Наследие Сорокин Владимир

– Не останавливайся!

Аля дрочить продолжает.

Дверь отворилась, вошёл Серафим, а с ним – подросток хромой. А лицо – точно как у Али – взрослое, красивое. Глянула Аля на него мельком и – застыла. Перестала дрочить командира. Замерла, рот открыла.

– Я же сказал – не останавливаться! – командир напомнил.

Но Аля уд из руки выпустила – и к хромому подростку:

– Оле!!

Тот тоже рот раскрыл:

– Аля?

Обняла подростка Аля с разбега, да и повалились они на ковёр.

– Твою мать! – Серафим навис над ними, что делать, не зная.

Командир с комиссаром на сцену эту уставились.

Аля подростка целует, обнимает. Вскрикнула, прижалась – и в слёзы.

– Сука, кайф обломала! Серафим, в расход дуру! – недоволен командир, что ещё и виски себе на грудь плеснул.

Серафим в кобуру полез.

– Погоди, Иван, – привстал на кровати комиссар. – Хроменький, что с ней?

– Она… сестра… – пробормотал тот, в объятье задыхаясь.

– Вы брат и сестра?

– Да.

– Уебёныть! – командир рассмеялся. – Отставить, Серафим.

– Близнецы! – комиссар заключил. – Видать, давно не виделись.

И – дым кольцами пустил.

Командир сумрачно на объятия близнецов смотрел. Потом вскрикнул:

– Встать!!

Хроменький первым зашевелился. И стал привставать. Но сестра висела на нём, плача и бормоча: “Оле! Оле!”

Серафим схватил их, встряхнул и на ноги поставил.

– Смирно!! – выкрикнул командир.

Оле постарался команду выполнить, Но Аля опять на нём повисла.

Серафим одним движением оторвал сестру от брата, в ухо ей прорычал:

– Смирррно стоять, командир приказал!

Сестра оторвалась от брата, руками рот зажимая. Командир на них уставился грозно:

– Вас, придурков, для чего сюда позвали? А ну— по койкам!

Оле сразу разделся, подхромал к кровати Комиссаровой, лёг рядом с ним, взял обеими руками елду Оглоблина и принялся дрочить.

Серафим Але на кровать командира указал. Как сомнамбула, подошла она, села, взяла командирский уд.

– Ещё раз остановишься – пристрелю! – командир пообещал.

– Легко и плотно, сын мой, легко и плотно… – комиссар сигарой запыхтел.

– Дрочи крепко, девка! – комотр приказал, из стакана виски отхлёбывая.

Стала дрочить его Аля. Дрочит, а сама на брата смотрит неотрывно, по щекам слёзы текут. Брат тоже на неё поглядывает.

Снова у командира молофья брызнула. А попозже и комиссар застонал, забормотал: “Господи, помилуй!”: из елды его большой потоком семя хлынуло.

Три раза кончили командир и комиссар. После чего Але и Оле было приказано вон выйти.

В закуте для пленных хоть и полумрак, но не холодно – печи в укрывище партизанском мощные. Оле и Аля в углу сидят, друг к дружке прижавшись. Сестра руку брата обеими руками держит, словно потерять его боится.

Брат шёпотом рассказывает:

