Увечный бог. Том 2 Эриксон Стивен
Гу’Рулл выгнул крылья и устремился вниз. Карга с безумным кудахтаньем последовала за ним.
Последняя ворона под ними нырнула в тело и исчезла вспышкой бледного пламени.
Громко хлопая крыльями, чтобы замедлиться, Ши’гал приземлился поверх тела, вгляделся в него – и чуть не отдернулся от отвращения к созданной Великими Воронами пародии на человека. Кривые кости, перекрученные мускулы, болезненная бледность, лицо словно изуродовано болезнью.
Яма в груди была заполнена черной кровью, в ней отражалось вытянутое лицо Гу’Рулла, блеск его глаз.
Держа сердце обеими руками, он осторожно нагнулся и опустил его в дыру с рваными краями, словно камень. Кровь проглотила его.
Плоть начала затягиваться, кости прорастали сквозь нее подобно корням.
К’чейн че’малль еще раз расправил крылья и взмыл в небо.
Карга следила за этим сверху. Возрожден! Возрожден! Вы, души в небесах, взгляните вниз – узрите того, кого лишились! Он уже совсем рядом с вами, ваши одинокие блуждания скоро подойдут к концу, ибо искра жизни вернется к нему, глаза снова откроются!
Будьте же свидетелями тому, поскольку искра – это я.
Он пал на землю. Он был разорван. Разбросан по всему миру. Он создал нас, чтобы выжить, – мы питались его плотью, ибо такова была его воля.
Вы, души в небесах, – ваш бог не утратил веры! Не утратил!
К’чейн че’малль поднимался вверх, Карга же устремилась вниз, чувствуя, как внутри разбухает сила. Вся, что в ней содержалась. Вперив взгляд в тело под собой, она издала последний – триумфальный – крик. И вернулась домой.
Заключительный взрыв был такой силы, что Скрипача отшвырнуло к самому краю площадки, за которым уже начинался склон. Тяжело дыша, жадно глотая оказавшийся неожиданно холодным ночной воздух под затихающие отголоски, он заставил себя подняться на четвереньки. Удивляясь, что вообще жив.
Холм окутала тишина – хотя нет, повернув голову, он обнаружил в поле зрения морпехов и тяжей, в ошарашенном изумлении медленно поднимающихся на ноги. Звон в ушах понемногу утихал, сквозь заключительные аккорды уже пробивались голоса.
Заставив себя встать, он обнаружил, что наполовину врытый в землю камень, за которым он прятался, силой взрыва почти опрокинуло набок – точно так же накренились и остальные окружающие вершину стелы. На всей площадке не осталось ни одного копейного наконечника, лишь выжженная земля.
Увидев рядом с мечом распростертую фигуру, Скрипач неловко шагнул вперед.
Мужчина – слабый, искалеченный. Увечный бог.
Прижатый к земле тяжелыми цепями.
Нам их не разбить. Уж точно не этим мечом. Мы ничего не добились, лишь сделали его уязвимей, чем когда-либо. Теперь его действительно могут убить.
Возможно, в этом и заключается милосердие.
Потом он увидел, что лежащий смотрит на него.
Скрипач приблизился еще.
– Мне так жаль…
Но выражение изуродованного лица сделалось мягче, и Увечный бог неуверенно произнес:
– Это ни к чему. Подойди поближе – я все еще… слаб. Мне нужно тебе что-то сказать.
Скрипач подошел совсем близко и опустился на корточки.
– У нас есть пища. Вода.
Бог лишь покачал головой.
– Во времена, когда я был сплошной мукой, когда из меня исходили лишь злоба и жажда сделать больно этому миру, я считал малазанцев ничем не лучше всех остальных. Детьми ваших собственных жестоких богов. Их инструментом, их оружием. – Он помолчал, хрипло вдохнул. – Мне следовало еще тогда почувствовать, что вы другие – разве это не лучший боец вашего императора осмелился во время последнего Сковывания возражать самому Худу? Разве не он объявил во всеуслышание, что творится несправедливость? Разве не заплатил ужасную цену за свою дерзость?
Скрипач лишь покачал головой.
