Университеты Панфилов Василий

Глава 33

Авиашоу в Ле-Бурже превзошло все ожидания устроителей. Свыше полумиллиона проданных билетов окупили с лихвой расходы, сделав немыслимую совершенно выручку[69]. Билеты, сувениры, фотокарточки и открытки, «авиационные» рестораны и чорт знает, какой только ерунды не придумали предприимчивые французские дельцы!

Интерес колоссальный, репортёры единодушно утверждают, что Париж переживает необыкновенный наплыв туристов, которого не было за все месяцы Выставки. Не знаю, насколько это правда, но даже если журналисты преувеличивают, то право слово, не слишком!

Это не первый наш полёт во Франции, но тогда, в сентябре, мы провели показательные выступления исключительно почти перед военными, по настоянию оных. Информация, разумеется, просочилась, но скупо и недостоверно.

Люди в погонах, как водится, играли в свои игры, занимаясь не только и даже не столько обеспечением безопасности государства, сколько делёжкой постов и ресурсов. Военное ведомство Франции переживает не самые благоприятные времена, в том числе и в плане здорового патриотизма.

Отголоски этой золотопогонной драчки долетали до нас не только через передовицы газетных страниц и скупые заметки некрологов, но и через недопущение полётов вообще. Победу одержала фракция «технократов», но как я могу судить, скорее «по очкам», чем «нокаутом». Генералы, умудрённые сединой и маразмом, решили наконец, что такое чудо-оружие им нужно, и убедившись, что мы можем их этим самым оружием обеспечить, дали отмашку.

Авиации предстоит стать не только двигателем прогресса, но и своеобразной дубинкой, которой будут размахивать питекантропы в дипломатических сюртуках и военных мундирах. Недельное авиашоу, приуроченное к концу выставки, должно продемонстрировать не только полное превосходство военно-промышленного потенциала Франции, но и стать козырем на завершающем этапе целой кучи переговоров, в том числе и с Российской Империей.

Схема довольно сложная, но в ней нашлось место и интересам Русских Кантонов, ибо куда ж без нас, да при нашем участии? Речь прежде всего идёт о прекращении репрессий по отношению к участникам восстания. Ну и разумеется – облегчение паспортного режима и выезда за пределы Империи представителям крестьян и мещан. Для нас этот вопрос особенно болезненный.

Огорожено огромное поле, с дощатыми ангарами для самолётов и помещениями для обслуживающего персонала. В кратчайшие сроки выстроены трибуны, навесы и огромные табло для удобства публики. Не забыты и клозеты, дежурят медики и пожарные, повсюду бравые ажаны и военные в парадной форме.

Событие даже не года, а – века! Так, по крайней мере, утверждает пресса.

Продавцы сувенирной продукции, еды и напитков без устали бегают вдоль рядов, и…

… я имею с этого свой маленький интерес!

Как один из организаторов и бенефициаров, получу свою долю прибыли, и не самую маленькую. Долю прибыли имеют и пилоты, причём заранее обговорена не сумма, а именно что процент.

Мы четверо, а вернее, пятеро, делаем вид равнодушный, ну а новички, натасканные наскоро по упрощённой программе, горят предвкушением полёта, гонорара и конечно же – славы.

Гонорар у них такой же урезанный, как программа полёта, но и это…

… суммы!

В небе – аперитив, к полётам допущены все желающие, способные поднять в воздух летательный аппарат и собственно, имеющие его. Дверца ангара приоткрыта, я хорошо вижу происходящее, и…

… каких только уродцев там нет! Но летают, подчас вопреки всем законам если не физики, то уж точно – здравого смысла!

Какие-то многоярусные воздушные змеи, птицеобразные, махолёты и Бог весть, что ещё!

Казалось бы, фотографии моих летадл, пусть и без особых подробностей, давно пропечатаны в газетах. Бери, пользуйся! Не-а… у них тут своя атмосфера. Чорт их знает…

Хотя есть и подражатели, порой почти удачные. То бишь принцип аэродинамики они ещё не ухватили, но уже смутно понимают, что он, принцип то бишь, имеется.

