Сновидец. Призови сокола Стивотер Мэгги

35

Утро Фарух-Лейн началось с тупиков, а закончилось свежими зацепками.

Сначала всё шло довольно типично. Когда она сообщила Парцифалю, что им надо ехать и искать подсказки, он исчез в ванной и включил воду. Он торчал там так долго, что Фарух-Лейн успела допить кофе и поддаться любопытству. Тихо и смущенно она ввела его имя в поисковик, в надежде выяснить, что случилось с его семьей. Парцифаль сказал, что убил их всех, и Фарух-Лейн попыталась угадать правду. Она, как и другие Модераторы, прошла экспресс-курс по Провидцам. Будущее представало им в виде похожих на сны образов. Там всегда фигурировал Зет либо другой, еще не организованный Провидец. Необученные Провидцы были смертельно опасны, когда на них находило, поэтому приближаться к ним следовало с такой же осторожностью, как и к Зету. И более того: они могли убить тебя чисто случайно, если ты оказывался рядом в момент видения. Новому Провидцу следовало объяснить, что видения не обязательно должны приносить смерть окружающим; их надлежало обращать внутрь себя. Модераторы понимали, что это значит. «Не говорите им, что видения убьют их самих».

Рано или поздно они сами это выясняли.

«Двадцать два человека погибли в Германии, выживший подросток находится под следствием».

В ванной Парцифаль издал легкий вскрик, потом раздался треск.

– Парцифаль, ты в порядке? – спросила Фарух-Лейн, захлопнув ноутбук.

Когда юноша появился, полностью одетый, он, тем не менее, почему-то казался голым и не похожим на себя. В костлявой ладони он бережно держал разбитые очки.

– Все нормально? – спросила Фарух-Лейн.

– У меня почти закончилась зубная паста, – ответил он.

Неподвижно сидя в оптическом отделе торгового центра и глядя в никуда, Парцифаль спросил:

– Где бывает много чайников?

Фарух-Лейн оторвалась от журнала о садоводстве, который читала. Когда она жила дома и у нее был сад, она по-настоящему наслаждалась этими журналами.

– Отделы кухонной посуды. Частные коллекции. Магазины подарков. А какие чайники?

– Цветные, – сказал он и нахмурился. Здесь, посреди витрин с оправами, он казался ненастоящим. Парцифаль напоминал весьма убедительный манекен в ожидании новейшей модели. – Страшные.

– Они имеют отношение к Зету?

– Примерь вот эти, детка, – сказала продавщица, вернувшаяся с очками для Парцифаля. Он позволил ей продеть дужки себе за уши. Его тело молчаливо протестовало против прикосновения чужих пальцев к своей голове.

– Как они тебе? Нравятся?

По лицу Парцифаля было ясно, что нет, совершенно не нравятся, но он бросил быстрый взгляд на Фарух-Лейн и ответил:

– Большое спасибо.

Ради нее Парцифаль Бауэр с кем-то вел себя вежливо.

Чудеса.

– Подожди, немножко подгоним, – продолжала продавщица. – И сейчас сидят неплохо, но вот увидишь, что будет!

У Парцифаля дернулся рот. Запас вежливости закончился. Он вновь покосился на Фарух-Лейн.

Та пришла на помощь.

– Вообще-то мы торопимся. У нас встреча.

Он с облегчением поднялся.

На улице, открывая дверь машины, Фарух-Лейн сказала:

– Это было очень любезно с твоей стороны. Подгоним очки, когда найдем Зета.

Влезая на пассажирское сиденье, он отрывисто и нетерпеливо ответил:

– Не знаю, будет ли время.

Они обыскали город в поисках чайников. Они ездили по барахолкам, магазинам кухонных принадлежностей, мастерским. Ничего не подходило, но ошибки подстегивали память Парцифаля, давая ему все больше и больше зацепок. Спрингфилд. Возле шоссе. Спальный район, не деловой центр.

Наконец они остановились перед домом.

Квартал был непримечательный, застроенный одно- и двухэтажными домами, с неровными, но аккуратными газонами, без деревьев. «Всякая всячина у Мэри, заходите» – гласила написанная от руки вывеска. На ней был нарисован маленький улыбающийся цветочек.

Вряд ли посетители сюда валом валили.

– «БМВ» нет, – заметила Фарух-Лейн.

