Гробница тирана Риордан Рик

28

Каждому не помешает

Рука на плече, и тогда

Даже сталь перегрызть по силам

– В порошок? – переспросила Рейна.

– Да.

– Что ты ему сделал? – спросила Мэг.

Я постарался скрыть обиду:

– Ничего! Ну, может, подразнил немного – но он был из самых малых богов! Какой-то дурацкий. Может, я отпустил пару шуток в его адрес перед другими олимпийцами.

Рейна сдвинула брови:

– Значит, ты его травил.

– Нет! То есть… Я написал «жахни молнией» светящимися буквами на его тоге, сзади. И наверное, перегнул палку, когда связал его и запер на целую ночь в конюшне вместе с моими огненными конями…

– О БОГИ! – воскликнула Мэг. – Ну ты и гад!

Я сдержался от того, чтобы начать оправдываться. Мне хотелось крикнуть «Я хотя бы не убил его, как свою беременную девушку Корониду!». Но едва ли это весомый аргумент.

Вспоминая, как я вел себя с Гарпократом, я понял, что и правда был гадом. Если бы кто-то обращался со мной, Лестером, так же, как я обращался с этим жалким Птолемеевским богом, единственным моим желанием было бы заползти в какую-нибудь нору и умереть. Если честно, то даже когда я был богом, меня обижали… только обидчиком был мой отец. Не стоило мне вымещать свою боль на других.

Я целую вечность не вспоминал о Гарпократе. То, что я его задирал, не казалось мне чем-то из ряда вон выходящим. Наверное, от этого было еще хуже. Я наплевал на то, как вел себя с ним. Он – вряд ли.

Вороны Корониды… Гарпократ…

То, что они оба явились мне сегодня как Духи прошлых Сатурналий[47], не было совпадением. Тарквиний спланировал это специально для меня. Он хотел, чтобы я столкнулся с величайшими мерзостями, которые совершил. Даже если я пройду испытания, мои друзья узнают, какая я на самом деле дрянь. Под бременем стыда я стану бесполезным… точно так же Тарквиний добавлял камни в корзину, которую надевал на голову своему врагу, пока наконец она не становилась слишком тяжела. Пленник уходил под воду и тонул в мелком источнике, а Тарквиний заявлял: «Я его не убивал. Он просто оказался слишком слаб».

Я тяжело вздохнул:

– Ну хорошо, я его травил. Теперь я это понял. Я зайду в этот ящик и извинюсь. Надеюсь, после этого Гарпократ не сотрет меня в порошок.

Похоже, Рейну я не впечатлил. Она задрала рукав, обнажив на запястье простые черные часы, и посмотрела на них – вероятно, прикидывая, сколько времени уйдет на то, чтобы стереть меня в порошок и вернуться в лагерь.

– Предположим, что мы сумеем открыть двери, – сказала она, – с чем нам предстоит иметь дело? Расскажи мне о Гарпократе.

Я попытался представить себе этого бога:

– Обычно он выглядит как ребенок. Лет примерно десяти.

– Ты травил десятилетку?! – прорычала Мэг.

– Он выглядит на десять лет. Я не говорил, что ему на самом деле десять. Голова у него выбрита, только сбоку оставлен хвостик.

– Это египетский обычай? – спросила Рейна.

– Да, для детей. Изначально Гарпократ был одной из ипостасей бога Гора – Гарпехрути, Гор-дитя. Но когда Александр Македонский подчинил себе Египет, греки обнаружили статуи этого бога и не могли понять, кто он такой. Обычно его изображали с поднятым ко рту пальцем. – Я показал этот жест.

– Типа как «Тише!» – сказала Мэг.

– Именно так греки и подумали. Но этот жест никак не связан с нашим шиканьем. Он символизирует иероглиф, который означает «ребенок». Однако греки решили, что он бог тишины и тайн. Они изменили его имя на Гарпократ. Построили святилища, начали ему поклоняться, и – бабах! – он стал гибридом, греко-египетским богом.

Мэг фыркнула:

– Так просто нового бога не сделать.

