Дань псам. Том 1 Эриксон Стивен

– Видел?

Бывший воин хмыкнул.

– Знаешь, от соблазна было нелегко удержаться. Воткнуть ему меч сзади в шею. Сраный андийский ублюдок, о чем он только думал, когда решил сюда заявиться, во имя Худа?

Жрец – какого-то неизвестного бога где-то на юге отсюда, и не в Бастионе ли? – поцокал языком, потом добавил:

– Дело в том, урдо…

– Заткни пасть! Этих званий больше нет, понял? И хрен с ним, с тем засранцем, который считает, что один такой остался и может своим пользоваться вместо, мать его, имени. Хрен с ним, потому что все равно он скоро за это заплатит.

– Покорно прошу меня простить. Я хотел лишь заметить, что ее здесь больше нет.

– Что с того?

– Она была глазами Искупителя – а также ушами и вообще всем в смертном мире, – а теперь этот тисте анди забрал ее с собой. Значит, мы можем теперь делать все, что захотим.

На лице Градитхана медленно расцвела ухмылка. Потом он негромко и беззаботно произнес:

– А до сих пор мы чем занимались?

– Пока она была здесь, оставались шансы, что Искупитель пробудится и осознает свою священную ответственность. Теперь же о них обоих можно не заботиться.

– А я никогда особо и не заботился, – проговорил бывший урдом, оскалившись. – Проваливай обратно в свою нору и можешь прихватить с собой кого пожелаешь – как ты сам заметил, больше нам никто не мешает.

Жутковатое создание поспешило прочь, а Градитхан поманил к себе одного из подручных.

– Проследи за андийской свиньей, пока он идет к Покрову. Но не приближайся. Потом отправишься к нашим друзьям в городе. На Кургане все под контролем – так им и передашь, понял? Если успеешь вернуться до заката, можешь выбрать себе любую женщину – хочешь, держи ее у себя, хочешь, сразу потом удави, мне насрать. Пошел!

Он стоял под дождем, всем довольный. Дела идут все лучше и лучше. Если прищуриться, отсюда почти что можно разглядеть треклятую башню с отвратительной драконьей статуей на крыше – ну, недолго ей осталось стоять. Все они там кровью умоются!

Хотя он того и не сознавал – во всяком случае недостаточно, чтобы понять причину внезапно продравшего его холода, – отворачиваясь сейчас, он разорвал нечувствительный контакт с сонным, холодным взглядом рептилии, способной видеть по-настоящему далеко – сквозь дождь, сквозь дым, при необходимости и сквозь каменные стены.

Силана вовсе не была резным изваянием. Никогда не спящая, всевидящая защитница и стражница, столь любимая Сыном Тьмы и обладающая абсолютной, обсидиановой остротой суждения – вот кто она была. И ужасная в гневе? Мало кто из смертных мог даже вообразить, сколь это истинно и на что способна неподкупная справедливость.

Оно, вероятно, и к лучшему.

«Не спрашивай дракона, что есть милосердие».

Когда владение мечом посредственное, требуется нечто еще. Ярость. Беда в том, что ярость разрушает собственный сосуд, заставляет хрупкую глину трескаться, ищет слабые места – обычно там, где проходит склейка. Починить его нельзя, нет такого клея, который бы скрепил осколки и удержал их вместе.

Нимандр думал о глиняных сосудах. Амфоры в сетчатой оплетке бряцали о борта повозки, неся внутри себя проклятый нектар – порождение ярости, возможно, не столь отличающейся от той, что струилась по жилам Нимандра в бою. Ярость схватки еще называют даром богов – так, по крайней мере, говорил малазанский морпех Смрад, когда спускался в трюм адъюнктского флагмана, где держали тисте анди. С собой у него неизменно был кувшин с ромом.

Поначалу Нимандру, как и другим его сородичам, претило общество малазанца, но тот был настойчив, словно сапер, делающий подкоп. Ром согревал горло, развязывал язык, и вскоре ворота всех укреплений и бастионов оказались распахнуты настежь.

