Поступь хаоса Несс Патрик

3

Бен и Киллиан

– И   где   тебя, спрашивается, носило? – осведомился Киллиан, стоило только нам с Мэнчи показаться в конце дорожки.

Он валялся на земле, по уши в нашем маленьком делегенераторе, который перед домом, и чинил што там у него опять сломалось в этом месяце. Руки – в машинном масле, рожа – в досаде, а Шум гудит, точно рой чокнутых пчел. Я почувствовал, што и сам закипаю, а ведь еще даже до дома не дошел.

– На болотах, для Бена яблоки добывал, – буркнул я.

– У нас тут дел невпроворот, а малышня играть бегает, – процедил он и уткнулся обратно в генератор.

Унутри што-то лязгнуло.

– Мать его! – донеслось оттуда.

– Если ты меня слушал, я не сказал, што играл! – сказал я, но вышел почти ор. – Бен захотел яблок, и я принес ему шлепаных яблок!

– Угу, – Киллиан окинул меня неприветливым взглядом. – И где же нонеча эти яблоки?

Потому што никаких яблок при мне нет. И я даже не помню, где потерял сумку, которую начал ими набивать, но это наверняка случилось, когда…

– Когда што? – осведомился Киллиан.

– Хорош меня подслушивать! – рявкнул я.

Он испустил фирменный Киллиановский вздох.

– Мы не так уж многого от тебя тут просим, Тодд…

Безбожное вранье.

– …но нам одним с фермой не справиться.

Это правда.

– И даже если ты делаешь все, што тебя просят, чего не бывает никогда…

Еще одна ложь, они на мне, как на скотине, пашут.

– …мы все равно едва сводим концы с концами, не забыл?

Снова правда. Город больше не в силах расти – только съеживаться, а помощи как не было, так и нет.

– Изволь слушать, когда я с тобой разговариваю.

– Злится, – прокомментировал Мэнчи.

– Заткнись.

– Не смей так разговаривать с собакой, – оборвал меня Киллиан.

А я не с собакой разговариваю, подумал я достаточно громко, штобы он точно услышал.

Киллиан прожег меня взглядом, я прожег его – так оно всегда и бывает. Наш Шум запульсировал красным от злости. С Киллианом у нас никогда не ладилось; Бен всегда был добрый, а Киллиан – другой, и чем ближе день, когда я стану мужчиной и больше не буду обязан грести этот его навоз лопатой, тем хуже у нас дела.

Киллиан закрыл глаза и громко втянул носом воздух.

– Тодд… – начал он тише, чем раньше.

– Где Бен? – перебил его я.

У него лицо малость затвердело.

– Окот начнется через неделю, Тодд.

– Где Бен? – только и повторил в ответ я.

– Ты отведешь овец пастись на выгон, а потом починишь ворота на восточное поле – раз и навсегда, Тодд Хьюитт. Я тебя уже дважды об этом просил.

Я покрепче уперся пятками в землю.

– Как ты сходил на болота, Тодд? – как можно саркастичнее полюбопытствовал я. – Ну, там все было очень круто, Киллиан, спасибо, што интересуешься. Видал на болоте што-нить интересное, а, Тодд? Забавно, што ты спросил, Киллиан, потому как я и вправду видал кой-чего интересное, чем вот и губа моя объясняется, про которую ты, конечно, не спрашивал, но, я смекаю, это подождет, пока я овец покормлю и починю эти трепаные ворота!

– Следи за языком, – отрезал Киллиан. – У меня нет времени на твои глупые игры. Иди к овцам.

Я стиснул кулаки и издал што-то вроде «Ыыыххх!» – каковой звук должен был объяснить Киллиану, што я больше ни секунды не могу мириться с его неразумием.

– Пошли, Мэнчи, – скомандовал я.

– Овцы, Тодд, – напомнил Киллиан нам в спину. – Сначала овцы.

– Да займусь я трепаными овцами! – пробормотал я сквозь зубы и припустил быстрее.

Кровь так и скакала, и Мэнчи взволновался от рева моего Шума.

– Овцы! Овцы, Тодд! Овцы, овцы, тихо, Тодд! Тихо, тихо на болоте! Тодд!

– Заткнись, Мэнчи.

– Это еще што такое? – Киллиан так это сказал, што мы оба разом повернулись к нему.

Он сидел у генератора, весь сосредоточенный на нас, и Шум его тоже – как лазер.

– Тихо, Киллиан, – гавкнул Мэнчи.