– Другой человек, – возразил Парцифаль.

– Это опасно? Что ты видел? Нам надо войти?

Парцифаль уже расстегивал ремень безопасности.

Подойдя к двери, она хотела постучать, но он указал на еще одну табличку: ПРОСТО ЗАХОДИТЕ! Под надписью красовалась улыбающаяся кофейная чашка.

Войдя, они оказались в тусклой гостиной с низким потолком, превращенной в маленькую старомодную мастерскую, одновременно непритязательную и привлекательную в своей абсолютной простоте. На каминной полке стояли бугристые яркие чайники всех цветов радуги, снабженные рукописными ценниками. Комкастые высокие кружки теснились на полках, сделанных из старых ящиков. Неровные вязаные одеяла, тех же психоделических расцветок, что и гончарные изделия, висели на спинке ивовой кушетки. Коврик был вырвиглазно яркий, плетенный вручную, тоже с ценником. Все выглядело необычно, но не в духе Зета. Фарух-Лейн подумала: это просто хобби какой-нибудь старушки.

Парцифаль издал легкий вздох. Он ничего не сказал, но, тем не менее, она почувствовала, что может довольно точно истолковать смысл этого вздоха. Это был знак удовлетворения или, скорее, облегчения. Дело сделано.

Фарух-Лейн проследила его взгляд. Парцифаль смотрел на кухню; за дверью виднелся краешек стола. Но этого было вполне достаточно, чтобы заметить сон. Фарух-Лейн поняла, что перед ней сон, поскольку он выносил мозг. Эта штука была даже не вполне предметом – просто совокупность безумных цветов, комом лежащая на столе. Не существовало логичных слов, чтобы описать ее. Это была не вещь безумной раскраски, а сама идея цвета. Сами по себе цвета соответствовали изделиям, которые обитатель дома сделал обычным ручным способом. Очевидно, всё вокруг было продуктом одного и того же ума.

Фарух-Лейн подошла ближе. На столе стояли сахарница, банка с мукой и другие обычные кухонные принадлежности. Сон лежал среди них, как горделивый маленький шедевр.

Сонный шедевр.

И Парцифаль, и Фарух-Лейн подскочили, когда открылась дверь, ведущая с заднего двора.

– А, вы зашли! – весело сказала хозяйка.

Она была очень стара. Мягкая пухлая дама, которая красила седые волосы в розовый цвет и пользовалась очень яркой губной помадой. Одета она была в тон чайникам и предмету на столе. Фарух-Лейн заметила что-то у нее во рту, но…

Она спросила:

– Вы всё это сами сделали?

– Всё, что есть в доме, – ответила старушка и потянулась за яркой банкой, стоявшей на ярком столике.

Фарух-Лейн вздрогнула, когда та открыла крышку, но старушка всего лишь показала им содержимое.

– Не бойтесь, это не собачье печенье, – сказала она и весело рассмеялась собственной шутке.

Тогда Фарух-Лейн отчетливо увидела то, что мельком заметила минуту назад. У женщины был вставной зуб. И он точно так же переливался всеми цветами радуги, как и предмет на кухонном столе. Выдуманный вставной зуб.

Она ощутила прилив адреналина. Никакой мысли за ним не последовало. Только бурлящее тепло, которое охватило тело. Они нашли Зета.

Человека, который выносил разные предметы из снов.

Они это сделали.

Старушка погрозила банкой Парцифалю.

– Я испекла его вчера.

К изумлению Фарух-Лейн, Парцифаль взял одну штучку. И ей пришлось сделать то же самое.

– Вам что-нибудь тут нравится? – спросила женщина, когда Парцифаль пробно откусил.

Фарух-Лейн ничего не понравилось, но, тем не менее, она потратила на коврик часть средств, выданных на закупки на Волшебном базаре. Она сама не понимала, зачем его купила. Наверное, запаниковала. Надо было что-то сделать. И она выбрала коврик. Она успела подумать, что чайники разобьются. Хотя какая разница, она ведь не собиралась их сохранять.

– Еще? – предложила старушка.

Парцифаль взял вторую печеньку. Фарух-Лейн с момента знакомства не видела, чтобы он столько ел за один присест. Он не поблагодарил, но старушка Зет улыбнулась ему так ласково, словно услышала «спасибо», и сказала:

– И еще одну на дорожку.