Ром распалил огонь в сознании у Нимандра, и к негостеприимному очагу начали сползаться призрачные воспоминания. Давным-давно он жил в замке своего детства, который охранял Отец – все его так звали. К подъездным воротам вела мощеная дорога, зажатая между заснеженными вершинами, с серых гор задувал ветер. В недолговечном жилище, будто крысы, сновали туда-сюда с полсотни детей, а по коридорам с божественным безразличием бродил Аномандр Рейк.

А что было раньше? Куда подевались все матери? Никаких воспоминаний об этом не осталось.

Еще был жрец – старинный соратник Сына Тьмы. Он отвечал за то, чтобы выводок был сыт, здоров и одет. В его взгляде постоянно читалась тоска: без сомнения, он знал, какое будущее ждет детей, – задолго до них самих. И это знание удерживало его от излишней теплоты и привязанности – он вел себя с ними как ледяной великан, но, несмотря на свою суровость, никогда и ни за что не причинил бы им зла.

Почуяв вольницу, дети часто ей злоупотребляли. О как они издевались над несчастным стариком! Подкладывали ему на пути горшочки и визжали от восторга, когда те разлетались в стороны и разбивались о стены или, еще лучше, когда жрец спотыкался, падал и, морщась, потирал ушибленные места.

Пламя безжалостно выхватывало из памяти самые отвратительные образы.

Смрад вяло и как будто безучастно вытягивал из Нимандра и его сородичей эти рассказы. Сначала о замке, укрытом высоко в неприступных горах, потом о неожиданном прибытии туда пожилого, согбенного тисте анди, который оказался ни много ни мало братом самого Рейка. О спорах, звучавших в отцовских покоях. Перемежаясь ледяным молчанием, оттуда доносились взаимные упреки за принятые и непринятые решения, нравственные преступления, но причин ссоры не понимал никто.

Спустя много дней под покровом ночи был заключен мир. Отец вышел к детям и объявил, что Андарист забирает их с собой. На теплый остров с песчаными пляжами и прозрачной водой, где деревья ломятся от плодов. И за всем этим со стороны наблюдал Коннест Силанн. По его лицу было видно, что старик в высшей степени расчувствовался: никаких больше горшков под ногами, никаких издевательских кричалок и разбегающихся мелких проказников (хотя Коннест никогда не преследовал их, ни разу не поднимал на них руку, даже голоса не повышал; он лишь служил мишенью для непослушания, которое они не смели выразить отцу). У жреца была работа, и он стоически ее выполнял, а теперь он не мог сдержать слез, видя, как детей собирают в кучу и как открывается Путь, ведущий в незнакомый и загадочный новый мир, где возможно все.

Андарист повел их за собой.

Им предстояло научиться многим вещам. Научиться держать в руках оружие.

Андарист был строгим учителем и насмешек не терпел: это стало ясно, когда он одной оплеухой отшвырнул Клещика – не иначе как за вскользь брошенную тем шуточку.

Игры кончились. Мир вдруг стал взрослым и серьезным.

Постепенно они полюбили старика. Как оказалось, слишком сильно, ведь если Аномандру было вполне под силу держать ужасы взросления и окружающего мира на расстоянии, то Андарист с этим не справлялся.

Из детей получаются идеальные воины – идеальные убийцы. Они не ведают опасности. Не боятся смерти. Они испытывают радость от уничтожения, даже если при этом лишают кого-то жизни. Они понимают, зачем нужно оружие и какую силу оно дает.

Когда ребенок от скуки берет в руку палку, все окрестные звери разбегаются: они понимают, что может случиться – и случится – дальше. Посмотри, как он жадно водит глазами по земле и давит палкой насекомых, срубает ей цветы, сеет хаос. Дай ему вместо палки меч. Объясни, что перед ним враги, а значит, совестью можно не мучиться.

