Пыль грез. Том 2 Эриксон Стивен

Ралата отшатнулась от него.

– Послушай, Ралата, – сказал Драконус, – вы двое – не последние из своего народа. Есть и другие.

– Откуда ты знаешь? – сощурилась она на него.

– Потому что я их видел. На расстоянии, но одеты они были так же, как и ты. Такое же оружие. Пять или шесть тысяч, а то и больше.

– Где и когда?

Драконус кинул взгляд на Ублалу.

– Еще до того, как встретил своего приятеля-тоблакая. Кажется, шесть или семь дней назад – мое чувство времени уже не то, что прежде. Даже обычная перемена освещения не перестает меня удивлять. День, ночь – я столько всего успел позабыть. – Он прикрыл рукой глаза, вздохнул. – Так ты позволишь мне это сделать, Ралата? Из чистого милосердия, и очень быстро. Ей не будет больно.

Старуха тем временем не отводила взгляда от почерневших ладоней, словно бы желая заставить их пошевелиться, но скрюченные распухшие пальцы не двигались. Лицо ее исказило отчаяние.

– Вы поможете мне с погребальным курганом?

– Разумеется.

После долгой паузы Ралата кивнула.

Драконус шагнул к Секаре. Мягко отвел ее руки книзу, потом наложил свои с обеих сторон ей на голову. Безумные глаза Секары заметались – и вдруг уставились в его собственные. В последнее мгновение он прочитал в них что-то похожее на узнавание. И ужас. Она раскрыла рот…

Резко двинув ладонями, Драконус переломил ей шею. Женщина осела, все еще таращась на него, не оторвав глаз, даже когда он осторожно опустил ее на землю. Она вздохнула еще несколько раз – и жизнь наконец покинула ее обвиняющий, исполненный ужаса взгляд. Он выпрямился, шагнул назад, обернулся к остальным.

– Вот и все.

– Пойду, схожу за камнями, – объявил Ублала. – Я в этих могильных делах успел поднатореть. А когда вернусь, Ралата, покажу тебе своего жеребчика, чтоб тебя обрадовать.

Та нахмурилась.

– Жеребчика? Какого еще жеребчика?

– Того, что у меня меж ног, – его так Сутулка-потаскушка кличет. А еще скакуном. И одноглазым угрем. А Шурк Элаль – девичьей мечтой. Женщины его как только не называют, но при этом обязательно улыбаются. Ты тоже можешь звать как тебе угодно, и тоже будешь улыбаться, вот сама увидишь.

Сказав это, тоблакай отправился искать камни, Ралата же уставилась ему в спину, потом обернулась к Драконусу:

– Он еще просто ребенок…

– Только мыслями, – возразил Драконус. – А так-то – я его голым видел.

– Если он только попробует… если кто-то из вас решится на насилие – убью!

– Он не станет. Я тоже. И ты можешь идти с нами – мы направляемся на восток, туда же шли и те баргасты. Может статься, мы их догоним, или, по крайней мере, наткнемся на их след.

– Что это за мясо там жарится? – спросила она, подойдя чуть ближе.

– Бхедеринье.

– На Пустоши не водятся бхедерины.

Драконус лишь пожал плечами.

Она поколебалась еще немного и все же произнесла:

– Я охочусь за демоном. За крылатым демоном. Убившим моих друзей.

– И как же ты, Ралата, думаешь выследить своего крылатого демона?

– Он убивает всех на своем пути. Идти по такому следу я в состоянии.

– Что-то мне подобных следов не попадалось.

– Мне в последнее время тоже, – признала она. – За прошлые два дня, с тех самых пор, как я встретила Секару, – ни разу. Но до того след вел на восток, так что я собираюсь и дальше двигаться в том направлении. Если найду тех, других, баргастов, то и хорошо. Если нет, продолжу охоту.

– Понимаю, – сказал он. – Выпьешь со мной эля?

Он присел на корточки, чтобы разлить янтарную жидкость по оловянным кружкам, а она произнесла у него за спиной:

– Я намерена похоронить ее вместе с кольцами.