– Не стоит недооценивать силу тысяч человеческих разумов, которые верят в одно и то же. Они способны переделать реальность: сделать ее лучше или хуже.

Рейна пристально посмотрела на двери:

– А теперь Гарпократ здесь. Как думаешь, у него хватило бы силы лишить нас всех средств коммуникации?

– Не должно бы. Я не понимаю, как…

– Провода. – Мэг указала пальцем. – Они связывают ящик с башней. Может, они как-то усиливают его сигнал? И поэтому он именно здесь, на вышке связи?

Рейна одобрительно кивнула:

– Мэг, в следующий раз, когда мне нужно будет настроить игровую приставку, я позову тебя. Может, можно просто перерезать провода и не открывать ящик?

Идея мне понравилась, а это верный признак, что она не сработает.

– Этого будет недостаточно, – решил я. – Беллоною явленная должна открыть дверь к безмолвному богу, так? И для ритуала призыва нам нужно взять последний вздох бога, после того как… э-э… дух его будет свободен.

Одно дело – говорить о рецепте из Сивиллиных книг в безопасном кабинете преторов. И совсем другое – говорить о нем на башне Сютро, готовясь встретиться лицом к лицу с богом из большого рыжего грузового контейнера.

Мне стало очень не по себе, и проблема была вовсе не в холоде, не в близости безмолвного пространства, не даже в яде зомби в моей крови. Пару минут назад я признался, что травил Гарпократа. Я решил извиниться перед ним. А потом что? Убил бы его, чтобы исполнить пророчество? И еще один камень упадет в невидимую корзину, надетую мне на голову.

Мэг, наверное, чувствовала то же самое. Теребя лоскуты своего платья, она смотрела волком, что бывало, когда она не желала что-либо делать.

– Нам ведь не обязательно… делать сами знаете что? Ну, даже если этот Гарпо работает на императоров…

– Это вряд ли. – Рейна кивнула на цепи и запоры. – Похоже, его держат здесь силой. Он пленник.

– Еще хуже, – сказала Мэг.

С того места, где я стоял, я едва различал белые трафаретные буквы на двери контейнера: «Александрия» на арабском. Я представил, как Триумвират выкапывает Гарпократа из какого-то храма, погребенного в песках египетской пустыни, заталкивает его в ящик и отправляет в Америку третьим классом. Для императоров Гарпократ был лишь новой опасной забавой – вроде их дрессированных монстров и человекоподобных приспешников.

И почему бы не сделать царя Тарквиния его хранителем? Императоры вполне могли объединить силы с восставшим из мертвых тираном, хотя бы на время, чтобы немного облегчить себе наступление на Лагерь Юпитера. Они могли позволить Тарквинию устроить для меня самую жестокую ловушку. И разве Триумвирату есть дело до того, кто из нас кого убьет: я Гарпократа или он меня? В любом случае это их развлечет: еще один поединок гладиаторов, чтобы разнообразить их вечную жизнь.

Боль из раны перешла в шею. Я понял, что от гнева стиснул зубы.

– Должен быть иной способ, – сказал я. – Не могло пророчество приказать нам убить Гарпократа. Давайте с ним поговорим. Придумаем что-нибудь.

– И как? – спросила Рейна. – Он же излучает безмолвие.

– Это… это хороший вопрос, – признал я. – Но разберемся со всем по порядку. Сначала нужно открыть двери. Вы сможете перерубить цепи?

У Мэг на лице было написано возмущение:

– Моими мечами?!

– Ну, я думал, что ими тебе будет легче управиться, чем зубами, но решай сама.

– Слушайте, – вмешалась Рейна, – рубить клинками из имперского золота цепи из имперского золота? Может, у нас и получится, но мы провозимся до темноты. А у нас нет столько времени. У меня есть другая идея. Божественная сила. – Она посмотрела на меня.

– Но у меня ее нет! – запротестовал я.

– Ты стал лучше стрелять из лука, – парировала она. – И музыкальные способности к тебе вернулись.

– Песня про Валери не считается, – вставила Мэг.

– «Volare», – поправил я.

– Дело в том, – продолжала Рейна, – что я могу увеличить твою силу. Думаю, именно для этого я здесь.

