Наследие Сорокин Владимир

“Скоро гроза, судя по всему. Не перейти ли читать в мезонин?”

– Ещё не скоро… – пробормотала она и, подпрыгнув, легла в гамак.

Взяла роман, открыла страницу, заложенную ещё не высохшей веткой рябины. Прочитала абзац и, заложив страницу пальцем, откинулась на телячью шкуру гамака.

“Отчего люди так много и часто убивают друг друга? Это уже даже не традиция, а какой-то оброк, повинность… убить ещё миллион себе подобных… то есть – самих себя… мы убьём ещё миллион самих себя в этом месяце… и миллион в следующем… убьём… убьём… и тогда на земле наступят гармония и порядок… нет… равновесие… рав-но-весие… равновесие абсурда… и это вовсе не жизнь, Оленька…”

– Нет!

Она подняла увесистую книгу и шлёпнула ей себя по бедру.

“Петя недавно сообщил, сколько дней смогло человечество прожить без войн: пять… это ужасно, но это правда… Оля скажет, скажет просто: Веруша, это жизнь… это жи-и-и-знь… она всегда так говорит… Веруша, это жизнь… никакая это не жизнь… это убийство… оно очень хочет стать частью жизни, это тянется со времен Каина, но это не жизнь… убийство, смерть – это не жизнь, как бы меня Петя ни уговаривал… восток, буддизм… колесо сансары… это чужое… чуждое… мы христиане… люди не хотят умирать… и не примут смерть никогда… буддисты принимают её… или делают вид… но у них тоже содрогаются сердца, когда смерть подступает… и неправда, что они принимают смерть с улыбкой…”

– Не верю.

“Вера не верит…”

– Вера не верит!

Она с силой стукнула себя романом по бедру. И сразу ударил гром. И – раскатился, загремел уже ближе. И слышно было, как звякнули окна мезонина.

– Пойду-ка я туда.

Выскользнув из гамака, она пошла к дому. Ветер стих. Туча на севере сгущалась, темнела и приближалась.

“Гроза… как хорошо… деревенские огороды сохнут, наши тоже… огурцы поливают и поливают… а луг такой сухой, горячий…”

Но ноги не шли к дому. Вера свернула возле стола для пинг-понга и пошла в малый сад.

Он был прелестным. Им занималась Ольга, только сама, никого не подпуская к своему детищу. Несмотря на месячную сушь, сад пленял роскошью. Его обильно орошали. Пионы, ирисы, лилейник, гладиолусы буйствовали. Розы уже начинали раскрываться. Их было много, много разных роз с сочными разноцветными бутонами.

“Наша Оленька любит флору… ”

Зажав тяжёлую книгу под мышкой, Вера двинулась по дорожке сада, усыпанной морской галькой. Здесь всё было чисто, почти стерильно; ни одного сорняка не виднелось между кустами растений. Клумба играла цветовыми пятнами. Каменный пан восседал в её центре, играя на каменной свирели. Его лукавый каменный глаз уставился на Веру.

“Оля несчастлива в любви, но так совершенна в цветоводстве… это всё… как любовь… уверена, этот роман её тоже кончится ничем… или уже кончился… они видятся всё реже…”

– Ничем. Любовь и розы…

Вера наклонилась и понюхала раскрывшуюся тёмно-пурпуровую розу. Она совсем не пахла. Сделав пару шагов по хрусткой гальке, Вера склонилась над лопнувшим нежно-розовым бутоном. Он пах как духи. И бледно-жёлтый тоже пах.

– Incroyable…

“Оленька, спасибо тебе… у нас бы это всё заросло лопухами… ”

– Наше вам почтеньице, Вера Павловна! – раздалось сзади из дальнего сада.

Вера оглянулась. Между рядами вишнёвых деревьев виднелись две знакомые фигуры – садовники Семён и Маша. Он – высокий, узкоплечий, русобородый, со всегда приветливым загорелым лицом – снял соломенную шляпу и помахал ею. Тоже высокая, крупнотелая, краснолицая Маша склонила повязанную белым платком голову.

Вера ответно махнула рукой.

– Гроза, похоже! – крикнул Семён.

Улыбаясь белыми зубами, он стоял со шляпой в руке.