Вернувшись в машину, Парцифаль съел третье печенье, пока Фарух-Лейн впихивала коврик на заднее сиденье.

Потом они посидели молча.

– Она очень старая, – сказал Парцифаль.

– Знаю.

– Она не устроит конец света.

– Знаю.

Парцифаль наблюдал, как Фарух-Лейн достает телефон.

– Тогда что вы делаете?

– Я обязана сообщить, что мы нашли Зета, Парцифаль.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Они ее убьют!

– Я скажу, что она не представляет угрозы, – произнесла Фарух-Лейн. – Но я обязана сообщить.

– Они ее УБЬЮТ!

Парцифаль начал волноваться. Он сжал костлявые руки в кулаки, положил их на костлявые коленки и начал покачиваться туда-сюда, глядя на дом. Фарух-Лейн и сама чувствовала себя нехорошо; адреналин отхлынул, а это всегда приносило неприятные ощущения.

Она сказала:

– Парцифаль, они и без того думают, что я, возможно, на стороне Зетов из-за своего брата. Я знаю, что они проверяют меня и я не выдерживаю проверки. Я скажу им, что она просто старушка. Они не станут убивать старушку.

Он схватился за дверную ручку и стиснул ее с такой силой, что пальцы у него стали цвета кости – не так, как будто Парцифаль хотел вылезти из машины, а так, как будто он удерживался, чтобы не улететь.

Фарух-Лейн продолжала:

– Ты и сам не внушаешь доверия, знаешь ли. Почему ты не хочешь, чтобы я сообщила про Зета? Им это не понравится.

Она позвонила Локу.

До конца дня они с Парцифалем не разговаривали.

Ведь речь идет о конце света, сказала она себе.

36

Возможно, подумала Хеннесси, это еще не конец света.

У нее были смешанные чувства.

– Люди вроде твоей матери рождены для того, чтобы умереть молодыми, – сказал ей некогда отец, поскольку не приходилось сомневаться, что его дочь БЫЛА человеком вроде своей матери. – Я знал это, еще до того как женился. Такие сгорают быстро и ярко. Они волнующи. Опасны. Изумительны. Всегда едут по внутреннему кругу. Жмут на газ, пока не врежутся. Я это знал. Все мне говорили.

Вообще-то он разговаривал не с Хеннесси, а с Джордан, которую принимал за Хеннесси, но Хеннесси пряталась под столом в гостиной и все слышала. В любом случае, не то чтобы это было потрясающее откровение. Просто беседа за столом, старые военные байки.

– И все-таки я на ней женился, – продолжал отец. – И не пожалел об этом, хотя она была как «Понтиак». На некоторых машинах достаточно проехаться один раз.

Отца Хеннесси звали Билл Дауэр, он был гонщиком и делал модели автомобилей. Изъяснялся он гоночными метафорами. До встречи с Биллом Дауэром казалось немыслимым увлечься гонками, а после встречи об этом было невозможно забыть.

Мать Хеннесси звали Дж. Х. Хеннесси, для друзей – Джей, хотя было ясно, что это не имя, а просто первая буква. Хеннеси так и не выяснила, как мать звали на самом деле. Журналисты тоже, невзирая на все усилия. Они предположили, что, возможно, у нее и не было никакого имени, начинавшегося на «Дж». Возможно, сказали одни, это что-то вроде псевдонима, выдуманной личности. Возможно, говорили другие, она вообще никогда не существовала. Возможно, гадали третьи, это была творческая группа, которая создавала произведения искусства под именем «Дж. Х. Хеннесси», вот почему о ней ничего толком не удалось узнать. Возможно, женщина, которая появлялась на мероприятиях, всего лишь изображала Дж. Х. Хеннесси. Бэнкси выставочного мира.

Но она была настоящей.

Те, кому довелось с ней жить, в этом не сомневались.

У Хеннесси зазвонил телефон. Она наблюдала, как он прыгает и скачет по бетонной ступеньке, прежде чем упасть на следующую. Там он улегся экраном вниз и мрачно загудел. Она не стала его подбирать.