Я подумал о приливе энергии, который почувствовал, когда Рейна коснулась моей руки. Это было вовсе не физическое влечение и не предупреждающий сигнал от Венеры. Мне вспомнились слова, которые она сказала Фрэнку перед отъездом из лагеря.

– Сила Беллоны, – проговорил я. – Она как-то связана с численностью войск?

Рейна кивнула:

– Я могу усиливать способности других. Чем больше людей, тем лучше это работает, но даже сейчас, когда нас трое… возможно, я сумею увеличить твою силу настолько, чтобы вскрыть эту дверь.

– А это считается? – спросила Мэг. – Ведь если Рейна не сама откроет дверь, как сказано в пророчестве, получится, что мы жульничали?

Рейна пожала плечами:

– Пророчества ведь никогда не значат то, что думаешь, правда? Если Аполлон сумеет открыть дверь только с моей помощью, получается, я ее и открыла – как думаешь?

– К тому же… – Я указал на горизонт. До темноты оставалось еще несколько часов, но полная луна, огромная и белая, уже поднималась над холмами округа Марин. Довольно скоро она станет кровавой… и я боялся, что та же участь ждет множество наших друзей. – Время на исходе. Так что если можно сжульничать, давайте это сделаем.

Эти последние слова были ужасными. И все же Рейна и Мэг последовали за мной в холодную тишину.

Когда мы дошли до дверей, Рейна взяла Мэг за руку, затем повернулась ко мне – «Готов?» – и положила другую руку мне на плечо.

Сила хлынула сквозь меня потоком. Я безмолвно смеялся от радости. Я чувствовал себя таким же могучим, как в лесу возле Лагеря полукровок, когда отправил одного из варваров-телохранителей Нерона на низкую околоземную орбиту. Сила Рейны была потрясающей! Если бы она была со мной все время, пока я был смертным, держала руку у меня на плече, а позади нее стояла колонна еще из двадцати или тридцати полубогов – готов спорить, для меня не было бы ничего невозможного!

Я схватился за верхние цепи и разорвал их как крепированную бумагу. Затем еще одни и еще. Имперское золото ломалось и крошилось у меня в кулаках. Когда я выламывал из креплений стальные стержни, они поддавались как хлебные палочки.

Наконец остались только дверные ручки.

Видимо, сила ударила мне в голову. Я с самодовольной ухмылкой оглянулся на Рейну и Мэг, готовый принять их немое восхищение.

Но они выглядели так, будто я согнул пополам не стержни, а их.

Мэг шатало, лицо у нее было зеленое, как лимская фасоль. Кожа у Рейны вокруг глаз натянулась от боли. На висках у нее словно молнии проступили вены. Всплеск моей энергии испепелял их.

«Заканчивай», – одними губами произнесла Рейна. Ее умоляющие глаза добавили: «Прежде чем мы отключимся».

Мой пыл угас, и, пристыженный, я схватился за дверные ручки. Друзья помогли мне зайти так далеко. Если Гарпократ и правда ждет нас в этом грузовом контейнере, я должен сделать так, чтобы вся мощь его гнева обрушилась на меня, а не на Рейну или Мэг.

Я рывком распахнул двери и шагнул внутрь.

29

Слыхали про

Оглушительную тишину?

Она существует

И тут же упал на четвереньки, придавленный силой другого бога.

Тишина окутала меня как жидкий титан. Приторный запах роз был невыносим.

Я и забыл, как общался Гарпократ: вспышками мысленных образов, гнетущих, лишенных звука. Когда я был богом, меня это раздражало. Теперь, став человеком, я понял, что от этого мой мозг может превратиться в кашу. И сейчас он посылал мне одно повторяющееся сообщение: «ТЫ?! НЕНАВИЖУ!»

Позади меня, с беззвучным криком зажимая уши, стояла на коленях Рейна. Мэг скорчилась, лежа на боку и дергая ногами, словно пыталась сбросить ужасно тяжелое одеяло.

Секунду назад я рвал металл как бумагу. Теперь же я едва мог поднять голову, чтобы встретиться с Гарпократом глазами.