– Я ничего об этом не знаю, Господи.
– Когда он – ваш император – пришел ко мне, когда предложил выход… я ему не слишком поверил. И однако… однако кого я сейчас вижу? Здесь, передо мной? Малазанца.
Скрипач ничего не ответил. До него сейчас доносились разговоры со всех склонов кургана, голоса звучали громко и изумленно, хотя ругательств тоже хватало.
– Вы не такие, как остальные. Почему? Я хочу это понять, малазанец. Почему?
– Я не знаю.
– И при этом вы собираетесь драться, чтобы меня защитить.
– Нам не разбить эти цепи – она ошиблась.
– Это неважно, малазанец. Даже если я останусь лежать здесь, скованный, до скончания дней, – вы будете за меня драться.
Скрипач кивнул.
– Хотел бы я это понять.
– Я тоже хотел бы, – поморщился Скрипач. – Но, может быть, когда начнется заваруха, вы… даже не знаю… как-то приблизитесь к пониманию.
– Вы собираетесь сражаться за меня, за чужого вам бога.
– Боги способны жить вечно и осуществить любое свое желание. Мы – нет. У богов есть власть целить и разрушать, даже возрождать самих себя. У нас – нет. Господи, для нас любые боги – чужие.
Скованный вздохнул.
– В таком случае, когда вы станете сражаться, я буду слушать. Чтобы услышать вашу тайну. Я буду слушать.
Скрипач вдруг ощутил такую усталость, что у него задрожали ноги. Он пожал плечами и отвернулся от скованного.
– Осталось не так уж долго, Господи, – сказал он и зашагал прочь.
Вал дожидался его, сидя на одном из покосившихся камней.
– Худ нас всех забери, – сказал он, вглядываясь в приближающегося Скрипача. – У них получилось – у ее союзников. Получилось то, чего она от них ожидала.
– Так точно. А сколько человек погибли ради этого треклятого сердца?
Вал склонил голову набок и стянул с нее поношенную кожаную шапочку.
– О том, Скрип, жалеть уже поздновато.
– За этим стоит Келланвед – за всем этим. н и Танцор. Они использовали Тавор Паран с самого начала. Вал, они всех нас использовали!
– Боги, они такие. Ты этим, я вижу, недоволен. Имеешь право, но послушай-ка меня. Иногда то, чего они хотят, – то, чего от нас добиваются, – с этим все в порядке. Ну, то есть именно так и следует поступать. Иногда мы от этого лучше становимся.
– И ты сам во все это веришь?
– А если мы становимся лучше, то и богов своих лучше делаем.
Скрипач отвернулся.
– Тогда все безнадежно. Мы можем запихнуть в богов все свои добродетели, лучше мы от этого все равно не станем. Потому что с добродетелями у нас, Вал, дела так себе обстоят.
– Большую часть времени – да, верно. Но, может быть, в свой самый худший миг мы могли бы поднять взгляд, могли бы увидеть того бога, которого создали из всего лучшего в себе. Не злобного, не мстительного, не наглого и не завистливого. Не эгоиста и не жмота. Просто такого вот, ясноглазого, которому нет дела до всего нашего мусора. Бога, готового нас отшлепать за то, что мы такие говнюки.
Скрипач устало опустился на землю. Наклонился вперед, закрыл сначала глаза, а потом – ладонями – все лицо.
– Неисправимый оптимист.
– Когда умрешь, любые перемены только к лучшему.
Скрипач хмыкнул.
– Послушай, Скрип. Они свое дело сделали. Теперь наш черед. Наш и Тавор. Кто бы мог подумать, что мы вообще добьемся того, чего уже добились.
– В голову сразу приходит парочка имен.
– С каких это пор, Скрип, их империя перестала требовать от нас самого в нас лучшего? С каких пор?
– Ошибаешься. Она, как и любая другая, такая же растленная и заботится лишь о себе. Полмира с говном сожрала.
– Не совсем. Мир, он куда больше.
Скрипач вздохнул, отнял одну руку от лица и отмахнулся ей от Вала.
– Шел бы ты уже спать, что ли.
Тот поднялся на ноги.