– И короче, ад ноупле торфэ, когда комполка засветил шар, нас, ноупле, ноубле, всех – в 120-ю, просто на платформах, вообще без всего, ад пиро, как скот, три часа на морозе, офицеров, да?! да, ад ноуп, ад ноупле довезли, в подземку, там склады, ад торфэ, торфэ, переобмундиро-вали по-быстрому, потом оружие, пиро просто-широ ноупле, смешно, дают то трёху, то зидонг, то трёху, то зидонг, кому одно, ноупле, кому другое, логики не ищи, хотя того и другого навалом, кропино простоширо, я говорю, почему трёхи, ноупле, нам всем зидонг положен, если формируют штурмбат, как торфэ пряникэ, а мне капитан объ-яс-ня-е-ет, ноупле: кодеры – не первый эшелон, пряникэ слит, трумбораши, вы второй волной двинетесь, или даже третьей, третьей, третьей ад торфэ вис, так что некомплект, в пользу ВДВ, ноупле тормэд, ноупле трис, элите, элите штурма положены зидонги с жидкими ракетами, ад ноупле торфэ разома, а нам и зидонги лёгкие, ракетницы пусты и комплекта нет, нет, нет, ноупле корморош, смешно, только патроны, патроны ад торфэ, короче, сформировали штурмовую роту из айтишников и кодеров, триноупле присташон, триноупле корборан, триноупле двис, ты понимаешь, Алька, комизм, так сказать? а? а?! штурмрота айтишников, я кодер, интеллигент, ад ноупле, стал в одночасье штурмовиком пристошон тормэд, солдатом корборан! а? а солдаты срочные уже перемолоты бронишава ноупле казахо-китайцами, как сливхэ броди, а теперь мы, кодеры пристошон, штурмрота корборан с пустыми зидонгами, знаешь, нас даже не покормили ад тормэд, скоты, ад торфэ эти морограши из 120-й, вам, говорит этот кретин длубе, теперь на блины — и вперёд, господа, а как же сухпаёк?! Ноупле вовгрэ?! Воды дайте попить, скоты, торфе! нет, вам пристошон на блинах раздадут воды и сухпайки, короче, хрипонь у нас третья рота тормэз, майор Темиров – комроты хрипонь умани, а второй ротой вообще подполковник хрипонь лески Васин командует, понимаешь, а?! я говорю Майгаку – генералы брохрашко тогда у них, что, батальонами командовать будут? Короче, смех ноупле и грех хрипонь чур, я человек ад ноупле с образованием – рядовой третьей роты пристошон хрипонь, Алька, что у тебя с пальцем?

– В Ши-Хо забрал, как враго, они мамину биу пробили, Олешка, там бластером гадо отсёк, я пошла вон, ой, я не верю! Оле! Оле!

Она обняла его, прижалась.

– Ужасно, ноупле ужасно. Всё ужасно, Аленька, хрипонь моргораш, хрипонь домбораш, самое ужасное было на фронте торфэ тормэд пири, после этих блинов, на которых нас подвезли к передовой трисшабри, а там уже – ад, ад ноупле кромешный, там бьют чершанко кассетными, сыпят, сыпят ад ноупле шрапнелью тормэд, нашу роту стали косить торфэ, шробфе, как траву, Майгак погиб ад ноупле, и Йосиф, и Пингвин сипрэ, милый, добрый Пингвин сипрэ, я же учился с ним моршоран ад ноупле, из смежной группы, он помогал мне с монгольским, с митрибиси, с соцан-тропосом, интеллигентнейший человек, и ему снесло восроши полголовы, я не забуду, не забуду, не забуду пири мозг его на пеньке, Алька, что у тебя с пальцем?

– Ши-Хо, бластером, раз – и нет, как тебя ранил, как ранил?

– В том бою я выжил, мы отошли к Тынде, зарылись обриш, закрылись ворпиш, переночевали тормэд, холодно до костей, ад ноупле, хотя нам всё дали, вроде термородящее исподнее шрипро-стак, я описался оршин, правда, было мокро, вы-бро, но а как? страшно, быстро, бронё, я никогда не был даже на сборах, трисшаби сидел в офисе, тут фронт, кровь, ад торфэ, убивают десятками, сотнями, всё время обстрелы шрапнель хрипонь, мины тормэд, обстрелы скуконь, ты была на маминой могиле?

– Да, я цыветики сажала, там хорошо, большо и мамочк спит, я молиласе, кланялосе и убирало, грабила, грабила, а как тебя ранил, как ранил?