Близился вечер. В доме одного молодого человека в Александрии недавно было совершено преступление; несколько женщин высадили окно, украли картину и заделали за собой разбитое стекло. Теперь Хеннесси и «Темная леди» находились на ступеньках Национальной гавани, одни, не считая двух-трех молодых профессионалов и солнца – все вышеупомянутые рысцой направлялись по своим делам. Впереди маячило «Пробуждение» Сьюарда Джонсона, двадцатиметровая статуя мужчины, восстающего из песка. Или наоборот, он тонул. Если не знать названия скульптуры, можно было подумать, что эти цепляющиеся руки и отчаянное лицо засасывает в недра земли.

Хеннесси медлила.

Она вытерла нос тыльной стороной руки и отстраненно изучила измазанные чернотой костяшки. Недавно она видела то, что считалось суперчерным цветом. Сингулярный черный, так он назывался. Им покрыли платье, и оно стало таким черным, что все, скрытое под ним, утратило иные характеристики, кроме черноты; ни глубоких теней, ни тонких нюансов. Получился силуэт платья, лишенный всякой сложности. Сингулярный черный, по сути, не был краской, это была какая-то нанохрень, крошечные частицы, которые поглощали девяносто с чем-то процентов окружающего света. НАСА пользовалось им для окраски скафандров, чтобы пришельцы не заметили космонавтов, ну или типа того. Хеннесси хотела раздобыть немного для Джордан на день рожденья, а потом выяснила, что сингулярный черный следует наносить в пятьдесят слоев и сушить при температуре в шестьсот градусов – и все равно его можно будет стереть пальцем. Только НАСА могло примириться с такой фигней.

Но все-таки она была внушительно черная.

Не такая черная, впрочем, как жидкость, которая вытекала из Хеннесси. Она была не то чтобы черная. Меньше, чем черная. Она в принципе не была чем-то. Она была ничем. Она казалась черной только издалека; вблизи становилась заметна ее сверхъестественная сущность.

Был ли это побочный эффект грез или побочный эффект Хеннесси? Не осталось никого живого, чтобы спросить.

Дж. Х. Хеннесси была сновидцем. Она не обсуждала своего секрета с Хеннесси, разве что метафорически, но Хеннесси это знала. Ее мать засыпала пьяной на лестнице или под роялем, и не требовалось особой наблюдательности, чтобы обнаружить, что она просыпалась в окружении новых красок и бутылок. А может быть, и требовалось. Хеннесси точно знала: отец так и не догадался, что Джей способна приносить вещи из сна в реальность.

Когда он говорил, что она сложный человек, он имел в виду водку и наркотики.

Оглядываясь в прошлое, Хеннесси понимала: ему нравилось, что Дж. Х. Хеннесси была сложным человеком.

– Ты спасешь меня? – спросила Хеннеси у Темной леди, снова вытирая лицо. Темная леди взглянула на нее недоверчиво и пессимистично. – Нас, я имею в виду. Спасибо, что уточнила.

Темная леди не улыбнулась. И Хеннесси тоже. Она не знала, в какой мере эта картина могла влиять на сны, но сомневалась, что ее сил хватит, чтобы избавить Хеннесси от повторяющихся кошмаров. Если ситуация не изменилась за шестнадцать лет, маловероятно, что они отступят теперь. Хеннесси закрыла глаза – и вот оно. Даже необязательно было закрывать глаза. Она перестала думать – и вот оно.

Она так устала.

Судя по вещам, с которыми просыпалась Джей, ее сны были прямолинейны и незамысловаты. Ей снилось то, что она делала, когда бодрствовала. Она ходила на вечеринку – и просыпалась с блестками. Она ссорилась с Биллом Дауэром – и просыпалась с документами о разводе. Он приманивал ее обратно цветами и украшениями – и она просыпалась среди цветов и украшений. Единственным сном матери, заинтересовавшим Хеннесси, был хорек, которого Джей приснила, после того как Хеннесси целый день докучала ей просьбами.

Кассат был чудесным зверем. Он не вонял и не ел ничего, кроме рецептурных лекарств.

Пока Джей не умерла, а он не заснул навеки.

Свернувшись на бетонных ступеньках, Хеннесси начала чувствовать себя нехорошо. Уши у нее наполнялись чернотой. На вкус она была ужасна.

– Я это сделаю, – сказала Хеннесси Темной леди, которая осуждала ее за то, что она так долго бодрствует. «Разве ты не беспокоишься о других девочках? – спрашивала Темная леди. – Разве тебя не волнует, что они сейчас, возможно, бесцельно бродят, ощущая действие черной жижи, которая бурлит в их создателе? Разве тебя не волнует, что они все заснут, если ты умрешь?» Хеннесси это возмутило. Кроме девочек, по сути, ее ничего не волновало.