– Што еще за «тихо»? – Взгляд Киллиана вместе с Шумом обыскивал меня вдоль и поперек.

– Тебе какое дело? – Я отвернулся. – Мне еще шлепаных овец кормить.

– Тодд, погоди… – Но тут в генераторе што-то запикало, и с новым «Черт!» он уткнулся обратно, хотя стая вопросительных знаков так и полетела с Шумом нам вслед, рассеиваясь по дороге, пока мы заворачивали к полям.

К черту его, к черту, к черту его и всех, думал я – приблизительно такими словами и еще другими, похуже, – топая через ферму.

Мы жили где-то в миле к северо-востоку от города. Половина хозяйства – под овец, вторая – под пшеницу. Пшеница труднее, но ей занимаются в основном Бен и Киллиан. Я уже достаточно взрослый, штобы перерасти овец, поэтому овцами занимаюсь я. Я, а не «я и Мэнчи», хотя еще одна ненастоящая, врушная причина всучить мне эту псину была в том, што я, дескать, могу выучить его на овчарку, што по очевидным причинам (под чем я подразумеваю его абсолютную, непроходимую тупость) не сработало.

Короче, овец я кормлю, пою, стригу, роды принимаю, кастрирую и закалываю – вот чем я занимаюсь. Мы – один из трех в городе поставщиков мяса и шерсти; раньше были один из пяти. Скоро будем один из двух, потому што мистер Марджорибэнкс со дня на день концы отдаст от пьянства. Мы его стадо себе заберем. Ну, то есть город сольет его отару с нашей, как было, когда мистер Голт пропал без вести две зимы назад, и мне сразу прибавилось кого резать, кого холостить, кого стричь, кого случать, когда время придет, и может, мне хоть кто за это спасибо скажет? Ась? Нет таких?

Я – Тодд Хьюитт, думал я.

Сегодня все как сговорились не давать мне утишить Шум.

Я почти мужчина.

– Овцы! – сказали овцы, когда я проходил мимо и не остановился. – Овцы!

Они проводили меня взглядом.

– Овцы! Овцы!

– Овца! – облаял одну Мэнчи.

– Овца! – огрызнулась она.

Овцам сказать еще больше нечего, чем собакам.

Я прочесал ферму на предмет Бенова Шума и засек его в углу одного из пшеничных полей. Посадка давно закончена, до жатвы еще не один месяц, с пшеницей делать толком нечего, разве следить, штобы генераторы, делетрактор и электрические молотилки были готовы к работе. Думаете, это значит, мне кто-нить с овцами подсобит? Ага, щас.

Бенов Шум напевал што-то возле одной из поливочных форсунок. Я cвернул и зашагал к нему. Шум у него совсем не такой, как у Киллиана. Он спокойней, яснее, и хотя Шум на самом деле не видно, Киллианов все время кажется красноватым, а у Бена он синий или, бывает, зеленый. Они совсем разные – как огонь и вода, Бен и Киллиан, мои более-менее предки.

История у них такая: моя ма дружила с Беном еще до отлета в Новый свет. Оба они принадлежали к Церкви, когда всем вдруг предложили сняться с мест и основать новое поселение там. Ма уговорила па, Бен уговорил Киллиана, и когда корабли приземлились и поселение основали, ма и па стали держать овец, а на соседней ферме Бен и Киллиан растили пшеницу, и все было хорошо, и все дружили, и даже солнце никогда не садилось, а мужчины и женщины вместе распевали песни и любили, и жили, и никогда не болели, и уж понятное дело, не умирали.

Но это все из Шума, так што кто его знает, как оно было на самом деле. Потому как дальше родился я, и все разом поменялось. Спаклы выпустили свою женоубийственную заразу, и для ма все кончилось, а потом войну начали и выиграли, и дальше все кончилось уже почти для всего остального Нового света. И остался я, совсем мелкий, и ничего ни про што не знал – не единственный мелкий в городе, конечно, нас там уйма была, и всего полгорода мужиков, которым внезапно пришлось за нами ходить, за младенцами и мальчиками. Много нас тогда перемерло, и мне еще повезло, потому как Бен и Киллиан натурально меня взяли к себе и кормили, и растили, и учили всему, так што это им я обязан, што вообще на свете живу.

В общем, я как бы их сын. Больше, чем «как бы», но меньше, чем по-настоящему. Бен говорит, што Киллиан все время со мной ругается, потому што очень меня любит, но, если это правда, это очень забавный способ показывать свою любовь, вот што я вам скажу, совсем на любовь не похожий и на заботу тоже. Ну, это если вы меня спросите.