И пусти его убивать.

Хорошие воины. Андарист воспитал из них хороших воинов. Какому ребенку не ведома ярость?

Но сосуд трескается.

И разбивается.

Умирающий бог – ребенок; в этом Нимандр не сомневался. Зная, что сосуд надтреснут, безумные жрецы залили его до краев, а затем стали пить то, что сочилось. Как и у всякого ребенка, жажда и жадность Умирающего бога были неутолимы.

Отряд продолжал свой путь все дальше на запад, и вскоре вдоль дороги возникли грядки с растениями. Пугала, распятые на крестах, здесь уже были совсем высосанные и мертвые. Иссушенные, обмотанные черными лохмотьями, они покачивались на ветру. В таком виде поля казались Нимандру кладбищами, где мертвецов, согласно извращенным местным верованиям, не хоронили, а водружали на кресты.

Чтобы они вечно следили за дорогой и глупцами, что едут по ней.

Однажды, примерно за год до первых нападений, на каменистый берег Плавучего Авали волны выбросили двух полумертвых далхонцев. Они плыли на остров Гени в старинной долбленке – зачем неизвестно. Оба были голые: всю одежду до лоскутка они использовали, чтобы затыкать пробоины в корпусе, но пробоин оказалось слишком много, злосчастное суденышко в итоге затонуло, и дальше пришлось добираться вплавь.

Промысел Господина привел их на Плавучий Авали, в обход смертоносных рифов и подводных скал, опоясывавших остров.

В племенах далхонцев, родом из темных, непролазных джунглей, царит культ одержимости предками. Мертвецов не хоронят – их замуровывают в стенах глинобитных жилищ. Когда умирает очередной родственник, начинают строить новую комнату – сначала всего одну стену, где тело навеки застывает в подвижной позе, будто в танце. Глазницы, нос, уши, рот замазывают глиной, которая становится как бы второй кожей. Чтобы закончить комнату, ждут, пока умрут еще двое, и тогда можно стелить крышу из пальмовых листьев и подобного материала.

Некоторые дома напоминают настоящие замки – лабиринты из сотен комнат, темных и душных. Ни одному мертвецу оттуда не выбраться. Они вынуждены стоять и смотреть с вечным осуждением. Под таким давлением, рассказывали беженцы, нетрудно было сойти с ума. И многие сходили.

Джунгли не поддавались земледелию. Почва отторгала плуг. Огромные деревья не боялись огня, об них тупились железные топоры. Деревни разрастались, поглощая всю свободную землю, пока не оставалось ничего. Враждебные племена испытывали такие же трудности, и неудивительно, что вскоре начались затяжные войны. Мертвые предки требовали воздаяния за пролитую кровь. Убитые сородичи, чьи похищенные тела не могли быть должным образом погребены, оставляли в семье зияющую рану, закрыть которую можно было только ответным убийством.

«Кровь за кровь», – рассказывали беженцы. Кровь за кровь, и больше ничего. А когда враг стал выжигать дотла целые деревни…

Единтвенным спасением от безумия было бегство.

Обо всем этом Нимандр думал, ведя свою кобылу под уздцы по пыльной дороге. Предки его не преследовали, не требовали от него каких-то поступков или поведения. С одной стороны, он ощущал себя свободным, с другой… потерянным, что ли.

Далхонцы построили новую лодку и уплыли – не домой, а в некое неизвестное место, где на тебя из каждой стены не смотрят призраки прошлого.

Сзади заскрипели рессоры. Нимандр оглянулся и увидел, как с повозки спрыгивает Каллор. Поправив кольчугу, старик нагнал Нимандра и пристроился рядом.

– Интересное применение для трупов, – заметил он.

– А в чем смысл? – спросил Клещик, оглядываясь.

– Отпугивать ворон? Не то чтобы здравомыслящая ворона дважды посмотрела на эти жуткие растения. Они ведь даже не из этого мира.