– Просто я не в восторге от самой идеи. Помоги мне себя убедить.

Не только ненависть к кошмару мешала ей заснуть. Он пугал ее, но то, как она себя чувствовала, произведя на свет очередного двойника, было еще хуже.

Хеннесси сомневалась, что «Темная леди» как-то поправит дело.

Мобильник вновь загудел. Она перевернула его ногой, чтобы посмотреть на экран. Джордан. Значит, свидание с Дикланом Линчем закончилось. Очевидно, она выжила. Хеннесси загуглила этого парня; казалось, Джордан вытянула самую короткую соломинку – учитывая, что среди соломинок была и черная жижа. Хеннесси предпочла бы истечь кровью насмерть, чем пойти на свидание со скучным типом в прошлогоднем костюме.

Джордан написала: «Девочки сказали, ты их обидела».

Она никого не обижала. Просто взяла свежеукраденную картину и велела девочкам прожить этот день так, как будто завтра настанет конец света – на тот случай, если следующий двойник убьет ее. Они не хотели покидать Хеннесси. Она повторила приказ. Настойчиво. Убедительно. Именно этого она хотела. Вечеринка вплоть до самого конца. Никаких предупреждений. Не то чтобы в будний полдень Вашингтон кишел вечеринками, но, несомненно, они могли что-нибудь придумать. Они все были Хеннесси.

Джордан: «Где ты?»

Хеннесси подумала: это будет не последний двойник. Еще три. Каждый раз, когда появлялась очередная Хеннесси, на шее у нее возникала новая татуировка, и места осталось всего на три штуки.

Она вытерла черноту о мысок туфли.

– Люди вроде меня, – сказала Хеннесси Темной леди, – рождены, чтобы умереть молодыми.

По сути, Дж. Х. Хеннесси совершила убийство, когда родила ребенка.

Глаза Темной леди сверкнули. Она думала, что Хеннесси преувеличивает. Возможно, так оно и было. Хеннесси вздрогнула и посмотрела на воду, пытаясь вообразить сон, в котором фигурирует океан, а не очередная Хеннесси.

Она не могла этого представить.

Ничего, кроме всё того же кошмара, который уже разворачивался в глубине ее мыслей. Снова, снова и снова.

Джордан написала: «Можешь и дальше изображать стерву, а я могу и дальше тебя искать, но по-моему, это скучно»

«Дорогуша, – ответила Хеннесси, – скучать нам, кажется, уж точно не придется».

37

Диклан Линч знал, что он скучный.

Он всегда к этому стремился, в конце концов. Это был фокус, за который он не ожидал никакой награды, кроме выживания, когда смотрел на другие жизни и примерял их на себя. Он не питал иллюзий. Он знал, чт ему позволено делать, желать и вкладывать в свою жизнь.

Он понял, что Джордан Хеннесси в нее не вписывается.

Но, тем не менее, вернувшись из Национальной художественной галереи в свой пустой дом, Диклан закрыл за собой дверь и на мгновение просто прислонился к ней, закрыв глаза и представляя… нет, даже не представляя. Он вообще ни о чем не думал. На секунду он позволил себе не перебирать вероятности, худшие варианты развития событий, возможности и последствия. На одну-единственную секунду он позволил себе чувствовать.

Вот оно.

Счастье.

Потом Диклан глубоко вздохнул, и все мысли вернулись обратно, и вместе с ними – все причины, по которым его романы, до сих пор и впредь, были обречены оставаться кратковременными.

Но радость – маленькое цепкое растение, особенно если попадает в изголодавшуюся почву, поэтому она не покидала Диклана, пока он смотрел на часы, чтобы понять, когда Мэтью вернется с футбольной тренировки, вешал пальто и ключи, снимал ботинки.

А затем он сделал нечто, на что у него не хватало смелости с тех пор, как эта вещь появилась в доме.

Диклан включил свет на кухне и цокнул языком, увидев, что Ронан и Мэтью натащили песка с заднего двора – неужели так трудно вытирать ноги о коврик, если лень разуваться? Диклан открыл дверь кладовки – и там была она, «Темная леди».