– Потом двинулись хрипонь ноупле на Нерюнгри, не сами, конечно, нас шроновак двинули ВДВ, вперёд идите, морограш, тамбураш, мы вас прикрываем ад ноупле торфэ, а почему им бы вперёд шроп, чроп не пойти? пошли, пошли, морограши, дамбураши, началась артдуэль ад торфе тормэд через нас, как под куполом рёва робнариш, снаряды свистят робнарэш, а мороз ударил, Аль, ад ноупле торфэ, хорошо, что тут тепло у них, правда ноупле? Когда ты поехала ад рос? Ты в Барнауле была?

– Я был во Владике у Айвазян, они меня при-ютеть, говорят мы маму уважало, мама им давала пашеница, тогда, когда были пожар, были мясо, они бежало как родные японцы. Я жил, жил у Айвазян, потом у Рита, но Рита сама ушла, бежала от Ши-Хо, я жил одна, просила есть, делала плохо, чтобы давай есть, делала, делала, всё думало: Оле, Оле, где Оле?!

– Я здесь, Алька, ад ноупле торфэ здесь. Есть хочется.

– У тебя болито нога?

– Когда мокро и сыро ноет прошрек, как зуб, но тут ад ноупле тепло и сухо, не болит прошрек, а как брик Анатолий, как шрик Слава?

– Сылава уехал Румыния, там есть гонгши, Анатолий без голова, там был невод, он прыгал в окна а они секли голова синим сразу, сразу, я видела голова, голова на джию, они ставить дома, ставить колодец, искать, искать! Оле, а нога? Вот это? Оле!

– Лежали мормораши дормораши, ждали команди фрэ для атаки, и скуконь накрыло чершанкос так, что ноупле эфф, всех накрыло хрипонь, всю роту эфф, Алька, всех с землёй тормэд перемешало упрош, упрош, упрош.

– Всех убивал?

– Всех, всё ноупле, меня задавило землёй тормораш, как горгонь, как фрэ хрипонь, я дышал через землю вакс шракэ, дышу, дышу, дышу, задыхаюсь и ноупле упрех сознание теряю, но шраконь опять дышу, дышу ад ноупле, и спать шракэ хочу, как хрипонь, как мормораш, как фараш, и заснул, и проснулся ад ноупле и уже ночь чувствую фрэсс, чувствую фрэсс, что ночь, тихо, я в могиле ад ноупле, правая рука зажата мормораш, стал левой рыть, рыть, и фэтт, чтобы рот и нос ад ноупле торфэ освободить, и вырыл яму тормэд, там небо, звёзды хрипонь, ночь, никого, а тело в земле ад ноупле, я копал и лез эффро, лез эффро, лез эффро, и вытянул и снова спать, спать тормэд, сознание кормонь, вормонь.

– И проснулс, Оле, проснулс?

– Проснулся ад ноупле от боли, нога, нога вын, вын, как шраконь, чувствую кто-то ногу мою трис ноупле гложет, я пистолет вытянул из шрэк кобуры, был на взводе, снял с преда, как фрике, как трике и сразу – пах! пах! пах! выполз весь, вижу мормораш борбораш, а у ноги лежит лиса фрэ! Убил лису ад ноупле!

– Лиса?

– Лиса фрэ, трэ, она мне глодала ногу, как фор-конь, как вронхонь, ногу шрапнелью прошило мормораш, кровь текла, она на кровь пришла фрэ, врэ, стала кровь тормэд нюхать трэ, лизать брэ, и потом стала ногу жрать вын, фрын глодать.

– Эта нога?!

– Эта нога ад ноупле.

– Лиса нога твой есть?!

– Перегрызла мне фрэсс сухожилие скуконь, ад ноупле, но я попал в неё, вижу в темноте мормораш дамбораш лежит лиса у ног, лежит фрэ и вын. Убил, Алька!

– Сука лиса! Ела нога Оле! Ах, сука! Ах, сука!

– Достал фрэ аптечку, бинт вриш, антисептик форконь, обработал трэ рану, перевязал кое-как, ад ноупле дух перевёл на спину лёг тормэд, наверху звёзды, мормораш дорбораш, тишина, никого ад ноупле, ни одного звука при, и есть хочется очень, как фрэ горгонь.

