Во всем виновата книга – 2 Джордж Элизабет

Иэн Рэнкин

ПОПУТЧИЦА

– Французский у меня хромает, – признался я ему.

– Продавец – англичанин. Справитесь.

Мистер Уитмен снова сунул мне почтовую карточку. Он настаивал, чтобы я звал его Джорджем, но я не мог себя заставить. Он же был моим работодателем в некотором роде. И вдобавок, если верить рассказам, еще и потомком Уолта Уитмена, а это немало для меня значило. Тем летом я с отличием окончил Эдинбургский университет, где изучал в основном шотландскую, а не американскую литературу, но все равно – Уитмен есть Уитмен. И вот мой работодатель (вроде как) попросил меня об услуге. Как я мог отказаться?

Словно со стороны я увидел, как мои пальцы выдергивают карточку из его руки. Это была одна из открыток с рекламой нашего магазина. На одной стороне – изображения Шекспира и улицы Бюшри, на другой – написанный от руки адрес.

– Идти минут пять, – заверил меня мистер Уитмен, произнося слова с протяжным американским выговором, – высокий мужчина с серебристыми, зачесанными назад волосами, глубоко посаженными глазами и угловатыми скулами. В нашу первую встречу он потребовал угостить его сигаретой. Услышав, что я не курю, он потряс головой, будто испытал привычное уже разочарование от моего поколения. Встреча эта произошла неподалеку отсюда, у ресторанчика, где готовили кускус. Уставившись на меню в витрине, я гадал, хватит ли у меня смелости зайти внутрь. Главная загвоздка была не в деньгах. Я прокручивал в голове несколько заученных мною французских фраз и обдумывал, не ограбят ли меня здесь, увидев во мне одинокого путешественника и позарившись на набитые франками карманы, – чтобы потом продать содержимое моего увесистого рюкзака на ближайшем уличном рынке.

– Проездом здесь? – поинтересовался стоящий рядом незнакомец, перед тем как попросил поделиться дымком.

Чуть позже, когда мы сели с ним за один столик и заказали самые дешевые блюда из меню, он рассказал мне о своем книжном магазине.

– Я его знаю, – признался я, запинаясь. – Место заслуженно именитое.

В ответ мужчина устало улыбнулся и, после того как мы наполнили свои желудки, вытащил пустой термос, переправил в него все, что мы не доели, и закрутил крышку обратно.

– Оставлять глупо, – пояснил он. – Денег мой магазин, видите ли, не приносит, но кровать могу предложить. Только кровать предложить и могу.

– Я собирался поискать гостиницу.

– Надо будет несколько часов постоять за кассой, вымыть пол перед закрытием. Остаток дня – в вашем распоряжении. А еще на наших полках попадаются интересные книги…

Вот так я и начал работать в «Шекспире и компании» на улице Бюшри, 37, Пятый округ Парижа. Открытка не без хвастовства сообщала о том, что мы владеем «крупнейшим собранием антикварных английских книг на континенте», и ссылалась на Генри Миллера, который назвал нас «страной книжных чудес».

Конечно же, наш магазин был не тем самым легендарным, хотя мы и не трубили об этом на каждом углу. «Шекспир и компания» был открыт Сильвией Бич в 1919 году. Первоначально он располагался на улице Дюпюитрен, а затем переехал в более просторное помещение на улице Одеон. Там можно было повстречать Джойса, Паунда и Хемингуэя. Мистер Уитмен назвал свой магазин «Ле Мистраль», но потом переименовал его в память о Бич: ее собственный «Шекспир и компания» навсегда закрыл свои двери во время немецкой оккупации Парижа. Новый «Шекспир и компания» стал центром притяжения писателей-битников в 1950-е годы. Писатели (в каком-то роде) заглядывают к нам до сих пор. Я лежал на жесткой узкой кровати в алькове, за занавеской, и слушал, как непонятные экспаты, чьи имена мне ничего не говорили, разбирают стихи в творческой мастерской. Впрочем, современной литературой я не занимался и поэтому старательно воздерживался от суждений.

– Вы из Шотландии, верно? – спросил меня как-то мистер Уитмен.

– Точнее, из Эдинбурга.

– Вальтер Скотт и Робби Бернс, да?