Он парил, скрестив ноги, в дальнем конце помещения.

Он все так же был ростом с десятилетнего ребенка и по-прежнему в той же дурацкой тоге, а на голове у него была фараонская двойная корона, похожая на кеглю для боулинга – все как у множества Птолемеевских богов, которые никак не могли решить, египетские они или греко-римские. Голова его была обрита, и лишь с одного боку оставлены волосы, заплетенные в косу, спускающуюся ему на плечо. И естественно, он все так же держал возле рта палец, словно самый раздраженный, сгоревший на работе библиотекарь: «ТССС!»

Он не мог иначе. Я вспомнил, что Гарпократу требовалось огромное усилие воли, чтобы опустить палец. Но стоило ему немного расслабиться – и его рука возвращалась в прежнее положение. Раньше это казалось мне уморительным. А теперь не очень.

Века его не пощадили: кожа покрылась морщинами и обвисла, лицо, когда-то покрытое бронзовым загаром, окрасилось в нездоровый цвет фарфора, а в запавших глазах тлел огонь гнева и жалости к себе.

Кандалы из имперского золота на руках и ногах связывали его с паутиной цепей, проводов и кабелей: некоторые были подключены к сложным панелям управления, другие, проведенные сквозь отверстия стенах контейнера, подсоединялись к башне. Судя по всему, это устройство должно было выкачивать из Гарпократа силу и, увеличивая ее, транслировать магическое безмолвие по всему миру. Вот кто источник наших проблем со связью – грустный, разозленный, забытый божок.

Я не сразу сообразил, почему он не вырвался на свободу. Даже лишенное силы, малое божество способно разбить цепи. К тому же Гарпократ был здесь один, его никто не охранял.

И тут я их увидел. С обеих сторон от бога, запутанные в цепях так, что их трудно было разглядеть в общем хаосе механизмов и проводов, парили два предмета, которых я не видел тысячи лет: одинаковые церемониальные топоры, каждый высотой около четырех футов, с серповидными лезвиями и толстым пучком деревянных прутьев, закрепленных вокруг древка.

Фасции. Главный символ римской мощи.

При виде них мои ребра изогнулись как луки. В старину могущественные представители римской власти никогда не покидали дом без процессии охранников-ликторов, каждый из которых нес подобный топор в пучке прутьев, давая простым людям понять, что едет важное лицо. Чем больше фасций – тем важнее его положение.

В двадцатом веке Бенито Муссолини, став диктатором в Италии, вернул этот символ к жизни. Именно от этих топоров получила название его идеология – фашизм.

Но здешние топоры были необычными. Их лезвия были сделаны из имперского золота, а вокруг пучков обернуты блестящие знамена с вышитыми на них именами владельцев. Видимых букв было достаточно, чтобы понять, чьи они. Слева – LUCIUS AURELIUS AELIUS COMMODUS. Справа – GAIUS JULIUS CAESAR AUGUSTUS GERMANICUS, также известный как Калигула.

Это были личные фасции двух императоров, с помощью которых они выкачивали силу из Гарпократа и подчиняли его.

Бог прожигал меня взглядом. Он наполнял мое сознание ужасными образами: я окунаю его голову в унитаз на горе Олимп; радостно улюлюкая, связываю его по рукам и ногам и запираю в конюшне со своими огнедышащими конями. И десятки других видений, в каждом из которых я был таким же великолепным, блестящим, прекрасным и могучим, как любой из императоров Триумвирата – и таким же жестоким.

Мой череп сотрясался от напора Гарпократовой силы. Сосуды лопались в разбитом носу, на лбу, в ушах. Рейна и Мэг корчились в муках. Рейна встретилась со мной глазами, у нее из ноздрей текла кровь. Ее вид говорил: «Ну, гений. Что теперь?»

Я подполз ближе к Гапократоу и попробовал отправить ему несколько мысленных образов, складывающихся в вопрос «Как ты сюда попал?».