– Куда же ты… – переживает Илья, глядя на очередного Икара на высокохудожественном летательном аппарате, – да что ж ты…

Он крестится, когда становится ясно, что – всё… Не первый за сегодня Икар, и боюсь, не последний.

Недоумков на недоделках выпустили для контраста, чтобы потом вожаки французской стаи могли колотить себя в грудь, оглашая джунгли рёвом победителя, потрясая «Фениксом». Это наша дубина, наша! У нас самая большая палка в лесу!

Духовой оркестр беспрерывно играет марши, а и вот она – Марсельеза! Снова. Служитель подаёт знак, что наконец-то настал наш черёд.

Санька пихает в рот конфету, комкая фантик, и выходит вслед за мной, весьма вольно трактуя строевой шаг.

«– Улыбаемся и машем!» – мелькает в голове вместе со странными кадрами, но да…

С одухотворённым видом слушаем сперва гимн Франции, затем и ЮАС. Наконец, оркестра замолкает, и приветствия толпы оглушают нас, накатываясь штормовой волной.

Мегафон перекрикивает толпу, представляя нас по старшинству.

– Геор-р… – надрывается голос с неба, перечисляя после имени «военные» прозвища, на чём настоял Вильбуа-Марейль, – Панкратов!

«– Чисто произнёс» – отмечаю я машинально, нервничая под взглядами десятков тысяч глаз, но мегафон орёт дальше, и наконец…

– Этьен Мария… Тома! – и толпа взрывается восторгами. Свой! Француз! Успокоиться не могут минуты две, на что марселец смущённо пожимает улыбается, повернув ко мне голову. Отвечаю ему улыбкой, ибо вот уж о чём, но о славе беспокоиться… ха!

Марселец должен был плыть вместе с Санькой, но дядя Фима, прекрасно понимая за политику и бизнес, через третьи руки сделал Этьену прогулку на трофейную алмазную шахту. Она уже да французу, но этот небесный полупоц даже не удосужился пометить территорию, освятив, так сказать, водой из собственного сосуда.

Ви мине скажите, он после етово вообще нормальный? Пришлось делать одну большую интригу и много маленьких, но мы его таки да на собственное имущество!

И шо ви таки думаете? Этот шлемазл нашёл-таки алмаз, который я потерял посредством дяди Фимы! Большой и красивый, он был мине особенно дорог, но если надо, то кто я такой против общево дела?

В итоге Тома получил алмаз чистой воды и брульянтовую лихорадку, задержавшись на принадлежащей ему шахте ещё ровно настолечко, штоб не портить нам игру! Мине немножечко неловко за снятые политические сливки, но скажу по маленькому большому секрету – не слишком и да!

Потому что Этьен получил бы на приезде в тогда, а не в потом, только немножечко пораньше славы, и на этом всё. А мине надо было для всей Русской Фракции, и немножечко – для отдельных бизнесов!

Оно если совсем на ушко и по секрету, то если бы я не да с брульянтом, то козырный интерес Русских Кантонов на пару с Францией был бы сильно немножко поменьше, вплоть до полново нет! С политикой, оно завсегда так, и при всём моём желании, нельзя отмыть Россию от налипших на ней Романовых, не испачкав как следует рук.

Нехватку славы, если он за неё да, я компенсирую Тома долями во вкусных и интересных делах, так што ша – Совесть! Замолкни!

Оркестр начинает играть марш авиаторов, и под офранцуженный перевод и бодрую музычку, мы направляемся каждый к своему самолёту. Генерал хотел было заставить нас идти гимнастическим шагом, но мы померились с ним хотелками, и моя оказалась больше, толще и твёрже.