– Не хочешь, чтобы тебе мешали себя самого жалеть?
– Себя самого? – Скрипач поднял голову, покачал ей, взгляд его скользнул мимо Вала туда, где его солдаты наконец-то снова начали укладываться, пытаясь урвать еще хоть сколько-то сна.
– Мы еще не закончили, – сказал Вал. – Ты собираешься обратиться к ним ко всем? Прежде, чем начнется?
– Нет.
– Почему?
– Потому что сейчас их время, отсюда и до самого конца. Пусть они и говорят, Вал. Что до меня, то я лучше послушаю. Как и вон тот бог.
– И что ты рассчитываешь услышать?
– Понятия не имею.
– Бугорок у нас неплохой, – сказал Вал. – Обороняемый. – И с этими словами удалился.
Скрипач снова закрыл глаза и стал слушать хруст его подошв, пока он не утих. Цепи. Дом Цепей. Мы, смертные, все про него знаем. Мы там живем.
Тишь уже видела тот откос, где его оставила, видела лежащую на самом верху темную фигуру. Все еще скованную цепями ее предков. По коже ее касаниями холодных пальцев пробегали отдаленные смерти. Преподобной больше нет. Как и Усерда. Сердце Увечного бога утрачено.
Когда здание износится до такого состояния, что никакой ремонт уже невозможен, его следует снести. Теперь все ровно к этому и свелось. Пускай враги в этот самый миг стоят, распираемые триумфом, на самой вершине Великого Шпиля, под дуновениями свежего ветра с моря. Они могут считать, что победили, что ассейлам никогда уже не сжать кулак неумолимого правосудия – чтобы ударить по их растленной самоуверенности, их безудержной наглости. Могут воображать, что будущее у них в руках, что они свободны пожирать этот мир, одно животное за другим, дерево за деревом, пока небеса и океаны окончательно не опустеют.
И, раз уж у их нынешней победы вкус крови, значит, так тому и быть – вкус этот им знаком, отвыкнуть они от него не успели, да и не собираются, пожалуй.
Вот только природа располагает собственным оружием праведности. Оружием, которое наносит удар даже тогда, когда никто его не держит. Ему не нужен ни бог, ни направляющая сила или воля – если не считать воли к слепому разрушению. Все, что ему требуется, – это свобода.
Настало время Похитителя Жизни.
Смотрите же на море, болваны. Смотрите на восходящее солнце, воображая, что настает новый день.
Вы не увидите того, что явится из мрака на западе. Убийца пробужден. Всех вас ждет уничтожение.
Невинность и незнание. Он столько времени пытался разобраться с этими двумя понятиями, и каждый раз, глядя в лицо Икария, Маппо ощущал внутри себя, в собственном сознании эту нескончаемую войну. Они были двумя состояниями бытия, не более того, и мудрецы уже не одно столетие пережевывали вопрос о том, в чем именно разница. Но в битве, которую вел трелль, мудрецы мало что понимали. Он оборонял невинность, а незнание служило ему одновременно оружием и щитом. Поскольку верил, что невинность драгоценна, что она – добродетель, состояние чистоты.
До тех пор, пока он… не знает.
Знание – враг. И всегда было врагом.
Он неуверенно пробирался сквозь полумрак, окружающую равнину пересекали теневые дороги, хотя солнца, чтобы отбрасывать эти тени, уже не было. Потом он поднял голову, увидел вдалеке фигуру, приближающуюся с юго-востока.
И ощутил внутри что-то вроде холодного шепота.
Он близко. Я чувствую… он так близко. Он заставил себя шагать быстрее – этот чужак, то, как он двигается, то, как в этом призрачном сиянии напоминает цветом выбеленную кость, – Маппо понял.
Он негромко застонал и перешел на бег.
Она его увидела, когда, почувствовав, что тяжкие, неуклюжие шаги приближаются, повернулась в его сторону. Кожа цвета мореного дерева, мрачный облик, звериный по своей природе и измученный лишениями. Существо было истощено, сгибалось под тяжестью огромного мешка, одежда на нем полусгнила. Словно призрак – но самого жалкого и прискорбного вида.
