Университеты Панфилов Василий

Глава 28

– Всё потом! – лязгнул голосом Мишка, едва ввалившись в квартиру, – Я мыться! Да не лезьте вы, черти… теперь тоже мертвечиной вонять будете. Всё! Всё, хватит!

Отстранившись решительно, брат простужено шмыгнул носом.

– Я ж говорил, – расстроено сказал он, – сами теперь…

Раздеваясь на ходу без всякого стеснения и оставляя влажные следы, Мишка скрылся в ванной, прикрыв за собой дверь.

– Да! – тотчас высунулся он, – Халат мне принесите, што ли!

– Благодарю, месье, – с чувством сказал я ажану, пока Санька брезгливо двигал ногой сброшенную одёжку, мученически отворотив лицо.

– Не стоит благодарностей, месье, – чуть смущённо ответил тот, пожимая руку, – помощь полиции вашему брату понадобилась только для того, чтобы быстрее добраться к родным! Мы были рады подвезти его. С ветерком!

– Месье! – прервался ажан, обращаясь к Саньке, собравшемуся засунуть грязную одежду в мешок, – Прошу вас, не трогайте их, это улики! Приедет эксперт… благодарю, месье. Мне самому не нравится этот запах, но вы же понимаете, может быть важна каждая мелочь!

– Потрясающая история! – снова повернулся ко мне ажан, – Да, месье… вы, наверное, тоже занимались поисками?

– Ох, да… благодарю, месье…

– Бертран, – заалел ушами молодой полицейский.

«– Молодой?! – ёрнически отозвалось подсознание, – Ну-ну! Двадцать пять годочков минимум, медаль за службу в колониях и отрубленный кусок уха… молодой, ха!»

– Благодарю, месье Бертран… – дружески улыбаюсь ему, стараясь не обращать внимания на ехидное Второе-Я, – Сань! Скомандуй отбой!

– Ага! – брат ссыпался по лестнице вниз, к мадемуазель Боннет, премилой престарелой кокетке, охотно разрешающей нам пользоваться её телефоном в обмен на своё общество, свежие сплетни от неё и африканские истории под чай от нас. К сожалению, наша квартира сим изобретением по неведомой причине отягощена не была, так что по окончанию выставки будем подыскивать другое жильё.

Сниман приехал уже через пятнадцать минут, запыханно ворвавшись в квартиру.

– Рядом был, – пояснил он, – а где…

– Моется, – киваю на ванную, – вонючий после катакомб, но живой и здоровый, насколько это вообще возможно.

– А это… – принюхался генерал брезгливо, всё ещё пребывая настороже.

– Улики, месье генерал, – вытянулся ажан без страха, демонстрируя уважение именитому полководцу.

– Ну хорошо, – милостиво согласился африканер, усаживаясь наконец в кресло.

– Места себе не находил, – пожаловался он мне, раскуривая вонючую сигару. Если изначально бур воспринимал Пономарёнка как ходячий талисман, а позже и как толкового офицера, то сейчас, сдаётся мне, Мишка ему роднее родного сына!

Вышел наш Стратег из ванной чуть ли через час, когда наша невеликая гостиная уже была битком набита дипломатами от ЮАС и полицейскими всех рангов. Одетый в пижаму и халат, брат потирал свежевыбритую лысину и отчаянно, до слезящихся глаз, благоухал одеколоном.

Хмыкнув, Илья оторвал зад от подлокотника кресла, и лавируя меж присутствующих, прошёлся по квартире, открывая окна во всю ширь. Свежий октябрьский ветерок, ворвавшийся в комнаты, пах разом дождём и солнцем с нотками большого города, нивелировав отчасти удушливую одеколонную атаку.

– Месье… – Мишка склонил голову, здороваясь разом со всеми, и от биллиардного шара его головы, изрезанной после неумелого самостоятельного бритья, отразился солнечный луч. По гостиной прокатился невнятный вал ответных приветствий.