– И Роберт Льюис Стивенсон.

– Не забудем и о нечестивце Трокки… – усмехнулся он.

– Стивенсон – моя страсть. Осенью начинаю писать по нему докторскую.

– Обратно в университетские стены? Так быстро?

– Мне там нравится.

– Не представляю почему. – И он, смерив меня одним из своих фирменных взглядов, открыл кассу, чтобы проверить скудную выручку, полученную за вечер.

Стоял август, и жара еще не спала. Туристы сидели за столиками в кафе, обмахивались меню и заказывали прохладительные напитки. Лишь один-два моих ровесника исследовали полки нашего душного магазина. В витрине было выставлено первое издание «Улисса», призванное, подобно сирене, завлекать посетителей. Однако зов его тем вечером оказался тщетным.

– Вы всегда планировали посетить Париж? – спросил он, задвигая кассовый ящик обратно.

– Мне хотелось путешествовать. Стивенсон посещал Францию несколько раз.

– Этому и посвящена ваша диссертация?

– Я исследую то, как состояние здоровья Стивенсона могло влиять на его творчество.

– Звучит интригующе. Но на это вряд ли можно прожить, не так ли?

Я молча смотрел, как мистер Уитмен разворачивается и направляется к лестнице. Еще три часа – и можно запирать магазин и отправляться в кровать, к многочисленным кусачим насекомым, которые, похоже, еженощно пировали на моих лодыжках и обратной стороне коленей.

Я уже разослал открытки с изображением «Шекспира и компании» друзьям и семье, не забыв доложить несколько сантимов в кассу в качестве платы. Об укусах я не упоминал, но постарался изобразить свое неоконченное приключение настолько экзотическим, насколько это было возможно. На самом деле первую открытку домой я отправил с лондонского автовокзала Виктория почти сразу после того, как сошел с ночного автобуса. Еще одну я купил на паромном причале в Дувре и отослал оттуда же. Родители явно предпочли бы переписку дорогим телефонным звонкам. Отец мой служил священником в Церкви Шотландии, мать была незаменимым членом местной общины. Я же оказался редкой птицей, прожив в родном доме все четыре года своего обучения в университете. Родители предложили денег на съемное жилье, но мои доводы против пустой траты денег убедили их. Кроме того, моя детская спальня вполне устраивала меня и во всем городе никто не готовил лучше моей матери.

Правда, перед тем как уехать, я пообещал Шарлотте звонить раз в два дня, просто чтобы она знала: со мной все в порядке. Чуть поодаль от магазина, на набережной Сены, стояла телефонная будка с видом на Нотр-Дам: это заставляло мириться с царящей внутри ее антисанитарией. Обернув трубку чистой бумажной салфеткой, позаимствованной в кафе, я тратил несколько франков на то, чтобы рассказать Шарлотте о своих новых впечатлениях, слушая в промежутках, как она меня любит, скучает и с нетерпением ждет, чтобы я к началу семестра нашел для себя жилье в Эдинбурге.

– Непременно, – соглашался я, выдавливая слова из внезапно пересохшего рта.

– Ах, Ронни, – вздыхала она, и я с трудом сдерживался, чтобы не поправить ее, так как предпочитал (и она прекрасно об этом знала), чтобы меня называли «Рональд», а не «Ронни».

Меня зовут Рональд Хейсти. Я родился в 1960 году, а значит, тогда мне было двадцать два. В возрасте двадцати двух лет и трех месяцев я стоял на набережной Сены, находясь во власти зноя, выхлопных газов и чувства, что где-то существует другой, скрытый от меня мир. Даже целая череда миров, один из которых воплощала Шарлотта с ее коротко стриженными рыжими волосами и веснушчатым лицом. Кускус, знаменитый книжный магазин и утренний эспрессо (выпиваемый прямо у стойки: так дешевле) – все это было для меня в диковинку тем летом. Конечно, по первоначальному плану я должен был забраться гораздо дальше на юг, но планы меняются, как, впрочем, и люди.

– Продавец – англичанин. – Голос хозяина выдернул меня из мечтаний. – Справитесь, обещаю. Идти минут пять.