Механик, играя на публику, отрепетированными движениями крутит стартёр, и «Феникс», собранный целиком из французских деталей, руками французских рабочих (комментатор заостряет на этом особое внимание, захлёбываясь от восторга слюной), начинает разбег по выровненному полю. Ручку на себя…

… взлёт, и шум мотора заглушается рёвом толпы!

Несколько минут я кружусь над полем, взлетая то в самые небеса, то опускаясь к трибунам, и каждое действие вызывает дикий совершенно восторг публики. Потом ко мне присоединяется Санька, Илья, Адамусь и…

… я морщусь, опасаясь оглохнуть.

– Тома, Тома! – неистовствует толпа, и мы впятером изображаем нечто вроде воздушного балета, очень неуклюжего… но другого-то никто не видал!

Наконец, взлетают наши недоучки один за другим, и я крещусь, искренне благодаря Боженьку, что никто не разбился при взлёте! Полёт их – момент чисто политический, по-хорошему, французам ещё на планерах учится, но… надо.

Кое-как изображая массовку, стажёры грозною гурьбой полетали за нами, и тяжело приземлились. Каждый… каждый при посадке скозлил!

Мы же прошлись над полем, отработав по очереди бомбометание. Профанация чистой воды! Театральщина!

… восторг…

Взлетаем, садимся, стреляем из пулемёта и бросаем флешетты, эвакуируем раненного с поля боя и кидаем условному командиру отряда (коего изображает граф Вильбуа-Марейль) документы с привязанным вымпелом. Потом – речь…

… и я говорю, говорю… Потом наступает черёд Тома, а потом – банкета. Сменив пропотевшие рубахи, мы натягиваем регланы, и в таком вот живописном виде фланируем среди самых именитых гостей, которые заплатили за это оч-чень немалые деньги!

К услугам тех, кто заплатил побольше – мы пятеро, поменьше – стажёры. Важные ходят, глаза фонарями светятся… ну-ну…

А мы – нарасхват!

– Георг, скажите… – даме, по-моему, всё равно о чем, лишь бы поговорить со мной, а потом – в плоскость горизонтальную. Трофей! Я.

– Мадемуазель… – склоняюсь над ручкой, дабы скрыть шевеление в штанах, ибо они хоть и не лосины, а галифе, но – видно. Впрочем, за грех это не считается. Да и дама она вполне… хм, ебабельная.

– Мадам, – поправляет она с придыханием, шевеля грудями в декольте.

– Да что вы говорите?! – удивляюсь почти искренне, пялясь на богачество, – Вы так свежи…

«– Для своих тридцати пяти», – но что мне, комплимента жалко? Понимаю прекрасно, что большинству из них нужен не я сам, а слухи о том, что я – трофей некоей дамы, и моя голова…

… ну или столь же метафорическое нижнее бельё, висит у прелестницы на видном месте в зале для охотничьих трофеев.

Мадам пахнет хорошим парфюмом и немножечко потом, а ещё – самкой. Ну… может быть, сильно потом, после этой чортовой Авиационной недели!

Обмениваемся визитками, немножечко воркования, и снова – броуновское движение по залу. С каждым из гостей пообщаться не выйдет, их почти шестьсот человек, но стремиться к этому надо! Дело не только в цене, но и в уважении, а ещё – в связях.

Люди в ресторане собрались очень непростые, и такое вот непринуждённое общение может дать очень многое если не прямо сейчас, то потом. Понадобиться обратиться, а мы уже знакомы, пусть и формально.

– … постарайтесь не моргать, – командует фотограф, ныряя под чорное покрывало, и я, улыбаясь, жму руку промышленнику во фраке…

… милой даме…

… мальчику лет десяти, взирающему на меня круглыми глазами, как на ожившего персонажа сказки…

… и улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь…

Фотографии одиночные и групповые, и надо ведь не просто стоять и улыбаться, а говорить не слишком дежурными фразами, играть мимикой, быть если не остроумным, то как минимум – приятным в общении. И так – неделю!

«– Сегодня только четвёртое октября», – и до тошноты! Но улыбаюсь! Терплю.