“Провансалец вылитый… нет, ирландец…”

– Гроза! – громко произнесла Вера.

– Давно ждём! – крикнула Маша, закрываясь ладонью от солнца, которое ещё не поглотила туча с севера.

Вера кивнула и с улыбкой пошла дальше по саду.

“Живут счастливо… любят свою работу… Петя хорошо им платит… сто шестьдесят рублей…”

Среди цветочных кустов из земли торчали розетки леек.

“Вода… всем нужна…”

Рядом затрещала сойка.

“Птицам тоже…”

– Птички воду пьют, – пробормотала Вера и вспомнила стрижей, с лёту пьющих воду из фонтана. В конце сада стояла ещё одна каменная фигура: богиня Флора с венком из железных роз и лилий в руках. У ног её кишели анютины глазки.

Солнце скрылось. И сразу всё стихло и потемнело кругом.

“А вдруг мимо пронесёт? Засуха месяц стоит… сухое лето… грибов в лесу совсем нет, бабы говорят…”

Вера посмотрела на тучу и поняла: не пронесёт. Но в дом по-прежнему не торопилась. Под серой низкой тучей было как-то необычно, напряжённо, значительно, и в этом был особый покой.

– Хорошо! – громко сказала Вера нависающему серому небу.

И сразу подметила, что её голос из-за серой громады звучит глуше.

Прижала книгу к своей небольшой груди и вышла из сада. Справа уже начинался большой сад с рядами яблонь, вишен и слив. Слева тропинка вела к фонтану. Вера пошла по ней. Дорогу ей стремительно и бесшумно перебежала одна из трёх Олиных кошек – чёрно-белая Виперия. Из собак в доме никого не осталось – неистовый Пират попал под выстрел на полевой охоте, Лётка умерла от чумки.

Фонтан был старым, замшелым, и струя уже давно не била изо рта радостного каменного дельфина. Тёмная, зацветшая вода стояла в огромной бетонной раковине, на дне росли водоросли.

– Здравствуй, весёлый дельфин! – произнесла Вера и тут же вспомнила цветок дельфиниум из Ольгиного сада.

“Оля равнодушна к фонтанам и вообще к воде… плавает всегда неохотно… поэтому и заросло всё так… жаль… а всё-таки, почему люди так часто убивают? Der Wille zur Macht?”

Она смотрела на зелёную воду. Из неё на замшелый край раковины выпрыгнула лягушка. И застыла, словно каменная.

“Чует грозу…”

Вера пошла вокруг фонтана.

“Мы называем убийство преступлением… преступление… преступить черту… но кто проложил её? Бог? Люди начали убивать сразу, как только появились… библейская жизнь – сплошь убийства… Каин сразу забил Авеля ослиной челюстью… но даже если, как Петя, верить в эволюцию, то человекообразные тоже убивали… убивали себе подобных… как та самая кость Кубрика… раз – и полетела… и уже это космический корабль… а началось с убийства…”

– Но почему же их так много?! – Вера стукнула книгой по замшелому бетону раковины.

“Есть вещи, которые ускользают от моего понимания…”

– Ich verstehe gar nichts.

Лягушка сидела на камне. В тёмной воде показалась маленькая рыбка.

“Глебушка говорил вчера, что с утра пойдёт на рыбалку… на ближний пруд… а может, на запруду? Это три версты… под грозу попадёт… ”

– Ах ты! – Она быстро пошла к дому.

“Промокнет… да и молнии тоже…”

И, словно следуя её мысли, сверкнуло вверху. И через несколько секунд ударило, раскатилось грозно, глухо.

– Глебушка!

Вера побежала к дому.

“Кто знает, куда он пошёл? Семён! Они же с ним часто стреляют… ”

Она свернула в большой сад, но знакомых фигур садовников там не оказалось.

– Где же они?

Она побежала между молодыми яблонями, потом между старыми.

– Семё-ё-ён! – звонко крикнула она.

А наверху так вспыхнуло и тут же ударило, что она остановилась, прижимая книгу к груди.

“Они у себя в домике… но туда ещё бежать и бежать… в конец сада… нет… не успею…”

– На конюшню!