– Начну… – плюхнувшись в кресло, Мишка задумался на секунду, – с самого начала. В кафе я познакомился…

Он довольно сухо и коротко, но очень ёмко, поведал о знакомстве с девицей.

– В каком, говорите, кафе? – насторожился Лепин, прибывший на резонансное дело и нервирующий присутствующего тут же комиссара Тампля.

– Так… – задав несколько уточняющих вопросов, префект полиции отдал инициативу комиссару Тампля, взявшемуся расспрашивать Мишку.

– Передайте… – негромко сказал префект Бертрану, вырвав несколько листков из блокнота, – и чтоб срочно!

– И никаких подозрений? – посчитал я нужным вмешаться в расспросы.

– Так, – пожав плечами, Мишка улыбнулся одними губами, – белый день, хорошее кафе… какие подозрения? Взглядами зацепились…

Он порозовел от смущения, и тут же пошёл пятнами, злясь на самого себя, давешнюю девицу и всю эту чортову банду похитителей.

– … ну и подошёл, – закончил брат тяжело, – Не притон какой, да и на вид вполне обычная девушка. Такая… не красавица, но милая.

– Ага… – киваю я, – ага… а волосы? Так… нос?

Сам же, отобрав у Лепина блокнот, делаю наброски.

– Она? – сунул Мишке листы.

– Откуда ты… – изумился тот, – не совсем, но похожа. Только вот губы чуть, да линию подбородка. Ага… в точности!

– Позвольте, – Лепин отобрал блокнот и передал Бертрану, сияющему от азарта и причастности, – срочно, да… размножить, и по всем участкам!

– Откуда, месье коммандер? – повернулся ко мне префект, – Вам она знакома?

– Нет, – спокойно выдерживаю его взгляд, – девицу эту я не знаю, но знаю брата и его вкусы. И похоже, не я один. Девица под его вкус подобрана, и кажется даже, проинструктирована, как себя вести.

Кто-то из африканеров присвистнул, впечатлённый тщательной проработкой сорвавшейся операции. Не вполне воспитанно, но да… впечатляет.

– У вас есть какие-то мысли? – поинтересовался Лепин, не обращая внимания на комиссара Тампля, кусающего досадливо ус.

– Россия, – говорю очевидное, – все ниточки идут туда. Знакомых опрашивали, не иначе.

– Та-к… – побагровел Сниман.

– Это не значит, что к операции причастны русские, – тут же уточняю, – хотя и не значит обратного! Возможна как самодеятельность неких…

– … сил, – присутствующие закивали понимающе, оценив невысказанное вслух предположение об участии в дурно пахнущем деле представителей Дома Романовых, – но я бы поставил на спецслужбы одного из государств.

– Я бы поставил под сомнение участие Франции, – с напором сказал префект.

– Пожалуй, – согласился я, переглянувшись с Мишкой, – такую возможность нельзя исключать вовсе, ибо порой младшие заместители старших секретарей ухитряются вести игры не по чину, и не всегда в интересах государства. Но в целом… да, Франции просто нет никакой необходимости устраивать столь громоздкую и… хм, дурно пахнущую интригу.

– Я бы исключил и Германию, – мягко сказал Пономарёнок, – отношения с Кайзером и правительством Германии у нас…

– … у ЮАС прекрасные, – «оговорился» он, даже в такой ситуации продолжая интригу.

– Соглашусь, – охотно закивал Сниман, переглядываясь с приятелями-африканерами, – такая дотошность в начале, и небрежность непосредственных исполнителей после – не в германском характере.

Русские члены делегации поддержали генерала согласным гулом.

– Немчура педантична даже себе во вред, – щурясь от табачного дымка, веско подтвердил коммандер Матвеев, – я их хорошо знаю, сам с под Саратова, десять лет отбатрачил на них. От и до! А это… нет уж, не верю!

– Хотя конешно, – спохватился он, проговаривая на французском с саратовским совершенно акцентом, – люди разные бывают.