– Мы не мародеры, – откликнулся он.

– Вот и хорошо.

Она приняла поднесенную им кружку.

Вернулся Ублала, неся в охапке кучу булыжников.

– Ублала, – сказал ему Драконус, – показывать жеребца пока что не стоит.

Верзила разочарованно нахмурился – и тут же снова просветлел лицом.

– Ладно. Ночью оно даже веселей.

Страл никогда не хотел стать Военным вождем сэнанов. Было куда проще подкармливать себя амбициями, которые он сам полагал вовеки несбыточными, – этот простой и, по сути, безвредный способ питать собственное самолюбие всего лишь обеспечивал ему место среди других не одобрявших Оноса Т'лэнна воинов, делая одним из влиятельной группы баргастских командиров. Такое влияние и связанные с ним привилегии ему нравились. Особенно он обожал ту ненависть, что успел скопить, бесценное сокровище, которое можно было тратить направо и налево, оно же при этом не убывало. Раздувшийся от ненависти воин был все равно что защищен щитом собственного презрения. Если свои щиты смыкал целый отряд, стена становилась непробиваемой.

Теперь же он остался в одиночестве. Исчезло и сокровище – он даже не заметил множества рук, растащивших все у него за спиной. Единственным достоянием вождя была цена его собственного слова. Ото лжи золото тускнело, правда же из всех металлов являлась самым твердым, чистым и ред- ким.

Было одно лишь мгновение, единственное, ослепительное, когда он встал перед своим племенем и воздел над собой эту правду, откованную уже остывшими руками. Он объявил ее своей, сородичи же в ответ встретили его взгляд и ответили такой же правдой. Но даже тогда на языке он ощутил лишь вкус пепла. Он что же, не более чем голос мертвых? Павших воинов, каждый из которых был более велик, чем сам Страл мог надеяться? Он мог озвучить их завет – что и сделал самым неукоснительным образом, – но не мог думать их мыслями, так что здесь и сейчас помочь они ничем не могли. Ему остались лишь скудные метания своих собственных мыслей, а этого было недостаточно.

Что его воины довольно скоро обнаружили. Да и куда он мог их вести? Жители населенных местностей, оставшихся за спиной, жаждали их крови. Земли впереди были опустошены и бесплодны. И при всей храбрости, которая потребовалась сэнанам, чтобы покинуть поле боя, поступок этот оставался бегством, а союзников своих они оставили умирать. Быть виноватым в подобном никто не хотел. Поэтому всю вину возложили на Страла. Разве не он ими командовал? Не он приказал отступать?

Спорить тут невозможно. Защититься от правды, что высказывали остальные, нечем. Это – мое. Мое преступление. Другие умерли, чтобы оно досталось мне, поскольку я теперь занимаю их место. Но их храбрость была чище. Они умели вести за собой. Я же могу лишь быть ведомым. В противном случае я бы им ни в чем не уступал.

Он сидел сейчас на корточках спиной к нескольким еще не потухшим кострам лагеря, беспорядочно раскинувшегося позади. По пропитанному нефритовым сиянием небу простерся далекий звездный пейзаж. Сами Когти казались уже совсем близко, словно готовые рассечь небеса и впиться в саму землю. Более зловещего знамения и не вообразить. Смерть рядом. Конец эпохи, и вместе с ней – Белолицых баргастов, а следом и их богов, получивших свободу, чтобы заблудиться, жизнь – чтобы умереть. Теперь-то и вы, ублюдки, поймете, что это такое.

У них почти не осталось пищи. На то, чтобы добыть воду из выжженной земли, уходили все силы поплечников и колдуний. Скоро те начнут один за другим умирать от натуги. Отступление уже стоило жизни самым старым и слабым среди сэнанов. Мы идем на восток. Зачем? Никакой враг нас там не ждет. Мы искали не той войны, которую нашли, и слава отныне от нас ускользает.