Она бросилась на конюшню. Снова налетел ветер – сухой, яростный, с пылью и песком. Прикрыв лицо книгой, как козырьком, она бежала, глядя под ноги. Конюшня с домом конюха были за скотным двором. Здесь всё было в пыли и в сухих коровьих лепёшках. Вера побежала вдоль скотного.

“Какой же длинный… длинный…”

Запыхавшись, взбежала по узкому крыльцу конюха, рванула ручку обитой дерматином двери, вошла в тёмное, пахнущее деревенской избой пространство.

“А если уехал? Не должен вроде… некуда… ”

Бородатый щуплый конюх сидел в темноте избы за столом возле печки и пил чай. Его маленькие глазки с испугом уставились на вошедшую Веру, руки замерли с блюдцем на весу.

– Тимофей… – выдохнула она, переводя дыхание.

Конюх стал подниматься из-за стола, держа блюдце с чаем.

– Тимофей… запрягайте коляску, поезжайте к запруде за Глебом.

Конюх открыл маленький рот. И не двигался. Снаружи снова ударил гром.

– Поезжайте! – выкрикнула Вера.

Он быстро поставил блюдце, рванулся из-за стола, опрокидывая стул, и пробежал мимо Веры так, словно её и не было в этой тёмной, пахнущей печкой и квашнёй избе. Пробегая, он задел плечом книгу, и та выскользнула из Вериных рук и упала на пол. Не поднимая её, она вышла из избы.

Снаружи совсем стемнело и с неба потянуло холодом. Конюх исчез в воротах конюшни. Вера поспешила туда, сдерживая себя.

“Всё хорошо… всё хорошо…”

Когда вошла, он уже подводил каурого жеребца к коляске, держа в левой руке хомут. В конюшне всегда пахло одинаково – сеном и лошадьми.

– Гроза идёт сильная, – заговорила Вера, беря себя за локти. – А Глебушка на рыбалку ушел.

– Ясное дело… – пробормотал Тимофей, ловко начиная запрягать.

– На запруду.

– На запруду? Там дерев нетути, укрыться негде. На нашем пруде-от липы, а тама – гольё.

Он быстро запряг, надвинул на коляску верх из прозрачного пластика, вскочил на облучок, подобрал вожжи, выдернул короткий кнут из латунного раструба.

– Примитесь, барыня!

Вера посторонилась. Конюх громко чмокнул губами, шлёпнул вожжами жеребца по спине. Тот сразу взял резво, и коляска выкатилась из конюшни.

Вера вышла следом. На дворе было темно, как ночью. Ветер стих, и вокруг стояла предгрозовая тишина.

“А точно ли Глебушка на запруде?”

Вера остановилась возле распахнутых ворот конюшни.

“А если он на ближнем?”

– Кто знает?

Она пошла вдоль скотного двора и хлева.

“Что он сказал за завтраком… пойду половлю с Митяйкой… но куда? Митяйка наш деревенский… до запруды три версты… они там ловили третьего дня, поймали всего пару карасиков… пойдут ли они опять туда?”

– Вряд ли. На наш пруд пошёл!

“Там встанут под липы, переждут… а если ливень долгий? Надо пойти к нему… Тимофей не догадается туда завернуть… или догадается?”

– Всё равно! Пойду!

Вера побежала к дому. Крикнула:

– Даша!

Никто не отозвался.

“На кухне, Борису помогает… ”

Она взбежала по лестнице, открыла застеклённую молочным стеклом дверь, выхватила из корзинки возле вешалки самый большой зонт, присела, сунула туфельки в серые боты, застегнула большие чёрные кнопки. Сбежала по лестнице и быстрым шагом поспешила к пруду.

Ближний пруд находился за Бородатым бором. Это был остров старого, замшелого ельника с поваленными гниющими стволами, огромными мшистыми пнями, поросшими поганками, с горами хвороста, который никому не был нужен – в доме топили исключительно берёзой и ольхой.

В сгустившемся сумраке старый бор встал перед Верой совсем тёмной, беспросветной стеной. И сверху упала первая капля. Затем – вторая, третья. Тяжёлые капли стали падать вокруг на притихший мир.