«– Англия?» – одной мимикой ухитрился сказать Лепин.

«– Не факт» – отвечаю ему пожатием плеч, и Мишка тоже не смог сказать ничего конкретного.

– Разве что говор не вполне парижский, – неуверенно сказал он, – но не поручусь. Оба говорили на французском, и бойко, но будто это неродной их язык.

– Хм… – Лепин зажевал ус, переглядываясь с комиссаром, – хотелось бы сказать, что Англия, но во Франции полно диалектов, и для многих наших граждан французский язык не вполне… хм, родной. Набрать местную шваль, а тем более шваль приблудную, мог кто угодно.

– Итак, месье… – мягко подхватил инициативу комиссар, – поведение девицы в кафе не вызвало никаких подозрений?

– Никаких, – сдержанно кивнул брат, – несмотря на весь романтик, я бы заметил, если бы мне попробовали подсыпать что-то в кофе. Единственное, вкус пирожного показался непривычным и излишне ярким, но я не так часто их ем, так что судить не возьмусь.

– Как интересно… – задумчиво сказал комиссар, – простите, месье! Очень уж интрига выходит дорогой! Для вашего отравления хватило бы и подкупленного официанта, но неизвестные нам похитители обставили дело много тоньше и надёжней, что не может не впечатлять!

– Размах, – кривовато улыбнулся брат.

– Верно! – жизнерадостно улыбнулся комиссар, – Кхм… простите. А дальше…

– … снижение критичности, – без эмоций продолжил Мишка, – и острый пиступ сатириазиса[57], так что предложение проехать к ней показалось вполне естественным.

Он весьма сухо рассказал о своём пробуждении и сопровождающих его эффектах.

«– Надо бы кровь на анализ взять» – мелькнуло у меня, да и не задержалось в голове.

– Кровь? – удивился Лепин, переглядываясь с комиссаром, – А ведь и в самом деле! Очевидная, казалось бы… Бертран! Да, быстро… и пусть всё оборудование захватит! В самом-то деле!

– … да, пластырем телесного цвета пилка… – врал зачем-то Мишка, – не нашли при обыске.

«– А… ну да, ну да… хороший козырь в рукаве не помешает! Нитка, ну надо же! И чорт его знает, как в голове всплыло и зачем рассказывал, а вишь ты, пригодилось!»

Блуждания свои по катакомбам Мишка описал без особых эмоций, и только при рассказе об оссуарии[58] чувства копьём пробили броню его сдержанности.

– Никогда этого хруста не забуду, – криво улыбнулся Мишка, идя пятнами, – как я по костям…

Все нам стало не по себе, а несколько человек, равно как африканеров, так и французов, забормотали тихохонько молитвы.

– Помогли, – убеждённо сказал молчавший доселе Санька, сбиваясь на русский, – не простые косточки… я чай, догадаться вот так вот стену ковырнуть, это тебя Бог надоумил.

К изрядному моей досаде и Мишкиному смущению, религиозная составляющая события захватила большинство присутствующих, едва не превратившись в занятие по богословию. Сошлись, однако же на том, что – да, элемент чуда в этом точно есть…

– … тем более, ты именно через костницу в посещаемые коридоры и выбрался, – подытожил Санька.

– Ну… да, – вздохнул Пономарёнок, – а всё равно… хруст этот под башмаками…

… и улыбнулся бледно.

К вечеру ближе, когда все допросы и анализы закончились, даны интервью репортёрам, а я успел съездить и вернуться из посольства, Мишка отживел мал-мала, перестав напоминать скверно сделанную марионетку. С отвращением отказываясь от мяса, он зажирал пережитое сдобой и фруктами, запивая сладченным чаем.

С нами он мог не показывать себя статуей самого себя, и я даже не знаю, как он продержался эти несколько часов! Особенно когда репортёры… вот уж точно, шакалы пера! Вопросики некоторые не на грани, а за гранью.

Ничего, запомнил, и… ответочка прилетит. Без криминала, а так… кого пригласить на мероприятие, а кому – зась! Не газете, а персонально. Падле!

