Университеты Панфилов Василий

Глава 26

События понеслись вскачь, как при ускоренной перемотке. Дипломатический статус вызвал, кажется, вздох облегчения не столько даже у меня, сколько у совокупной гидры французской бюрократии.

Возможность подписывать документы, не ища обходных путей, и не визируя дополнительно мои подписи подписями Снимана, сказалась на парижских чиновниках самым благотворным образом. Дела стали решаться в разы быстрее, но…

… куда ж без «Но», притом жирного и противного как раздавленный таракан в кухмистерской. Подвох с закавыкой оказался незамысловатым, но от этого не менее неприятным.

Документы грозили завалить меня бумажной лавиной, и все срочно! Важно! Немедленно!

В новом статусе пришлось пересмотреть ряд ранее подписанных бумаг, в том числе и по патентам. И бумаги новые – валом! Девятым.

Но правда – легче. Эти, крыски канцелярские, даже улыбаются. Искренне. Помогают изо всех своих бюрократических сил. Милейшие крыски! Дружелюбные, дрессированные.

Их, оказывается, моя неподтверждённая эмансипация тоже гнобила морально. Ибо учёт и контроль, а тут я! Не эмансипированный, но важный и нужный, а местами так даже вполне официальный, но всё же – не вполне. И наконец-то!

А потому – улыбаются, но нужно подписывать, читать, решать… Самому, что характерно, без дяди Фимы. Патенты, Ле-Бурже, конкурс, снова патенты, статьи – уже как атташе, официальные.

Снова как атташе, но уже в посольстве. Набор сотрудников, докладная по… докладная на… подписать, походотайствовать, принять, отказать…

Я кряхтел, матерился, просыпался от бюрократических кошмаров, и всерьёз задумывался о том, чтобы отучиться в Сорбонне на факультете права.

И встречи, встречи, встречи… генералитет, промышленники, политики, и всем нужен – я. И все – с подвохом. Намёки, намёки на намёки, полутона, иногда – цитаты из неведомых мне классиков. С явной притом уверенностью, что уж я-то – знаю, о чём они цитатами, мать их, намекают! А я – нет, в чём честно и признаюсь, но иногда – не понимают. Не хотят понимать.

Иногда я – субъект, который что-то там двигает и интригует, а иногда, такое впечатление – объект. Не я, а вокруг меня интригуют, за меня.

Многослойные интриги, настоящие шахматные партии на несколько ходов вперёд. Понимаю их сложность, но не хватает опыта именно что светского.

Разговоры, более похожие на допросы, когда не хватало только направленной в лицо лампы и пожалуй, верёвок. Меня прощупывали на… эмоциональную дееспособность, что ли. Ибо эмансипация и даже конструкторские мои таланты, это конечно здорово, но насколько я адекватен вне войны? Вне мастерской?

Как бы между делом, дружелюбно, со смешками, похлопыванием по плечу и восторженным закатывание глаз, цитированием некоторых статей обо мне, таком интересном и хорошем. Признали… хотя думаю, что прошёл по краю. Интеллект выше среднего и воспоминания из прошлой жизни, это кончено здорово, но гормоны у меня соответствующие, пятнадцатилетние.

Много раз хотелось наорать, ударить, убить… смутиться, наконец. Последнее, к слову, недопустимо для человека светского и тем паче дипломата. Хоть в штаны навали, а улыбайся приятно и веди беседу!

Ничего, держался. Вёл светские, насколько это возможно, беседы, и наконец «группа единомышленников с некоторыми возможностями» предложила встретиться и поговорить… уже конкретно.

Стрелки часов ползли так медленно, будто участвовали в заговоре, и каждый их «тик» и «так» отдавался в голове раздражением. Будь у меня хвост, я наверняка бил бы себя по бокам в раздражении!

– Зар-раза! – после последнего моего взгляда на часы прошло минуты полторы, а кажется – вечность! – Два часа ещё, я так с ума рехнусь!