Вера вошла в бор. В нём стояла темень непроглядная. И было сухо, несмотря на кочки тёмно-зелёного пушистого мха. И никакие капли тут не падали. Держа в руке нераскрытый зонтик, Вера пошла по тропинке, мягкой от мха и опавших еловых игл. Боты её ступали как по бабушкиной пуховой перине, на которой маленькая Верочка любила попрыгать, а потом упасть навзничь. Шишки в изобилии валялись вокруг.

Вера вспомнила их рождественскую ёлку с серебристыми шишками.

“В лесах игрушечные волки глазами страшными глядят… он точно на ближнем…”

В бору было очень темно. Только поганки да грузди белели в сумраке. Вера пошла быстрей, огибая знакомые пни и переступая через знакомые стволы полусгнивших деревьев. Мягкий мох колыхался под ногами. Вдруг наверху полыхнуло так, что высветило белым весь бор изнутри, со всеми елями, с каждой веткой и хвоинкой. И ударило – мощно, раскатисто.

“Никогда грозы не боялась… почему?”

– Вот почему, – произнесла Вера, переложила зонтик в левую руку, а правой перекрестилась на ходу.

Наверху послышался шум, словно включили миллион вентиляторов. Шум усилился. Вера поняла, что дождь пошёл. Но здесь, в тёмном, сухом и мягком полумраке, не упало ни капли.

“Там липы вокруг пруда, укроется под липами, Тимофей прав… так и будет… он у меня сообразительный мальчик…”

Она споткнулась о корень и упала на мягкую хвою. Под руками оказались всё те же шишки и мох. Сидя на хвое, она глянула вверх: темнота. Шум ширился. И капли стали падать в бору.

– Не стоит рассиживаться…

Вера встала и двинулась дальше по тропинке. И вдруг с ходу наткнулась на что-то плотное, невидимое, словно путь ей преградила невидимая стена. Зонт выпал из рук.

“Господи… что это?”

Она ощупала ладонями то, во что упёрлась. Это была невидимая стена, ровная и упругая на ощупь.

“Мягкий? Здесь?.. Почему?”

Полыхнула яростно молния, снова высветив весь бор, и Вера увидела перед собой гигантский мягкий куб из прозрачного живородящего пластика. Широкий, метров пятьдесят, и высокий, выше вершин старых елей, он стоял в бору. Поглощённые им ели, высвеченные молнией, казались погружёнными в стекло. Но это было не стекло.

Гром раздался наверху, и тьма снова вернулась. Вера вспомнила, что её зонт умный. Она подняла его.

“Давно бы догадалась…”

– Свет! – скомандовала она, и на наконечнике зонтика вспыхнул холодный яркий свет.

Отойдя назад, Вера осветила громадину. Куб высился и ширился, некоторые ели были наполовину или на четверть скрыты в нём, некоторых ветвей он едва коснулся.

“Почему он ползёт в лесу, а не в поле? Странно…”

Она подошла, положила руку на идеально ровную поверхность куба. Толкнула. Грань куба слегка завибрировала, как желе. Постояв, Вера почувствовала, куда двигается куб. Он полз по лесу бесшумно, глотая всю попавшуюся на пути растительность, проходя через неё и никак ей не вредя.

“Творятся странные вещи у нас в Телепнёво…”

Освещая себе дорогу, Вера обошла куб, нашла тропинку и двинулась по ней. Вскоре впереди показался просвет. Дождь превратился в ливень, струи пробивали бор и падали на Веру.

Зонт раскрылся. Луч вспыхнул внутри его, освещая Вере тропинку. Ельник стал редеть. Вера шла по знакомому пути – слева пень, похожий на горбатого гнома, справа расщеплённый ствол ели, под ногами захрустели гнилушки. Ельник стал молодеть и редеть.

И в сотый раз Вере вспомнилось:

“В паутину рядясь, борода к бороде, жгучий ельник бежит, молодея в воде…”

Ливень ударил по зонту.

– Хляби небесные…

Шлёпая ботами по воде, Вера вышла из ельника. Лило сплошной белой стеной, так хлюпало и шумело вокруг, что ничего не было видно.

– Где же мой мальчик? – Вера осмотрелась, сжимая пальцами трясущуюся палку зонта.

Пруд был впереди, а слева различались силуэты четырёх старых лип. Вера направилась к ним.

“Какой сильный дождь… потом прямо потоп… ”

Под липами никого не было.