– Минимум по трое теперь ходим, – постановил я, – а то очень уж…

– Когда нам ту записку принесли, – тихо сказал Санька, – ну… што тебя похитили и такое всё, я… мы чуть с ума не спятили. Там, в Африке, проще. Понятно, кто друг, а кто враг. А здесь… вот так вот, в кафе?

– И знаете, – он обвёл нас взглядом, – мне это очень… очень не нравится! Я не я буду… а ответить – надо! И очень…

Сжав костистый кулак добела, Чиж замолк, и только подрагивающая верхняя губа выдавала волнение. Такое себе… медоедовское!

– Будем искать, – соглашаюсь с ним, – полиция, это одно, а если подключить наши деньги и поднять апашей, совсем другое! Это ведь уже не криминал, братцы, а политика… так што не будут прикрывать своих, тем более – деньги! А потом уже – да! Художественная резня. Кто бы они ни были!

– Ночь не спал, – с утра сказал Мишка, размешивая кофе, – всё думал… Да не смотрите так! Как… не знаю на кого! Жив, здоров, а остальное… Кхм! Так о чём это я? Ах да… Искать их можно, и я бы даже сказал – нужно. Не месть даже, а просто – штоб неповадно. Государство у нас молодое, и поставить себя надо сразу – ух! Чтоб даже думать не в тут сторону боялись!

– Намажь и мне круассан… – буднично прервался он, – ага, спасибочки!

Кусанув выпечку, он замычал блаженно, двигая челюстями и закатывая глаза.

– Поставить себя, эт святое… – Мишка шумно сёрбнул кофе, – но под эту сурдинку можно и в катакомбах полазать, а?

– Та-ак… – отставив кружку, намазываю ему маслом ещё один круассан, – ты ешь, ешь! Хорошие мысли тебе под еду приходят, правильные!

– Я што-то не понял, – захлопал глазами Адамусь.

– Катакомбы, – снисходительно пояснил Санька, – это такой лабиринт, в котором можно заблудиться, а можно…

– … наделать тайников, – закончил за него Пономарёнок, – на будущее! Оружие, деньги… да всё! Сейчас это как само-собой… понимаешь? От нас ничего серьёзного не ждут, а думают, што мы просто мстюки такие, шебутные. Спать не можем, дай самим по подземельям побегать!

– По горячим следам! – закивал литвин.

– Угум, – Мишка вцепился зубами в круассан.

– … и возраст, – продолжил он невнятно, – мы ж вроде как молодые и горячие, думать наперёд не должны. А мы – могём! И продумаем. Целые квартиры можно обустраивать, так-то! Мало ли, как жизнь повернётся? Так-то!

Глава 29

– Не реви! Ну… перестань, – беспомощно сказал Фаддей, а супружница, почуяв слабину, ещё крепче вцепилась в мужнин пиджак.

– Ну… – подняв руку, мужик нерешительно погладил супругу по прикрытой платом голове, – не реви, Нюра… не надо! Ну…

Вздохнув, Фаддей прижал супругу к себе, опустив бороду на тёплую макушку жены, и засопел, часто моргая и сдерживая слёзы.

– Всё, Нюр, – отстранился он несколько минут спустя, – а то и сам уже…

– Ага… – сопела та, утирая слёзы кулачком, – чичас, погодь…

Шмыгая носом, баба подняла заплаканные глаза, и слёзы снова потекли рекой.

– Я ничево, – кривя красивые губы, сказала она, – само плачется.

Фаддей губами снял слезинки с серых глаз, крепко взяв за плечи, отстранил. Пахнущий морем ветер трепал их одёжку, пытаясь пробраться к телу, но супругам было не до того. Они молча глядели друг другу в глаза, и никак не могли насмотреться.

– Всё… – Фаддей нежно поцеловал супругу в податливые губы, – помнишь, как уговаривались?