Я представлял себе, как Калигула и Коммод одолели его, сковали и заставили исполнять их приказы. Я представлял, как Гарпократ, совсем один, месяцами, годами парит в темном ящике и не может вырваться из плена фасций, становясь все слабее и слабее по мере того, как императоры все дольше используют его молчание, чтобы держать полубогов в неведении, отрезать их друг от друга, пока Триумвират разделяет и властвует.

Гарпократ ведь их пленник, а не союзник.

Правда?

Гарпократ ответил слабой вспышкой возмущения.

Я решил, что это значит и «да», и «ты отстой, Аполлон».

Он вызывал в моем сознании новые картины. Я увидел Коммода и Калигулу – они стояли на моем месте и издевались над ним, жестоко улыбаясь.

«Ты должен быть на нашей стороне, – телепатически сказал ему Калигула. – И помогать нам по собственному желанию!»

Гарпократ отказался. Возможно, он не мог победить своих обидчиков, но намеревался сражаться с ними, пока его дух не иссякнет. Вот почему он выглядит таким изможденным.

Я отправил ему импульс, говорящий о моем сочувствии и раскаянии. Гарпократ с презрением уничтожил его.

То, что мы оба ненавидим Триумвират, еще не делает нас друзьями. Гарпократ ни на миг не забывал, как я его мучил. Если бы не фасции, он бы уже расщепил меня и моих подруг на мельчайшие атомы.

Он показал мне это в самых ярких красках. Эти мысли явно доставляли ему удовольствие.

Мэг попыталась вступить в наш мысленный спор. Сначала ее сообщение было бессвязным: сплошные боль и смятение. Но потом она сумела сосредоточиться. Я увидел, как ее отец с улыбкой протягивает ей розу. Для Мэг роза была символом любви, а не тайн. Затем я увидел, как ее отец, убитый Нероном, лежит на ступенях Центрального вокзала. Она рассказала Гарпократу историю своей жизни, запечатленную в нескольких горьких кадрах. Она многое знала о монстрах. Ее воспитывал Зверь. Не важно, как сильно Гарпократ меня ненавидит – и Мэг согласна, что порой я бываю непроходимым тупицей, – но нам нужно объединиться, чтобы остановить Триумвират.

Гарпократ в ярости разорвал ее мысли на мелкие кусочки. Как она посмела предположить, что сможет понять его страдания?!

Рейна попробовала подступиться к нему иначе. Она поделилась воспоминаниями о последнем нападении Тарквиния на Лагерь Юпитера: множество раненых и убитых, тела которых утаскивают гули, чтобы превратить их во вриколакасов. Она показала Гарпократу то, чего больше всего боится: что после всех сражений, после того, как они веками поддерживали лучшие традиции Рима, Двенадцатый легион сегодня ночью может погибнуть.

Гарпократа это не тронуло. Он обратил свою волю ко мне, направив на меня потоки ненависти.

«Хорошо! – взмолился я. – Убей меня, если нужно. Но я сожалею! И я изменился!»

Я показал ему самые страшные, постыдные провалы, которые пережил с тех пор, как стал смертным: вот я скорблю над телом грифоницы Элоизы на Станции, держу на руках умирающего пандоса Креста в Горящем Лабиринте и, конечно, бессильно наблюдаю, как Калигула убивает Джейсона Грейса.

На одно мгновение ярость Гарпократа ослабла.

По крайней мере мне удалось его удивить. Он не ожидал, что я могу испытывать раскаяние или стыд – я никогда этим не славился.

«Если ты позволишь нам уничтожить фасции, – подумал я, – то будешь свободен. И это навредит императором, так?»

Я отправил ему видение: Рейна и Мэг обрушивают на фасции удары мечей, и церемониальные топоры разлетаются на куски.

«Да», – подумал в ответ Гарпократ, добавив картинке ярко-красный оттенок.

Я предложил ему то, чего он желал.

В наш разговор вмешалась Рейна. Она представила Коммода и Калигулу, стоящих на коленях и стонущих от боли. Фасции были связаны с ними, и они сильно рисковали, оставив здесь свои топоры. Если фасции уничтожить, возможно, это ослабит императоров перед битвой и сделает их более уязвимыми.