Но Бен – он совсем другой человек, чем Киллиан, добрый он человек, и из-за этого в Прентисстауне за нормального не сойдет. Сто сорок пять мужчин у нас в городе (даже совсем новые, только-только после дня рожденья, даже Киллиан, хотя этот – меньше прочих), и все меня в лучшем случае не замечают, а в худшем колотят, так што большую часть жизни я провожу за тем, штобы придумать, как мне так половчее на глаза не попасться и не схлопотать в лицо.

Но Бен не такой, про него даже и не расскажешь никак, не выказав себя нюней, и глупышом, и вообще дитём сущим, так што я и не буду; скажу только, што па я никогда в жизни не знал, но вот разбуди меня как-нить поутру и скажи, выбирай, мол себе кого хошь, вот тебе цельный ашортимент, Бен бы был далеко не худший выбор.

Он насвистывал, пока мы шли, и, хотя сам меня покамест не видел, а я не видел его, он почуял, што я иду, и сменил песню на другую, знакомую – Раным – рано   поутрууууу,  когда   солнце   встаааало, – говорит, ее ма особенно любила, но я думаю, это он сам ее любит, потому как пел ее мне и насвистывал, сколько я себя вообще помню. Кровь у меня все еще бурлила после Киллиана, но тут я сразу начал успокаиваться.

Да, знаю я, знаю, што это песенка для малышей, заткнись уже.

– Бен! – гавкнул Мэнчи и принялся наворачивать круги вокруг поливочного аппарата.

– Здорово, Мэнчи.

Бен уже чесал его промеж ушей. Глаза Мэнчи зажмурил и ногой колотил по земле от удовольствия, и, хотя Бен явно видел по моему Шуму, што я только што опять поругался с Киллианом, он мне о том ничего не сказал, бросил только:

– Здорово, Тодд.

– Привет, Бен.

Я уставился в землю, пиная камушек.

Яблоки, сказал Бенов Шум, и Киллиан, и как   же   ты   вырос, и опять Киллиан, и локоть   чешется, и яблоки, и ужин, и ох   и тепло   же   сегодня, и все так спокойно и гладко, будто лечь плашмя в ручей жарким днем.

– Ты себя успокаиваешь, Тодд? – наконец спросил он. – Напоминаешь себе, кто ты такой?

– Ага. Почему он так на меня накидывается? Почему нельзя просто сказать, здорово, типа как дела? Ни ответа ни привета, а на тебе сразу с порога: «Я знаю, што ты опять што-то натворил, и я с тебя не слезу, пока не выясню што».

– Ну, вот такой он, Тодд. Ты всегда это знал.

– Ну да, а ты всегда это говорил.

Я сорвал колосок и сунул в рот, не глядя на Бена.

– Яблоки в доме оставил?

Тут уж я на него поглядел. Пожевал стебелек. Знает же, што нет, не оставил.

– И тому есть причина, – он все еще чесал Мэнчи уши. – Только непонятная.

Он пытался прочесть мой Шум – может, правду какую найдет? Большинство мужчин за такое сразу в драку лезут, но с Беном я не возражал. Он наклонил голову набок и отпустил наконец Мэнчи.

– Аарон?

– Ага, встретил его.

– Это он тебе губу разбил?

– Да.

– Вот сучий сын, – он нахмурился. – Надо мне перемолвиться с ним парой слов.

– Не надо, – сказал я. – Не надо. Только хуже будет, да оно и не болит особо.

Он взял меня за подбородок и приподнял, штобы разглядеть ссадину.

– Вот сучий сын, – повторил тихо, потом потрогал губу, и я отдернул голову.

– Пустяки, – пробормотал я.

– Держись подальше от этого человека, Тодд Хьюитт.

– Как будто я побежал на болота в надежде его повстречать!

– Он был не прав.

– Ага, срань господня, спасибо, што объяснил, Бен!

Тут я поймал обрывок его Шума, который сказал через   месяц, и это было што-то новенькое – только он его быстро прикрыл остальным Шумом.

– Да в чем дело, Бен? – взвился я. – Што такое с моим днем рожденья?

Он улыбнулся, но целую секунду это была ненастоящая улыбка – это была встревоженная улыбка! – а потом уже вполне настоящая.

– Это сюрприз. Так што не смей разнюхивать.

