают прогуляться с вами по галерее. Милорд.

По окнам стучит дождь; свинцовые люди на кровле изливают воду из глоток.

Дамы из личных покоев Анны уже рассказали ему, что ее встреча с леди Марией прошла неудачно. Вопреки всем свидетельствам Мария считает Анну лютеранкой, а той ее люди сказали, что Мария шпионит для императора.

В галерее он гуляет, держа дам под руку; Анна по-весеннему в желтом, Мария в своем любимом темно-алом.

– Снова дождь, – говорит Анна, показывая свои успехи в английском.

– Боюсь, что да, – отвечает он.

Генрих сказал ему, поговорите с ней, Кромвель, вы же можете с ней поговорить? Он ответил, я не смею, а Генрих сказал, почему, если я вам разрешил? Он подумал, потому что не знаю, чего вы желаете от этого разговора. Вам нужна женщина, которую вы сумеете полюбить, или женщина, которую вы сможете отвергнуть?

Мария говорит:

– Я слышала, вашего друга Барнса скоро арестуют. И других ваших друзей-проповедников.

Она умолкает, давая ему возможность сказать: Барнс мне не друг. Однако он молчит. Анна идет рядом в счастливом неведении, ее пальцы лежат на его рукаве. Чувство такое, будто лютеранские часы по-прежнему у него на ладони, тиканье механизма сбивает ему пульс. Их корпус изготовил ювелир, шестерни – оружейник.

– На что Барнс рассчитывает? – говорит Мария. – Сперва он утверждает, что покаялся. Затем повторяет свои ошибки. Вы его слушали?

– Да, мадам. Слушал его проповеди день за днем.

– Пришлите мне их записи, – говорит она. Как будто он ее писарь.

Он кланяется. Мария продолжает:

– Я слышала, в Кале дела совсем плохи.

– Лорда Лайла ждут на празднестве ордена Подвязки. Несомненно, с него потребуют отчет.

– Странные времена, милорд. Умерли два великих лорда.

Галерея увешана новыми шпалерами, сценами из жизни апостола Павла. Королева, дочь короля и сын пивовара прошли, ослепленные светом, по дороге в Дамаск, переплыли Средиземное море. Теперь они останавливаются перед эфесскими чародеями, жгущими свои книги. Ему хочется протянуть руки в сплетение нитей и спасти книги из огня.

В доме у Гардинера подают каплунов с инжиром, ломбардские кростаты и рубленую куриную печень с крутыми яйцами, сабайон и говяжий холодец. Он, Кромвель, здесь по велению короля и смотрит на свой обед, потому что не хочет смотреть на епископа Винчестерского. И на Томаса Говарда тоже. Он даже не был уверен, что придет сюда, пока его барка не пристала к берегу.

Входя, он говорит:

– Почему вы здесь, милорд герцог? Мне казалось, у вас дома чума. Вам не следует быть подле короля.

– А я и не подле короля, – отвечает Норфолк. – Я подле вас.

Гардинер, как добрый хозяин, источает миролюбие:

– Насколько я понял, умер слуга, но милорд был от него в четырнадцати милях.

– Он не умер, и это была не чума, – говорит Норфолк. – Больше никто в доме не заболел. Уверяю вас, я совершенно здоров. В это время года я ем пудинг с соком пижмы, чтобы очистить кровь.

– Вы всегда очень к себе внимательны, – говорит он. – И вы, милорд епископ.

Они садятся. Слуги наливают вино.

Он поворачивается к Норфолку:

– Помню, когда Стивен был секретарем милорда кардинала, мы оба отправились в Ипсвич, где должен был открыться колледж милорда. Я сам вешал шпалеры, потому что работники ползали как мухи, и таскал столы и скамьи, а вот этот мой добрый товарищ стоял рядом, отдавал мне указания и заботливо уговаривал меня не надорвать спину.

Гардинер с улыбкой произносит:

– Я утруждаю себя лишь для благих целей.