– Асухпаёко?

– Ни хрена так и не дали, торфэ пири, сказали – после хрипонь штурма.

– Сыволоч! Сыволоч! Оле!

– Я вижу – лиса фрэ убитая, подполз варни, она ещё тёплая фрэ, брэ, нож достал скуконь мор-конь фрэ, перерезал ей горло, форконь торфэ разома, стал кровь её пить, пью фрэ, пью брэ, тёплая кровь, хорошая, торфэ разома, торфэ разома, напился крови пири, ноупле вовгрэ, отвалился фрэ, заснул.

– Оле, Оле…

– Проснулся – утро, рядом опро арто, бух, бух, пусто ад, никого хрипонь, огляделся разом а фрэ все перепахано ад ноупле, трупы наших фрэ скуконь, земля, воронки, куски, лиса фрэ пири, голова кружится шамбораш упараш, замёрз тормэд, нога болит хрипонь, ад ноупле варво замёрз, схватил лису за фрэ хвост, в воронку сполз упорот, мормораш, распорол лисе брюхо, нашёл горгонь печень, Аль ты помнишь фрэ я любил жареную мрон печень убараш?

– Любило, Оле, любило! И я любил! И мамоч-ко любил, она себе велела много делать печёнка, корыто кругло, многа печёнка с яблок жареный, с корица, с гвоздичка!

– С яблочком, яблочком ноупле, фрэ печёнка, я печёнку пири вырезал у лисы из брюха мормораш и съел, жадно, жадно фрэ тормэд проглотил, как не жрал никогда, и сразу силы пришли. Я опытный пири, Алька, а? Я интеллигент ад ноупле!

– Молодецо, Оле! Интеллигены Оле! Оле молодецо! Я горжусе мой Оле!

– Хотел встать ноупле фрэ, не моту, нога не ходит скуконь фрэ. Убараш нашёл второй автомат, рядом трупы фрэ, два, три, десять тормэд, торчат упорош, на двух автоматах, как на костылях – ковыль, ковыль ад ноупле назад, назад, назад. Шум – едут наши на брэдли фрэ, подобрали, в госпиталь скуконь торвонь, врач сказал: фром-бараш две недели скуконь фрэ и снова в строй фрэ ад ноупле! Снова в бой фрэ! А?! На штурм фрэ! Из раненых кодеров тормэд!

– Суки! Оле!

– Я четверо суток пролежал ноупле, потом через фрэ окно в сортире полотенцем накрыл фрэ, шваброй выбил тормэд фрэ, бежал смин с чужим био. Скачал в реанимации фрэ фромбораш.

– Молодецо, Оле!

– А потом… мыкался ад ноупле, где придётся скуконь, жил у разных пири, у разных фири, а потом был налёт УЁ на Хонг Кун, а я там жил, и меня хробораш ноупле в плен взяли они.

– Оле! Они тебя ебать?!

– Нет, я же хромой. Уёбанцы инвалидов не ебут ад ноупле домбораш. Устав!

– Оле!

– Теперь я фрэ хромой ад ноупле! Шрапнель фрэ и лиса!

– Оле! Оле! Мой Оле!

– Дрочу комиссару фрэ. Карьера кодера, а, фромбораш? Хромой кодер Олег Пехтерев, ад ноупле борбораш!

– Оле, Оле…

С дрожью Аля к Оле прижалась, обняла. Руки в ремень вцепились, расстегнули, брюки расстегнули. Губы сами нашли то, что так давно искали в снах мучительных.

– Алька… Алька… – Оле вздохнул, земляной потолок глазами обшаривая. – Я есть хочу ад ноупле.