Где бы ни лежало поле той единственной истинной битвы, баргастам следовало быть там. Чтобы подрубить поджилки судьбе. Этого хотел Хумбролл Тор. Этого хотел Онос Т'лэнн. Но великого альянса больше нет. Остались лишь сэнаны. Да и мы уже еле ползем и скоро истаем совсем. Плоть станет деревом, дерево – пылью. Кость станет камнем, камень – пылью. Сами баргасты обратятся в пустыню – и только тогда обретут для себя землю. Возможно, эту самую Пустошь. Где ветер будет на заре тревожить наш прах.

Он понимал, что скоро его убьют. Ведь иногда вину приходится вырезать ножом. Сопротивляться он не станет. И все равно, когда зашатается и рухнет последний из сэнанов, слетевшим с мертвых губ заключительным проклятьем станет его собственное имя. Страл, похитивший нашу славу. Не то чтобы той славы было особенно много. Марал Эб был болваном, и если речь шла о поражении, большую часть яда Страл мог спокойно игнорировать. И все же мы могли умереть с оружием в руках. Это уже что-то. Все равно что сплюнуть, чтобы очистить рот. Может быть, следующий водянистый глоток позора уже бы столь не горчил. Хотя бы так. Один-единственный жест.

Так значит – на восток. Все медленней и медленней с каждым шагом.

Самоубийство – слово малоприятное. Однако избрать его для самого себя еще можно. Но когда речь о целом народе… это уже дело другое. Или нет? Я буду вести нас, пока мое место не займет следующий. И ни о чем не стану просить. Мы двинемся навстречу смерти. Но ведь мы всегда ровно это и делаем. От этой последней мысли ему сделалось легче. Он улыбнулся – в призрачной темноте. Любая вина – ничто по сравнению с безнадежностью.

Жизнь – пустыня, друзья мои, и однако между ног у меня находится сладчайший оазис. Поскольку я мертва, то могу это утверждать без малейшей иронии. Окажись вы на моем месте, вы бы меня поняли.

– У вас сейчас очень интересное выражение лица, капитан. О чем вы задумались?

Оторвав взгляд от скучного пейзажа, состоящего лишь из ленивых серых волн, Шурк Элаль перевела его на Фелаш, четырнадцатую дочь болкандских короля Таркульфа и королевы Абрастал.

– Мой старший помощник опять жалуется, принцесса.

– До сих пор путешествие было достаточно приятным, пусть и несколько однообразным. На что ему жаловаться?

– Принцесса, он – безносый, одноглазый, однорукий и одноногий, да и изо рта у него воняет, но я с вами соглашусь. Как бы отвратительно на первый взгляд ни обстояли дела, может стать еще хуже. Такая уж эта штука – жизнь.

– В ваших словах, капитан, слышится ностальгическая нотка.

Шурк Элаль пожала плечами.

– Хоть вы и молоды, принцесса, обмануть вас нелегко. Думается, всю необычность моих обстоятельств вы понимаете.

Поджав пухлые губки, Фелаш тряхнула пальчиками, показывая, что не придает этому никакого значения.

– Сказать по правде, чтобы понять, ушло какое-то время. И первой на это обратила внимание моя камеристка. Вы прекрасно маскируете свое состояние, капитан, достижение весьма похвальное.

– Благодарю, ваше высочество.

– И однако мне хотелось бы знать, чем столь поглощены ваши мысли. Скорген Кабан, как я уже поняла, являет собой неиссякаемый источник жалоб, не говоря уже про вечно терзающие его суеверия.

– Последнее время он действительно не в лучшей форме, – согласилась Шурк. – Если точнее, то ровно с тех пор, как вы оплатили контракт. Из Коланса до нас доходят тысячи различных слухов, один другого малоприятней. Матросы недовольны, и недовольство это подпитывает в старшем помощнике наихудшие из его страхов.

– Мне казалось, всем прекрасно известно, что впереди нас движется большая часть изморского флота, – сказала Фелаш. – Мы что же, наблюдали хоть какие-то признаки, что с ними случилось несчастье?

– Это палка о двух концах, – откликнулась Шурк. – Отсутствие каких-либо признаков уже само по себе зловеще, во всяком случае, с точки зрения матросов…

– Тогда выходит, что и довольными они никогда быть не могут?