Его звали Бенджамин Терк, и он жил в какой-то бесконечной квартире, к которой вело пять изогнутых лестничных пролетов. Когда он открыл мне, я, не успев перевести дыхание, так и застыл в дверях, уставившись на длинный коридор позади него, заполненный ломящимися под тяжестью книг полками. Голову повело, и мне показалось, будто полки тянутся далеко-далеко, уходя в бесконечность. Терк приобнял меня одной рукой за плечи и увлек за собой в темноту.

– Уитмен вас сюда отправил, а про подъем не сказал. А ведь именно поэтому, паршивец ленивый, самолично сюда не хочет тащиться, – заметил он и гулко хохотнул.

Это был коренастый, лысый мужчина лет пятидесяти-шестидесяти, с темными кустистыми бровями, из-под которых выглядывали полные озорного лукавства глаза. Белая, свободного кроя рубашка и пунцовый жилет словно перенеслись из другой эпохи, как и их владелец. Моего знания Диккенса хватило, чтобы отметить: мистер Терк прекрасно вписался бы в любую комическую сцену из «Копперфильда» или «Пиквикского клуба».

– Без бокальчика тут не обойтись, – продолжал хозяин квартиры, подталкивая меня вперед по лакированному паркету длиннющего коридора, который уперся наконец в стену, украшенную большим зеркалом.

Я мельком увидел в нем свое покрытое потом лицо. Обе двери по правую и левую руку были открыты, являя моим глазам опрятную кухню и захламленную гостиную. Мы прошли в последнюю, где Терк заставил меня остановиться перед креслом, ударив по нему с такой силой, что в воздух поднялось облачко пыли.

– Садитесь! – скомандовал он и налил красного вина из стеклянного графина.

Только тогда я обратил внимание на то, что мужчина заметно прихрамывает.

– Мне, вообще-то, не… – принялся извиняться я.

– Что за глупости, молодой человек! Вы в Париже, неужто не понимаете? Уясните это себе, или я позабочусь, чтобы вас депортировали за преступление против государства!

Он наполнил свой бокал не так щедро, как мой, и, подняв его в знак тоста, пригубил.

Я понял, что и вправду хочу пить, и сделал глоток. Это был напиток богов, не имеющий ничего общего с дешевым бесцветным эрзацем, который подавали к обедам и ужинам в Эдинбурге. Нотки вишни и черной смородины вытеснили горькие воспоминания, и Терк понял, что я влюблен. Он широко улыбнулся и медленно кивнул мне.

– Восхитительно, – признал я.

– Неужели сомневались на его счет?

Он снова поднял бокал и пристроил его на кушетку напротив себя.

– Уж не шотландский ли акцент я улавливаю?

– Эдинбургский.

– Самый пресвитерианский из всех городов. Это объясняет вашу нелюбовь к удовольствиям.

– Я люблю удовольствия.

Я тут же пожалел о сказанном, надеясь, что оно не будет истолковано превратно. Желая скрыть смущение, я отпил еще вина, и Терк вскочил на ноги, чтобы наполнить мой бокал.

– Мистер Уитмен говорит, что вы один из самых старых его клиентов, – запинаясь, проговорил я.

– Мы знаем друг друга с незапамятных времен.

– То есть вы уже давно живете в Париже?

На этот раз его улыбка вышла немного грустной.

– А как насчет вас? – спросил он.

– Это мой первый визит. Взял перерыв в учебе.

– Да, Джордж так и сказал. Чересчур короткий перерыв: так, кажется, он думает. Ваш герой Стивенсон не позволил колледжу подрезать ему крылья, ведь так? – Он заметил мое удивление и пояснил: – Тоже Джордж.

– Стивенсон закончил учебу.

– И сдал экзамен по праву, – добавил Терк небрежно. – Его семья ожидала, что он пойдет по избранному пути, и если отклонится от него, то совсем ненамного. Но у дерзкого Льюиса были другие планы.

Мой хозяин крутил вино в своем бокале. Это движение казалось мне гипнотическим, и я почувствовал, что еще не полностью пришел в себя после восхождения по лестнице. Кроме того, в комнате стояла духота, к которой примешивался запах книг с кожаным переплетом, старых штор и выцветших ковров.

– Вам лучше снять пиджак, – посоветовал Терк. – Кто, черт побери, таскает на себе черный бархатный пиджак летом, в самую жару?