– Купаться пошёл, – робко улыбнулась женщина, – восхотелось тебе! Уж я уговаривала, уговаривала… но ты же неслух! И што Ильин день давно прошёл, и…

Губы её задрожали, кривясь, но она старательно пыталась улыбаться, и от попыток ентих у супруга серце норовило порваться пополам.

– Да… и не реви ты! – расстроено сказал мужик, – Потом наревёшься, как спрашивать начнут, ясно? Купаться, и точка! Знать ничево не знаешь, и вот тогда – хоть обрыдайся! И детям ни слова ни полслова, сама понимать должна! Угонят вас куда-нито на поселение за Урал, и хрен я вас оттедова выцеплю! Эт ясно?

– Ясно, Фаддеюшка, – закивала женщина, – а может, ну её, Африку енту?!

– Обговорили уже, – нахмурился мужик, – двоих малых уже по весне схоронили… хватит! Не сами, так штоб дети наши такого горюшка не знали! Всё, Нюра…

Наклонившись, он коротко поцеловал жену, и развернувшись, пошёл вдоль морского берега, не оглядываясь. Сделав несколько шагов вслед, женщина остановилась, будто споткнувшись, и долго смотрела в сторону заката, где давно уже скрылась фигура супруга.

В условленном месте крутился какой-то жиденёнок лет десяти, носатый и сопливый сообразно размерам носа. Фаддей хотел было кышнуть ево, но вовремя сообразил, и замер, глядя угрюмо на мальчишку.

Оббежав кругами вокруг, жиденёнок остановился перед мужиком и поманил пальцем, ни говоря ни слова. Дёрнув плечом, Фаддей пошёл следом, твердя себе мысленно, што это не воспитание, за которое нужно драть ухи, а конспирация! Ну и воспитание, не без этого. Ишь, взрослово чилавека! Пальцем!

Не оглядываясь, жидёнок ловко скользил меж камней, прыгая так ловко и бесшумно, што мужику стало ясно, што мальчонка ентот сопливый не какой-то там случайный, а потомственный контрабандист. Поспевать за ним оказалось сложно, а уж когда солнце село, то и вовсе! Попробуй, разбери впотьмах, куда тут ногу поставить…

«– Ага… зато и носатик ентот, ежели што, козликом ускачет, хрен догонишь! – допетрил мужик, – Толково! И доказать, ежели што, заманаешься. Гуляет, и всё тут! Он же ни слова, ни полслова, а так… Ухи только сопливцу надрать, потому што дома пора давно быть, ну так ето к родителям.»

Лодка вознила как-то внезапно – вот только што волны блестели под светами звёзд, да поцелованные морем валуны, торчащие из воды. А потом р-раз! И один из валунов лодкой оказался, а другой…

… здоровенным носатым жидом.

– Тебя только ждали, – хмуро сказал он провалом волосатово рта, – давай… лезь!

– А…

Фыркнув по лошажьи, жид сказал условленную фразу, и мужик малость успокоился, расслабив плечи и кулаки.

– Да сними сапоги! – остановил ево контрабандист, – Всё равно ноги промочишь.

– А… ага! – разувшись спешно, Фаддей закатал штаны докудова смог, ступил в морские волны и неуклюже забрался в лодку, перевалившись на пузе. Контрабандист же, сказав мальчишке несколько фраз не по-людски, запрыгнул туда же, не промочив ног.

– Молчать, не разговаривать, не курить, – сказал он негромко, и Фаддей, ворохнувшись неловко, упёрся босой ногой в чью-то руку, и только сейчас осознал, что на Туретчину переправляется не он один. Нет, так-то оно обговорено и понятно… но всё равно – нежданчик!

Взявшись за вёсла, жидяра начал выгребать к морю, шикнув невнятно, но явно матерно, на незваных помогальщиков. Получасом позже совместными усилиями поставили мачту и паруса, но разговоры контрабандист вести запретил.