– Совершенно верно, за что я их и обожаю.

– Капитан?

Она улыбнулась принцессе.

– Я сама тоже постоянно недовольна. Вы спросили про мои мысли – это и есть ответ.

– Понимаю.

Ничего подобного, девочка. Но это неважно. Еще успеешь понять.

– Так значит, вы все время разочарованы, – продолжала между тем Фелаш.

– Если это и разочарование, то самого приятного толка.

– Капитан, с вами так интересно!

Пухлая фигурка принцессы была закутана в подбитый мехом плащ, а его капюшон она подняла, чтобы защититься от резкого морского ветра. Круглое, покрытое слоем макияжа лицо казалось слегка пыльным, но выглядело при этом безупречно. Она явно прилагала немалые усилия, чтобы казаться старше, чем есть в действительности, но результат больше напомнил Шурк фарфоровых куколок, что иногда находили на берегу шайхи, – те сразу сбывали их купцам, полагая проклятыми. Нечеловеческое совершенство, под которым таятся глубинные пороки.

– Вы мне тоже интересны, принцесса. Это ведь королевская кровь уже сама по себе дает вам привилегию, позволяющую нанять иностранный корабль вместе с экипажем и капитаном, чтобы пуститься в неизвестность по первому же капризу?

– Привилегию, капитан? Да нет же. По существу, это ноша. Знание есть сила. Непрерывное выживание королевства обеспечивается добычей информации. Мы ведь не обладаем такой военной мощью, как летерийцы, которые могут вовсю размахивать кулаками и почитать такое поведение за благородную простоту. Но и ложной провинциальностью лишь навлекаешь на себя хорошенько выдержанные подозрения остальных. «Поступай со мной по-честному, и я твой друг. Попробуй меня обидеть, и будешь уничтожен». Так все звучит на языке дипломатов. Но, само собой, очень быстро выясняется, что любая честная и благородная поза – не более чем ширма для самой эгоистичной алчности.

– Я так понимаю, – заметила Шурк Элаль, – дети короля и королевы Болкандо подобным дипломатическим теориям хорошо обучены?

– Чуть ли не с рождения, капитан.

Столь явное преувеличение заставило Шурк улыбнуться.

– Похоже, однако, что ваше представление о Летере несколько устарело, если мне только позволено судить о подобном.

Фелаш лишь покачала головой.

– Король Тегол разве что несколько утонченней своих предшественников. Но под его обезоруживающим очарованием скрывается самый изобретательный ум.

– Изобретательный? О да, ваше высочество. Еще какой!

– Само собой, – продолжала Фелаш, – нужно быть глупцом, чтобы на него полагаться. Или верить тому, что он говорит. Готова поручиться, то же справедливо и в отношении королевы.

– В самом деле? Задумайтесь, ваше высочество, если вы, конечно, не против, вот о чем: перед вами двое правителей обширной империи, которые до глубины души презирают все то, на чем империя держится. Неравенство, жестокость привилегированных слоев, подавление обездоленных. Откровенный идиотизм системы ценностей, что ставит бесполезные металлы и бессмысленные бумаги превыше человечности и даже просто приличий. Представьте себе двух правителей, угодивших в ловушку подобного мира, – да, они бы его демонтировали, если бы смогли. Вот только как? Вообразите себе масштабы сопротивления. Элитам так удобно находиться наверху, у власти. Думаете, они добровольно от этого откажутся?

Шурк Элаль откинулась на релинг и взглянула на вытаращившую глаза Фелаш.

– Итак, ваше высочество? Попробуйте вообразить, что они направили свои дипломатические усилия по всеобщему освобождению на вас и ваш народ. Это означает конец дворянству, любым наследственным титулам и привилегиям – то есть пинок под зад вам, принцесса, и вашему семейству. Конец деньгам и фальшивым структурам, на них основанным. Золото? Годится на колечки и перстни, само собой, а помимо этого? С тем же успехом можно копить полированную речную гальку. Богатство как доказательство превосходства? Чепуха. Если оно что и доказывает, так это возможность творить насилие. По вашему изумленному лицу, принцесса, я вижу, что вы начинаете понимать, – поэтому здесь и закончу.

– Но это же безумие!

Шурк пожала плечами.

– Вы что-то там говорили про ношу правителей, принцесса.

– Вы утверждаете, что Теголу с женой их собственные претензии на власть кажутся смехотворными?

– По всей видимости.

– Что, в свою очередь, означает, что они и к таким, как я, относятся с тем же презрением?

– К вам лично? Вряд ли. Скорее ставят под вопрос ваше право отдавать приказы населению королевства. Достаточно очевидно, что ваше семейство полагает, будто такое право у вас есть, и обладает достаточной военной силой, чтобы удерживать его за собой. Я бы не стала говорить за Тегола и Джанат с уверенностью, ваше высочество, но подозреваю, что они относятся к вам и к любым другим вельможам из любого королевства и всего такого прочего с одинаковым терпением. Система такова, какова она есть…

– Но кто-то ведь должен править!

– Увы, правила, которые правители налагают, в основном сводятся к обеспечению того, чтобы и в будущем правили именно они, – и в это вовлекаются, ради этого используются целые нации и народы. Поколение за поколением, до бесконечности. В любом случае, ваше высочество, доведись вам вернуться в Летерас, вы сможете обо всем поспорить с Теголом и Джанат. Они подобное просто обожают. Что до меня, я всего лишь капитан корабля…

– Вот именно! Никакой корабль не может существовать без командной иерархии.

– Совершенно верно. Я всего лишь пыталась передать вам точку зрения Тегола и Джанат в противоположность тому, чему учили вас. Сложные философские вопросы – не моя компетенция. И потом, разве меня они волнуют? Я – часть системы этого корабля, поскольку нахожу ее относительно приемлемой, да еще и позволяющей избежать скуки. Я также помогаю членам своего экипажа стать богаче, чем они могли бы быть в противном случае, это доставляет мне удовольствие. Что касается лично меня, то я, само собой, даже не могу вам сказать, верю ли я хоть во что-то – во что-то вообще. Да и зачем бы мне? Что мне дадут убеждения? Спокойствие? Я и так в ладу с собой. Надежное будущее? С каких это пор будущее вообще можно считать надежным? Стоящую того цель? И кто решает, что она стоящая? Что вообще означает «стоить»? Поверьте, ваше высочество, я для подобных дискуссий не гожусь.

– Странник свидетель, вы меня, капитан, потрясли до глубины души. Я определенно вот-вот в обморок упаду – на долю моего разума столько всего сейчас пришлось, что просто голова кругом.

– Позвать вашу камеристку?

– Ни в коем случае! Бедняжка так до сих пор и страдает от морской болезни.

– От нее есть лекарства…

– Не помогает ни одно. Почему, капитан, я сейчас с вами на палубе? Потому что стонов ее не могу выносить. Еще прискорбней, что стоит нам провести какое-то время вместе в каюте, и это я начинаю за ней ухаживать, а не наоборот. Что совершенно неприлично и потому невозможно терпеть.

Шурк Элаль кивнула.

– Неприлично, да, понимаю. Ваше высочество, вам уже давно следовало ко мне обратиться. Я буду рада выделить кого-то из экипажа для ухода за вашей камеристкой. Вероятно, нам следует переместить ее в отдельный закуток…

– Нет-нет, капитан, этого не требуется. Хотя я вам признательна за ваше предложение. Моему недовольству свойственно быстро проходить. Кроме того, разве это не прекрасный повод напомнить себе, что титулы и сопутствующие им привилегии – не более чем ложные конструкции? Когда ситуация требует их отринуть во имя человечности и даже просто приличий?

– Прекрасно сказано, ваше высочество.

Фелаш снова потрясла пальчиками.

– И это напоминает мне, что пора вернуться вниз и проверить, как там бедное дитя. – Она улыбнулась Шурк своей кукольной улыбкой. – Благодарю вас, капитан, за столь воодушевляющую дискуссию.

– Мне тоже было очень приятно с вами побеседовать, принцесса.

Фелаш удалилась, на удивление уверенно ступая по качающейся палубе. Шурк облокотилась на релинг обеими руками и принялась изучать береговую линию по левому борту. Джунгли уже несколько дней тому назад уступили место коричневым холмам. Единственными деревьями, которые Шурк за все это время видела, были выкорчеванные стволы, усеивающие узкую полосу пляжа. Огромные стволы. Кто мог безо всякого разбора выдрать из земли тысячелетние деревья и потом побросать их, словно мусор? Коланс, что у вас там происходит?

Скоро узнаем.

Фелаш шагнула в каюту.

– И что?

Камеристка, сидевшая, скрестив ноги, перед небольшой жаровней с углями, подняла взгляд.

– Все как мы и опасались, ваше высочество. Нас ожидает обширное запустение. Опустошение неизмеримых масштабов. После высадки нам придется отправиться на север – далеко на север, до самой провинции Эстобанс.

– Приготовь мне трубку, – велела Фелаш и сбросила с себя плащ, позволив тому упасть. Она устало опустилась на груду подушек. – Больше им некуда отправиться, верно?

Более крупная из женщин поднялась и шагнула к невысокому столику, на котором стоял богато украшенный, инкрустированный серебром стеклянный кальян. Наполнив мерную чашу смешанным с пряностями вином, она медленно перелила его в колбу, потом извлекла серебряную колодку и стряхнула старую золу на небольшой оловянный подносик.

– Если вы про изморцев, ваше высочество, то предположение кажется разумным.

Запустив руки под шелковую блузу, Фелаш ослабила завязки на нижнем белье.

– Старшая из моих сестер слишком вот с этим усердствовала, – сообщила она, – теперь у нее сиськи до пуза свисают и лежат там, как бурдюки с водой у мула на спине. Вот ведь треклятые причиндалы! Почему я не такая, как Гетри?

– Существуют специальные травы…

– Тогда там взгляд нечему будет притягивать, верно? Нет уж, эти причиндалы – мой первейший дар как дипломата. Видеть расширяющиеся зрачки уже само по себе победа.

Камеристка склонилась над кальяном. Она успела его разжечь, по каюте распространился ароматный дым. Она готовила его для госпожи вот уже четыре года. Каждый раз этот ритуал предшествовал длительной и интенсивной дискуссии между ней и принцессой. Планы разрабатывались, проверялись, каждая их деталь подгонялась на свое место – размеренными ударами, как если бы это мастер-чеканщик работал над медной чашей.

– Гетри вам в этом очень завидует, ваше высочество.

– Потому что дура, так что удивляться тут нечему. Матушка что-нибудь передала со своими седами?

– Все еще ничего. На Пустоши, ваше высочество, бурлят могущественные силы, и очевидно, что королева намерена оставаться там – она ищет ответы на вопросы, так же, как и мы с вами.

– Это означает, что глупы мы обе. Все это так далеко от границ Болкандо, что от нас впоследствии очень строго потребуют предоставить мало-мальски законные причины, ради которых мы продолжаем сейчас этим заниматься. Что наше королевство получает из Коланса?

– Черный мед, строевую древесину, льняные ткани, пергамент, бумагу…

– Из них за последние пять лет получено? – Глаза Фелаш за вуалью дыма сверкнули.

– Ничего.

– Именно так. Мой вопрос был риторическим. Контакты прекратились. В любом случае ничего существенного мы больше не получаем. Что до Пустоши и до ползущих по ней разномастных армий, они также давно покинули наши пределы. Полагаю, что мы тащимся следом на свой страх и риск.

– Королева, ваше высочество, ведет свое войско маршем параллельно некоторым из этих армий. Следует предположить, что она обнаружила нечто, дающее ей убедительные основания от них не отставать.

– А они направляются в Коланс.

– Да.

– Но мы не знаем зачем.

Камеристка ничего не ответила.

Фелаш выдохнула в потолок струю дыма.

– Расскажи мне еще раз про неупокоенных на Пустоши.