Раньше, когда он смотрел на «Темную леди», она пробуждала в нем самые разные непростые чувства, в основном мерзкие.

Но сегодня это была просто картина.

Он вытащил ее из кладовки и отнес в столовую. Диклан положил картину лицом вниз на стол и посмотрел на коричневую бумагу, которой была аккуратно заклеена задняя часть холста. Его взгляд упал на надпись «Mr Corra». Потом он принес с кухни маленький острый ножик.

И помедлил.

«Ты не сможешь это развидеть», – сказал себе Диклан.

«В той жизни, которую ты ведешь, это непозволительно», – сказал себе Диклан.

«Я хочу большего», – сказал себе Диклан.

И аккуратно надрезал край коричневой бумаги. Поначалу он не торопился, ведя разрез прямо и хирургически ровно, но затем, по мере продолжения, линия сделалась энергичной и рваной. Наконец Диклан принялся обдирать бумагу руками, распевая: «Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу тебя».

Потом его пальцы задрожали, и бумага сползла на стол, и он взглянул на заднюю часть холста.

Там не было ничего.

Там не было ничего.

Там не было ничего.

И еще раз: там не было ничего.

38

Ничего не было. Ронан несколько часов рылся в отцовских вещах и ни хрена не нашел.

Весь день он провел как на иголках. Накануне ночью в его снах не было ни покоя, ни смысла, ни Брайда. Утром после пробуждения не было ни покоя, ни смысла, ни Адама. Ронан целый час гонял «БМВ» кругами по полю. Рык мотора не избавил его от мыслей о молодом лице отца и беспокойном лице матери, призывном голосе Брайда и обескураживающем голосе Диклана.

Диклан велел ему не гоняться за зайцами. Брайд велел выйти на охоту.

Их что-то связывало, и не в его воле было разорвать связь.

«Не торопись», – сказал Адам.

Вчера Ронану пришлось поехать в Вашингтон, в честь своего дня рождения. Он не испытывал по этому поводу особых чувств, но Мэтью обожал дни рождения и традиции, поэтому Ронан согласился поучаствовать в веселье. Мэтью предложил устроить пикник у Грейт-Фолз. Диклан предложил поужинать в ресторане. Ронан счел оба варианта необыкновенно банальными.

Почему Брайд не пришел к нему вчера ночью?

Впрочем, он знал ответ.

Брайду надоело гоняться за Ронаном; теперь настала его очередь.

Он хотел пуститься в погоню.

«Не торопись».

Ронан поехал в горы, чтобы убить время. Он подумал, не поехать ли дальше, до самого Линденмера, но не стоило навещать лес в таком состоянии сознания: беспорядок в своей голове Ронан оценил бы на твердые семь баллов по десятибалльной шкале. Вместо этого он вернулся в Амбары, сделал себе бутерброд с арахисовым маслом и принялся переворачивать дом вверх дном, как делал уже много раз, ища секреты и сны, которые проглядел раньше.

И тогда он услышал…

Что-то. Чужака.

Возможно, затихающий шум мотора. Не рядом с домом – иначе звук был бы громче. Казалось, мотор затих где-то на подъездной аллее, как будто водитель хотел пройти остток пути незамеченным.

Или ему померещилось.

Никто не мог проскользнуть мимо его системы безопасности.

Снаружи закричала Бензопила. Но это ведь не был сигнал тревоги, так? Просто карканье.

В кармане у Ронана лежал маленький нож, полный когтей, а в бывшей комнате Диклана хранился пистолет.

Он услышал, как открылась задняя дверь.

«Блин».

Конечно, она была не заперта. Зачем запирать дверь, если он бодрствовал, если дом защищала система безопасности?

Скрипнула половица в прихожей.

Ронан встал. Тихо. Он быстро зашагал по дому, избегая половиц, которые могли скрипнуть и выдать его. Достал нож. Зашел в комнату за пистолетом.

Тук, тук.

Всего лишь стук сердца, который с неприятной громкостью отдавался в ушах.

Гостиная внизу была пуста. И столовая тоже.

Снова шум. С кухни.

Ронан поднял пистолет.

– Господи, Ронан, это я!

Включился свет и озарил Адама Пэрриша, снимавшего мотоциклетный шлем. Он смерил взглядом пистолет.

– Да, ты умеешь воспринимать сюрпризы.