– Курить можно, – негромко сказал он, – но штоб не шуметь! Я море слушаю, и не дай…

Закурив, мужики запереглядывались молча, вслушиваясь в море и шарохаясь при каждом хлопке паруса. Обстановка самая нервенная, а в такой хуже нет, чем тихо и молча! Тута бы наоборот, руки чем-ничем занять, по крестьянской-то привычке, и – жданки!

«– Жидяра ентот какой-то насквозь неправильный, больно уж здоров! – размышлял Фаддей, – Не приведи Господь на кулачках с таким сойтись! Нет, так-то проиграть не стыдно… но жиду!? Стыдобушка… нехристю православный человек… не-е… Или…»

Он вроде как примерился взглядом к кряжистой фигуре и ровным, плавным движениям гребца, без натуги толкающего вёслами тяжёлую рыбацкую лодку с шестью здоровыми мужиками в качестве груза. По мнению Фаддея, жидам предполагалось быть тщедушными и противными, штоб сразу видно было – вон они, христопродавцы! С печатью Каиновой!

На Тамбовщине он вообще не видел жидов, но батюшка говорил о них как-то так, что перед глазами будто вставали те самые – с печатью. Христопродавцы!

Здеся, у самово Чорного моря, понавидался всяких за минувшие две недели. И тощих, и толстых, и таких, што вот прямо она – печать! Но это неточно.

Больно много здеся носатого люду, виду самово нерусскова. На иного глянешь – ну жид! Ан нет, армянин или вовсе, прости Господи… казак!

– Ну, всё… – объявил наконец жидяра, прерывая размышления Фаддея, – орать не нужно, но если сильно надо размять языки, то осторожно – можно.

Захмыкав степенно, мужики не сразу воспользовались разрешением, блюдя достоинство. Потихонечку перезнакомились, поручкались, обменялись друг с дружкой табачком. Однако же раскрывать душу не спешили, успеется! Чай, не един день в лодчонке плыть, до тошнотиков ещё надоесть успеют соседям вынужденным.

– Скажи-ка, мил человек, тебя как звать-величать? – поинтересовался у жида самый старый из мужиков, двадцатидевятилетний Семён.

– Зовите Соломоном, – равнодушно отозвался контрабандист, – и сразу – да, это не настоящее имя, а настоящее вам и знать нечего!

– А чиво… а-а! – Семён закивал понятливо, и оборотясь к прочим, пояснил:

– Правильно! Неча языком о зубы лишнее лязгать! Мы тама будем, а ему ишшо не раз и не два шарохаться так… верно?

– Верно, – равнодушно отозвался Соломон, доставая трубку.

– И што… – переглянувшись с мужиками, осторожно спросил Фаддей, – сильно опасно? Ну… ремесло твое?

– Пф… – Соломон наконец раскурил трубку, обдав завистливо принюхавшихся мужиков клубами ароматного табашного дыма, не чета махорошному.

– Царь-батюшка очень расстраивается, когда его православные подданные хотят жить хоть где, но лишь бы не под его православной отеческой дланью, – ёрнически сказал жид, – А когда он расстраивается, то посылает своё христолюбивое православное воинство делать а-та-та и пиф-паф неразумным подданным.

– Ишь, заворачивает, – крякнул восхищённо один из мужиков позади Фаддея.

– Пиф-паф… – повторил Семён и ощёрился, дёрнув щекой, – батюшку мово так… пиф-паф! Артиллерией восстание мужицкое усмиряли.

– Вот и нас… артиллерией недавно, – кивнул Соломон, и между жидом и мужиками пробежала искорка понимания.

– А сам-то чево? – спросил у жида невысокий, но дивно кряжистый Аким, – Ну… от царя, хм… батюшки.

– Батюшка, – прошипел Семён, усмехаясь зло, – осиротеть бы! Штоб все эти батюшки да матушки с дядюшками, тётушками да диташками… разом! До седьмого колена! Со всем семенем дворянским!

– Сам? – Соломон пожал плечами и проделал непонятным мужикам манипуляции с парусом, – Родные могилы, они, знаешь ли, не вдруг отпускают.