Тишь смотрела на него и ждала.
Когда она поняла, что он увидел тело Похитителя Жизни, – когда он издал негромкий животный вскрик, когда, весь перекосившись, изменил направление и заковылял к Икарию, – Тишь заступила ему дорогу.
– Слишком поздно, трелль. Теперь он мой.
Измученный взгляд остановился на ней, и трелль застыл, не дойдя до нее нескольких шагов. Очевидно, бежать ему было больно – судя по тому, как вздымалась сейчас его грудь, как он согнулся, поскольку трясущиеся ноги не держали. Потом он осел наземь, стянул с плеча мешок. Неловкое движение – и оттуда посыпались какие-то мелкие предметы. Осколки разбитого горшка. Трелль воззрился на них словно в ужасе.
– Мы их склеим, – пробормотал он, с видимым усилием отрывая глаза от осколков. И яростно уставился на Тишь.
– Я тебе не позволю, ассейл!
– Не будь идиотом.
Вытащив из мешка тяжелую палицу, он с трудом поднялся на ноги.
– Я убью тебя, если ты не уйдешь с моей дороги, – сказала она. – Я все понимаю, трелль. Ты последний из его защитников – но ты его потерял. Те, что до тебя – а их было много, – тоже в конце концов все его теряли, после чего их ждала смерть. Вот только никто из вас так ничего и не понял. Икарий Безымянных не интересовал. Тот же, кого они каждый раз выбирали, – он-то и был по-настоящему опасен. Военный вождь, угрожавший их тайным союзникам. Бунтарь, обладавший чудовищным потенциалом. Руководствуясь всякий раз самыми низменными, преходящими потребностями – политической необходимостью, – они изымали смутьяна из оборота, давали ему или ей невыполнимое задание и сковывали этим заданием на всю оставшуюся жизнь. Ты, трелль, последний из них. Из… обезвреженных.
Тот затряс головой.
– Икарий…
– Икарий Похититель Жизни – тот, кто он есть и кем всегда был. Неуправляемый, обреченный на то, чтобы раз за разом пробуждаться посреди им же самим произведенных разрушений. Его нельзя ни остановить, ни спасти. – Она шагнула вперед. – Так не мешай же мне, трелль, освободить его.
– Нет! – Палица в его руках взмыла в воздух. – Сначала тебе придется меня убить.
Она вздохнула.
– Ты и так давно мертв, трелль.
Он с ревом кинулся на нее.
Тишь уклонилась от неуклюжего замаха, шагнула ближе и выбросила вперед руку. Пришедшийся в правое плечо удар вышиб кость из сустава, разорвав мусклы. От удара трелля развернуло. Она ударила локтем ему в лицо, разбив его. И пнула сбоку в голень, сломав обе кости.
Палица глухо стукнулась о землю.
Уже падая, он попытался схватить ее левой рукой. Она перехватила запястье, сильно сжала и вывернула, так что кости треснули. Резко подтянув его поближе, Тишь погрузила другую руку ему в грудную клетку, снизу вверх меж ребер, стараясь, чтобы пальцы ушли поглубже. Потом отшвырнула назад – рука вышла наружу в фонтане крови, в пальцах осталась половина легкого.
После очередного толчка он опрокинулся на спину. Тишь навалилась сверху, обеими руками ухватив его за горло.
Маппо смотрел на нее снизу вверх. Все ложь. Я был никем. Своими руками собственную жизнь вышвырнул прочь. Они дали мне цель – а что еще нужно? Она лишила его воздуха, грудь пылала огнем. Он был искалечен и понимал, что это конец.
Икарий! Она что-то тебе сделала! Навредила!
Снизошла тьма. Я пытался. Но… оказался слишком слаб. Слишком бездарен.
Они все хотят тебе навредить.
Я был никем. Юный трелль среди вымирающего народа. Никто.
Друг мой. Прости меня.
Она раздавила ему трахею. И все кости в шее. Пальцы нажимали на обмякшую морщинистую кожу, напоминавшую вытертую оленью шкуру, из вмятин сочилась кровь.