– Это не бархат, – промямлил я, вытаскивая руки из рукавов.

– Но самое близкое к нему из всего, что вы смогли отыскать? – Терк улыбнулся сам себе, и я понял, что он знал – знал, что в университете Стивенсона прозвали Бархатным Пиджаком.

Я положил пиджак себе на колени и откашлялся.

– Мистер Уитмен сказал, что у вас есть книги на продажу.

– Несколько коробок, по большей части купленные у самого Джорджа. Он говорит, вы назубок знаете, что есть у него, и поймете, какую вещь стоит брать, а какую – нет.

– Он преувеличивает.

– Я тоже так считаю. Мне слишком хорошо известно, сколько книг в его магазинчике.

– Вы коллекционер. – Я обвел комнату взглядом. Стены, до последнего квадратного дюйма, были заняты полками, которые ломились от томов. Книги, все как одна, выглядели очень старыми – суперобложек почти не встречалось. Названий разобрать я не мог, но, судя по всему, здесь были издания на нескольких языках. – Вы преподаете? Пишете?

– Я много чем занимался. – Он замолчал, разглядывая меня поверх бокала. – Полагаю, вам в будущем хотелось бы заняться и тем и другим.

– О писательстве я никогда не задумывался. Надеюсь, конечно, закончить свою диссертацию, а потом попытаюсь ее опубликовать.

– О Стивенсоне и его недугах?

– И о том, как, собственно, недуги превратили его в такого вот писателя. Идея «Джекила и Хайда» пришла к Стивенсону, когда тот испытывал на себе экспериментальный препарат эрготин. Это средство вызывало у него галлюцинации. А в том Эдинбурге, где вырос Стивенсон, во главу угла ставили науку, рационализм и тех, кто занимается настоящим делом, тогда как он чувствовал себя немощным, сильным было лишь его воображение…

Я оборвал свою речь, опасаясь, что начинаю читать лекцию хозяину.

– Как интересно, – протянул Терк и снова поднялся, чтобы налить в мой бокал остаток вина.

Рот мой, казалось, был набит мехом, по лбу струился пот. Я вынул носовой платок и принялся вытирать лицо.

– У него была няня, верно? – уточнил Терк, наливая вино.

– Она рассказывала ему страшные сказки. Похоже, пугала его до смерти.

– Он звал ее «Камми». Настоящее имя – Элисон Каннингем. Это она поведала ему о шкафе, стоящем в его комнате.

– О том самом, работы Уильяма Броди?

Терк снова кивнул сам себе, поскольку знал эту историю. Броди, уважаемый человек днем и преступник ночью, был не только главой гильдии краснодеревщиков, но и главарем шайки, которая промышляла кражами со взломом и запугиванием людей. Наконец его поймали, судили и повесили на виселице, которую он до этого соорудил собственными руками. Теория для ленивых гласит, что Стивенсон позаимствовал эту историю целиком для создания «Джекила и Хайда», но она – лишь один из элементов головоломки.

– Может, пора взглянуть на книги? – предложил я, надеясь, что язык у меня не заплетается.

– Разумеется.

Терк неспешно поднялся на ноги, подошел и помог мне встать. Я последовал за ним на кухню. Оттуда, по узкому лестничному проему, которого я раньше не заметил, мы поднялись под самую крышу. Здесь, наверху, было жарче, темнее и душнее. Даже двое очень тощих людей ни за что не разминулись бы в этом коридоре. Дверей было несколько. За одной из них, видимо, располагалась ванная. Я подумал, что где-то должна быть и спальня, но комната, куда меня привел Терк, оказалась кабинетом. На старинном письменном столе лежали три коробки. Вдоль стен высились стопки книг: они чуть не опрокинулись, когда голые половицы дрогнули под тяжестью нас обоих. Я повесил пиджак на единственный стул.

– Что ж, тогда я вас оставлю, – сказал Терк.

Я тщетно огляделся в поисках окна, которое можно было бы открыть. Глаза уже жгло от пота, носовой платок насквозь промок. Снаружи раздавался звон колоколов. Слышалось царапанье – то ли голуби на черепице прямо над головой, то ли крысы где-то под полом. Губы слиплись, будто смазанные клеем. Очередная порция пыли обдала мне лицо, когда я, содрав липкую ленту со шва, распахнул створки первой коробки.