… распорядитель говорит что-то, и я только реакции гостей понимаю, что пришла пора рассаживаться за столы. Оживлённо беседуя, народ начал рассаживаться.

– … месье президент, – бормочу этикетно, – какая честь для меня…

– Ну что вы, Георг, – улыбается тот, – вы Рыцарь Неба, а я всего лишь слуга народа…

Обменявшись комплиментами, усаживаемся наконец. Благо, Лубе меня представляли, хотя по сути и на бегу. Робости никакой, слишком я для этого устал. Ну, президент Франции, министры, генералитет…

… и я понимаю, что будет разговор. Именно сейчас, пока я устал и на взводе. По душам.

Дежавю…

Глава 34

– Нет, нет и ещё раз нет! – в такт своим словам луплю по подлокотнику кресла, обтянутого телячьей кожей. Спорим жарко, до хрипоты, до пота, сорванных галстуков и полного чинонепочитания.

За две недели, минувшие с того достопамятного разговора с президентом Франции на банкете, утекло немало воды. Привык уже к присутственным физиономиям[71] оппонентов, но нет-нет, приходится напоминать себе, что и я отныне – лицо официальное, отчасти даже – избыточно официальное.

Спорим в министерских кабинетах, в гостиных Жокей-клуба, в Генеральном штабе и на производстве. Закладывается основа Воздушного Флота Франции, его стратегия на десятилетия, и я – у истоков.

До оторопи, до дрожи… а деваться некуда, союзники! Слишком много у нас завязано на Францию, и потому играем настолько честно, насколько это вообще возможно в заведомо шулерской игре.

Правда, только правда и ничего, кроме правды! Но…

… не вся, и непременно – под нужными углами. Нужными нам.

– … ещё раз повторяю, – надрываю голос, ёрзая затёкшей ногой по драгоценному персидскому ковру, устлающему пол из английского дуба, – я в принципе не против экспериментов в авиации, я против того, чтобы проводить их за государственный счёт! Имеющийся у нас «Феникс» на ближайшие годы полностью удовлетворяет нужды армии…

– Не согласен, месье коммандер! – привстав в кресле, перебивает меня молодой военный инженер в звании капитана, один из свиты Вильбуа-Марейля и имеющий репутацию «дарования», – При всех своих достоинствах, «Фениксы» не являются венцом эволюции!

Голос его подрагивает от эмоций, глаза горят, нафабренные усы в радзыбку… чисто кошак перед дракой!

– Я и не утверждаю этого! – вздёрнув подбородок, парирую хлёсткую фразу, и отмечаю машинально, что члены Жокей-клуба, где проходит этот разговор, относятся к нашему спору, как к спортивному состязанию, икажется даже, делают ставки, – Я говорю лишь, что на ближайшие годы эта конструкция достаточна для имеющихся нужд. Не экспериментировать, а отлаживать технологии, удешевляя и упрощая производство, и совершенствую уже имеющуюся модель! Учить рабочих, инженеров и технологов, наконец – отработать взаимодействие с армией…

Прерываю речь, отпивая воды из стоящего рядом стакана.

– … и лишь потом, – чуть подаюсь вперёд и приглушаю голос до оттенков доверительности, – собрав воедино данные, идти в нужно направлении. Эксперименты сами по себе бессмысленны! Не экспериментировать «вообще», а подстраиваться под конкретные запросы армии, почтового ведомства, жандармерии и пожарных.