Клещик удивленно вскинул брови.

– Не из этого мира?

Каллор почесал бороду, и поскольку отвечать явно не торопился, Клещик снова повернулся вперед.

– Сейманкелик, – сказал Нимандр. – Умирающий бог… ожидающий в Бастионе.

Седовласый воитель хмыкнул.

– Ничто не меняется.

– Еще как меняется, – парировал Клещик, не оборачиваясь. – В худшую сторону.

– Неправда, – отозвался Каллор. – Кому, как не тисте анди, знать, что это иллюзия и возникает она от старости. Чем больше видишь, тем чаще предаешься воспоминаниям о том, как было раньше.

– Чушь. Так говорят только старые хрычи вроде тебя, чтобы затормозить нас, чтобы мы ничего не делали – лишь бы продлить свою драгоценную стабильность и провести остаток дней в якобы заслуженном уюте. Любые обвинения в свой адрес вы отрицаете, а потому убеждаете нас, будто бы ничто не меняется.

– Ох уж этот юношеский пыл… Однажды, щенок, ты тоже постареешь – если, конечно, по глупости своей не умрешь раньше времени, – и тогда мы снова встретимся. Ты будешь сидеть на каменных ступенях заброшенного храма или, упасите боги, под памятником какого-нибудь мертвого короля и смотреть, как мимо проносятся молодые. Я присяду возле тебя и спрошу: «Ну, старик, что-то изменилось?» А ты сощуришься, пошамкаешь беззубым ртом и, покачав головой, сплюнешь на мостовую.

– Собираешься жить вечно, Каллор?

– Да, собираюсь.

– А если по глупости своей умрешь раньше?

Улыбка старика напоминала звериный оскал.

– Жив до сих пор, как видишь.

Глаза у Клещика загорелись, но он вдруг рассмеялся.

– Я изменил свое мнение о тебе.

– Умирающий бог похитил душу Чика, – сказал Нимандр.

– Мы собираемся ее вернуть.

– Удачи.

– Думаю, она нам пригодится.

– Нимандр, я не из тех, кто помогает, – сказал Каллор и добавил: – Даже родичам Рейка. – Он сделал паузу. – Особенно родичам Рейка.

– А с чего ты взял…

Старик громко фыркнул.

– Вы все с ним на одно лицо, кроме того немощного по имени Чик. И вы направляетесь в Коралл. Точнее, направлялись, пока не пришлось делать этот крюк. Скажи, какой вы представляете себе встречу с вашим сладким предком? Ждете, что он безупречной рукой коснется вашего лба и возблагодарит богов за ваше существование? А вы возблагодарите его за то, что подарил вам жизнь?

– А что ты о нем знаешь? – спросил Нимандр, чувствуя, как к лицу подступает жар.

– Аномандр Рейк гениально начинает дела. Беда в том, что он не умеет доводить их до конца.

Правдивое замечание. Каллор, ты сумел достучаться до моей души. Хочешь сказать, что я на него похож? Это очень многое объясняет.

– Значит, если в разговоре с ним упомянуть тебя, Каллор, он поймет, о ком я?

– Имеешь в виду, были ли мы знакомы? Да, были. Наслаждались ли мы обществом друг друга? Об этом лучше спроси у Рейка сам. С Каладаном Брудом управиться было легче. У него на уме только земля и камень. А что до К'азза, думаю, будет понятнее, когда я наконец-то с ним встречусь.

– Я не знаю ни Каладана Бруда, ни К'азза, – сказал Нимандр.

– Это не имеет значения. Мы воевали вместе раз или три, только и всего. Как знать, может, когда-нибудь снова возникнет страшный враг и заставит нас выступить единым фронтом. – Он на мгновение задумался, а затем сказал: – Ничто не меняется.

– А ты тоже возвращаешься в Коралл, где нас ждет отец?