– Что-то вы неважно выглядите, дружище.

Слова Терка доносились будто издалека. Мы все еще находились на чердачном этаже или каким-то образом переместились в тот бесконечный коридор с книгами и зеркалом? Перед глазами вдруг возникла картинка: что-то холодное, безалкогольное – в высоком, наполненном льдом бокале. Мне отчаянно захотелось этого напитка, но слова никак не шли с языка. В руке я держал книгу, – казалось, она весит куда больше, чем можно было предположить, исходя из ее размера, а на корешке виднелись не слова названия, а бессмысленный набор букв или каких-то странных иероглифов.

– Дружище?

Темнеющий тоннель.

– Погодите, позвольте, я…

Провалился в сон.

Очнулся я, лежа на кровати. Моя рубашка была расстегнута, Бенджамин Терк промокал мне грудь влажным полотенцем. Я резко выпрямился. Пульсирующая боль отдавалась в моей похмельной голове, где-то позади глазных яблок.

По всей видимости, мы находились в его спальне. На крючке, вбитом с внутренней стороны двери, висел мой пиджак, из-под которого выглядывал длинный атласный халат красного цвета. Еще в комнате имелись шкаф с неплотно закрывающимися створками и прикроватный столик, на котором стояла миска, до половины наполненная водой. Я спустил ноги на пол и случайно коснулся нескольких лежащих там книг в твердом переплете.

– Осторожно, не упадите опять в обморок, – предостерег меня Терк, когда я начал застегивать рубашку.

– Мне бы на воздух, – пробормотал я.

– Конечно-конечно. С лестницей нужна помощь?

– Справлюсь.

– Отрадно слышать. Вас и сюда было чертовски трудно затащить…

Я не был уверен, что понял его, пока не схватил свой пиджак и не потянул на себя дверь. Мы были у входа в квартиру. Должно быть, я не заметил спальню, когда пришел. Я уставился на Терка. Тот пожал плечами.

– Было нелегко, лестница в мансарду ведет себя коварно, – сообщил он и протянул мне что-то. Я развернул листок. – Список книг, – объяснил он. – Ваш работодатель останется в блаженном неведении, если вы захотите.

– Благодарю, – сказал я, убирая записку в карман.

Терк отпер дверь. На лестничной клетке было на несколько градусов прохладнее, но я чувствовал, что мои волосы оставались липкими от пота.

Бенджамин Терк пожелал мне безопасного спуска, помахал одной рукой и скрылся за закрывающейся дверью. Держась за перила, я медленно спустился на улицу, где на секунду остановился, чтобы сделать глубокий вдох. Мне показалось, что с противоположной стороны улицы на меня внимательно смотрит молодая женщина. На ней было длинное, до земли, платье с цветочным рисунком, почти такое же, как у Шарлотты. Я попытался приглядеться получше и нечаянно выронил свой пиджак. Когда поднял его с мостовой, женщина уже исчезла. Я зашагал обратно, в сторону магазина, понимая, что головная боль не собирается проходить. На пути попался бар, я зашел в него и заказал «Перье» с лимоном и большим количеством льда. Осушив бокал в два долгих глотка, я попросил еще порцию. Я не был уверен, можно ли здесь купить болеутоляющее, но потом вспомнил старую истину: клин клином вышибают. «Или прикончит, или вылечит», – подумал я и заказал бокал красного вина.

И это сработало: маленький глоток – и я почувствовал, как боль отступает. Причем пойло было водянистым, кислым, полной противоположностью содержимого графина Терка, но мне полегчало, и я взял еще один бокал, последний. Потягивая из него, я вынул из кармана список книг и пробежал по нему глазами. В нижней трети листа, под сплошной линией, пересекающей страницу, меня ждало послание от Терка:

«Не для продажи, но может представлять интерес: „Попутчица“».