Мертвые глаза смотрели на нее с почерневшего лица, застывшего в непонятно скорбном выражении. Задумываться об этом она не стала. Очередной воин, изначально обреченный на неудачу. Мир полон таких, как он. Они устилают собой бранные поля. Маршируют прямиком в схватку, отбивая ритм мечами по щитам. Но недолго им осталось.
Он мой. Сейчас я его пробужу – освобожу его, чтобы он мог уничтожить этот мир.
Слева раздался какой-то звук, потом голос:
– Нехорошо все это.
Она извернулась, чтобы отпрыгнуть в сторону, но в голову ударило сбоку что-то тяжелое – с такой силой, что ее оторвало от земли и кубарем швырнуло в воздух.
Тишь приземлилась на правое плечо и вскочила на ноги. Ее лицо, вся ее голова казались перекошенными, свернутыми набок.
Удар на обратном замахе пришелся ей в левое бедро. Из таза брызнули зазубренные осколки костей. Сложившись пополам, она рухнула головой вперед, еще раз жестко ударилась о землю. С трудом поднялась на колени и, вперясь перед собой единственным еще зрячим глазом, увидела рядом тоблакая.
Ты же освободил меня!
Нет. Ты – это не он. Это было давно. В другом месте, в другое время.
– Не люблю я, когда дерутся, – сказал тоблакай.
Следующий удар снес ей голову с плеч.
– Брат Серьез?
– Обожди. – Форкрул ассейл вглядывался в отдаленные холмики. Это туда спустилась стая птиц. И я вижу там, вокруг эланского могильника… фигуры.
– Ты их тоже видишь, Хагграф? – обратился он к высшему Водянистому рядом с собой. – Сейчас мы окружим их, но сохраняя дистанцию. Нам лучше будет отдохнуть перед боем.
– Возможно, нам стоит дождаться тяжелой пехоты, Чистый? Там, на кургане, они подготовились к обороне.
– Ждать мы не станем, – ответил Серьез. – Холм недостаточно велик, чтобы укрыть мало-мальски серьезные силы. Перед рассветом строимся и атакуем.
– Они бросят оружие.
– Даже если и так, я прикажу казнить их всех.
– Заставишь ли ты их встать на колени перед нашими клинками, Чистый?
Брат Серьез кивнул.
– Закончив здесь, мы вернемся к брату Небесному и сестре Воле – может статься, противник, с которым они уже должны были войти в соприкосновение, окажется более серьезным. Если же нет, мы снова строимся в колонны и маршируем всеми тремя армиями к северу, чтобы устранить нависшую оттуда угрозу. А потом… мы вернем себе Великий Шпиль.
Хагграф удалился, чтобы передать распоряжения ротным командирам.
Брат Серьез продолжал разглядывать отдаленный курган. Наконец-то со всем этим будет покончено.
Большой Простак слез с валуна и присел, чтобы поправить защищающие голени кожаные обмотки.
Скрипач хмуро глядел – сперва на него, потом перевел взгляд на Бадана Грука.
Сержант пожал плечами.
– Так уж вышло, капитан, что самый острый глаз из всех именно у этого.
– Солдат, – позвал Скрипач.
Большой Простак поднял голову и улыбнулся ему.
– Капитан хочет знать, что ты там увидел, – пояснил Бадан Грук.
– Нас окружили. – И он принялся ковырять сломанный ноготь на ноге.
Скрипач сжал ладонь в кулак и уже занес было, но снова уронил руку.
– Сколько их?
Большой Простак снова поднял голову и улыбнулся.
– Может, тысячи три. – Подняв руку с большей частью ногтя, который ему удалось-таки оторвать, он принялся его разглядывать, отирая кровь.
– И?
– В основном кожаная броня, капитан. Есть со стальными накладками. Кольчуг немного. Круглые щиты, копья, дротики, кривые мечи. Сколько-то лучников. – Кровь он в основном вытер, но ноготь все равно остался пятнисто-бурым.
– Готовы атаковать?
– Пока нет, – ответил Большой Простак. – Я запах пота чую.
– Что?
– Длинный марш.
– Нюх у него тоже лучший, – вставил Бадан Грук.