– Про кого именно, ваше высочество?

– Про тех, что пылью летают по ветру.

Камеристка нахмурилась.

– Поначалу я думала, что они одни ответственны за ту непроницаемую тучу, с которой мне не удается справиться. В конце концов, их там тысячи, а от их предводителя исходит сила столь ослепительная, что я не решаюсь смотреть на него слишком долго. Но сейчас… ваше высочество, появились и другие. Правда, не мертвые. И тем не менее. Один – из мрака и холода. Другой – подобный золотому пламени высоко в небесах. Рядом с ним еще один, крылатое средоточие скорби, но более жесткий и более жестокий, чем идеально ограненный бриллиант. Потом те, кто скрывается за волчьим воем…

– Волчьим? – перебила ее Фелаш. – Ты имеешь в виду изморцев?

– И да, и нет, ваше высочество. Ясней я сейчас сказать не могу.

– Просто замечательно. Можешь продолжать.

– Есть еще один, даже более яростный и дикий, чем остальные. Он скрывается в камне. Плавает в море резких змеиных ароматов. Он ждет своего времени, накапливает силы, а встретиться ему предстоит… с чем-то более ужасным, ваше высочество, чем я способна вынести.

– И это столкновение – оно произойдет на Пустоши?

– Думаю, что да.

– Как по-твоему, матушке об этом известно?

Камеристка поколебалась, потом ответила:

– Ваше высочество, я почти уверена, что ее седы начисто ослеплены и поэтому не подозревают об угрозе. Я оказалась способна рассмотреть все это лишь потому, что гляжу, так уж вышло, снаружи, с большого расстояния.

– Значит, она в опасности.

– Полагаю, что да, ваше высочество.

– Ты должна найти способ, – сказала Фелаш, – до нее дотянуться.

– Ваше высочество. Способ есть, но он очень рискован.

– Рискован для кого?

– Для всех на борту этого корабля.

Фелаш затянулась и выпустила несколько дымных колец, которые поднялись в воздух, дрожа, постепенно расплываясь, и образовали в нем подобие цепи. Глаза ее при виде этого расширились.

Камеристка лишь кивнула.

– Да, он близко. Я произнесла его имя в своем сознании.

– Так что насчет нашего зловещего риска?

– Ваше высочество, в сделку со Старшим богом вступают лишь в крайнем случае. Расплачиваться приходится кровью.

– Чьей кровью?

Камеристка покачала головой. Фелаш задумалась, цокая по зубам янтарным мундштуком.

– Откуда у моря такая неутолимая жажда?

На этот вопрос ответа тоже не существовало.

– Ваше высочество?

– Но хоть имя-то у треклятого создания есть? Ты его знаешь?

– Конечно, у него много имен. Когда колонисты Первой империи отправлялись в путь, они приносили жертвы соленым морям во имя Джистала. Тисте эдур, садясь в боевые баркасы, взрезали себе вены, чтобы напоить воду за кормой, и называли окрашенную кровью пену Красногривом – на языке эдур это слово звучит как Маэль. Живущие на льду дшеки зовут темную воду под поверхностью своего льда Госпожой Терпения, Баруталан. Шайхи говорят о Нерале, Глотателе.

– И так далее.

– И так далее, ваше высочество.

Фелаш вздохнула.

– Призови его, посмотрим, чем придется заплатить.

– Повинуюсь, ваше высочество.

Услышав крик марсового, Шурк Элаль на баке выпрямилась. Обернулась к морю. Шквал. И, похоже, из самых худших. Из какой только Странниковой задницы его принесло?

– Красавчик!

Где-то посреди палубы неуклюже нарисовался Скорген Кабан.

– Я вижу, капитан!

– Разворачивайся, Красавчик! Если нас накроет, лучше встретить его носом!

Сама мысль о том, что шторм может выкинуть «Бессмертную благодарность» на усыпанный стволами берег, была неприятной, причем до крайности.

Похоже, черная наждачная туча неслась прямо на них.

– Да чтоб мне в сапог нассали, будет нам сейчас свистопляска!