Я моргнул несколько раз и нахмурил лоб. Название было знакомым, но я не мог сразу вспомнить, откуда оно. Книги над линией вполне могли найти покупателей. По большей части это были труды по истории и философии, хотя попадались и Бальзак, и Золя, и Манн. Терк не указал, являются ли книги первыми изданиями и в каком состоянии они находятся, а в моей памяти осталось лишь мимолетное воспоминание о том, как я открывал первую коробку. Меня не покидало ощущение, что я подвел мистера Уитмена, – но ему не стоило об этом знать, если бы только Терк не рассказал сам. Но я все равно чувствовал себя скверно. Погрузившись в свои мысли, я оказался на полпути к выходу, когда бармен напомнил мне, что я не заплатил по счету. Я пробормотал извинения и пошарил в карманах в поисках мелочи. Как ни странно, там обнаружилась пара купюр по сто франков, которые, как мне думалось, я потратил несколькими днями ранее. Вечером на ужин снова будет кускус, а не банка дешевого тунца из супермаркета. Приободрившись, я расщедрился на скромные чаевые. За магазином до моего возвращения присматривал турист-рюкзачник из Австралии по имени Майк. К моему облегчению, он сообщил мне, что мистера Уитмена не будет до вечера. Майка я не выносил за его рост, широкоплечесть, идеальные зубы и бронзовый загар. Волосы у него были светлыми и кудрявыми. И он уже успел произвести неизгладимое впечатление на парочку студенток, которые вечно ошивались у нас, читали, но ничего не покупали. Сменив Майка, я заметил рядом с кассой адресованное мне письмо. Майк, по своему обыкновению, ни о каком письме не упомянул. Оказалось, что оно от отца, и я вскрыл конверт со всем возможным почтением. Два маленьких листка тонкой синей бумаги, прибывшие авиапочтой. Отец делился новостями о моей матери, о тете с дядей, об умных двоюродных братцах – умных в том смысле, что они нашли хорошую работу в лондонском Сити, – и о наших соседях по улице. Сдержанный, выверенный тон письма напоминал отцовские проповеди: ни слова впустую. Мама добавила от себя пару строк внизу последней страницы, хотя, похоже, считала, что добавить к отцовской сводке новостей, в общем-то, нечего. На задней стороне конверта был указан обратный адрес – на тот случай, если письмо потеряется при пересылке. Перечитывая послание, я вдруг заметил краем глаза, что снаружи, на тротуаре, кто-то стоит, кто-то в точно таком же платье в цветочек, какое я заметил раньше. Я неспешно прошел к раскрытой двери и оглядел улицу, но незнакомка снова проделала свой трюк с исчезновением – если это вообще была она. Я увидел лишь австралийца Майка, который быстрым шагом шел в сторону Нотр-Дама, приобняв за плечи парочку хихикающих студенток.

Майк со своей свитой вернулся за два часа до закрытия. Он пообещал девушкам, что даст им урок розничной торговли, и теперь, подмигнув и отсалютовав, сообщил мне, что я «освобождаюсь от всех своих обязанностей». Меня это вполне устроило. Я накинул свой черный, почти бархатный пиджак и отправился на поздний ужин. Официанты в ресторане, где подавали кускус, уже хорошо знали меня и с улыбками и поклонами препроводили к одному из столиков, где было не так шумно. С собой у меня была книга, взятая в «Шекспире и компании», – американское издание «Сердца тьмы» Конрада в мягкой обложке. Еды оказалось слишком много, и я чуть не пожалел, что не захватил с собой пустой термос. Вместо этого я в третий раз наполнил свою тарелку. Такого жиденького винца, как в этом ресторане, я еще не пробовал, но официанту, поинтересовавшемуся моим мнением, кивнул в знак одобрения. По окончании ужина тот же официант, который за пару визитов до этого попросил звать его Гарри, показал знаками, что встретится со мной у дверей кухни через пять минут. Я оплатил счет и, снедаемый любопытством, свернул в переулок, проходивший позади ресторана и соседних заведений. Там стояли переполненные мусорные баки и остро пахло мочой. Я пару раз поскользнулся, побоявшись глянуть, на что я наступил. Наконец появился Гарри. Он стоял у открытой двери кухни, в то время как изнутри доносился страшный гвалт, сопровождаемый громыханием кастрюль. В руке Гарри держал тонкую сигарету, которую он зажег и, глубоко затянувшись, предложил мне.

– Травка? – уточнил я. – Отлично.