Большой Простак сунул ноготь в рот, послышались хлюпающие звуки. Скрипач вздохнул и зашагал прочь.
Небо на востоке начало светлеть, почти лишенное цвета, только у самого горизонта различались серебристо-оловянные отблески. Со всех сторон их окружало негромкое позвякивание – звуки, издаваемые колансийскими солдатами. Противник выдвигался на позиции, держа на изготовку щиты и оружие. Напротив холма выстроились ряды лучников.
Сержант Урб слышал, как командир Вал говорит что-то собственным лучникам, числом около дюжины, но слов разобрать не мог. Он шевельнул тяжелым щитом и придвинулся чуть поближе туда, где сидела Хеллиан. Он не мог оторвать от нее глаз. Какая она сейчас красивая. Такая чистая, безупречная, вот только весь ужас заключается в том, что она мне больше нравилась, когда была похожа на птичку, с размаху влетевшую в стенку. Тогда у меня хоть шансы какие-то были. Пьяная женщина любого примет, лишь бы он прибирался за ней и заботился, да еще чтоб у него деньги на новую выпивку были.
– Всем укрыться – они накладывают стрелы!
Он снова заполз подальше под щит.
Услышал голос Скрипача.
– Вал!
– После первого залпа!
Отдаленное теньканье. Глухой свист, и вдруг по земле застучали стрелы, ломаясь, отскакивая от камней. Кто-то взвыл от боли, ему ответил хор ругательств.
Урб перевел взгляд на нее – убедиться, что с ней все в порядке. В щите застряли две стрелы, а на лице – такое милое изумленное выражение.
– Я люблю тебя! – закричал Урб.
Она вытаращила на него глаза.
– Чего?
В этот момент воздух заполнился густым шуршанием. Она снова поспешно пригнулась, только это были не стрелы. Он, изогнувшись, выглянул из-за укрытия и обнаружил, что отряд вражеских лучников извивается на земле, а назад к кургану несется один из «Мостожогов» Вала – на плечах дерн, мундир серо-коричневый от грязи.
В землю зарылся, да? А потом накрыл лучников гранатой, чтоб ее.
– Лучники готовы! – прокричал Вал.
– Нижние боги! – взревел кто-то. – Что это за хрень синяя была? Они там до костей прогнить успели.
Вглядевшись, Урб убедился в точности этой оценки. То, что выплеснулось на лучников, разъедало сейчас их плоть. Даже от костей и колчанов со стрелами осталась лишь вязкая масса.
Из кольца колансийской пехоты вперед выступил офицер – высокий, белокожий.
К Урбу подползла капрал Пряжка.
– Это ведь один из тех отсосейлов, да?
– Эй, ты! – заорала Хеллиан, тыча в Урба пальцем. – Что ты там такое сказал?
И тут взревел форкрул ассейл – невообразимо громко, звуковая волна молотом ударила в холм. Оглушенный, Урб рухнул наземь. Принялся царапать собственные уши. Рев раздался снова…
И тут же сделался тише, словно его приглушили.
Из окопа неподалеку взвился дрожащий голосок:
– Червь просила передать, чтобы ты, ассейл, проваливал на хер.
– Непоседа, это снова от тебя воняет?
Свернувшийся в клубок Урб распрямился, хотя и не поднимаясь с колен. Он мог видеть форкрул ассейла. И как тот ревет в третий раз – но звука почти не было слышно.
В воздух взмыл камень, упал довольно далеко от Чистого, отскочил, запрыгал. Вражеский командир тем не менее отдернулся от него, а потом поспешно двинулся обратно к строю.
– Ага, получили?
– Что ты там такое сказал? – Голос Хеллиан был куда ближе и куда громче.
Он извернулся к ней. Лежащая между ними капрал Пряжка вращала головой то на одного, то на другую.
– Что на вас двоих, Худа ради, нашло?
– Я люблю тебя! – заорал Урб.
Увидев у нее на лице радостную улыбку, Урб полез к ней прямо через недовольно крякнувшую Пряжку. Хеллиан качнулась ему навстречу и впилась губами в его собственные.