Норфолк грохает кубком о стол:

– Ипсвич? – Никто не умеет так выплевывать слова, как герцог. – Чтобы добыть средства на этот клятый колледж, Вулси упразднил монастырь в Феликстоу – а это был мой монастырь. Когда колледж закрыли, я ликовал. Надеюсь, он лежит в развалинах. Господи, почему в этом королевстве столько несправедливости? Если не Вулси меня обирает, так его последователь. Вулси был вашим Богом, Кромвель. Вашим Богом-мясником.

– Вынужден согласиться. – Гардинер откладывает нож. – Меня изумляет, Кромвель, что вы до сих пор не видите истинную суть Вулси. Он был честолюбив и бесчестен. Вы сами знаете, что он, впав в опалу, просил о помощи иностранных государей. Без ведома короля, через голову короля договаривался с ними, будто он сам монарх. Как мы называем такого человека? Мы называем его изменником. Если бы вам показали факты без имени, вы бы сами его осудили.

– Да, – говорит Норфолк. – Ничуть не утруждаясь. Впрочем, хорошо, что такой человек, как вы, не чужд благодарности. Кем вы были, когда явились ко двору? Даже рубашка на вас и та принадлежала Вулси. А теперь потрудитесь выказать благодарность королю, сделавшему для вас много больше. Заберите своих немцев и вышвырните их вон.

Подходит слуга с кувшином вина. Стивен хмурится, и слуга отступает к стене. Не то чтобы Томас Говард хмелел с нескольких капель, но герцог, по всему, до выхода из дома опрокинул целый бурдюк. Наверное, для храбрости, и, видит Бог, она ему потребуется.

Он сжимает кулак. Грохает по столу. Тарелки подпрыгивают.

– Весь совет одобрил этот брак. Вы, Томас Говард, подписали договор в точности как и я. И король с нетерпением ждал невесту.

– Нет, клянусь всеми святыми, это вы связали его и захомутали, – говорит Норфолк. – И я скажу вам, почему он хочет освободиться. Не видели, как он смотрит на мою племянницу? Он пленился Кэтрин с первого взгляда.

– Если хотите власти, – говорит он, – добивайтесь ее по-мужски. Разыгрывая Пандара, вы позорите свои седины.

– Будьте вы прокляты! – Герцог вскакивает, отталкивая стул, срывает с груди салфетку. Салфетки у Гардинера большие, и кажется, будто Норфолк силится вылезти из шатра. – Я не буду слушать, как меня называют сводником!

Как только герцог вскочил, встал и он. Слуги вжимаются в стену. На краю зрения вспыхивает будто красный огонь. Кинжал здесь, у сердца: холодный под одеждой, готовый к действию, и рука сама метнулась к рукояти, точно по собственной воле.

Однако Гардинер встает между ними:

– Сегодня без кулаков, милорды.

Он думает: без кулаков? Вы меня не знаете. Я мог бы зарезать его, как гуся, раньше чем вы поднялись с места.

Улыбаясь, словно дамам, играющим в кегли, Гардинер вскидывает руки:

– Что ж, милорд Норфолк, мы понимаем, что у вас спешные дела и вам пора ехать. – Снова улыбается. – Ваш обед мы отдадим бедным.

Герцог шумно выходит, на ходу зовя телохранителей и гребцов. Они вновь садятся, и Гардинер, протянув руку через стол, похлопывает его чуть выше локтя.

– Скажите это, Стивен, – мрачно говорит он. – «Кромвель, вы забылись, мы сейчас не в Патни».

Стивен жестом требует кувшин с вином.

– Оскорбления – тонкое искусство. Я на миг задумался, знает ли он, кто такой Пандар. Не слишком ли утонченным был ваш намек?

– Нет, сегодня мне не до утонченности, – говорит он. – Извините. Мы и сами должны сделать шаги навстречу друг другу. Я могу приложить к этому больше усилий – и приложу. Наверняка у меня есть что-то, что нужно вам, а вы могли бы оказать мне ответную услугу…

– Вы хотите, чтобы Барнса выпустили на свободу, – говорит Гардинер. – Думаете, он исправим? Мне всегда жаль отправлять кембриджца на костер. Если помните, я заступался за него еще много лет назад, когда он предстал перед Вулси.

– Коли вы так говорите.