После четырех лет обучения гуманитарным наукам в Эдинбургском университете я был знаком с наркотиками не понаслышке. Я посетил несколько вечеринок, где комната – обычно скудно освещенная спальня – предоставлялась в распоряжение любителей кайфа. Мне даже довелось поприсутствовать при скручивании косяков, но, хотя церемониал мне понравился, участвовать в нем я отказался.

– Даже не знаю, – поделился я с Гарри, которого на самом деле звали Ахмедом или вроде того. – Денек и так выдался странным.

Он не отступал, я взял у него сигарету и пару раз пыхнул, не затягиваясь. Гарри это не устроило, он снова прибегнул к жестам и не успокоился, пока я не втянул дым глубоко в легкие. К нам присоединился еще один официант; настала его очередь затягиваться. Потом сигарета перешла к Гарри. Потом снова ко мне. Я думал, меня начнет подташнивать, но обошлось. Мои треволнения словно улеглись, ну или, по крайней мере, показались преодолимыми. Только мы докурили косячок, как Гарри достал откуда-то маленький целлофановый пакетик с непонятным коричневым комком внутри. Он хотел выручить за него двести франков, но я пожал плечами в знак того, что у меня с собой нет таких денег. Тогда он сунул пакетик в карман моего пиджака и похлопал по нему, жестами показывая, что заплатить можно и потом.

Затем мы умолкли – в переулке появились двое, которые либо не заметили присутствия зрителей, либо не смущались им. Женщина присела на корточки перед мужчиной и расстегнула молнию на его брюках. Во время моих ночных прогулок по городу мне встречалось немало проституток – некоторые пытались меня завлечь, – и вот передо мной еще одна, занятая тяжким трудом, тогда как ее нетрезвый клиент прикладывается к бутылке водки.

И тут меня осенило.

«Попутчица»…

Потрясенный, я прижал руку ко лбу. Мои случайные товарищи дружно сделали шаг назад, к кухне, видимо опасаясь, что меня стошнит.

– Нет, – еле-слышно прошептал я. – Быть не может. – Гарри посматривал на меня, и я одарил его ответным взглядом. – Ее не существует, – объяснил я ему. – Не существует.

Произнеся это, я начал пробираться обратно, ко входу в переулок, и чуть не споткнулся о женщину, обслуживающую клиента. Тот обругал меня, я в ответ тоже выругался и едва не остановился, чтобы врезать ему. Когда я искал хоть какого-нибудь спокойствия в полутемном «Шекспире», моя голова шла кругом не от алкоголя или травки.

А от послания Бенджамина Терка…

Когда я следующим утром отпирал двери магазина, мистер Уитмен крикнул сверху, что мне звонят.

– И кстати, как все прошло с Беном Терком?

– У меня есть список книг, которые он хочет продать, – ответил я, стараясь не встречаться с ним глазами.

– Интересный он персонаж. Ну да ладно, ступайте поговорите со своей подругой…

На проводе была Шарлотта. Она устроилась работать в театральную кассу и звонила прямо оттуда.

– Надо же мне как-то время коротать. Здесь без тебя так ску-у-учно!

Я нагнулся, чтобы почесать свежие укусы повыше лодыжки. Листок от Терка лежал, сложенный, в заднем кармане брюк. Я знал, что мне нужно оторвать от листка полоску, прежде чем показывать его своему работодателю.

– Ты меня хоть слушаешь? – спросила Шарлотта в тишину.

– Слушаю.

– Ты в порядке? У тебя такой голос…

– В полном. Просто последний бокал вина прошлым вечером оказался лишним.

Она рассмеялась:

– Париж дурно на тебя влияет.

– Наверное. Совсем чуть-чуть.

– Ну, это, быть может, и к лучшему. – Она замешкалась. – Помнишь, о чем мы говорили вечером перед твоим отъездом?

– Помню.

– Знаешь, я ведь не шутила. Я и правда готова к следующему шагу. Даже более чем готова.

Она намекала на секс. До сих пор мы только целовались, ну, еще поначалу обжимались в одежде, потом уже руки под нее запускали, но больше ни-ни.

– Ты ведь тоже этого хочешь, да? – спросила она.

– А что, есть такие, кто не хочет? – выдавил я из себя, чувствуя, как краска заливает щеки.

– Значит, когда ты вернешься… мы займемся этим, хорошо?