– Ты, мил чилавек, уж прости, – заранее завиноватился Аким перед жидом, – тока как бы нам ето… душеньку успокоить? Письма от родовы, да на переезд вспомогание денежное, ет одно, а живой чилавек, ето же совсем иной коленкор выходит! А? Как там оно?

– Как там, – едко подчеркнул жид, – не знаю, не был лично. А так… ну, нормально.

Он пожал плечами, подбирая слова.

– В Османской Империи вас в лагеря определят, на карантин, а оттуда уже и в Африку пароходами.

– Читывал, – мнительно сказал Семён, – но што-то не шибко и верится. Магометянам-то с каково перепугу нам помогать?

– А… – улыбнулся Соломон и отвлёкся, весь превратившись в настороженный слух. Замерли и мужики…

– Показалось! – успокоено сказал контрабандист, и мужики снова задышали, – С османами как раз просто, им тот факт, что православные от православного царя бегут – мёд и мёд! Во всех газетах пропечатывают, и уж поверьте – искренне султан помогает, от всей души! У него же христианских подданных полным-полно, и все они на русского царя смотрят.

– А тут такой афронт Николашке! – хлопнул себя по колену Ляксей, в полном восторге от хитроумности султана.

Соломон хмыкнул, но ничево не ответил, он вообще оказался каким-то вовсе уж неправильным жидом. Мало тово, што здоровенным, как полтора немаленьких Фаддея в ширь, так ещё и неразговорчивым! Жид!

Мужики заговорили больше друг с дружкой, привлекая Соломона только для разрешения споров. Черпая информацию из писем родни, зацепившихся за Африку, они добавляли к обстоятельным (но весьма пристрастным и не всегда достоверным)письмам изрядную щепотку слухов и собственного воображения. Входило порой чорт те што, и сбоку бантик!

– … да я те говорю, – вытягивал шею Аким, – там все свои да наши! Кто осел покрепче, так тянет перво-наперво супружницу, у каво есть, а потом брата, да свата, да кума зятя!

Фаддей не спорил, поддакивая и кивая, и только яростно затягиваясь цигаркой, борясь с тошнотиком от качки. А чево ж спорить-то?! Всё так…

– Во где у нас Африка будет! – токовал Ляксей о своём, потрясая мосластым кулаком, и пытаясь втолковать остальным, што планы у них с двухюродным братом – ого!

– Коровок заведу, может даже с десяток, – вслух мечтал он, и тут же сбивался, вспоминая письмо родича, в котором говорилось о стаде в сотни голов… но такие цифры не умещались в кудлатой башке Ляксея!

Семён склонялся к тому, чтобы осесть в городе, всё допытываясь у Соломона о жаловании, да о ценах. Цифры выходили больно соблазнительные, но ведь и кум о том же писал! Ему-то пошто врать?

– … а ты што… – рвали мужики Соломона вопросами. Тот отвечал, но иногда через зубы, а раз как-то и вовсе – башкой о мачту постучался, да и сказал што навроде «Гой еси», но не на русском. А потом да, ответил.

… мужики говорили и говорили, обсуждая письма и собственное виденье будущего. А ещё – заговаривая страхи, как грядущего, которое может оказаться на таким раёшным, так и настоящево – с бьющими о борта стылыми волнами и бездны подо дном, из которой, случись чево, и не выплывешь!

Наговорившись больше, чем бабы за неделю, устроились спать вповалку, накрывшись парусиной от моросящего холодного дождика. Зевая, Фаддей сонными, закрывающимися глазами глянул на неправильного жида, который и вовсе не ложился, спеша удалиться за ночь от русских берегов…

… да и заснул.

Снилась ему Нюра и малые, и собственный дом, и Африка, и всё у него было хорошо…

Глава 30

– Формируем три десятка групп… хотя нет… – я оторвался от записей, – Миш!