– Иначе он отправился бы прямиком в Тауэр. Что, полагаю, сберегло бы время. Я не вижу, чтобы он принес Англии что-либо доброе, сколько ни разъезжал с посольствами. Король раскаивается, что вообще взял Барнса на службу.

Приносят моченую зелень, груши в сиропе и айвовую пастилу.

Гардинер говорит:

– Норфолк чрезмерно горяч, но он прав. Разве вы не чувствуете, что ветер меняется? Вы уверяли короля, что вся его надежда только на немцев. И это было правдой. Но как только союз рассыплется, император с Франциском вновь начнут обхаживать Генриха.

– Не понимаю, с чего Норфолк взял, будто может видеть будущее. Обычно он видит не дальше своего носа.

– Вы забываете, что он всего несколько недель как из Франции. Полагаю, Франциск делал некие авансы – не то чтобы тайно, но с глазу на глаз. И герцог о них знает, а вы – нет.

Допустим, говорит он.

– Знаю, у вас свои люди среди слуг каждого, здесь и за границей. Знаю, вы шпионите, снимаете копии, роетесь в сундуках и крадете ключи. Я страдал от такого в моем собственном доме.

– И я, Стивен. Со стороны ваших людей.

– Однако вы не всеведущи. Не вездесущи. А вы думаете, что да? Вы считаете себя Богом?

– Нет, – отвечает он. – Божьим соглядатаем.

– Тогда поглядите на факты, – говорит Стивен. – Раз король считает, что не нуждается в дружбе герцога Клевского, то, учитывая его неприязнь к даме, остается лишь один путь – расторгнуть этот брак.

Он отодвигает кубок. Как и Норфолк, только менее торопливо, освобождается от салфетки. Гардинер не дурак. Демон, но не дурак.

– Вкусная пастила, – говорит он. – Рецепт леди Лайл, если не ошибаюсь. Король часто хвалил ее пастилу.

– Она присылает ее нам всем, – отвечает Стивен, как будто оправдываясь.

– Всем, кому хочет угодить. Оборачивает ли она ее посланиями?

Гардинер смотрит на него уважительно:

– Клянусь Богом, от вас ничто не ускользает. Даже пастила. – Вздыхает. – Томас, мы оба знаем, что такое служить королю. Знаем, что это невозможно. Вопрос, кто лучше способен сносить невозможное. Вы никогда не были в опале. Я был много раз. И все же…

– И все же вы здесь. Рассчитываете вернуться в совет.

Стивен провожает его к выходу, на свежий воздух.

– Вы знаете, чего хочет король. Чтобы мы ради службы к нему забыли о своих разногласиях. Объявили себя друзьями и единомышленниками.

Они холодно соприкасаются ладонями. Он сбегает по ступеням к пристани, и Стивен кричит ему в спину:

– Кромвель! Поостерегитесь!

День зябкий, но солнечный свет дробится на воде уже по-весеннему. Его барка идет против течения, флаг поднят, черные птицы трепещут на ветру – кардинальские галки танцуют вокруг флагштока.

Кормчий говорит:

– Мы увидели герцогскую барку и сказали промеж себя, клянусь мессой, бедный милорд, там и Гардинер, и Норфолк, оба два.

Он отвечает:

– Государь в моих глазах подобен Христу, распятому между двумя разбойниками.

Снимает перчатку, сует руку за пазуху, вытаскивает кинжал:

– Кристоф, забирай, теперь это твое. Постарайся не пускать его в ход.

Кристоф вертит кинжал в руках:

– С ним я чувствую себя будто выше ростом. А почему вы решили его отдать?

– Потому что я сегодня чуть не зарезал Норфолка.

Гребцы негромко кричат «ура».

– Можешь сказать мастеру Сэдлеру, что я отдал его тебе.

Он думает: Рейф советовал мне повзрослеть, пока не состарился.

Бастингс спрашивает:

– Вы сами его сделали, сэр? Когда были кузнецом?

– Нет. Тот, что сделал, я… потерял. А этот мне подарила молодая особа в Риме. Он был у меня довольно давно.

– Бьюсь об заклад, вы не раз пускали его в ход, – восхищенно произносит Бастингс. – Сэр, вам кое-что следует знать. Девчушка Норфолка, я слыхал, она порченая. Один из людей старой герцогини хвалился, что щупал ей манду. Говорит, в темноте щупал и отличит среди сотни других.