«Да», – ответил Гарпократ.

Давление тишины ослабло. Я уже почти мог снова дышать, не испытывая мучений. Рейна, пошатываясь, встала на ноги и помогла подняться мне и Мэг.

К несчастью, опасность еще не миновала. Я представил, какие кошмарные вещи может сотворить со мной Гарпократ, если мы освободим его. А так как я говорил с ним мысленно, то не мог скрыть от него эти страхи.

Свирепый взгляд Гарпократа не внушал надежды.

Наверняка императоры предвидели это. Они были умны, циничны и мыслили до ужаса логично. Они знали, что если я выпущу Гарпократа, он первым делом убьет меня. Для императоров потенциальный риск лишиться своих фасций не перевешивал потенциальную выгоду от моей смерти… или радость от осознания, что я сам стал причиной своей гибели.

Рейна коснулась моего плеча, и я невольно вздрогнул. Они с Мэг обнажили оружие и ждали моего решения. Готов ли я на самом деле пойти на этот риск?

Я внимательно посмотрел на безмолвного бога.

«Делай со мной что хочешь, – мысленно сказал я ему. – Но пощади моих подруг. Прошу».

В его пылающих злобой глазах сверкнула искра радости. Похоже, он ждал, когда я наконец что-то пойму – словно, воспользовавшись тем, что я отвернулся, написал у меня на спине «ЖАХНИ МОЛНИЕЙ».

И тут я увидел, что он держит на коленях. Я не замечал ее, пока стоял на четвереньках, но теперь, когда я поднялся, было трудно не обратить на нее внимания: стеклянная банка, судя по всему пустая, с металлической крышкой.

Мне показалось, что Тарквиний только что бросил последний камень в корзину вокруг моей головы. И я представил, как весело улюлюкают императоры на палубе яхты Калигулы.

Слухи из прошлых столетий замелькали у меня в голове: «Тело Сивиллы рассыпалось…», «Она не могла умереть…», «Ее слуги хранили ее жизненную силу… голос… в стеклянном сосуде».

Гарпократ держал на коленях все, что осталось от Кумской Сивиллы, у которой тоже были все основания ненавидеть меня и которой, как понимали императоры и Тарквиний, я чувствовал себя обязанным помочь.

Они поставили меня перед самым сложным выбором: убежать, позволив Триумвирату победить, и наблюдать, как моих смертных друзей уничтожат, или освободить двух заклятых врагов и разделить судьбу Джейсона Грейса.

Это было простое решение.

Я повернулся к Рейне и Мэг и подумал так четко, как только смог: «Разбейте фасции. Освободите его».

30

Голос и «Тсс!»

Видал я и более странные пары

Стоп. Нет. Не видал

Оказалось, что это была плохая идея.

Рейна и Мэг двигались осторожно, как если бы подходили к загнанному в угол дикому животному или разъяренному бессмертному. Они встали по обе стороны от Гарпократа, занесли мечи над фасциями и одновременно безмолвно скомандовали: «Раз, два, три!»

Фасции словно сами желали разлететься на куски. Несмотря на уверения Рейны, что клинками из имперского золота рубить цепи из имперского золота придется целую вечность, их с Мэг мечи прошли сквозь провода и кабели, словно и сами были лишь иллюзией.

Их клинки ударили по фасциям и разбили их: связки прутьев разлетелись в щепки, древки сломались, золотые изогнутые лезвия упали на пол.

Девочки попятились, явно удивленные, что им все удалось.

Гарпократ одарил меня натянутой злорадной улыбкой.

Кандалы на его руках и ногах беззвучно потрескались и рассыпались как весенний лед. Остатки кабелей и цепей скукожились, почернели и, извиваясь, поползли к стенам. Гарпократ выпрямил свободную руку – не ту, что показывала жест «Тсс! Я тебя сейчас убью», – и к нему в ладонь поднялись оба золотых лезвия разбитых фасций. Его пальцы раскалились добела. Лезвия растаяли, золото, просочившись у него между пальцев, потекло вниз и расползлось лужицей на полу.

Тонкий испуганный голос у меня в голове пропищал: «Что ж, пока все идет отлично».