– Аюшки! – отозвался невнятно брат, выглядывая из ванной с зубной щёткой и вопросительно вскинутыми бровями.

– Сколько народу из наших по катакомбах побегать смогут?

– Ы? – вылупил он глаза и скрылся за дверью, отплёвываясь и отфыркиваясь. Минуту спустя Пономарёнок вышел, вытирая на ходу лицо вышитым полотенцем.

– Сколько народу…

– Да понял я, понял! – отмахнулся он, перекидывая полотенце через плечо и падая на соседний стул, – Я не ты, с самово утра задачки решать не умею, соображалка ещё не проснулась. Навскидку если, так человек двадцать подключить можно, а што?

– Так… – встав, подхожу к окну, и отодвинув слегка занавески, гляжу на улочку с её утренней суетой под светом фонарей, – подумал, а што если добавить немножечко переменных?

– Смотри! – отпустив занавеску, сажусь назад, – Изначально ведь как? Каждый берёт группу из местных, а я тут подумал – што, если не одну, а? Три-четыре группы у каждого, вроде как под кураторством. И сами пусть выбирают, ходить им сегодня с какой-то группой, или ну его на…

– Интересно, – Мишка задумался, потирая переносицу костяшкой пальца.

– Доброе утро, – выполз из спальни Санька, встрёпанный и сонный.

– Доброе, – хором поздоровались мы.

– Охват? – поинтересовался Пономарёнок деловито, начиная напоминать штабного офицера, а не полусонное зевающее нечто.

– Он самый, – киваю согласно, – но и не это главное. Слежка за нами будет? Непременно! Так пусть филеры на части разорвутся!

– Под эту сурдинку можно будет легализовать и знакомство с нами русских французов, – задумался Пономарёнок.

– О! – тыкаю в его сторону карандашом, – А говоришь, соображалка поутру не работает!

– И личные связи с разным резким народом, – добавляет переминающийся с ноги на ногу Санька, так и не дошедший до ванной.

– Не помешает, – переглядываемся с Мишкой.

– Основание для таких знакомств самое фундаментальное, а главное… – спохватившись, дописываю в блокноте, дабы не забыть, – при совместных приключениях, притом с выраженным благородным оттенком, пуд не пуд… а пару фунтиков подъедят вместе!

– Агентура? – скептически сощурился Пономарёнок, ловя мысли ещё до того, как они влетели в собственную мою голову.

– Она… да не щурься ты так! Кто там случайные, а кто агентура, Сюрте забодаются проверять! А мы ещё знакомых их знакомых… ну ты понял!

– Ой, – Санька затанцевал на месте, – мне совсем надо! Я в ванну, а вы без меня што ни-ни! Мне, может, тоже интересно!

– Утречка! – проорал он Адамусю, обгоняя литвина на пути к Большому Белому Другу.

– Дитё, – пожал плечами Мишка, не тая усмешку. Угукаю согласно, ибо Санька… это Санька! Чуть опустило…

… и где тот грозный Медоед? Одуванчик! Вечно улыбающийся, солнечный и такой безобидный, што кажется – муха забодает!

Операция «Катакомба» разрабатывалась начерно за завтраком, и свои копеечки вложил каждый из нас. Адамусь с Ильёй мужики тёртые, бывалые, и если они не могут посоветовать ничего по собственно катакомбам, то по «резким и дерзким» они специалисты.

Как вербовать, на что обращать внимание при разговоре, при каких ситуациях стоит насторожиться, а при каких – стрелять сразу. На што я хитрованец и молдаванец, а уроками не побрезговал.

– Обрафяй фнимание… внимание, – поправился Илья, глотая недопрожёванное и назидательно водя перед собой облизанной вилкой, – не на авантюристов, а прежде всего на обывателей. Таких, знаешь…

Он задумался, подбирая слова.

– … для которых это не просто очередное приключение, а Приключение! Понимаешь?

– Угу, – озадачился я, хмуря брови, – Людей, которые переступили свои страхи и комплексы… а, понял! Вербовка, да?