– Кто тебе такое рассказал? Лодочники? – Он кутается в плащ и думает: даже если это правда, что я могу поделать? Коли Генрих влюблен, он растопчет любого, кто попробует встать между ним и его удовольствиями. Вслух говорит: – Бастингс, выбирай себе в друзья тех, чьи мысли более целомудренны.

Он думает: надо это забыть. Плывет в барке по Темзе, старательно забывая услышанное. Отличит среди сотни?

Дома его дожидается мастер Ризли. Он говорит:

– Можете написать послам, что я отобедал с епископом Винчестерским. Что мы достигли полного взаимопонимания.

– Добавить что-нибудь вроде «все прежние неудовольствия позабыты»? – спрашивает Ризли.

– На ваше усмотрение, мастер Ризли.

Порой кажется, что с Крещенья мы так и не двинулись вперед. В его снах римляне и бритты по-прежнему бьются на мечах. Наступают, отступают, вновь идут в атаку. Режут, колют, уворачиваются от ударов; медленно поднимают закованные в броню руки и рубят, рубят, рубят.

В Кале заседает новая комиссия по выявлению еретиков. Норфолк создал ее проездом; запалил огонь, сел на корабль и уплыл. Он говорит королю:

– Не лучше ли выявлять изменников? Сорок вооруженных французов возьмут Кале за час. Там все прогнило изнутри, и я не о горожанах, а о тех, кто облечен вашим доверием.

Король болезненно морщится:

– Лорд Лайл очень мне дорог.

– Я не стану тревожить лорда Лайла, – говорит он. Пока не стану, начну с его друзей. – Мне нужно добыть кое-какие бумаги. Уайетт рассказал мне, что искать. Он знает о Кале все.

– Ах, Уайетт. Он говорит не то, что думает, а думает не то, что говорит.

Впрочем, сейчас его непосредственная цель – Сэмпсон. Он взял епископа под стражу, изъял его бумаги и теперь ищет в них намек на связи с Полем, любой намек, что кто-то из окружения Сэмпсона был в сношениях с Полем. На вопрос короля, какие у вас доказательства, он отвечает, это хитрая работа, сэр. Все равно что выложить мозаичный пол в аббатстве. У вас есть треугольники и круги, прямоугольники и квадраты. Есть мрамор и порфир, змеевик и стекло. Вы должны верить в то, что делаете. Сторонний наблюдатель не увидит узора, пока тот не сложится.

Наконец-то весна. Каждый ясный день – награда за пережитую зиму. Зяблики стайкой летучих роз проносятся над неподвижным озером. Его соколы смотрят на пляшущие пылинки, будто солнечный луч – живой, их добыча.

Генрих зовет его к себе:

– Я должен изложить вам одно дело. Довольно важное. Пройдемте со мной в комнату и закройте дверь.

Окно распахнуто. Снаружи кто-то поет. Он думает: сюда ли привели меня мои ночные пробуждения, мои тревожные сны?

Он идет за королем. Что еще остается, кроме как, по совету Цицерона, жить бодро, умереть храбро?

Дома его ждет встревоженный Ризли с документом в руке:

– Сэр, вам стоит прочесть это прямо сейчас.

Документ – что греха таить – копия, тайно снятая с письма Марильяка Франциску.

– Марильяк пишет, что король намерен взять под стражу Кранмера и отправить его в Тауэр вместе с Барнсом.

Зовите-меня устроил своего человека в свиту посла.

– Это вы молодец, – говорит он, беря письмо.

Бумага кажется горячей.

– Дальше еще хуже, сэр. Марильяк пишет, что король хочет забрать у вас малую печать и передать ее Фицуильяму. И что он снимет вас с должности викария по делам церкви и назначит на нее Тунстолла.

Он говорит:

– Я только что был с королем. Да, он переменчив, но не успел бы так перемениться за полчаса. Я прямиком от него и принес новости. Надеюсь, они вас обрадуют.