– Нет. Пыль, которую я поднял во время нашей последней встречи, еще пару столетий не осядет…

Каллор вдруг отвлекся и шагнул к обочине наперерез Нимандру. Тот был вынужден остановиться.

– Я не удивлен, – пробормотал Клещик, тоже останавливаясь.

Шагах в пятидесяти от дороги, прямо за грядкой богомерзких растений, над которыми стояли пугала-мумии, виднелись развалины – что-то вроде квадратной башни. Более или менее сохранилась только одна стена. Огромные камни были сложены друг на друга без раствора. Сверху росли деревья неведомой Нимандру породы, их длинные, толстые корни змеями опускались до самой земли. Тонкие, сухие ветви горизонтально расходились в стороны, на каждой по горсти темных мясистых листьев.

Ненанда натянул поводья, повозка остановилась, и все стали рассматривать развалины, которые так заинтересовали Каллора.

– Похоже, древние, – сказал Клещик и подмигнул Нимандру.

– Яггутские, – отозвался Каллор и направился туда. Нимандр с Клещиком пошли следом.

Грядки были сухими и мертвыми, как и жуткие растения. Даже тучи насекомых куда-то испарились.

Пугала стояли слишком тесно. Каллор растолкал их в стороны, и кресты повалились на землю, взметывая клубы пыли. Воитель пошел дальше.

– Надежда еще есть, – вполголоса произнес Клещик, шагая вслед за Каллором в освободившийся проход.

– Надежда на что? – спросил Нимандр.

– На то, что Умирающий бог ему не понравится и он решит что-нибудь с ним сделать.

– Думаешь, он настолько могучий воин?

Клещик оглянулся на Нимандра.

– Судя по рассказам о его союзе с Аномандром и другими, он не показался мне обычным солдатом или мелким офицером. А тебе?

Нимандр нахмурился и мотнул головой.

Клещик тихо выдохнул сквозь зубы, затем добавил:

– Он был скорее… как равный.

– Да, похоже на то. Но что проку? Помогать он нам не станет.

– На это я и не надеялся. Я скорее думал, что у него будут свои резоны вмешаться и косвенным образом устранить наши трудности.

– Я бы не загадывал, Кле.

Подойдя к развалинам, они замолчали. Даже в таком виде башня внушала трепет. Воздух вокруг нее был каким-то зернистым, хрустящим и зловеще холодным, несмотря на нещадно палящее солнце.

Сквозь пролом в уцелевшей стене, под верхним рядом камней, виднелся кусок потолка безо всякой видимой опоры. Он отбрасывал сильную тень на нижний этаж. Передняя стена заканчивалась прямо над узким проходом-аркой. Чуть в стороне от входа стоял пузатый горшок, из которого торчали несколько спутанных стебельков с пожухлыми цветами. Этот элемент так не сочетался с общей атмосферой заброшенности, что Нимандр поначалу не поверил своим глазам.

Каллор подошел ко входу, снял чешуйчатую перчатку и постучал ей по увитому корнями камню.

– Эй, хозяин! – громко произнес он. – Встретишь нас?

Изнутри донеслось шевеление, затем тихий, хрипловатый голос ответил:

– Зачем?

– Лед давно отступил, яггут. Равнины вокруг пусты и выжжены солнцем. Даже прах т'лан имассов унесло ветром. Хочешь узнать, что стало с миром за то долгое время, пока ты сидел у себя в башне?

– Зачем? Все равно ничего не изменилось.

Каллор с надменной усмешкой посмотрел на Нимандра с Клещиком, затем снова повернулся к темному проему.

– Пригласишь нас внутрь, яггут? Я – Верховный…

– Я знаю, кто ты, о повелитель тщеты. Король праха. Правитель гиблых земель. Рожденный для славы, но обреченный разрушать все, чего добился. Убийца мечтаний. Осквернитель…

– Ладно, довольно. В отличие от тебя, я не живу в руинах.