Бог взял с колен банку. Он держал ее кончиками пальцев, как хрустальный шар. На мгновение я испугался, что он поступит с ней так же, как и с золотыми топорами, и расплавит то, что осталось от Сивиллы, просто чтобы позлить меня.

Вместо этого он стал мучить мой разум новыми видениями.

Я увидел, как эврином прибежал в темницу Гарпократа со стеклянной банкой под мышкой. Изо рта у гуля текла слюна, а глаза светились пурпурным.

Гарпократ забился в цепях. Похоже, тогда он провел в этом ящике еще не так много времени. Он хотел раздавить эвринома безмолвием, но гулю было все нипочем: его телом управлял чужой разум из далекой гробницы тирана.

Даже телепатически было ясно, что говорил он голосом Тарквиния: тяжелым и грубым, как колеса колесницы, давящие чью-то плоть.

«Я принес тебе подругу, – сказал он. – Постарайся ее не разбить».

Он бросил банку Гарпократу, и тот от неожиданности ее поймал. Одержимый духом Тарквиния, гуль, злобно посмеиваясь, заковылял прочь и закрыл за собой дверь на цепи.

Оказавшись один в темноте, Гарпократ поначалу хотел разбить банку. Что бы ни прислал Тарквиний, наверняка это таило в себе ловушку, яд или что похуже. Но ему стало любопытно. Подруга? У Гарпократа никогда не было друзей. Он вообще не знал, каково это – дружить.

Он чувствовал, что в банке заключена живая сила: слабая, печальная, угасающая – но живая и возможно, более древняя, чем он сам. Он открыл крышку. Едва различимый голос заговорил с ним, прорезав тишину, словно ее не существовало.

После стольких тысячелетий Гарпократ, безмолвный бог, которого вообще не должно было существовать, почти забыл, что такое звук. Он заплакал от счастья. Бог и Сивилла стали общаться.

Оба знали, что они пешки, пленники, и они здесь лишь потому, что зачем-то нужны императорам и их новому союзнику Тарквинию. Как и Гарпократ, Сивилла отказалась исполнить требования захватчиков. Она ничего не скажет им о будущем. Да и зачем ей это? Боль и страдания ей не страшны. Ей в буквальном смысле нечего больше терять, и она желала лишь смерти.

Гарпократ понимал ее. Он устал тысячи лет медленно таять, ожидая, когда станет совсем безвестным, забытым всеми людьми, и прекратит существовать. Жизнь всегда была для него мучением, нескончаемой чередой разочарований, обид и насмешек. Теперь ему хотелось уснуть. Вечным сном исчезнувших богов.

Они рассказали друг другу свои истории. Ненависть ко мне сблизила их. Они понимали, что именно этого хочет Тарквиний. Он свел их вместе, надеясь, что они подружатся, чтобы потом, используя их привязанность друг к другу, заставить ему подчиниться. Но сопротивляться чувствам они не могли.

«Постой, – прервал я историю Гарпократа. – Вы что… пара?»

Мне не стоило об этом спрашивать. Я вовсе не хотел, чтобы моя мысль получилась такой скептической, полной недоумения: как это бог шиканья мог влюбиться в голос из банки?

Ярость Гарпократа обрушилась на меня с такой силой, что у меня подогнулись колени. Давление воздуха резко повысилось, словно я рухнул на тысячу футов вниз. Я едва не отключился, но, похоже, Гарпократ не желал этого. Ему нужно было, чтобы я оставался в сознании и страдал.

Он наполнил меня горечью и ненавистью. Это было похоже на тошноту, только наоборот. Вместо того чтобы изрыгать то, что меня мучило, я был вынужден принимать это в себя. Мои суставы начали расползаться, голосовые связки – растворяться. Может, Гарпократ и готов умереть, но это не значит, что сначала он не убьет меня. Это доставило бы ему большое удовольствие.

Я опустил голову и, стиснув зубы, приготовился принять неизбежное.

«Ладно, – подумал я. – Я это заслужил. Только пощади моих подруг. Прошу».

Давление ослабло.