Хоть я уже почти мужчина и почти с него ростом, ему все равно пришлось малек наклониться, штобы его лицо оказалось вровень с моим – не слишком близко, не до неудобства, но достаточно близко… еще безопасно, но я все равно немного отвел взгляд. И несмотря на то што это Бен, и я верю Бену больше, чем кому угодно еще в этом дерьмовом городишке, и што Бен спас мне жизнь и спасет еще, если придет в том нужда, я все равно не спешу открыть свой Шум и выдать, што произошло на болотах, – в основном потому, што стоило только этой мысли подобраться поближе, как мне снова сдавило грудь.

– Тодд? – Бен пристально глядел на меня.

– Тихо, – бухнул негромко Мэнчи. – Тихо на болоте.

Тут Бен перевел взгляд на него, а потом обратно на меня – очень мягкий, и вопрошающий, и заботливый.

– О чем он толкует, Тодд?

– Мы што-то видели, – вздохнул я. – Там, на болоте. Вернее, не видели, оно пряталось, но это было как прореха в Шуме, как будто кто-то вырвал…

Я заткнулся, потому што мои слова он слушать перестал. Я открыл ему мой Шум и стал вспоминать как можно достовернее, а он как-то свирепо посмотрел на меня, а далеко позади я услышал, што к нам идет Киллиан и зовет «Бен?» и «Тодд?», и у него озабоченный голос и Шум тоже, и Бен тоже начал слегка закипать, но я продолжил думать как можно точнее про ту дыру в Шуме, но тихо, совсем тихо, штобы никто в городе нас не услышал, но Киллиан уже шел к нам, и Бен смотрел на меня и смотрел, пока я его не спросил:

– Это спаки? Ушлепки? Они вернулись?

– Бен! – уже в голос орал Киллиан, идучи к нам чрез поле.

– Мы в опасности? – быстро спросил я. – Будет новая война?

Но Бен только сказал:

– О мой бог, – совсем тихо.

И еще раз:

– О мой бог.

А потом, не шелохнувшись и даже взгляд не переведя:

– Тебя надо отсюда убрать. Тебя надо отсюда убрать сию же минуту.

4

Не думай это!

Киллиан   примчался   бегом, но не успел он и рта раскрыть, как Бен его перебил:

– Не думай это! И ты тоже, – это он ко мне повернулся. – Прикрой сверху Шумом, спрячь. Спрячь как можно лучше!

Он сгреб меня за плечи и так стиснул, што кровь заскакала пуще прежнего.

– Да што происходит? – воскликнул я.

– Ты домой через город шел? – Это Киллиан.

– Естественно, я шел домой через город, – огрызнулся я. – А как еще, еть его, мне домой попасть?

У Киллиана даже скулы напряглись, но не от того, што я голос повышаю, а от страха – страх у него в Шуме криком кричал! И за «еть» они на меня тоже орать не стали – поверьте, от этого только хуже сделалось. Мэнчи брехал так, што еще немного, и всю голову отбрешет:

– Килилан! Тихо! Еть! Тодд! – но его никто не позаботился заткнуть.

– Придется сделать это сейчас! – Киллиан посмотрел на Бена.

– Знаю, – ответил тот.

– Што происходит?! – я еще поддал громкости. –   Што сделать сейчас?

Я отступил чутка и смотрел теперь на обоих. Эти двое переглянулись и перевели наконец взгляд на меня.

– Тебе придется сейчас же уйти из Прентисстауна, – это Бен сказал.

Некоторое время я катал глазами от одного к другому, но в Шум к себе они ничего не пустили – ничегошеньки, кроме обычной озабоченности.

– То есть как это уйти из Прентисстауна? В Новом свете же нет ничего, кроме Прентисстауна!

Тут они еще одним взглядом обменялись.

– Прекратите это! – потребовал я.

– Вперед, – скомандовал Киллиан. – Мы тебе уже и мешок собрали.

– Как это вы мне уже и мешок собрали?!

– У нас наверняка мало времени, – сказал Киллиан Бену.

– Он может пойти вдоль реки, – сказал Бен Киллиану.

– Ты знаешь, что это значит, – сказал Киллиан Бену.

– План от этого не меняется, – сказал Бен Киллиану.

– КАКОГО   ЕТЯ   ТУТ   ТВОРИТСЯ?!! – взревел я, хотя «етя» на самом деле не сказал, потому как ситуашия требовала слова покрепче. – КАКОЙ   ЕТЬСКИЙ   ПЛАН?

Но они почему-то упорно на меня не злились.

