Магнус Чейз и боги Асгарда. Меч Лета Риордан Рик

Глава 37. Меня поливает грязью белка

МНЕ ВСЕГДА НРАВИЛОСЬ лазать по деревьям. И мама очень хорошо меня в этом понимала. Она начинала нервничать, только когда я забирался выше двадцати футов. Тогда в её голосе звучала тревога: «Солнышко, эта ветка под тобой может обломиться. Ты не мог бы слезть чуть пониже?»

Ну, что касается Мирового Древа, то ни одной его ветке не грозило обломиться под моим весом. Самые большие ветви были шире шоссе I-93. Самые тонкие – толщиной со среднюю секвойю. Что же до ствола Иггдрасиля, то он был такой огромный, что не поддавался никакому измерению. Каждая складка в его коре, казалось, вела в отдельный мир, как будто внутри ствола стояла колонна из миллионов телевизоров и каждый показывал своё кино.

Ветер ревел и продувал насквозь мою новую джинсовую куртку. За пределами кроны было ничего не видно, лишь белое сияние. И внизу ничего, кроме ветвей, рассекающих бездну в разных направлениях. По идее, где-то у этого дерева есть корни, но у меня кружилась голова и к горлу подкатывала тошнота от ощущения, что Мировое Древо и всё его содержимое, включая мой родной мир, болтается без всякой опоры в первозданном тумане бездны Гиннунгагап.

Если я упаду, то в лучшем случае сломаю себе шею о ветку, расположенную ниже. А в худшем – буду вечно падать сквозь Великое Белое Ничто.

Должно быть, я наклонился вперёд, потому что Блитцен схватил меня за руку:

– Осторожно, малыш. Когда первый раз забираешься на Мировое Древо, может закружиться голова.

– Ага, я заметил.

Хэртстоун так и висел мешком у нас с Сэм на руках. Он пытался встать на ноги, но они упорно подгибались, причём под неестественными углами.

Сэм споткнулась и выронила треснувший щит. Он, кувыркаясь, улетел в бездну. Она опустилась на корточки, в глазах её билась едва сдерживаемая паника:

– Иггдрасиль нравился мне куда больше, пока я могла летать.

– А Гунилла и остальные смогут нагнать нас здесь? – спросил я.

– Им придётся потрудиться, – ответила Сэм. – Портал-то открыть они сумеют, но он не обязательно выведет их на нашу ветку. И всё-таки нам лучше не задерживаться. Ходить по Иггдрасилю не особо полезно для душевного здоровья.

Хэртстоун наконец сумел нащупать опору и выпрямиться. На языке жестов он сказал: «Я в порядке. Идём». Но руки у него так тряслись, что вышло скорее: «Ты – кроличья нора».

Мы пошли по ветви.

Меч Лета гудел у меня в руке и тащил вперёд, как будто знал, куда идти. Мне оставалось только надеяться, что он и правда знает.

Жестокие ветра налетали со всех сторон. Ветви раскачивались, и на нашем пути вперемешку с пятнами света танцевали глубокие тени. Мимо пролетел листочек размером с каноэ.

– Не расслабляйся, – сказал мне Блитцен. – Помнишь то ощущение, когда ты только открыл портал? Попробуй снова нащупать его. Найди для нас выход.

Пройдя примерно четверть мили, мы увидели ветку поменьше, тянущуюся под нашей под углом к ней. Мой меч загудел громче и потянул вправо.

Я оглянулся на друзей:

– Вроде бы наш выход вон там.

Казалось бы, что может быть легче – перебраться с ветки на ветку? Но для этого нам пришлось съехать добрых десять футов вниз и спрыгнуть с одной неровной поверхности на другую, и при этом ветер, завывая, раскачивал ветви в разные стороны. Даже удивительно, что никто из нас не разбился и не улетел в тартарары.

Пробираться по узкой ветви оказалось сложнее – при каждом нашем шаге она раскачивалась сильнее. Один раз меня пришлёпнуло листом – словно прямо на голову из ниоткуда свалился здоровенный кусок зелёного брезента. В другой раз я посмотрел под ноги и увидел, что стою на трещине в коре и где-то в полумиле подо мной внутри ветви виднеются снежные шапки гор, словно я нахожусь в самолёте со стеклянным фюзеляжем.

Мы пробрались через лабиринт лишайников, которые возвышались на ветке, как горы подгоревшего маршмеллоу. Я зачем-то решил потрогать одну такую горку пальцем. Это было ошибкой – руку мгновенно засосало по самое запястье, и я еле сумел её высвободить.