Побегав по комнатам, прибег к испытанному методу – тренировке. И вроде бы сегодня уже – да, и успел после этого помыться и позавтракать, но вот ей-ей, лучше загонять себя до боли в мышцах, чем в мозгах!

Скинув одежду, хорошенько размялся, и раз за разом принялся молотить воздух, воображая этих… всяких… Противники коварно не давались, уворачиваясь и отпрыгивая, но я их преследовал приставным шагом, и потом двоечкой! Левый прямой, правый боковой! А потом отпрыгнуть, уйти в защиту, и на встречке его, воздух – коленом! Н-на! И локотушкой сверху!

Пропотел до истомы, до полного изнеможения, но переиграл-таки проклятые часы, и в ванную пошёл успокоенный и умиротворённый. Вышел минут за пятнадцать до приезда авто, и только-только успел привести себя в порядок, да выпить подогретого молока с корицей, как поднялся вежливый донельзя шофёр, с сержантскими знаками различия.

Походил он, однако же, более всего не на военного, а скорее на потомственного лакея из тех, что поколениями служат одной семье, сопровождая юных отпрысков хоть в бордель, а хоть бы и в армию. Козырнув мне с непередаваемым чувством лакейского достоинства, он подождал, пока я накинул верхнее платье, и подхватил саквояж.

– Месье… – представитель военно-лакейской профессии открыл мне дверцу авто, и пошёл крутить стартер. Ещё один намёк на поклон, и «Рено» с пыхтеньем покатилось по улочкам, а я…

… принялся гадать – почему лакей в погонах не назвал меня по имени? Званию? Это какая-то лакейская фронда, намёк на что-то или соблюдение строгого этикета, единственно возможного в данном случае?

Пока я размышлял над тайнами этикета, автомобиль привёз мою эмансипированную дипломатическую задницу к…

… знаменитому отелю на улице Скриб, донельзя пафосному и аристократическому, известному также тем, что здесь снимает помещение Жокей-клуб. А это место, где обитают сливки общества, или по моему мнению…

… говно. То самое, которое всплывает на поверхность.

«– Однако – протянул я мысленно, наливаясь подозрениями, – Генерал Вильбуа-Марейль решил вспомнить, что он ещё и граф? Ай-яй-яй… надавить решил аристократизмом с сюрпризом на исконно-посконного меня? Или… что? Поманить? Ладно, будем посмотреть!»

– … месье… – обозначаю лёгкий поклон, а седовласый Состен де Ла Рошфуко, герцог де Дудовиль, президент Жокей-клуба де Пари пожимает мне руку.

– Месье коммандер… – старый аристократ чуточку близоруко щурится, задерживая руку и улыбаясь так, будто увидел любимого внука, – рад наконец-то увидеть вас знаменитого командующего ВВС Южно-Африканского Союза.

Голос мягок, модуляции поставлены мастерски, доброжелательность и аристократичная демократичность человека, стоящего выше неких условностей…

… но и не забывающего ни на минуту о череде титулованных предков.

С позиции человека безусловно старшего по возрасту – безупречно! Претензии герцога на старшинство по положению почти неосязаемы, плавно переплетаясь со старшинством возрастным, и почти не раздражают.

Если бы не Тот-который-внутри, не растворившийся доселе в моём подсознании, то наверное, и ничего не царапнуло бы меня. Но он есть, а посему я…

… самым шизофреническим образом распараллелил сознание, наблюдая за беседой будто бы со стороны, отчего выходила она несколько подторможенной.

– Бывшего, месье президент, бывшего… – улыбаюсь ответно, обходясь без «светлостей».

– Первого, – и эта улыбка, будто ласковый дедушка радуется за внука. Отошёл…

Затем те самые «единомышленники с возможностями», жмут руку, как старому знакомому.

– Граф, представьте меня вашему другу! – улыбается затянутый в корсет молодой парижанин, одетый по последней моде с тем безупречным вкусом, что по мне – хуже безвкусицы!

И снова – аристократические имена, рукопожатия, комплименты. Держатся, в отличии от герцога, абсолютно на равных, и я немного расслабляюсь. Не отпуская, впрочем, второй поток сознания.

– Георг, скажите… – и в безупречной гостиной Жокей-клуба нет больше аристократов, а есть только страстные охотники, путешественники и спортсмены. И Африка…

Не скрывая, рассказываю об охоте, о тонкостях бивачной жизни и аборигенной кулинарии.

– … льва? Право слово, обошёлся бы без его облезлой шкуры, – скупо улыбаюсь интересу одного из членов клуба с длиннющей вереницей титулов, из которых я запомнил только родство с Роганами.

– И всё же, Георг? – мягко настаивает уже Вильбуа-Марейль на правах старинного знакомого.

– Хм… – встав с уютнейшего кресла, иду вдоль стен, на которых развешаны трофеи членов клуба и оружие, сплошь либо драгоценное, либо историческое. Мельком отмечаю невообразимую, совершенно немыслимую роскошь, но отстранённо, оставляя размышления на потом.

– … этим кинжалом был убит… – родственник Роганов взял на себя роль экскурсовода.

– … этот клинок принадлежал… – к чести молодого франта, нетерпения он не показывает, а короткие его словесные зарисовки очень выпуклы и интересны. Приходится напоминать себе, что именно общение – первое, и наверное – главное, чему учат представителей аристократии.

– Нет ли у вас оружия не столь исторически значимого? – интересуюсь я, – Какая-нибудь не историческая жердина, тесак и полоска кожи или верёвка.

Пять минут спустя, примотав полусаблю дамасской стали к резной палисандровой жерди, притащенной услужливыми лакеями, я снова охочусь на льва. Набросанные подушки обозначают осыпь, роскошное кресло – льва, и я, вспоминая те безумные секунды, стараюсь всем телом показать дикое напряжение и яростный финальный удар…

– Ничего страшного, – уверяют меня члены клубы, весело обсуждая распоротое кресло, – оно теперь тоже – историчное!

И хохочут! Аристократы оказались совершенно…

… нормальными? Ни рогов, ни копыт!

С африканских моих приключений разговор плавно перешёл на авиацию, а от неё – на перспективы авиашколы в Ле-Бурже, и наконец, на моё виденье авиации.

– Месье… отпиваю глоток морса за-ради паузы в разговоре, – не хочу показаться бахвалом, но на примере Африки вы могли видеть, как изменило картину войны само появление авиации.

– Разумеется, – предупреждаю я критику, – средства противодействия появятся достаточно быстро, и предугадать их несложно. Установленные на специальные станки пулемёты и спешно разрабатываемые зенитные пушки несколько осложнят жизнь этого молодого рода войск.

– Однако же… – отставляю бокал, – генерал… представим гипотетическую ситуацию воздушного налёта при наличии пулемётов и зенитных пушек у противника, и при их отсутствии.

Следующие полчаса мы с упоением играли в штабную игру, и я очень мягко проталкивал военных к выводу, что лучшая противовоздушная оборона – наличие собственной авиации.

– Насытить армию средствами… противовоздушной обороны, так? – смотрит на меня Вильбуа-Марейль.

Киваю, стараясь не сбиться на поощряющие манеры экзаменатора, вытягивающего нерадивого ученика.

– … возможно, – подытоживает наконец генерал, – но очень и очень дорого. Штабы, тыловые части, колонны войск на марше – всё это и много другое требует защиты от авиации. – Хм… само наличие авиации вынуждает противника считаться с этим фактом, – потирает он подбородок, – что-то мне это напоминает… Британия?!

– Авиация как часть политики, в противовес британской ставке на флот, – тяжело роняет герцог, – это очень… очень необычно.

– Не будет ли лекарство дороже болезни? – мягко интересуется д, Алеман, и я подзываю лакея, приказывая принести саквояж.

– Здесь, – достаю я папки, – все расчёты. Стоимость летадл в штучном и массовом исполнении…

– Однако! – вырывается у генерала, вчитавшегося в бумаги буквально «с рук», – Разница так велика? Хм… впрочем, действительно… прошу простить.

– Расчёты по противовоздушной обороне, – достаю следующую папку, чуть улыбаясь Вильбуа-Марейлю, – смотрите, изучайте…

– А… простите, коммандер, это что? – интересуется молодой Ло двумя коробками, раскрашенными лично Санькой.

– Безделица! – и оставив бумаги на изучение, показываю молодым членам Жокей-клуба игру в настольный футбол и хоккей, – Вот… да, за эти ручки.

– Позвольте… – Ло становится напротив, и быстро проигрывает, получив в ворота несколько мячей, – Однако…

– Не подскажите, месье коммандер, где можно приобрести эти игры? – интересуется один из дворян.

– Недавно запатентовал, – развожу руками, – пока ищу производственные мощности.

– Да? Скажите, месье…

… но его перебивают военные и президент клуба. Вопросы, уточнения… и вот я уже прикусываю язык, едва не пообещав консультации за…

… да за просто так! За… хорошее отношение членов клуба? К моему изумлению, именно это и предлагается, а взамен – должность инженера-консультанта, показываемая едва ли не синекурой. Хотя и деньги за эту синекуру предлагаются очень большие, ибо двадцать тысяч франков[56], это как ни крути…

«– … копейки за такую работу» – останавливает меня Второй-я, напоминая о патентных отчислениях за такие, казалось бы, мелочи, как инвалидные кресла. А тут – авиация, и десятки если не патентов, то как минимум – мелких усовершенствований. Деньги!

Мягко сбиваю напор, объясняя свои резоны, и встречаю понимание. Кивки, извинения… и пять минут спустя понимаю, что коллективный Жокей-клуб подобрал другие слова, но суть осталась прежней.

Накатывает злость и…

… воспоминание. Видел не раз, как дворяне унижаются перед купцами, приходя в трактир просителями. Видел и обратное: магию титула и чина, обращающую родовую фамилию в золото. И вот меня сейчас так… поманили? Покровительством аристократии?!

– И-эх, господа хорошие! – бью себя ладонью по колену и начинаю шутовство в русско-франкском ярмарочном стиле, имитируя купеческие торги самого низкопробного уровня, – Да ваша взяла! За ваши деньги, да с нашим удовольствием! – Господа почтенные, статские и военные, составим сейчас кумпанство для нашего панства, – балагую, с откровенной издёвкой глядя на Вильбуа-Марейля, прикусившего губу. Кланяюсь, развожу руками и едва ли не пускаюсь вприсядку. Зазывала балаганный как есть!

Нижегородский, переведённый на французский вот так вот, наскоро, откровенно низкопробен, да и внезапная моя смена поведения на самую что ни на есть простонародную, выбивает из колеи.

«– Плебей» – читаю по губам де Дудовиля, и не знаю, что уж он там читает в моих глазах!

– Хватит! – прерывает меня генерал, – Я… мы поняли, коммандер. Наша поддержка значит очень много, но вы пока не сможете ни понять этого, ни, пожалуй, воспользоваться. Приношу свои извинения…

– Приношу свои извинения, – нехотя говорит герцог, сохраняя суховатый тон.

– Принимаю, – спокойно сажусь назад, старательно не обращая внимания на гул голосов позади меня, – продолжаем разговор?

Вильбуа-Марейль кивает задумчиво, чуть колеблется и говорит:

– Ваши предложения, коммандер? Мы заинтересованы в строительстве завода, равно как и в вашей всемерной поддержке.

– Четверть акций, – и предупреждая споры, приподнимаю руку, – а в случае, если мы не найдём точек соприкосновения, мне хватит капиталов на строительство собственного завода. В случае противодействия я смогу перевести производство на территорию другой страны, равно как и изначально открыть завод в США… или Германии.

– Коммандер… – Вильбуа-Марейль делает еле заметную паузу, – вы понимаете, что значит поддержка присутствующих здесь людей?

– Понимаю, – чуть улыбаюсь, – именно потому – четверть, а не половина и более. И да, я помню, что патенты на основные узлы правительство ЮАС продало вам, но…

Склонив голову, тычу себя в лоб указательным пальцем.

– … их можно обойти. Разными способами. А можно – дополнить. Идей у меня много, и не только по части авиации.

Киваю на настольный футбол, и недавние игроки переглядываются.

– Сотни тысяч экземпляров в ближайшей перспективе, – задумчиво сообщает Ло, и разговор принимает конструктивную направленность.

Обговорив вкратце самое главное, отпускаю напоследок сладкую пилюлю, сравнивая авиацию с рыцарской конницей и возрождением лучших традиций аристократии. Слушают меня с некоторым скепсисом, но реплики заучены, и коварные умственные ловушки составлены по всем правилам психологии… насколько я её понимаю.

Останутся зацепочки, а это – другое отношение к роду войск, и – к заводу. Ну и чуточку – ко мне.

– Съедят меня, Сань, – говорю с тоской, едва закрыв за собой дверь в квартиру, привалившись к ней спиной и сползая потихонечку вниз, – Свет этот чортов… высший!

Срываю галстук-бабочку, продолжая сидеть на полу, чувствуя потной задницей холодный пол.

– Эк тебя разобрало, – качнул брат головой, – да встань хоть… встань, встань!

Всё ещё разодетый как на приём, я сижу за столом, жду кофе от Саньки и жалуюсь на жизнь.

– Рано мне, Сань… не знаю, кто и чем думали, но атташе… не тяну!

Возясь с туркой, он слушает внимательно, угукая в нужных местах. Илья с Адамусем сочувственно сопят, кривя сострадательные рожи, но – молча.

– … потом, лет через несколько, может и обтешусь, – принимаю от него здоровенную кружку кофе, и покосившись на катящееся к полуночи солнце, мысленно машу рукой на режим и прочее. Глоток…

– Опыта нет, Сань…

– А кого? – по жидовски спрашивает он.

– Да понимаю… за неимением лучшего, – киваю я, грея зазябшие почему-то руки о кружку.

– Почему же? – брат садится напротив, хрумкая яблоком, – ты вполне на своём месте. Де-факто тянул уже лямку, и хорошо. Другое дело – опыт, и возраст, эт да… доковыряться могут, штоб пальцем потом тыкать. Кому-никому ошибки и сойдут с рук, а тебя именно что в силу возраста могут попытаться заклевать.

– Заклевать не заплевать, – смеётся Адамусь.

– Эт да! – соглашается брат, – А так… ну, снимут… и што? Частным лицом станешь, но уже – прецедент! А?

– Если только в таком ключе, – соглашаюсь с ним, – разве что скандалы…

– И што? – не понимает Санька, – Не ты первый, не ты последний. Посмотри вон… да на южноамериканских дипломатов, вот уж где… ты на этом фоне – зайка беленький!

– Ну… да, – соглашаюсь с ним, и чувствую, как отпускает напряжение, – какая страна, такие и атташе!

В дверь постучали, прерывая смех, и Санька пошёл отворять.

– Мишкина, – с недоумением сказал он, доставая шляпу из распакованной коробки, – тут записка, погодь!

– Мишку… – сказал он неверяще, и снова опустил глаза в бумажку, – похитили?!

Глава 27

Душный омут горячечного забытия отпускал неохотно, протягивая свои липкие щупальца, и вновь утапливая в бредовых снах мятущееся сознание подростка. Вынырнув наконец, Мишка лежал несколько минут, не в силах различить явь от снов, и принимая диковатые реалии за продолжение галюциногенного бреда.

Высокий каменный потолок, едва различимый при тусклом, отдалённом источнике света, тяжко нависал над ложем, и будто бы даже дышал, отчего у Пономарёнка закружилась голова. Закрыв глаза, он снова провалился в сон, и перед его внутренним взором возникли сцены, полные болезненного, удушливого эротизма.

Пробудился от иссушающей гортань жажды, растрескавшей само нутро, и облизывая губы сухим языком, открыл наконец глаза…

… и снова закрыл, чтобы открыть их шире, щипая себя за ногу.

Реальность осталась всё такой же фантасмагоричной, и высокий каменный потолок не почудился в бреду. Благо, хоть пульсировать перестал…

Чувства просыпались медленно, будто нехотя, и Мишка медленно повернул голову в сторону источника света, находящегося за…

… решёткой?

– Однако… – просипел он, попытавшись сесть, что удалось ему лишь со второй попытки. Низкое каменное ложе с охапками соломы и мешковиной навевало дурные мысли.

«– Дочитался, – нехотя ворохнулась мысль, – подземелья Ллос, только антураж попроще и поплоше».

Потом мелькнула, да и тут же пропала, догадка о дурном розыгрыше.

– Узник замка Иф, – просипел подросток, с трудом водружая себя на подрагивающие ноги. Преодолевая дурноту, он двинулся изучать камеру, в которой оказался. Медленно, шаг за шагом, трогая шероховатые камни, подошёл наконец к решётке и уставился на толстые прутья, бездумно щёлкая по ним ногтем.

Так он и стоял, пока…

… не замёрзли босые ноги, и Мишка только сейчас осознал, что его зачем-то переодели в какое-то рубище с чужого плеча. Приняв это как факт, но не чувствуя ни малейшей эмоциональной окраски, он отошёл назад и присел на мешковину, поджав под себя босые ноги.

Полноценный разум возвращался медленно, и если бы не жажда, Мишка долго сидел бы в наркотическом оцепенении. Наконец, мозг опознал большой кувшин, стоящий чуть поодаль прямо на полу, и кряхтя, подросток снова поднялся и сделал несколько шагов, хватая сосуд.

– Вода? Вода… – поколебавшись чуть, он отбросил сомнения и припал к кувшину, не без труда приподняв его ослабевшими руками. Пил он долго, маленькими глотками, часто отдыхая и оглядывая камеру.

Живительная влага, напитав иссохший мозг, вернула ему способность размышлять. Помещение, в котором он находится, напомнило не тюремную камеру, а тупиковое ответвление в катакомбах, перегороженное решёткой под частную тюрьму, что навевало самые нехорошие мысли.

Оставив воду, Мишка обыскал камеру, и был вознаграждён старыми башмаками, растоптанными едва ли не гвардейцами Бонапарта, тут же натянув их на озябшие ноги. В углу нашлась тяжёлая деревянная бадья, прикрытая крышкой.

– Ага… – глубокомысленно сказал Пономарёнок, открыв её и заглядывая внутрь. Слабый химический запах показал ему, что бадью используют по назначению, а затем дезинфицируют, и стало быть…

Сознание его забуксовало, но всё ж таки пришло к выводу, что похищения людей поставлены на поток. А это – ой!

Сердце забилось чаще, разгоняя вязкую кровь и пробуждая мозг. Некстати начали всплывать воспоминания, и подросток глухо застонал, вспоминая женский смех, манящую улыбку и глаза, обещающие так много…

– На такой дешёвый трюк попался! – прошипел он василиском, сплёвывая горькую слюну, вязкой ниточкой повисшей на губе и налипшей на одежду.

– Та-ак… – выбросив из головы воспоминания, или вернее, отставив их на время, подросток вытер подбородок и подошёл к решётке, изучая внимательно как её саму, так и коридор. Прутья толстые и достаточно частые, чтобы не суметь просунуть даже голову. Щеколда массивная, к такой и с ломом не подступишься, а замок…

Он прищурился, пытаясь извернуться и как-то увидеть его, но втуне. Сплюнув ещё раз, и снова неудачно, Пономарёнок вернулся к наблюдениям, кусая сухие губы и растирая щёки, гоня кровь к голове.

Светильник в стороне, что-то вроде дешёвой, тускло чадящей лапмадки. Освещает пространство перед камерой, и предназначено явно не для узников, а для удобства тюремщиков. Не сразу разглядев сильно увеличенный резервуар для горючего, Мишка замер, прикидывая, сколько может тлеть такая лампадка при полной нагрузке?

По всему выходило, что много, и заминка лишь за фитилём, но эта проблема не из числа неразрешимых.

– Ага… стал быть, не хотят утруждаться, – констатировал он, вглядываясь и вслушиваясь в полумрак катакомб. В голову вкралась вялая надежда, что похитители прибудут не вдруг, и стало быть, можно, а значит и нужно, придумать что-то вот прямо сейчас!

Сознание услужливо подпихивало всякую ересь из любимых Санькой книжонок сыщицкого типа, герои которых претерпевают всякие приключения, выскальзывая из них самыми неестественными способами. Глупость, но…

… в голове возникла смеющаяся физиономия Егора, и Мишка начал перебирать ассоциативные цепочки, расхаживая по камере. Меряя её шагами, он считал их зачем-то, насчитав тридцать один шаг на пятнадцать, а цепочки никак не поддавались.

– Ловушка для надзирателя? – бубнил подросток, дёргая за длинную нить, торчащую из старого чесучевого пиджака, в который переодели его похитители. Но в камере, как назло, не было никаких ниш или булыжников, которые можно отковырять. Наматывая на палец нитку, он сел на низкие нары замер.

– Нитка, нитка… точно!

Лихорадочно вскочив, Мишка заметался по камере, пытаясь то руками намести пыль, а то отскабливая её от стен в полу пиджака. Ссыпав пыль около решётки, он вытащил несколько длинных нитей из пиджака, а потом, после короткого размышления, и из мешковины ложа.

– Сейчас… – наплескав чуть воды на пыль, и размешав её пальцем, подросток протянул нить через получившуюся кашицу, – абразив, говоришь? Ну-ка…

Преисполненный сомнения, он начал елозить нитью по решётке у самого пола. Потому как слова Егоровы, они слова и есть, а пробовать пока…

– Режет… – прошептал он неверяще, щупая пальцем процарапанную полоску. Пилить от себя было неудобно, но Мишка не обращал внимания на усталость и боль в мышцах, прерываясь лишь для того, чтобы хлебнуть воды, да сменить порвавшуюся нить. Да замирал иногда, прислушиваясь к беззвучию катакомб…

… и не зря. Услышав голоса, он рукой смахнул в сторону драгоценную абразивную грязь и метнулся на каменное ложе, едва ли не в последний момент успев поставить старые башмаки на место. Голоса стали громче, и…

– Живой? Эй, ты! – в коридоре свистнули оглушительно, и Мишка изобразил недавнее своё всплытие из омута, а поскольку было оно совсем недавно, то получилось достаточно достоверно. Похитителям, во всяком случае, хватило.

– Захочешь жрать – вот, найдёшь около решётки, – успокоено сказал хрипловатый голос. Потом оказалось, что голосов двое, и они несколько минут вели невнятную совершенно беседу, из которой до узника доносилась лишь часть слов.

Вопреки законам жанра, похитители не спешили выдавать в разговоре какие-то прозвища, имена лидера банды, заказчиков похищения и тому подобные штуки. Тухловатые реплики о бабах, выпивке, похмелье и драках, обычные для обитателей городского дна, вполне удовлетворённых своим положением.

Ни имён, ни кличек, ни даже физиономий подросток не увидел, опасаясь даже повернуть лицо в ту сторону, не то чтобы приближаться, пытаясь разглядеть что-то в круге полумрака.

Подёргав напоследок щеколду, похитители отпустили несколько язвительных реплик в Мишкину сторону, и наконец удалились. Выждав минут двадцать, он встал, отчаянно надеясь, что в ближайшие несколько часов посещений не будет.

Несколько жадных глотков из кувшина, и Пономарёнок снова взялся за работу, обрезая нитью не только металл, но и собственные пальцы. Бесконечно тянущиеся минуты, и нитка прорезала наконец прут.

Встав, Мишка продышался как следует и размялся старательно, устав от одной только разминки.

– А вот это херово, – констатировал он, вычёркивая даже гипотетическую возможность схватки. В таком состоянии можно устроить засаду с шансами на успех, но никак не на двух взрослых мужчин разом.

Вздохнув ещё раз, он скинул пиджак и вцепился в металл, уперевшись ногами в соседние пруты. Нехотя, но железо поддалось, прогнувшись немного. Передышка…

… и снова.

Одолев в несколько приёмов решётку, подросток присел, где стоял, вымотавшись невероятно.

– Ф-фу… – найдя в себе силы встать, он доковылял до ложа и некоторое время отдыхал, пытаясь унять сердцебиение и противную слабость с тошнотой.

– Ну… с Богом! – выскользнув за пределы камеры, Мишка крутану головой, но сплёвывать не решился, – Воду чуть не забыл, балбес…

Захватив кувшин, спохватился и пошарил около решётки, с некоторым сомнением изучая булку и нечищеную брюквину. Втянув ноздрями воздух, он внюхался в хлеб и решил не рисковать.

– На всякий случай, – сказал подросток неведомому собеседнику, и всё-таки положил в карман булку, ведомый то ли смутными идеями приманивать на него крыс, то ли провести химический анализ в полиции.

Лампа висела высоковато, но подтянув под неё кусок известняка, заменяющего, по всей видимости, табуретку тюремщикам, он снял её и старательно изучил коридор, стараясь не пропустить ничего. Тайных ходов и торчащих из стены рычагов не обнаружилось, равно как и надписей «Выход там», зато ответвлений – целых три!

Поколебавшись, Пономарёнок опустил лампу вниз, понадеявшись на слабые навыки следопыта. Несколько часов спустя он понял, что…

… зря! Воздух в подземельях стал ощутимо более спёртым, с явственным запахом какого-то тлена. Попытавшись вернуться назад по своим следам, он претерпел сокрушительное поражение. А самое обидное…

… окончательно прошла та дурная слабость, и сейчас он смог бы вполне уверенно потягаться с той парочкой! Устроив засаду, разумеется.

«– А если бы не спешил так, – мелькали непрошенные мысли, – то мог бы отпилить от прута кусок, и была бы у меня добротная дубинка, она же ломик!»

Пригасив огонёк до минимума, Мишка двигался медленно, старясь запоминать повороты и какие-то приметы, процарапывая буквы и цифры подобранным осколком пушечного ядра, невесть как оказавшегося в подземелье. Иногда пригождалось…

– А ну-ка… известняк поддался легко, отслаиваясь целыми пластами, и подросток, ведомый азартом и надеждой, поставил лампу на уступчик поодаль, и заскрёб с удвоенной силой. В голову лезли мечты о свободе и выходе в галерею, посещаемую досужими туристами, и почему-то – сокровища, невесть кем и когда замурованные в катакомбах.

Известняк поддался как-то очень легко, и стена начала осыпаться на Мишку. Отскочив неудачно, он подвернул ногу и упал на задницу, прикрывая голову руками.

Несколько безумных мгновений, и… жив! Да, болят ушибленные руки и ноги, но…

.. жив!

Сняв с себя камень, подросток попытался встать…

… когда вновь зашуршало. Он отскочил, пригнувшись, а на него всё сыпались и сыпались…

… человеческие кости.