Бен понизил голос и попытался привести Шум хоть в какой-то порядок.

– Очень, очень важно, чтобы ты изо всех сил не пускал в Шум то, что случилось на болотах, ты меня понял?

– Но почему? Спаки вернулись и теперь всех нас поубивают?

– Не думай это! – оборвал меня Киллиан. – Хорошенько прикрой, утопи поглубже и держи тихо, пока не окажешься далеко от города, где никто не сможет тебя услышать. А теперь быстро!

И он кинулся обратно к дому – прямо бегом, как есть бегом!

– Идем, Тодд, – сказал Бен.

– Никуда я не пойду, пока мне кто-нибудь все не объяшнит.

– Объяшнения ты получишь. – Бен взял меня за локоть и просто-напросто потащил за собой. – Получишь, увы, больше, чем хотел.

И такая печаль была у него в голосе, што я умолк и не сказал больше ни слова, а просто припустил за ним следом домой.

Позади разорялся Мэнчи.

Когда мы добрались домой, я ждал…

Хрен его знает, чего я ждал. Што из леса вывалится армия спаклов. Шеренгу мэрских людей с ружьями. Што дом сгорел дотла. Понятия не имею. Шум Бена с Киллианом дела никак не прояснял, собственные мои мысли бурлили, што твой вулкан, проклятый Мэнчи все не затыкался – чего вообще ждать в такой суматохе?

Но там никого не было. Дом – наш дом – стоял себе, как всегда, тихий такой, ферма фермой. Киллиан ворвался чрез заднюю дверь, кинулся в молельню, которой мы никогда не пользовались, и принялся отрывать доски от пола. Бен устремился в буфетную и начал швырять сушеную еду и фрукты в холщовый мешок, потом заскочил в уборную и добавил малый медипак.

Я просто торчал посреди всего этого, как дурак, и гадал, какого трепаного етя кругом творится.

Знаю, што вы думаете: как я мог ничего не знать, не понимать, если весь день, каждый шлепаный день слышал каждую мысль двоих мужчин, которые заправляют этим домом? Так вот, в том-то и штука. Шум – это действительно шум: грохот, лязг, треск – он обычно сливается в одну сплошную кашу из звуков, картинок и мыслей, и большую часть времени из него невозможно ровным счетом ничего вычленить. Ничего осмысленного. Мужской разум – настоящая свалка, и Шум – бушующее, клокочущее зеркало этой свалки. Это и правда, и то, што человек правдой считает, и то, што он себе воображает, и што ему видится; Шум говорит сразу одно и совершенно противоположное ему другое, и, хотя где-то в нем точно закопана истина, нет никакой возможности сказать, што истинно, а што нет, потому што на тебя вываливают ВСЁ!

Шум – это человек без фильтров, как он есть, а без фильтров человек – это ходячий хаос.

– Никуда я не пойду, – заявил я.

Они продолжали заниматься своими делами и никакого внимания не обратили.

– Никуда я не пойду! – попробовал я еще раз, а Бен просочился мимо меня в молельню – помогать Киллиану поднимать пол.

Через некоторое время они нашли, што искали: на свет появился рюкзак, старый – я думал, я его потерял. Бен его развязал и быстренько проглядел, все ли внутри в порядке. Я заметил што-то из своей одежды и еще кое-што навроде…

– Это што, книга?! – чуть не возопил я. – Вы же должны были их сжечь еще давно!

Но они все так же меня игнорировали, и у меня все остальное на языке замерло, потому што Бен вытащил ее наружу, и оказалось, што это не книга даже, а какая-то типа тетрадь с симпатичной такой кожаной обложкой. Бен ее быстренько пролистнул: страницы унутри оказались чуть желтоватые, как сливки, и все исписаны от руки.

Тетрадь Бен закрыл – аккуратно, будто это што-то очень ценное, – и в пластиковый пакет завернул для защиты, а потом опустил обратно.

И тут-то они наконец повернулись ко мне.

– Никуда я не пойду, – напомнил я им в третий раз.

А дальше в переднюю дверь постучали.

Мгновение никто ничего не говорил – все как застыли на месте. Мэнчи так много нужно было сказать, што он как-то разом во всем запутался и застрял; минуту царила тишина, только потом он заголосил: «Дверь!» – но Киллиан сгреб одной рукой за ошейник, другой за морду и зажал ему пасть. Мы все трое уставились друг на друга, гадая, што делать.

Послышался еще один удар, а за ним голос:

– Я знаю, что вы там.