– Зато весь твой путь ими выстлан, Каллор. Что ж, заходи и веди за собой тех Остальных. Будьте моими гостями – это значит, что я не стану отнимать у вас жизнь и пожирать ваши души под истошный хохот. Нет, я предложу вам чаю.

Каллор шагнул в темноту, Нимандр с Клещиком – за ним.

Воздух в помещении был ледяной, а камни на двух стенах покрывал иней с янтарными прожилками. Вместо двух других стен вздымались черные, переливающиеся барьеры из неведомого вещества; если задержаться на них взглядом, начинала кружиться голова. Нимандр чуть не упал, но его вовремя подхватил Клещик.

– Не обращай внимания на лед, брат.

Лед? Ну да, конечно, всего лишь лед. Поразительно прозрачный…

У небольшого очага, сгорбившись, сидел некто; длинными пальцами он подвешивал закопченный чайник на крюк над углями.

– Боюсь, все печенье я съел, – звучал из-под объемистого капюшона бесстрастный голос. – Гости у меня бывают редко. Мало кто проявляет интерес к башне. Даже моим садом полюбоваться не подходят.

– Твоим садом? – переспросил Клещик.

– Да. Понимаю, он маленький, скромный даже, но все-таки.

– Там всего лишь горшок с парой цветов.

– В самый раз. Легко ухаживать. Будь он крупнее, прополка свела бы меня с ума.

– Небось занимала бы все твое время, – заметил Каллор, осматриваясь.

– Именно так.

Кроватью яггуту служил продолговатый каменный алтарь, на котором были аккуратно сложены куски выцветшего меха. Рядом стоял деревянный стол в черных пятнах, стул с высокой спинкой в обивке из оленьей кожи. В уцелевшей стене была ниша, где располагался приземистый трехногий серебряный подсвечник, черный от времени. Огоньки свечей из пчелиного воска пьяно подергивались. К алтарю был прислонен огромный двуручный меч, перекладина рукояти длиной с детскую руку. Ножны покрывала паутина.

– Тебе известно мое имя, – сказал Каллор, – но сам ты так и не представился.

– Это верно.

– Я бы хотел знать, как зовут моего хозяина. – В голосе Каллора прорезались угрожающие нотки.

– Когда-то давным-давно передо мной явился бог-волк. Скажи, Каллор, ты понимаешь природу богов-зверей? Конечно же нет. Ты сам как зверь, и это сравнение оскорбительно по отношению к зверям. Почему так вышло, что все до единого божества древности были зверями?

– Этот вопрос меня не интересует, яггут.

– А ответ на него?

– Он у тебя есть?

Яггут снял чайник с крюка, и его ладони окутал пар.

– Пусть немного настоится. Можно ли считать мою склонность уходить от прямых ответов необычной? Или это качество всех яггутов? Едва ли. Знание, может, и бесплатно, а вот мой голос – нет. Увы, я ужасный скряга, хотя и не всегда таким был.

– Поскольку эта тема меня мало волнует, – сказал Каллор, – я торговаться с тобой не стану.

– Хорошо. А эти двое, Остальные? Им разве не интересно?

Клещик откашлялся и произнес:

– Почтенный, у нас нет ничего, что могло бы представлять для тебя ценность.

– Ты слишком скромен, тисте анди.

– Скромен?

– Каждое существо родится от существа другого вида. Это таинство, выкованное в пламени хаоса, ибо хаос струится в нашей крови, вне зависимости от ее цвета. Я могу слегка оцарапать тебе кожу, и под моим когтем останется вся правда о тебе, твоей жизни и даже времени твоей смерти – если, конечно, тебя не убьют раньше. Называйте это как угодно, хоть кодом. Хотя он точен и упорядочен, хаос есть и в нем. Как бы ты ни был похож на своего отца, ни ты, ни твой спутник по имени Нимандр, ни ваши братья или сестры не повторяют в точности Аномандра Драгнипурейка. Станешь это отрицать?