Вильбуа-Марейль – арбитр в этом споре, хотя и пристрастный. Внушительный пакет акций авиационного завода в Ле-Бурже, приобретённый без особой огласки, через третьи руки и на третьих лиц – с одной стороны…

… и служебные обязанности человека, отвечающего за авиацию Франции. Коррупция… как много в этом слове[72]…

Не менее пристрастны члены Жокей-клуба, в коллективной собственности которых порядка шестидесяти процентов акций. Казалось бы, они должны обеими руками держаться за проверенные технологии «Феникса», но…

… есть нюансы. Авиация сейчас – тема номер один в разговорах, и можно… о, как много всего…

Сладко сжимаются сердца взяточников и казнокрадов. Плямкают губами во сне бюрократы, предвидя расширение и углубление штатов. Военные грезят о чинах и орденах за…

… внедрение…

… освоение…

… прочее…

Всего и вся не понимает никто, но все твёрдо знают – денег в этой отрасли в ближайшее время будет много. Нет, не так… МНОГО!

Удачная конструкция, и изобретатель оной будет немедля увенчан лавровым венком и вечной славой на ближайшие год-два, а бенефициары получат своё, будь то деньги, политическое влияние или нечто иное.

Не слишком удачная… что ж, неудачи естественны, ведь сейчас Заря Авиации! Не ошибается только тот, кто ничего не делает! А деньги…

… списать, и если они государственные – легко! Особенно если ты – при власти, или и есть – Власть!

– … создание школы, месье! – я уже ощутимо похрипываю, – Детей нужно научить сперва читать, писать и четырём действия арифметики! Только потом им можно рассказывать об отрицательных числах и геометрии Лобачевского!

– Возражаю! – капитан отметает мои слова, не успев дослушать, – Отказывая изобретателям в субсидиях, мы обрубаем крылья возможным Икарам, кастрируем творческое начало французского народа!

Сравнение… дёргаю щекой, но слушаю инженера, ибо в споре рождается истина… верно?

– Порыв! – рубит воздух француз, и лица слушателей становятся задумчивыми. Хмыкаю, но оспаривать не пытаюсь, ставка французской армии, да и нации в целом на «порыв» стала чем-то фундаментальным в последние годы.

Оспаривать можно тет-а-тет, но не вот так… не поймут. Не захотят. Если уж военная доктрина основывается на «порыве», являясь сугубо наступательной!

– Да, порыв, – с вызовом повторяет капитан, – Я осознаю все недостатки этой стратегии, но нужно же учитывать психологию нации?!

Хмыкаю задумчиво, слегка поддаваясь под напором.

– Представьте… – он обводит взглядом присутствующих, – десятки, а возможно – сотни изобретателей, ринувшихся в авиацию! Да, будут ошибки и провалы, но будут и взлёты!

– Эти взлёты слишком дорого обойдутся государству, – отвечаю негромко.

– Месье коммандер… – капитан смеётся, – простите… я смеюсь не над вами, а над самой ситуацией. Разумеется, дорого! Здесь вы правы, но…

Он подаётся вперед, – … попробуйте представить не Русские Кантоны и даже не Южно-Африканский Союз, а Францию! Страну с несоизмеримо большей экономикой и промышленность! Страну…

… и я позволяю себя уговорить, отдельно оговорив, что на моём (!) заводе все эксперименты будут идти за счёт заказчика и по предоплате.

Выдох… стратегия развития Воздушного Флота Франции вчерне – принята! Потом будут ещё технические вопросы, и я непременно зафиксирую документально весь свой скептицизм и попытки сопротивления. В конце концов, я всего лишь консультант…

… ведь так?!

– Домой, – кинул устало шофёру, выйдя из клуба и усевшись в авто. Кажется даже, задремал по пути…

– … шеф, – меня тряхнули за плечо, – приехали.

– А? – озираюсь заполошно, – И правда!

– Отдохнуть вам надо, – качает головой Ведрин, облокачиваясь с папиросой о крыло «Пежо», наслаждаясь ноябрьским солнцем и взглядами прохожих. В Париже меня знает каждая собака, и Жюль ощущает себя не столько даже шофёром, сколько оруженосцем. Очень толковый и хваткий парень, поэтому…

– В небо хочешь? – спрашиваю в лоб.

– А?! Кхе-кхе… – и судорожные кивки с внезапно заслезившимися глазами.

– Для начала курить бросай… – и папироса тут же летит под ноги, а взгляд… ну только что хвостом не машет, но только за неимением!