Он хочет сказать, позовите Рейфа, но Рейф уже входит и первым делом смотрит на письмо Марильяка:

– Сэр, можно прочесть? Зовите-меня не дал мне даже взглянуть.

– Забудьте про это письмо, – говорит он. – Посол сидит у себя дома и сочиняет сказочки. Недостает лишь Секстона с ослиной головой и Уилла Сомера в наряде испанской шлюхи.

Рейф и Зовите-меня переглядываются. Рейф говорит:

– Оригинал письма едет сейчас в Дувр. Желаете ли вы, чтобы с гонцом в пути случилась беда?

– Он может потерять письмо в луже, – предлагает Ризли.

Предложение настолько миролюбивое, что его разбирает смех.

– Пусть едет, – говорит он. – Чем больше Франциск обнадежится, тем приятнее будет его разочаровать. Он мечтает, что меня отстранят, а королю будут служить мальчишки и глупцы.

– Мы мальчишки или глупцы? – спрашивает Ризли.

– Не те и не другие. Вы – избранные. А теперь помолчите и выслушайте меня – не пожалеете. С тех пор как я стал государственным секретарем, я старался быть с королем лично, однако мое присутствие постоянно требовалось в Вестминстере. Вы это знаете и знаете, каково мне приходилось.

Долгие дни от зари до зари. Виски болят, и сон нейдет…

– С дозволения короля я разделю мои обязанности. Я и раньше с ним это обсуждал, а теперь пришло время.

Мастер Ризли пытается встрять, но он продолжает:

– Каждый из вас станет государственным секретарем. Вы распределите время и обязанность так, что один будет в Вестминстере, другой – с королем. Я создам механизм, чтобы ваша работа плавно переходила от одного к другому.

– Чудо природы, – потрясенно говорит Рейф. – Два тела с одной головой.

– Одно спит, другое бодрствует, – добавляет Ризли.

– Вы оба станете рыцарями. Оба войдете в совет. Будете заседать в палате общин, а я – в палате лордов. – Он хлопает их по плечу. – Вы знаете, какой, милостью Божьей и короля, я сделал эту должность. Она включает все. Нет ничего, что было бы вне ее пределов. С вас все начинается. И вами все заканчивается.

Он садится.

– И сверх того…

– Это еще не все?

Он поднимает руку. Внезапная радость ошеломляет, как резкая боль, оставляя по себе пустоту и головокружение. В такие мгновения – если вообще доживаешь до таких мгновений, если удача благоволит к тебе, как благоволит она к храбрецам, – теряешь ощущение собственных границ и становишься легким, как воздух.

– Я получу должность Оксфорда, стану лордом – великим камергером. Титул, как и положено, перейдет сыну, но, поскольку у бедного Эссекса не осталось прямых наследников, его титул получу я.

Он думает: песчинки времени сыплются, убегают через трещины в сверкающей чаше возможностей, которую он держит в руках.

– Теперь все идет на лад, – говорит он.

– Поздравляю вас, сэр, от всего сердца! – восклицает Зовите-меня.

Он говорит:

– Король объяснил, что я – часть его величия. Сказал: «Не каждому правителю дано разглядеть способности за происхождением. Бог дал вам таланты, Кромвель. И определил вам родиться в такое время в таком месте, где вы можете мне ими послужить».

– И вы не утратили самообладания?

– Да, так что попрошу и вас держать себя в руках. Король справедливо себя поздравляет. Он думает о принятых законах и полученных деньгах. Будь я государем и будь у меня Кромвель, я почитал бы себя избранником Небес.

– Интересно, почему сейчас, – говорит Зовите-меня. – По справедливости ему следовало сделать это давным-давно. Однако он знает, что многие возмутятся.

– Зато другие возрадуются, – говорит Рейф. – Расскажите домашним. Пошлите за мастером Ричардом. Сообщите Грегори. Клянусь Богом! Будет ли теперь Грегори именоваться лордом Грегори? Получит ли он титул?

С первого этажа доносятся ликующие вопли. Влетает Томас Авери, обнимает его:

– Сэр, они все теперь ждут прибавки к жалованью.

– И правильно, ведь они будут служить графу.

Комната заполняется людьми, все лица сияют. Он отводит Авери в сторонку: