Сердце бури Мантел Хилари

– А что во дворце? – спросила Габриэль.

– А во дворце сейчас убивают.

Антуанетта. Здесь мы под защитой.

Редерер. Мадам, на вас движется весь Париж. Вы хотите быть виновной в собственной гибели, гибели короля и ваших детей?

Антуанетта. Упаси Бог.

Редерер. Время не ждет, сир.

Людовик. Господа, я прошу вас прекратить любое сопротивление и отступить. Ни вы, ни я больше не властны над событиями. Идемте.

Показания Томаса Блейки, шотландского садовника на службе при дворе Людовика XVI:

Кажется, все готовились к ужасной катастрофе десятого августа, многие хотели перемен и говорили о людях из Марселя, которые собирались напасть на Тюильри. Мы были начеку, Тюильри охраняли швейцарцы, и ожидалось еще больше людей в швейцарском платье, которые встанут на защиту короля. За день до этого мы не подозревали, как все обернется, хотя понимали, к чему идет дело. Вечером девятого мне на ногу со стены упала бутылка, вследствие чего я охромел и вынужден был сесть на террасе, выходящей на Елисейские Поля и Тюильри, откуда около девяти вечера услышал первый пушечный залп, а затем стрельбу и крики. Я наблюдал, как люди бежали туда и обратно по Елисейским Полям, и резня казалась неизбежной, а когда король оставил охрану и отбыл в Национальное собрание, этих несчастных, которые прибыли, чтобы защитить его, и которых он бросил, разорвала толпа. Если бы король остался во дворце, большая часть секций встала бы на его сторону, но когда они обнаружили, что короля нет, их гнев обратился на защитников дворца… Многие из этих антропофагов демонстрировали на улицах части тел швейцарцев, некоторых я знал лично… все как будто гордились тем, что совершили, и обрушивали ярость даже на мертвые тела, кромсая их и срывая с них одежду в честь своего триумфа, так что казалось, будто всех обуяло некое безумие… Я не в силах описать тех зверств, что творились в тот день…

– Камиль, – сказал национальный гвардеец, которого он видел впервые. Глаза у мальчишки были вытаращены от страха: как будто он ждет разноса. – Мы захватили патруль роялистов, одетых в нашу форму, и заперли их в Кур-де-Фельян. Кто-то пытается их отбить. Наш командир запросил подмогу, чтобы очистить двор, но никто не откликнулся. Мы больше не в состоянии удерживать толпу, – может, вы обратитесь к ней, попробуете ее вразумить?

– Чего ради? – спросил Фрерон.

– Людей нельзя убивать, как собак, мсье, – ответил мальчишка. Его губы тряслись.

– Я иду, – сказал Камиль.

Когда они дошли до двора, Фрерон поднял руку:

– Смотрите, Теруань.

– Да, – спокойно ответил Камиль. – Ее убьют.

Теруань возглавляла нападающих, это была ее личная маленькая Бастилия. Разрозненная толпа обрела вожака, и уже было поздно спасать узников, потому что, перекрывая крики, перекрывая ее голос, трещало дерево и стекло. Она вела нападавших, когда они бились в дверь, словно звери в загоне, и разгибали прутья на окнах. Вот только рвались они внутрь, а не наружу. Остановленные штыками в узком проходе, нападающие на время отступили, но потом принялись снова ломать здание, словно пожиратели камней, не помышляя об осаде. У них были кирки, и они пустили их в ход. Позади толпы раздавались крики тех, кто ее подбадривал, потрясая кулаками и оружием.

Заметив гвардейскую форму и трехцветные ленты, часть толпы расступилась, давая им проход. Но не успели они достичь переднего края, юный гвардеец остановил Камиля, положив ему руку на плечо.

– Вы уже ничего не сделаете, – сказал он.

Теруань была в черном, пистолет за поясом, сабля в руке, лицо пылало. Раздался крик:

– Узников выводят!

Она встала напротив двери и, как только появился первый узник, подала сигнал тем, кто толпился вокруг с саблями и топорами.

– Неужели ее никто не остановит? – воскликнул Камиль.

Сбросив с плеча руку мальчишки, он устремился вперед, крича, чтобы ему дали дорогу. Фрерон кинулся за ним, схватил его за локоть, пытаясь удержать, но Камиль вырвался. Толпа расступилась, давая проход двум патриотическим официальным лицам.

Но затишье продлилось лишь несколько секунд: из первых рядов донесся животный вой, Теруань уронила руку, словно палач, и сабли с топорами взялись за работу – узников одного за другим выволакивали во двор навстречу смерти.

Камиль пробивался вперед, национальный гвардеец за ним. Луи Сюло был четвертым в колонне узников. От вопля Теруань толпа отпрянула, давя тех, кто стоял сзади, обездвижив Камиля, прижав его руки к бокам. Он успел заметить, как Теруань приблизилась к Луи и что-то сказала ему на ухо. Луи поднял руку, словно вопрошая, теперь-то не все ли равно? Этот жест, отпечатавшийся в мозгу Камиля, был последним жестом Луи. Он видел, как Теруань подняла пистолет, но выстрела не услышал. Спустя несколько секунд их окружали умирающие, а тело Луи Сюло – возможно, он еще дышал – оттащили в толпу, где над ним взвились руки и клинки. Фрерон что-то проорал в лицо национальному гвардейцу, и юноша с красным от изумления и ярости лицом вытащил саблю и крикнул, что пора выбираться. Их ноги оскальзывались в крови.

– Вы ничем не могли помочь, – повторял юноша. – Прошу вас, Камиль, я пришел слишком поздно, и вообще они были роялисты, вы правда ничем не могли помочь.

Люсиль пришлось выйти из дома, чтобы купить хлеба на завтрак. Просить Жанетту не было смысла – с наступлением дня ее нервы не выдержали, и теперь она носилась по комнате кругами, словно безголовая курица.

Люсиль прижала корзину к себе. Поверх платья она натянула жакет, хотя стояла жара, но ей больше некуда было спрятать нож. Никто не знал, что он у нее есть, она и сама старалась думать об этом пореже, и все равно на всякий случай держала нож при себе. Подумать только, мысленно рассуждала она, я могла бы жить на правом берегу, выйти замуж за чиновника из казначейства. Сидела бы, подобрав под себя ноги, и вышивала носовой платок орнаментом из вьющихся роз. Вместо этого я на улице Кордельеров, иду за багетом с трехдюймовым ножом.

Она заглядывала в глаза соседям. Кто бы мог подумать, что в нашей секции столько роялистов?

– Ты шлюха убийцы, – сказал ей кто-то.

Она продолжала улыбаться, почти безумной улыбкой, которой научилась у Камиля, дразнящей улыбкой, которая подначивала, только попробуй. В воображении Люсиль выхватывала нож и вонзала его в пружинящее тело. На обратном пути прямо рядом с дверью какой-то мужчина, узнав ее, плюнул ей в лицо.

Она остановилась, стерла плевок, взлетела по ступеням и села, держа хлеб на коленях.

– Вы будете есть этот хлеб? – спросила Жанетта, скручивая и раскручивая подол фартука.

– Разумеется, он достался мне слишком дорого. Соберись, Жанетта, и свари нам кофе.

Из гостиной раздался голос Луизы:

– Габриэль сейчас потеряет сознание.

Вероятно, в тот день Люсиль так и не позавтракала – эта деталь совершенно ускользнула из ее памяти. Они уложили Габриэль, ослабили корсаж и принялись ее обмахивать. Открыли окно, но шум с улицы нервировал Габриэль, поэтому окно снова закрыли и теперь умирали от духоты. Когда Габриэль задремала, они с Луизой по очереди читали друг другу вслух, сплетничали, немного бранились, рассказывали истории из своей жизни. Прошли часы, прежде чем появились Камиль и Фрерон.

Фрерон шлепнулся в кресло.

– Тел там вот столько. – Он показал рукой от пола. – Простите, Люсиль, но Луи Сюло мертв. Да, мы видели своими глазами, его убили у нас на глазах.

Ему хотелось, чтобы Камиль сказал: Фрерон спас мне жизнь или по крайней мере уберег от чего-то очень-очень глупого. Но Камиль промолвил:

– Бога ради, Кролик, сохрани это для своих мемуаров. Если ты скажешь еще хоть слово о том, что было утром, я тебя ударю, и сильно.

Увидев Камиля живым, Жанетта взяла себя в руки и наконец-то сварила кофе. Габриэль, спотыкаясь, выползла из спальни, на ходу затягивая корсаж.

– Я не видел Франсуа с утра, – сказал Камиль Луизе на удивление ровным голосом, словно и не было никакого заикания. – Жорж-Жака я тоже не видел, но он подписывает декреты в мэрии, соответственно, жив и здоров. Луи Капет с семьей оставили дворец и сейчас в Школе верховой езды. Национальное собрание заседает с утра до вечера. Не уверен, что швейцарцы знают о том, что король покинул дворец, не говоря об атакующих. Не уверен, что мы с самого начала собирались их предупредить. – Он встал, сжал Люсиль в объятиях. – Я должен переодеться, у меня на одежде кровь, а потом я снова уйду.

Фрерон хмуро посмотрел на него.

– Боюсь, позже на него накатит, – сказал он. – Я Камиля знаю. Все это не для него.

– Почему? – спросила Люсиль. – По-моему, он наслаждается происходящим.

Ей хотелось спросить, как умер Луи Сюло, как и почему. Но сейчас не время. Как заметил Дантон, она умная девочка, воплощенный здравый смысл. Мария Стюарт на стене, палач подходит к ней, она хороша собой и стройна, и на лице ее играет слабая улыбка мученицы. Розовые шелковые подушки окончательно утратили лоск, Камиль мог бы предупредить ее, но не стал. У синей кушетки знающий вид, словно она многое повидала на своем веку. Люсиль Демулен двадцать два года, она жена, мать, хозяйка дома. В эту августовскую жару – муха бьется в стекло, на улице кто-то насвистывает, ребенок плачет этажом выше – она чувствует, что ее душа встала на место, ее маленькая, грешная, смертная душа. Раньше она помолилась бы за погибших. Сейчас она думает, какого черта, есть живые, о которых я должна позаботиться.

Когда Габриэль достаточно оправилась, она заторопилась домой. Улицы кишели народом. Привратник испугался и запер ворота Кур-дю-Коммерс; Габриэль пришлось барабанить в дверь, дергать звонок и кричать, чтобы ее впустили в собственный дом.

– Мы можем пройти через булочную, если нам позволят, – сказала она. – Войти в переднюю дверь и выйти через заднюю на кухне.

Но булочник даже не впустил их в лавку, он накричал на них, толкнул Габриэль в грудь, ушибив ее и опрокинув на землю. Волоча Габриэль за собой, они вернулись к большим воротам. Когда вокруг начала собираться толпа, Люсиль опустила руку в карман и кончиками пальцев погладила нож.

– Я вас знаю, я узнаю ваши лица, и, если вы подойдете еще на шаг, к полуночи ваши головы будут торчать на пиках, и я сама их с радостью туда насажу.

Затем ворота открылись, их втянули внутрь, заскрипели засовы, и вот они уже у двери, на лестнице, в квартире Дантонов, и Люсиль грозно произнесла:

– Теперь отсюда ни ногой.

Габриэль трясла головой – растерянная, обессиленная. От реки доносился неумолчный треск выстрелов.

– Матерь Божья, я выгляжу так, словно провела три дня в могиле, – сказала Луиза, поймав свое отражение в зеркале после того, как они снова взбили подушки и уложили Габриэль.

– Как вы думаете, почему у Дантонов отдельные кровати? – прошептала Луиза на ухо Люсиль, когда ей показалось, что Габриэль ее не слышит.

Люсиль пожала плечами.

– Потому что он раскидывает руки во сне, с кем-то дерется, не знаю с кем, – сонно пробормотала Габриэль.

– С врагами? Кредиторами? Собственными наклонностями? – спросила Люсиль.

Луиза Робер обследовала туалетный столик Габриэль, обнаружила румяна и нанесла их на щеки маленькими кружочками, как делали при дворе. Затем предложила румяна Люсиль, на что та ответила:

– Прочь, распутница, вы же знаете, мне с моей красотой эти уловки ни к чему.

День клонился к вечеру. Улицы опустели. Последние часы, думала Люсиль, последние часы этого мира, а мы сидим и ждем, когда солнце погаснет. Но солнце и не думало гаснуть, оно жгло сияющий триколор, головы марсельцев, поющие колонны победителей и верных кордельеров, которым хватило здравого смысла просидеть по домам весь день, зато теперь они высыпали на улицы, восхваляя республику, призывая смерть на головы тиранов, славя своего предводителя Дантона.

В дверь заколотили. Люсиль открыла – теперь ей было все нипочем. Незнакомый здоровяк, слегка пошатываясь, прислонился к дверному косяку.

– Простите, мсье, – рассмеялась Луиза Робер. – Кажется, мы незнакомы.

– Во дворце крушат зеркала, – заявил он. – Кордельеры теперь короли.

Он протянул что-то Габриэль, та неловко приняла дар. Это был тяжелый серебряный гребень.

– С туалетного столика королевы, – пояснил незнакомец.

Указательным пальцем Габриэль провела по выпуклой монограмме: «А», Антуанетта. Мужчина качнулся вперед, подхватил Люсиль, оторвав ее от пола. От него разило вином, табаком, кровью. Незнакомец впился в горло Люсиль жадным пролетарским поцелуем, затем опустил ее на пол и загрохотал вниз по ступеням.

– Боже мой, – сказала Луиза. – Да у вас легион обожателей, Люсиль. Вероятно, ему пришлось годами ждать своего шанса.

Люсиль вытащила носовой платок и протерла шею. Те, кого я встретила утром, не были моими обожателями, подумала она. Она погрозила пальцем и проговорила, умело изображая Реми:

– Я просто говорю им: мальчики, незачем из-за меня ссориться – у нас же свобода, равенство, братство, разве забыли?

Гребень королевы валялся там, где его уронила Габриэль, на ковре в гостиной.

Дантон вернулся домой ближе к вечеру. Его голос донесся до них с улицы. Он пришел с Фабром, гением нашей эпохи, Лежандром, мясником, Колло д’Эрбуа, самым омерзительным из людей, с Франсуа Робером и Вестерманном. С обеих сторон его поддерживали Лежандр и Вестерманн, Дантон плохо стоял на ногах, был небрит, обессилен и от него разило коньяком.

– Мы победили! – орали они.

Простая песня, зато удачный лозунг. Дантон подхватил Габриэль и с такой яростью прижал к себе, что у нее снова подогнулись колени.

Дантон усадил ее в кресло.

– Она и так еле стоит на ногах, – сказала Луиза Робер, ее кожа сияла под румянами, ее Франсуа вернулся.

– Убирайтесь отсюда! – сказал Дантон. – Разве вам негде спать?

Он вломился в собственную спальню и бросился лицом на кровать. Люсиль последовала за ним. Она коснулась его затылка, взяла его за плечи. Дантон застонал:

– Дай мне время, я не готов. – Затем, ухмыляясь, перевернулся и рухнул на спину. – О Жорж-Жак, Жорж-Жак, – обратился он к себе, – жизнь есть череда невероятных возможностей. Ну и что бы сказал о тебе мэтр Вино?

– Скажите, где мой муж.

– Камиль? – Его улыбка стала еще шире. – Камиль в Школе верховой езды, трудится над очередным пунктом жизненного плана. Нет, Камиль нам не чета, он не нуждается в сне.

– Когда я видела его в последний раз, – сказала Люсиль, – он был сам не свой.

– Да. – Улыбка сошла с лица Дантона, веки опустились, затем снова поднялись. – Эта сучка Теруань прикончила Сюло в двадцати ярдах от него. И вот еще что, за весь день мы ни разу не видели Робеспьера. Небось прячется в погребе у Дюпле. – Он запнулся. – Сюло учился вместе с Камилем. Какой маленький мир, и Макс, кстати, тоже. Камиль – мальчик прилежный, далеко пойдет. Завтра мы узнаем… – Его глаза закрылись. – Так-то.

Национальное собрание начало очередное заседание в два часа ночи. Дебаты сопровождались некоторыми неудобствами, то периодически заглушаемые стрельбой, то прерванные прибытием королевской семьи в половине девятого утра. Только вчера собрание проголосовало за то, чтобы прекратить обсуждать будущее монархии, а сегодня в разоренном и разрушенном дворце от нее почти ничего не осталось. Правые считали, что перерыв в обсуждении стал сигналом к началу мятежа. Левые говорили, что, отказавшись обсуждать этот вопрос, депутаты утратили право именоваться выразителями народных чаяний.

Королевское семейство с несколькими приближенными втиснули в каморку для газетчиков за председательским помостом. С вечера толпы просителей и делегатов теснились в коридорах и комнате для дебатов. Снаружи доходили невероятные и пугающие слухи. Все валики и перины во дворце порубили саблями, и в воздухе вихрем кружился пух. Проститутки занимались своим ремеслом в постели королевы, хотя зачем ради этого надо было рубить перины, никто не мог объяснить. Кто-то играл на скрипке над трупом с перерезанным горлом. Сто человек закололи и забили насмерть дубинками на улице Эшель. Повара сварили. Слуг вытащили из-под кроватей, из дымоходов и сбросили из окон прямо на пики. Начались пожары, и, как всегда, поползли сомнительные слухи о людоедстве.

Верньо, нынешний председатель, давно бросил попытки отличить правду от вымысла. Внизу под ним собралось больше чужаков, чем депутатов. Каждые несколько минут дверь распахивалась, впуская закопченных усталых людей, шатающихся под весом того, что, если не предъявить это Национальному собранию, будет разграблено. Скоро дойдет до того, думал Верньо, что к ногам нации начнут складывать инкрустированные стульчаки и собрания сочинений Мольера. Школа верховой езды стала напоминать аукцион подержанных вещей. Верньо нервно теребил галстук.

Запертые в душной каморке для газетчиков, королевские дети уснули. Король, дабы поддержать силы, грыз ножку каплуна, время от времени вытирая пальцы о темно-лиловый сюртук. На скамье под ним депутат уронил голову на руки.

– Всего и вышел по нужде, – твердил он. – И тут на меня налетел Камиль Демулен. Прижал к стене и заставил признать Дантона папой римским. Или кем-то еще. Может быть, самим Господом, они еще не решили, но если я не проголосую за него, то вскоре проснусь с перерезанной глоткой.

В нескольких скамьях от него Бриссо совещался с бывшим министром Роланом. Мсье Ролан был желтее обычного, он прижимал к груди пыльную шляпу, словно держал последнюю линию обороны.

– Национальное собрание следует распустить, – сказал Бриссо, – и провести новые выборы. До окончания этой сессии мы должны назначить новый кабинет, новый совет министров. Да, именно сейчас – страна нуждается в управлении. Вы можете вернуться на пост министра внутренних дел.

– Правда? А как же Сервен? Клавьер?

– И они вернутся. – Я был рожден для этого, подумал Бриссо, – формировать правительства. – Все вернется к тому положению, что было в июне, за исключением королевского вето. И Дантона, который станет одним из ваших коллег.

Ролан вздохнул:

– Манон это не понравится.

– Ей придется смириться.

– Какое министерство мы доверим Дантону?

– Какая разница, – кисло промолвил Бриссо, – раз уж он теперь у власти.

– Неужели до этого дошло?

– Если бы вы побывали сегодня на улице, вы бы в этом не сомневались.

– А вы побывали сегодня на улице? – В чем в чем, а в этом Ролан сомневался.

– Мне рассказывали, – ответил Бриссо. – Весьма подробно. Он их вождь. Они готовы порвать за него глотки. Что вы об этом думаете?

– Неужели так должна начинаться республика? – промолвил Ролан. – Поддадимся ли мы давлению толпы?

– Куда это собрался Верньо? – спросил Бриссо.

Председатель подал знак своему заместителю.

– Прошу, дайте мне пройти, – вежливо попросил он.

Бриссо следил глазами за Верньо. Вполне возможно, что альянсы, фракции, пакты будут предложены, созданы, распущены, и, если не быть везде, не участвовать в каждом разговоре, он может утратить свой статус самого информированного человека во Франции.

– Дантон – прожженный плут, – сказал Ролан. – Возможно, ему подойдет пост министра юстиции?

У двери, лицом к лицу с Камилем, Верньо был неспособен в полной мере проявить свое ораторское мастерство. Мы всё видим, всё понимаем и полностью разделяем, говорил он. После трехминутной тирады Камиль впервые запнулся.

– Скажите, Верньо, я повторяюсь?

Верньо выдохнул:

– Немного. Но то, что вы должны сказать, так свежо и занятно. Вы говорите, завершить то, что начали. Но каким образом?

Камиль обвел рукой Школу верховой езды и орущие улицы:

– Я не понимаю, почему король еще жив. Люди куда лучше его мертвы. А многочисленные депутаты? Роялисты, которых затолкали в тюрьмы?

– Но вы не можете убить всех. – Голос оратора дрогнул.

– Почему не можем?

– Я сказал «не можете», но имел в виду «вам не следует этого делать». Дантону ни к чему лишние трупы.

– Вы уверены? Не знаю. Я не видел его несколько часов. Думаю, это он устроил Капетам побег из дворца.

– Похоже на то, – сказал Верньо. – Почему он так поступил?

– Не знаю. Возможно, из человеколюбия.

– Но вы в этом не уверены.

– Я не уверен в том, что не сплю.

– Думаю, вам пора домой, Камиль. Вы говорите невпопад.

– Правда? Как вы добры. Если бы вы говорили невпопад, я бы мысленно делал зарубки на память.

– Нет, не делали бы, – примиряюще сказал Верньо.

– Делал бы, – настаивал Камиль. – Мы вам не доверяем.

– Вижу, но я сомневаюсь, что вам надо и дальше тратить энергию, запугивая людей. Вы не думаете, что Дантон нужен нам в любом случае? Не из-за того, что он может натворить, если его отстранят от власти, – я убежден, это будет именно так ужасно, как вы говорите, – но потому, что верим: он единственный способен спасти нацию.

– Нет, – ответил Камиль. – Такое мне в голову не приходило.

– Вы не разделяете нашей веры?

– Разделяю, но я привык верить в одиночку. Уже много лет. И главным препятствием моей вере всегда был сам Дантон.

– На что он рассчитывает?

– Ни на что, он спит.

– Послушайте, я намерен обратиться к Национальному собранию. Будет лучше, если этот сброд разойдется.

– Они были суверенным народом, пока сегодня вечером не привели вас к власти. А теперь они сброд.

– Здесь некоторые настаивают на отстранении короля. Национальное собрание издаст соответствующий декрет. И созовет Национальный конвент, чтобы выработать конституцию для республики. Думаю, вам следует пойти домой и выспаться.

– Нет, пока я не услышу это собственными ушами. Если я уйду, все может пойти прахом.

– Безумие разлито в воздухе, – пробормотал Верньо. – Давайте оставаться разумными.

– Это неразумно.

– Это очень разумно, – мягко промолвил Верньо. – Мои коллеги не намерены полагаться на случай и предрассудки, они хотят руководствоваться здравым смыслом.

Камиль мотнул головой.

– Поверьте… – Верньо запнулся. – Что за ужасный запах?

– Думаю, – Камиль запнулся, – сжигают тела.

– Да здравствует республика, – промолвил Верньо и начал пробираться к председательскому помосту.