– Пошли!

– А… – он озирается на автомобиль.

– Не украдут! Хм… не в Тампле, – уточняю на всякий случай.

– Я мыться, – предупреждаю Жюля, захлопывая за ним дверь, – а ты… да скинь куртку! Вон бумага, ручка… пиши заявление о приёме в стажёры. Про испытательный срок помнишь?

– Как же! – кожаная куртка летит на пол, и тут же, суетливо, подбирается и вешается на вешалку. Ладно, не буду смущать…

Потом мы долго беседовали, я за чаем, он за кофе. Будущий пилот, неловко сидя на стуле, глотал подсовываемые бутерброды, как не в себя, будто от аппетита зависит – приму я его, или нет.

– … да, в Сен-Дени…

– … братья? Эмиль и Фернан…

Получасом позже, сытого и сияющего от открывающихся перспектив, Ведрина выдворил из квартиры бесцеремонный Матвеев.

– Не дело это, без телефона, – пробубнил он, плюхаясь на стул напротив и подвигая к себе колбасу и хлеб. Только затем он соизволил снять широкополую африканерскую шляпу, уложив её на соседний стул, – Да чай поставь, што ли! Хотя нет… кофию давай! Привык, понимаешь ли, в Африке! Хорошева чаю там не вдруг достанешь, а с кофием проблем и не упомню.

– Не евши ещё севодня, – проговорил он с набитым ртом, поясняя такую нахальную прожорливость, – Ты давай-ка… рассказывай!

– С телефоном решается, – достаю кофемолку и начинаю вращать ручку, – сейчас жильё присматриваю. Дом думаю…

– Кхе! Ишь ты!

– Чево ишь, чево ишь?! – бросаю молоть и втыкаю руки в бока, – Сам будто бы беднота! Кто пайщиком у Бляйшмана, и чьё там фамилие Матвеев? Ась?!

– Да што ты! Што ты! – замах руками военный атташе, – Я и сам подумываю, эт я так!

– Ну и я… так, – снова берусь за кофемолку, – многоквартирный думаю купить.

– А-а… – проникается он, – чтоб всех… так? Собрать?

– Угу, – но уточняю, – при необходимости. Мне-то особняк не нужен, не собираюсь приёмы устраивать.

– А если вдруг и да, – перебиваю заехидничавшего рожей Матвеева, – то мне и посольства хватит!

– Кхе! – давится тот колбасой, – И где же?

– Знаешь… – оценив помол на глаз, как достаточный, высыпаю в турку, – в Тампле!

– Кхе… – озадачивается военный атташе.

– Да знаю! Не престижный район, эмигрантский. Но! В центре Парижа! И дёшево.

– А если, – он перестаёт жевать и озаряется задумчивостью, – вложиться? А?! Ты, да я, да мы ве… потихонечку, через третьи руки? Глядишь, уже не жиды с арапчатами и полячишками, а свой брат-русак! Да помню я, помню! Не смотри так грозно! Я ить подумал потом, и тоже – Фима-то, он свой, хотя и тот ещё… кхе… Но есть свои жиды, а есть просто жиды! Ну… ты меня понял.

– Понял, – не отрываю глаз от турки, собравшейся закипать, – хорошая идея. Если не задуркуем, можно будет задёшево половину Тампля скупить, и будет здесь уже русский квартал.

– Да! – опомнился Матвеев, – Я к тебе што пришол-то?

Достав из-за пазухи бумаги, он сдвинул еду, и расстелил их на столе.

– Вот туточки, – водил он пальцем по карте с отмеченными крестиком домами, – вход в катакомбы аккурат в подвале, и про него только хозяйка, карга старая, и помнит! Случайно вышли, можно будет через подставных лиц выкупить. А?!

– Бельвиль… хм…

– Зато дёшево! – отрезал Матвеев, – Я чай, бюджет у нас на это дело не резиновый, а свои денежки тратить, так и закончатся быстро! Да и неча приучать чиновников надеяться на чужие деньги!