– Нет, конечно…

– Каждый зверь происходит от первого зверя, который сильнее прочих отличается от своих родичей и со временем дает начало новой породе. Можно ли этого первого зверя считать богом?

– Ты хотел что-то рассказать про бога-волка, – напомнил Клещик.

– Да, хотел. Но сперва вы должны вникнуть в вопросы сущности. Чтобы распознать чистокровного волка, необходимо иметь в сознании образ этого чистокровного, идеального волка.

– Чепуха, – буркнул Каллор. – Видишь непонятную зверюгу, тебе кто-то говорит, что это волк – и всё. Достаточно нескольких таких воспоминаний, и образ готов. В моих империях философы веками плодили подобную ерунду, пока мне наконец не надоедало и я не приказывал их казнить.

Яггут издал непонятный сдавленный звук. Увидев, как сотрясаются его плечи, Нимандр понял, что древнее создание смеется.

– Мне доводилось убивать яггутов, – заметил Каллор. Он не хвастался, просто сообщал. Предупреждал.

– Чай готов. – Хозяин стал разливать темную жидкость по глиняным чашкам, которых Нимандр прежде не заметил. – Вы, наверное, спросите, что я делал, когда бог-волк нашел меня. Я прятался. Скрывал свое лицо. Мы собрались, чтобы пленить тирана, пока союзники снова не обратились против нас. Такое ощущение, будто я навеки проклят оказываться не в то время не в том месте.

– Союзники т'лан имассы, – сказал Каллор. – Жаль, что они тебя так и не нашли.

– Крон из клана Бек'атана Илк, что обитал на Утесах над Гневным морем. Сорок три охотника и заклинатель костей. Они нашли меня.

Клещик, присев, поднял две чашки и протянул одну из них Нимандру. От дымка, вившегося над чаем, кружилась голова. В аромате угадывались мята, гвоздика и что-то еще. От вкуса онемел язык.

– А где мой? – требовательным тоном произнес Каллор. – Раз уж приходится слушать это чудовище, дайте хоть чаю выпить.

Клещик улыбнулся и кивком указал на пол, где стояли еще чашки.

Яггут снова тихо рассмеялся.

– Тирана, которого мы одолели, звали Рейст. Мой дерзкий и заносчивый отпрыск. Я не скорбел, когда он пал. В отличие от него высокомерием я не страдаю. Только слабаки позволяют блеску власти ослепить себя. Жалкая робость. Вредная нужда. Я был… более прагматичен.

– Ты убил тех сорока трех т'лан имассов и их заклинателя костей? – в голосе Каллора прорезался интерес.

– Я убил их всех. – Яггут отпил из чашки. – Мне доводилось убивать т'лан имассов, – произнес он, в точности подражая недавней реплике Каллора. – Скажи мне, как тебе мое жилище? Мой сад?

– Ты выжил из ума от одиночества, – проворчал Каллор.

– Судишь по себе, конечно же, о повелитель неудач? Угощайся чаем, если не хочешь оскорбить хозяина.

Оскалившись, Каллор наклонился за чашкой.

Левой рукой яггут схватил старика за запястье.

– Ты ранил того бога-волка, – сказал он.

Нимандр с удивлением наблюдал, как воин пытается вырваться из цепких пальцев. На виске набухли вены, под бородой проступили желваки. Но силы ему явно не хватало. Зеленая, сморщенная рука не поддавалась.

– Ты нанес ему ужасную рану, – продолжал яггут, – когда уничтожил свое королевство.

– Пусти… меня… – прохрипел Каллор и свободной рукой потянулся за мечом.

Яггут вдруг расцепил пальцы. Каллор отшатнулся. Нимандр увидел побелевшие следы на запястье древнего воителя.

– Ты нарушил законы гостеприимства. Мне придется тебя убить.

– Уймись ты уже, Каллор. Эта башня когда-то была Азатом. Мне пробудить ее для тебя?