– Ну, если ты уверена. В смысле – я не хочу на тебя давить.

Опять смех.

– Все давление тут, похоже, исходит от меня. Знаешь, я как раз сейчас думаю о тебе. Представляю нас, как мы лежим вместе, превратившись в одно целое. И не говори, что тебя не посещают такие же мысли.

– Мне надо идти, Шарлотта. Подошли посетители… – Я обвел глазами безлюдный второй этаж.

– Уже скоро, Ронни, скоро. Помни об этом.

– Обязательно. Вечером позвоню.

Я положил трубку, посмотрел на нее долгим взглядом, затем вынул из кармана лист со списком и оторвал от него нижний край. Мой работодатель стоял внизу, за кассой.

– Выглядите вы, кстати говоря, препаршиво, – отметил он, когда я протянул ему список. – Небось, Бен напоил?

– Вы хорошо его знаете?

– Из богатой семьи. Оказался здесь, не найдя для себя места получше, – у меня похожая история. Пьет изысканные вина, покупает книги, которые хочет иметь у себя, но не обязательно читать, – сообщил он, пробегая глазами по списку. – Между прочим, он, скорее всего, отдаст их бесплатно. Наверное, ему понадобилось место для чего-нибудь в этом же роде. – Он замолчал и впился в меня глазами. – А вы сами что о нем думаете?

– В общении довольно приятен. Может, малость чудаковат… – Я подавил дрожь при воспоминании о том, как я очнулся в кровати Терка: на мне расстегнутая рубашка, рядом сидит он и промакивает мне грудь. – А он… – я запнулся, не зная как спросить, – падок до женского пола?

Мистер Уитмен оглушительно расхохотался:

– Вы бы себя со стороны послушали. Какой у нас век на дворе? – Отсмеявшись, он снова вперил в меня свой взгляд. – Женского пола, мужского, рыб, птиц да тварей полевых и лесных. А сейчас марш отсюда! Разживитесь пока завтраком, а я уж как-нибудь управлюсь с этими несметными толпами.

И он махнул рукой в сторону пустующего магазина.

На улице было тепло и шумно из-за туристов и машин. Перекинув пиджак через плечо, я направился в свое всегдашнее кафе, которое отделяли от нас всего четыре магазинные витрины. За уличным столиком сидел Бенджамин Терк. Он попивал свой caf au lait и читал «Монд». К краю столика была прислонена трость с серебряным набалдашником. Он жестом пригласил меня присоединиться, я отодвинул незанятый металлический стул и присел, набросив пиджак на его спинку.

– Как вы знаете, Бархатным Пиджаком Стивенсона прозвали местные проститутки, – сообщил Терк.

Подле в ожидании заказа застыл облаченный в ливрею официант. Я попросил принести мне кофе.

– И стакан апельсинового сока, – добавил Терк.

Отвесив легкий поклон, официант удалился. Терк свернул газету и положил рядом со своей чашкой.

– Я шел проведать вас, – сказал он. – Но перед зовом кофеина устоять не смог.

– Со мной все хорошо, – заверил я.

– Полагаю, со списком вы уже ознакомились?

Я вынул из кармана клочок бумаги и положил его между нами. Терк снисходительно улыбнулся.

– Это книга Стивенсона. Так и не законченная. Издателю она в принципе понравилась, но вот содержание показалось ему слишком отвратительным.

– Речь шла о проститутке, – подтвердил Терк.

– А действие, по-моему, разворачивалось в Италии.

– Частично. – Глаза Терка блестели.

– Фанни заставила Стивенсона сжечь рукопись, – тихо проговорил я.

– Ах, эта грозная Фанни Осборн! Как вы знаете, он познакомился с ней во Франции. Во время посещения Гре. И похоже, увлекся. – Терк замолчал, поигрывая чашкой, двигая ее вокруг блюдца. – Эта книга была не единственной, которой он пожертвовал, поддавшись на ее уговоры.

– «Джекил и Хайд», – сказал я, когда принесли мой кофе и стакан сока в придачу. – Первый набросок, написанный за три дня.

– Верно.

– Хотя некоторые эксперты утверждают, что три дня – немыслимо короткий срок.

– Несмотря на все пресвитерианское трудолюбие автора. Правда, он тогда сидел на наркотиках, так ведь?