– Да я не потому… наоборот, рад!

– Да? – уставился на меня военный атташе подозрительными глазками.

– Канешна! Бельвиль, Тампль, Монмартр – первое дело для нас! Народишку много ходит, так што потеряться, ежели што, не трудно. В толпе-то!

– Монмартр, говоришь… а! Вот он! – на окрестованную карту легло несколько фотографий, – Тоже вроде как никто не знает.

– Почти никто, – поправился Матвеев, независимо дёрнув плечом на мой скептицизм.

– И много этих почти?

– Уже… – он вытащил часы из нагрудного кармашка, – и совсем никого.

– Даже так?

– Ну… – Матвеев дёрнул плечами, – а неча было за ножик в катакомбах хвататься! Ишь, хваткий! Ну и тово… с пристрастием. Сейчас должны уже остатних членов банды, и тогда уже – точно никто!

– Ага… ладно, – потираю руками глаза, – не вляпаться бы только!

– А… ну, то самое дело? – осторожно осведомляется военный атташе, – С авиацией?

Кусаю губы, но они расползаются в предательской улыбке.

– Ну славе тебе, Господи… – крестится Матвеев, – втюхали!

– Не-не-не! Не втюхали ещё, а только начали! – перебиваю я, сплёвывая трижды через левое плечо, и тут же стуча по столешнице.

– Тьфу-тьфу-тьфу! – зеркалит военный атташе, – И правда, чево ето я? Пусть они все шишки собирают, а мы, значить, будем готовенькое подбирать…

– Не совсем так, – поправляю его, – точнее даже совсем не так! Они будут заниматься исследованиями, опережающими Время! Лет на двадцать-тридцать… ну и вообще, прожекторством разным… надеюсь.

– А мы так, – задребезжал смешком Матвеев, – на чужих ошибках, да?

– Ох, надеюсь, Ильич… ох, надеюсь…

В дверном замке заскрежетал ключ, и в квартиру влетел Санька, небрежно кидая на пошатнувшуюся вешалку шляпу и пальто. Возбуждённый донельзя, он ринулся к нам, не разуваясь, и вцепился руками в столешницу.

– Нашли! – сдавленно просипел он, склоняясь над столом и принявшись стучать кулаком по столу, свирепо раздувая ноздри.

– Кого?!

– Мишкиных… – сдавленно прошипел брат, приподнимая верхнюю губу в злом оскале, – похитителей! Знаем – кто, знаем – где…

Я мельком глянул на Матвеева, и отразился в нём, как в зеркале. Постаревшее на четверть века, отражение хищно скалило чуть пожелтевшие, но крепкие ещё зубы, а в серых глазах плясали отсветы крови и пожаров.

Глава 35

– Самому-то зачем… – качает головой Матвеев, выдыхая дымом и вцепившись зубами в коротенькую трубочку-носогрейку, – я чай, есть ково послать!

– Надо, Евграф Ильич… надо! – отвечаю, не прекращая гримироваться.

– Надо, надо, надо! – взрывается военный атташе, соскакивая с кресла, – Нормально можешь объяснить, словами?! Или тебе што, стрельбы да резни не хватает? Так скажи, я те охоту организую! Есть здеся любители – на кабана с пикой, так оно всё безопаснее будет.

– А сам-то?! – огрызаюсь я, примеривая на лицо довольно-таки крупное родимое пятно.

– Мне по должности положено, – отрезает Матвеев, падая назад и пыхая дымом, – чай, военный атташе официальный разведчик и есть! Кто будет налаживать сеть? Ась?!

– Ильич! Я тебе русским по белому… сюда приклеить или ниже?

– Ниже… – ворчит он, глядя придирчиво на вылепливаемый облик молоденького и болезненного парижского пролетария.

– Так чево ет я… а! Надо, это не хотелка мальчишеская, а как бы тебе объяснить…