Наконец лишайники стали меньше, размером всего лишь с диванчики из горелых зефирок. Мы прошли по ветке дальше и обнаружили, что она заканчивается полудюжиной тонких прутиков, которые нас бы точно не выдержали. Меч Лета у меня в руке будто уснул.

– Ну и? – спросила Сэм.

Я посмотрел вниз. Примерно в футах тридцати под нашей веткой раскачивалась другая, побольше. На середине её было вздутие размером с джакузи, источающее мягкий тёплый свет.

– Вот, – сказал я. – Это наш выход.

Блитцен нахмурился:

– Уверен? Нидавеллир вовсе не тёплый и светящийся.

– Я хочу сказать: меч, похоже, считает, что нам туда.

Сэм тихо присвистнула:

– Ничего себе прыгать придётся! Если промахнёшься…

Хэртстоун буква за буквой показал «Ш-М-Я-К!».

Вдруг на нас налетел порыв ветра, и Хэрт покачнулся. И прежде чем я успел его поймать, шагнул назад – и вступил прямо в лишайник. Зефирообразная гадость мигом заглотила его ноги.

– Хэрт! – заорал Блитцен, пробираясь к другу. Он потянул эльфа за руки, но вязкая масса лишайника цеплялась за его икры, словно упрямый карапуз.

– Можно его вырезать, – сказала Сэм. – Ты мечом, я топором. Придётся повозиться, чтобы ненароком не задеть ноги. Но могло быть и хуже.

И, разумеется, хуже тут же и случилось. Над нами раздалось громоподобное «ЯРРРК!».

Блитцен присел и скорчился под своим пробковым шлемом:

– Рататоск! Проклятая белка всегда появляется в самый неподходящий момент! Скорее работайте мечом и топором!

Сэм рубанула по лишайнику топором, но лезвие увязло.

– Это всё равно что рубить жвачку! Быстро не получится.

«БЕГИТЕ! – показал Хэртстоун. – Оставьте меня!»

«ЯРРРК!» – послышалось уже гораздо ближе. Десятком ветвей выше нас промелькнула огромная тень.

Я поднял меч:

– Мы сразимся с белкой. Мы ведь сумеем, да?

Сэм посмотрела на меня как на чокнутого:

– Магнус, Рататоск неуязвим. С ним невозможно сражаться. Нам остаётся только бежать, спрятаться или умереть.

– Бежать мы не можем, – сказал я. – А умирал я на этой неделе уже дважды.

– Значит, прячемся. – Сэм развернула свой хиджаб. – То есть мы с Хэртом спрячемся: я могу укрыть не больше двух человек. А вы с Блитцем бегите, отыщите гномов. Мы вас догоним.

– Чего? – не понял я. Может, Утгарда-Локи повредил ей разум? – Сэм, под куском зелёного шёлка не спрячешься. Не настолько же эта белка тупая…

Она молча встряхнула платок, и он вырос до размеров двуспальной простыни. Цвет его стал меняться и в конечном итоге сделался жёлто-коричнево-белым, в точности как пятно лишайника.

«Она права, – показал Хэрт. – Бегите».

Сэм присела рядом с ним на корточки и укрыла себя и его платком. И разглядеть их стало невозможно.

– Магнус. – Блитцен потянул меня за рукав. – Сейчас или никогда. – Он указал на вздутие на нижней ветке. Отверстие медленно смыкалось.

И в этот самый миг сквозь листву над нами показался Рататоск. Попытайтесь представить себе танк «Шерман», покрытый мехом и ползущий по стволу дерева… Представили? Так вот, эта белка была намного страшнее. Её передние зубы торчали вперёд, словно два заострённых воплощения ужаса, покрытого белой эмалью. Когти были кривые и острые, будто ятаганы. А глаза – жёлтые, как сера, и горели огнём.

– ЯРРРК!

От боевого клича Рататоска у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. И с этим криком мне в голову хлынули тысячи обидных вещей, лишив меня всякой способности здраво мыслить.

Ничего у тебя не вышло.

Никто тебя не любит.

Ты умер.

И шлем у твоего гнома дурацкий.

Ты не смог спасти маму.

Я упал на колени, в груди теснились рыдания. Я бы, наверное, умер там и тогда, если бы Блитцен со всей гномьей силы не вздёрнул меня на ноги и не влепил пощёчину.

Я не слышал его, но прочитал по губам: «ЖИВО, МАЛЫШ!»

Он обхватил мою руку мозолистыми пальцами и спрыгнул с ветки, увлекая меня за собой.

Глава 38. Я проваливаюсь в «Фольксваген»

Я СТОЯЛ на залитом солнцем лугу, не имея ни малейшего понятия, как там очутился.

В отдалении виднелись пологие зелёные холмы, все в крапинках полевых цветов. Лёгкий ветерок был напоён запахом лаванды. Свет казался тёплым и насыщенным, словно воздух превратился в сливочное масло.

Мысли ворочались медленно, как улитки. Свет… солнечный свет вреден для гномов. А я совершенно точно путешествую с гномом – тем, который дал мне по физиономии и этим спас жизнь.

– Блитц?

Он стоял слева, держа свой пробковый шлем в руке.

– Блитц, твоя шляпа!

Я испугался, что он уже окаменел.

Но гном повернулся. Взгляд его был подёрнут задумчивой пеленой.

– Всё в порядке, малыш. Это не нормальный солнечный свет. Мы ведь уже не в Мидгарде.

Я слышал его как сквозь вощёную бумагу. После лая белки у меня трещало в ушах, а в голове бродили разрушительные мысли.

– Рататоск… – сказал я и осёкся. От одного звука этого имени мне захотелось сжаться в комок.

– Да, – кивнул Блитцен. – Его стрёкот в прямом смысле разит больнее, чем его зубы. Он… – Блитцен, часто моргая, уставился себе под ноги. – Это самое опасное создание на Мировом Древе. Он только и делает, что носится по стволу вверх и вниз и передаёт оскорбления от орла, живущего на самом верху, Нидхёггу, дракону, обитающему под корнями.

Я посмотрел на холмы. Оттуда вроде бы доносилась музыка, а может, это у меня шумело в ушах.

– А зачем это белке?

– Чтобы повредить дерево. Рататоск старается, чтобы и орёл, и дракон постоянно были в бешенстве. Врёт им напропалую, пересказывает слухи и мерзкие сплетни друг о друге. И от его слов… ну, ты уже сам понял, каково становится. Поэтому дракон грызёт корни Мирового Древа, чтобы уничтожить его. А орёл своими крыльями поднимает бури, отчего ветви ходят ходуном и во всех Девяти Мирах случаются катастрофы. Рататоск следит, чтобы оба монстра продолжали точить зуб друг на друга. Ему интересно, кто из них в итоге уничтожит Иггдрасиль.

– Но это же… безумие. Дерево ведь его дом!

Блитц поморщился:

– Как и всех нас, малыш. Деструктивные импульсы – такая штука… Некоторые не прочь полюбоваться на мир, лежащий в руинах… даже если он рухнет вместе со всеми нами.

У меня в голове раздалось эхо беличьей трескотни: «Ничего у тебя не вышло. Ты не смог спасти маму». Меня слова Рататоска вгоняли в отчаяние, но теперь я понимал, что его стрёкот способен вызвать ещё и ненависть, злобу, отвращение к себе…

– Как тебе удалось не спятить? – спросил я Блитцена. – Что тебе слышалось в лае этой белки?

Блитцен провёл пальцами по полям шлема, подбирая свисающую вуаль:

– Только то, что я и сам себе всё время говорю, малыш. Ничего больше. Пошли, нам пора. – И он побрёл к холмам.

Несмотря на малый рост Блитцена, я с трудом поспевал за ним. Мы перебрались через ручей, где на листе водяной лилии сидела зелёная лягушка, красивая, как с картинки. Голуби и соколы кружили в воздухе, словно играли в пятнашки. Казалось, из зарослей цветов вот-вот выпрыгнет хор пушистых зверяток – и начнёт петь и танцевать, как в диснеевских мультфильмах.

– Как я понимаю, это не Нидавеллир, – сказал я, пока мы карабкались на холм.

Блитцен фыркнул:

– Конечно, нет! Нас занесло в мир похуже.

– Альвхейм?

– Ещё хуже. – Перед самой вершиной Блитцен остановился и тяжело вздохнул. – Пошли. Давай уже с этим покончим.

Я забрался на вершину и застыл как вкопанный:

– Ух ты!

За холмами до самого горизонта расстилались зелёные луга. На траве повсюду были расстелены коврики для пикника. И толпы народа вовсю расслаблялись на них – ели, смеялись, пели, запускали воздушных змеев, играли в пляжный волейбол. Это смахивало на величайший и оттяжнейший музыкальный фестиваль под открытым небом – за вычетом музыки. На некоторых отдыхающих были надеты части доспехов. У большинства имелось при себе оружие, но никто, похоже, не рвался пускать его в ход.

В тени огромного дуба две юные дамочки тренировались во владении мечом, но после нескольких выпадов им надоело и они, бросив клинки, принялись болтать. А какой-то тип, развалившись в шезлонге, заигрывал с девушкой слева от себя, одновременно небрежно парируя атаки парня, наседающего на него с мечом справа.

Блитцен показал на гребень холма примерно в полумиле от нас. Там сверкал странный дворец. Я подумал, что так мог бы выглядеть перевёрнутый вверх дном Ноев ковчег, будь он из золота и серебра.

– Сессрумнир, – сказал Блитцен. – Что значит «Чертог, вмещающий много сидений». Если нам повезёт, мы её не застанем.

– Кого?

Ничего не ответив, он стал пробираться через толпу.

Не прошли мы и двадцати футов, как нам помахал рукой мужик, расположившийся на коврике поблизости:

– Эй, Блитцен? Что стряслось, чувак?

Я прям услышал, как у Блитца клацнули зубы – так яростно он их стиснул.

– Привет, Майлз. О, у меня всё отлично, спасибо. – Он рассеянно отмахнулся мечом от детины в шортах и майке, ринувшегося на него с топором.

– УМРИ! – проорал детина. – Ха-ха, я пошутил! – И пошёл себе дальше, жуя шоколадку.

– Ну, Блитц, – спросил Майлз, – что же привело тебя в сей чудный край?

– Приятно было повидаться, Майлз. – Блитцен схватил меня за руку и поволок дальше.

– О, круто! – крикнул Майлз нам вслед. – Заглядывай при случае!

– Кто это был? – спросил я.

– Никто.

– Откуда ты его знаешь?

– Я его не знаю.

Пока мы пробирались к опрокинутому ковчегу, Блитцена успели окликнуть и поздороваться ещё несколько человек. Некоторые здоровались и со мной, говорили, какой у меня прекрасный меч, волосы или ботинки. А одна девушка сказала: «О, миленькие ушки!» – что уже вообще ни в какие ворота.

– Тут все такие…

– …тупые? – подсказал Блитцен.

– Вообще-то я хотел сказать «доброжелательные».

Он крякнул:

– Это Фолькванг, что значит «поле воинства». Ну, а ещё это можно перевести как «народное поле битвы».

– «Фольксваген», говоришь? – Я оглядел толпу в надежде высмотреть маму, но мне никак не удавалось представить её в таком месте.

Слишком много тут расслабухи, слишком мало действия. Моя мама заставила бы всех этих разгильдяев встать и отправиться в пеший поход миль на десять, а потом велела бы им самим ставить палатки, если не хотят остаться без ужина.

– Что-то они не особо похожи на армию.

– Ну да, – согласился Блитцен. – Здешние павшие такие же могучие, как эйнхерии, но относятся к делу иначе. Их поля – небольшая часть Ванахейма, нечто вроде ванской Вальгаллы наизнанку.

Я попытался представить себе, как коротаю вечность на этих полях. У Вальгаллы были свои плюсы, однако, насколько мне были известно, там не устраивали пикников и не перебрасывались пляжными мячами, а уж доброжелательным местом её точно не назовёшь. И всё-таки… я сомневался, что Фолькванг мне больше по душе.

– Значит, сюда попадает половина умерших достойной смертью, – вспомнил я. – А половина – в Вальгаллу. А как определяют, кому куда? Монетку бросают?

– На самом деле с монеткой было бы даже разумнее.

– Но я пытался попасть в Нидавеллир. Как мы очутились здесь?

Блитцен тяжело уставился на дворец на холме:

– Ты искал самый лучший путь, чтобы выполнить наш квест. И этот путь, как оказалось, лежит через Фолькванг. К сожалению, я догадываюсь, почему. Давай-ка пойдём и засвидетельствуем своё почтение, пока у меня терпение не лопнуло.

Когда мы подошли к воротам дворца, до меня дошло, что Сессрумнир не просто смахивает на опрокинутый корабль. Это и есть корабль, лежащий кверху килем. Высокие окна вдоль стены оказались отверстиями для вёсел. Наклонные стены-борта были сделаны из золотых плашек, скреплённых серебряными гвоздями. А длинный козырёк над главным входом вполне сошёл бы за трап.

– А почему дворец – корабль? – спросил я.

– Что? – Блитцен нервно теребил гвоздику в петлице. – А! Ну, это не так уж и необычно. Твои предки-викинги частенько переоборудовали перевёрнутые корабли в полезные здания. А Сессрумнир, когда начнётся Рагнарёк, просто перевернут, и – вуаля! Получится судно, достаточно большое, чтобы все войны Фолькванга могли разместиться на нём и с шиком поплыть навстречу гибели. Прямо как сейчас мы с тобой.

И он провёл меня внутрь.

Я ожидал, что там будет сумрачно, как в корабельном трюме, но «чертог, вмещающий много сидений» больше смахивал на собор. Потолок уходил ввысь до самого киля. Ровные косые лучи света из окон рассекали воздух. Всё пространство внутри занимал один огромный зал – никаких закутков или отсеков. Зато тут группками были расставлены диванчики и уютные кресла, разложены подушки и развешаны гамаки, большей частью занятые храпящими воинами. Оставалось только надеяться, что полмиллиона обитателей Фолькванга не испытывают неприязни друг к другу, потому что уединиться тут было решительно негде. Верный себе, я первым делом озадачился, где ж тут у них удобства.

Посреди зала тянулся проход, застланный персидскими коврами и обставленный светильниками в виде золотистых шаров на подставках. А в конце прохода на возвышении стоял золотой трон.

Блитцен двинулся по проходу прямо к трону, не обращая внимания на крики со всех сторон:

– Чувак!

– Как жизнь, гномище?

– С возвращением!

«С возвращением»?

В очаге перед троном уютно потрескивал огонь. Тут и там на полу блестели горки драгоценностей, словно их смели метлой как сор. Слева и справа от ступеней, ведущих на возвышение, сидели те самые котики. То есть трёхцветные кошки размером с саблезубого тигра.

Трон был вырезан из дерева, столь же мягкого и маслянистого, как здешний свет – возможно, из липы. На спинке его висел плащ из пушистых перьев, похожих на перья на брюхе у сокола. А на сиденье сидела самая красивая из всех женщин, которых я видел.

На вид ей было около двадцати, и её окружало золотистое сияние, при виде которого я наконец понял, что имел в виду Блитцен, когда сказал, что свет, льющийся здесь с небес, «не нормальный». Всё в Фолькванге было таким тёплым и ярким не благодаря солнцу, а благодаря силе этой женщины.

Её светлые волосы были заплетены в косу. Белый топ с единственной бретелькой вокруг шеи оставлял на виду загорелые плечи и гладкий живот. На золотом поясе-тесьме на юбке длиной до колен висел нож в ножнах и связка ключей. А на шее у женщины красовалось удивительное ожерелье: кружевной воротник из золота, похожий на миниатюрную сеть Ран, только вместо автомобильных колпаков и душ утопленников там были рубины и бриллианты.

Взгляд голубых глаз богини приковал меня к месту. Когда она улыбнулась, меня окатило жаркой волной, от ушей до пяток. Я готов был на что угодно, лишь бы она мне улыбалась. Скажи она мне прыгнуть с Мирового Древа в бездну – прыгнул бы не раздумывая.

Я вспомнил, как изображали эту женщину иллюстрации в моей детской книжке про мифы и легенды, – и ужаснулся тому, как нелепо художник пытался передать её красоту.

«Богиня любви была прехорошенькой! И у неё были котики!»

Я преклонил колени перед своей тётей, сестрой-близнецом отца:

– Фрейя…

– Магнус, дорогой мой… – произнесла она. – Как приятно наконец-то познакомиться с тобой. – И повернулась к Блитцену, который угрюмо таращился себе под ноги. – А как твои дела, Блитцен?

Он вздохнул:

– Нормально, мам.

Глава 39. Фрейя прехорошенькая! И у неё котики!

– МАМ?! – Я так обалдел, что сам не понял, произнёс это вслух или только подумал. – Погодите-ка… Эй, Блитцен, ты сказал «мам»?!

Блитцен пнул меня в лодыжку.

Фрейя по-прежнему улыбалась:

– Мой сын не сказал тебе, да? Он такой скромный… Блитцен, милый, чудесно выглядишь, но ты не мог бы поправить воротник?

Блитцен поправил, пробормотав:

– Некогда было за воротником следить, и без того еле жив остался.

– И дорогой, – продолжала Фрейя, – ты уверен насчёт жилета?

– Да, мама, – буркнул Блитцен. – Насчёт жилета я совершенно уверен. Они снова входят в моду.

– Что ж, наверное, тебе виднее. – Фрейя подмигнула мне. – По части тканей и фасонов Блитцен настоящий гений. Другие гномы не ценят его мастерства, но, по-моему, оно выше всех похвал. Он мечтает открыть собственный…

– В общем, – пожалуй, слишком громко перебил Блитцен, – у нас тут квест…

Фрейя захлопала в ладоши:

– Я знаю! Это так волнующе! Вам нужно собрать сведения о цепи Глейпнир, и вы хотели попасть в Нидавеллир. И, естественно, сперва Мировое Древо привело вас ко мне.

Одна из кошек решила поточить когти о персидский ковёр. Ручная работа стоимостью несколько тысяч долларов полетела коту, то есть кошке, под хвост. Я запретил себе думать о том, что такая киса может сотворить со мной.

– Так вот, госпожа Фрейя, – сказал я, – не могли бы вы нам помочь?

– Разумеется! – ответила богиня. – Но что гораздо важнее – вы можете помочь мне.

– Ну, начинается, – протянул Блитцен.

– Сынок, не забывай о вежливости. Прежде всего, Магнус, ты уже освоился со своим мечом?

На миг я растерялся. Потому что как-то не привык ещё считать Меч Лета своим. Я снял с шеи кулон, и он снова стал мечом в моей руке. В присутствии Фрейи он помалкивал, но мне почему-то казалось, что он прикидывается мёртвым. «Возможно, он боится кошек», – решил я.

– У меня пока не было времени им воспользоваться, – признался я. – Я только и успел, что забрать его у Ран.

– Да-да, я знаю. – Носик Фрейи едва заметно сморщился от отвращения. – А в обмен ты доставил Утгарда-Локи яблоко бессмертия. Пожалуй, не самый мудрый поступок, однако я не хочу критиковать твои решения.

– Ты их уже критикуешь, – буркнул Блитцен.

Богиня сделала вид, будто не услышала:

– По крайней мере, ты не пообещал Утгарда-Локи меня. Обычно-то великаны, если уж называют свою цену, то желают не только яблок, но и моей руки. – Она перебросила косу за спину. – Это так утомляет…

Было очень трудно смотреть на Фрейю – и при этом не пялиться на неё. Её глаза, губы, пупок – куда ни кинь взгляд, начинаешь таращиться как дурак. «Эй, это же мама Блитцена! И моя тётка!» – осадил я себя.

В конце концов я решил смотреть исключительно на её левую бровь. В левой брови не может быть ничего обворожительного.

– Ну, в общем, – сказал я, – мне пока не пришлось никого убить этим бровём… то есть мечом.

Фрейя, сидя на троне, подалась вперёд:

– Убить? О, дорогой, но это же самое меньшее, на что он способен. Твоя первая задача – подружиться с этим мечом. Вы ведь уже друзья?

Я представил, как сижу с мечом в кино на соседних местах, а между нами – ведро попкорна. Или как тащу его за собой на поводке в парк гулять.

– Но как можно дружить с мечом?

– Ах… Ну, раз ты сам не понял…

– Послушайте, тётя Фрейя, – сказал я. – А вы не могли бы взять этот меч на хранение? Это же ванское оружие. А у вас тут тысячи хорошо вооружённых расслабленных воинов, чтобы защитить его от Сурта…

– О нет, – печально ответила она. – Меч уже в твоих руках, Магнус. Ты призвал его со дна реки. Ты заявил на него права. Теперь нам остаётся только надеяться, что Сумарбрандер, Меч Лета, позволит тебе пользоваться им. Беречь его от Сурта – твоя работа до тех пор, пока ты сможешь оставаться в живых.

– Ненавижу свою работу.

Блитц толкнул меня локтем:

– Не говори так, малыш. Клинок может обидеться.

Я посмотрел вниз, на сверкающие руны меча:

– Прости меня, о длинный заострённый кусок железа. Я ранил твои чувства? Но вообще-то, если уж ты можешь позволить или нет кому-то размахивать тобой – не мог бы ты воспротивиться тому, чтобы тобой завладел злой огненный великан? Не мог бы ты захотеть вернуться к Фрейру или к его красавице-сестре?

Меч ничего не ответил.