Нимандр, ничего не понимая, смотрел, как Каллор пятится к выходу. На морщинистом, обветренном лице застыла гримаса боли и удивления.

– Готос?! Зачем ты здесь?

– А где мне еще быть? Иди, обожди снаружи… Этим двум тисте анди предстоит небольшое путешествие.

Из живота по всему телу Нимандра распространялся жар. Он испуганно посмотрел на Клещика – товарищ медленно оседал на колени. Пустая чашка выпала у него из рук и немного прокатилась по сырому землистому полу. Нимандр вытаращился на яггута.

– Что ты сделал?

– Только то, что было необходимо.

Каллор фыркнул и пошел прочь. Задержавшись на пороге, он бросил через плечо:

– Долго я ждать не стану.

Взгляд Нимандра снова приковала ледяная стена. Черная бездна, двигающиеся в ней силуэты. Шатаясь, он подошел ближе, протянул руку…

– Нет, не ходи туда…

…ладонь прошла сквозь стену, будто ее и не было, и Нимандр, потеряв равновесие, упал вперед…

– Нимандр, не надо…

…в черноту.

Десра обошла повозку и остановилась рядом с волом. Положила руку ему на спину, ощутила исходящее от зверя тепло и мелкие судороги, которыми он сгонял с себя слепней. Она заглянула волу в глаз и с удивлением увидела, какие хрупкие у него ресницы. «Мир нужно принимать таким, каков он есть», – сказал ей Андарист напоследок, прежде чем мир его забрал.

Следовать этому совету было нетрудно. У окружающих либо есть сила, либо нет. Слабаки вызывали у Десры отвращение, граничащее с презрением. Если они и делали выбор, то всегда неправильный. Мир ломал их раз за разом, а они всё недоуменно хлопали глазами – прямо как этот вол – отчего, мол, мир так жесток. Они вечно оказывались на пути у несущегося стада и никогда ничему не учились. Никогда и ничему.

Слабаков куда больше, чем сильных. Несть им числа. Некоторым просто не хватало ума справиться с чем-либо за рамками повседневных дел: засеять поле, собрать урожай, принести в амбар, накормить скотину. Воспитать детей, заработать на кувшин эля или кисет д'баянга. Они не могли заглянуть за горизонт – даже не видели другого края долины. Всё, что за ее пределами – источник бед и тревог, нарушавших привычный ход жизни. Им не хотелось думать. Глубины их пугали, длинные бесцельные путешествия, где можно заблудиться или сдохнуть в придорожной канаве, – не прельщали.

На своем веку Десра повидала немало слабаков. Они гибли толпами, тысячами. Десятками тысяч. Гибли, потому что поклонялись неведению – слепому богу, который якобы должен был их уберечь.

Да и среди сильных мало кто был достоин внимания. Большая часть умела только мучить. Не важно, были их угрозы физическими или психологическими, цель одна: заставить жертву чувствовать себя никчемной. Каждый мучитель считал своим долгом убедить всех до единого, что они слабы, что их жизнь не стоит и ломаного гроша. Добившись этого, мучитель говорил: «Делай как велено, и я буду тебя защищать. Я стану твоей силой… если ты меня не разозлишь. Разозлишь, я тебя изведу, а может, даже убью». Таких было пруд пруди – задиристых мальчишек со свинячьими глазками в крупных мускулистых телах. Или несносных сучек с рыбьими глазами, которые, унизив жертву, принимались лакать пролитую кровь своими изящными язычками. Мучители добивались своего силой или словом, но главной радостью для них было рушить чужие жизни. На них Десра время не тратила.

Однако были и те, чья сила куда как более редкого сорта. Найти их нелегко, потому что они скрытны. Они молчаливы. И часто считают себя слабее, чем на самом деле. Но если их вынудить, они вдруг осознают, что не могут отступить, что в душе у них выросла стена, непреодолимый барьер. И найти такого есть самое дорогое открытие.