“Всё-таки он на запруде…”

Она вошла под липу. Здесь лило немного. Старое дерево защищало от ливня. Листья, принявшие на себя удар стихии, гудели.

– Мам! – раздалось сзади.

Вера обернулась. Под другой липой с удочкой и пластиковым ведёрком стоял её сын.

– Господи! Глебушка!

Она перебежала к нему. Глеб смотрел на мать насмешливо-обиженно, оттопырив пухлые губы. Волосы на его голове были мокры.

– Промок! – Она вытерла ладонью его лицо. – Мы думали, что ты на запруде, я Тимофея туда послала.

– Чего там делать-то? – с обидой проговорил он. – Рыбы нет совсем. А у нас – во.

Он показал ей ведёрко. В нём плавали два окунька и ёрш.

– Какой ты у меня герой! А где же Митяйка?

– В деревню побежал, дурак. Сказал, отец запорет за опоздание. Дурак. Не пойду с ним больше рыбалить.

– Бог с ним… – Вера вытирала голову и лицо сына. – Пошли домой.

Мать взяла у сына ведро. Они пошли, укрывшись зонтом.

– Весь ты промок, Глебушка…

– Ну и чёрт с ним.

– Не ругайся.

Но не успели они отойти от лип, как из стены ливня выехала коляска Тимофея.

– Ах, слава Богу, догадался! – воскликнула Вера, обнимая сына.

Тот шмыгнул носом.

– А вот и мы! – выкрикнул Тимофей из-под своего прозрачного навеса-козырька.

– Спасибо, Тимофей! Как славно, что вы заехали!

– А как же ш?

Конюх спрыгнул с облучка, стал помогать им усесться в коляску.

– На запруде глянул – токмо лягушки квакают!

– Там сроду лягушек не водилось, – пробурчал Глеб, усаживаясь со своей удочкой. – Там – раки. А у нас даже рачевни нет…

– Как же славно, как хорошо!

– Всё как надобно, Вера Павловна!

Ливень заглушал голоса людей.

– Тимофей, садитесь, а то насквозь промокнете! – выкрикнула Вера.

Конюх вскочил на облучок, накрылся, дёрнул вожжи. Коляска покатила, разбрызгивая воду.

Дома Вера сразу повела сына в ванную комнату переодеваться. Сняла с него мокрую куртку с рубашкой, ботинки, носки, штаны.

– И трусики снимай.

Глеб отвернулся, стянул с себя трусы. Вера накинула ему на плечи махровый халат.

– Чтоб не простыть, выпьешь горячего чаю.

– Не хочу я чая, – буркнул Глеб.

– Непременно выпьешь! С мёдом. Не спорь с мамой.

Она стала развешивать его вымокшую одежду на полотенцесушителе.

– Промок? – в приоткрытую дверь заглянула Ольга Павловна.

С Верой Павловной они были близнецами. В отличие от коротко подстриженной сестры, Ольга носила длинные волосы и красила их в серебристо-русый цвет.

– Рыбку удил, – ответила Вера, оборачиваясь.

– Поймал чего?

– Поймал, – буркнул Глеб, не глядя на тетю.

– Молодец! – хлопнула в ладоши Ольга. – Слава опрокидывателю чашек с какао! Слава в ве-е-е-ках!

Глеб угрюмо шмыгнул носом.

– Оля, ты становишься однообразной, – сказала Вера.

– Меня это не пугает.

– Зато меня настораживает.

– Однообразие для меня – предсказуемость и рациональность. Тебе же скучна рациональность, правда? Ты хочешь родимого хаоса.

– Я хочу толерантности.

– Ух, какое старомодное словцо!

В ванную комнату вбежал рыжий кот Малю-та. Ольга подхватила его на руки:

– Куда, разбойник?

Вера подошла к сестре. Всё, кроме одежды и волос, у них было одинаково, даже голоса.

– Мы идём пить чай. Присоединишься? – спросила Вера и почесала Малюту между ушей.

– Мне некогда, сестра. У нас сеанс.

– С Малютой?

– Нет, с Випой.

– Я видела её в саду.

– Она уже позирует мне.

– Успехов. – Вера с улыбкой поклонилась и произнесла нараспев: – И чтобы цве-е-е-ет по-шё-ё-ё-ёл!