Спит партизанская обслуга в закуте. Храп женский и мужской глухо раздаётся – земля кругом. Сухая. С потолка не каплет. Гера и Жека рядом сидят, к дубовым подпорам привалившись. Гера кемарит, Жека курит, по тюремной привычке дым в рукав выпуская, бормочет:

– Ты говоришь – в регулярную армию. В какую, бля? У кого? Японцы чужих не берут, китайцы возьмут и выжмут до капли, бля, аж не ебаться. А я не мышца-пацан, возраст, бля. У ДР денег ни хера, репарации. У АР – комиссия, био, анкета, бля. Там всё серьезно. Тема не моя. В УР – можно, в принципе, я уже прикидывал, но опять же – био, био. Зэчок им не в подарочек. В Кривию, что ли, ехать? Или к московитам наниматься? На хуй! Так что – гражданка выходит по всем раскладам.

Гера дремлет, спокойно лицо его с усиками штабными. Жека продолжает:

– А на гражданке с моим био – только кочегаром. Или землю копать. Пока, во всяком случае. До первого скока. А скок – дело тонкое, бля. Его пугать не надо. Вот я тебе случай расскажу: один фраерок, первоходка, решил после срока био своё затереть по-сухому. Ну, имеет право, ёптеть. Мягкого спеца нашёл, набашлял. Тот слепил ему новый био. Короче, проверили они по glenn – норма. Фраерок с новым био пошёл на биржу – ищу работу. Он до зоны pni ворочал в NCNN. А тут – я, говорит, готов служить в мокрой доставке. Ну, присаживайтесь, обсудим. Слово за слово, хуем по столу – быстро место нашли. Чистый list, конечно! Фирма японская, персонал русский. Башли нехуёвые, бонусы. Работа непыльная, без мозга, суетись – и всё. И – первая доставка. Штатовский банк, рядом, в соседнем квартале, бля! Ему налили, вставили, загустили, ramka оформил как положено. Поехал на броненосце официально, а у них секьюрити не по glenn пробой делает, а по lawtonn. Штаты, ёптеть! Всего два банка в городе ихние! Короче, вошёл, ramka прислонил: аларм, ебёна мать! Проникновение! Он, мудило, нет чтобы под дурака: ни хуя, ваш косяк, я чистый, – ломанулся бежать. С жидким! Сандерболом ёбнули, потом – в аквариум. А там сухую затируху найти – два пальца обоссать. Короче, новый срок фраерку, а?

Пихнул Жека Геру.

– Всех дезертиров – к высшей мере… – не открывая глаз, Гера пробормотал.

– Маша-а-а-а-а! Прыга-а-а-ай! – хриплый крик в темноте раздался.

Вскричал во сне инвалид безногий, с опухолью. Зашарил руками. И тут же захрапел, забулькал.

В полдень комотр с комиссаром совет отряда собрали. Большое дело, выношенное: налёт на Мухен. Весь комсостав в круглой пещере собрался: комотр, комиссар, начальник контрразведки Буров, командир танковой шестёрки Зульц, командиры взводов Розенберг, Щербина, Ласточкин и Бураковский. Сперва Буров доложил:

– Товарищи, путь на Мухен свободен, китайцы вчера отошли за хребет в Сукпай, в городе только полиция и два полунёба.

– Момент ловить надо! – пальцами весёлый Розенберг щёлкнул.

– Ежели Господь нам путь приуготовил, а китайцев с пути устранил – с нами Бог, товарищи! – комиссар перекрестился.

– Зачем китайцы за хребет так рано переметнулись? – комотр задумался, бородку теребя. – Праздник же в пятницу.

– И праздник зело большой для них – День возвращения северных территорий! – с улыбкой комиссар бородищу свою огладил.

– Чтобы подготовиться! – Буров продолжает. – Там же дивизия генерала Нюя стоит. Вместе в Сукпае отпраздновать захотели. С танцами, фейерверком.

– Так просто?

– Проще не бывает, товарищ комотр!

– И впрямь – почто им одним на мухенском отшибе праздновать? Сольются воедино в китайской бесовщине своей! А мы это и попользуем с Божьей помощью!

– Правильно толкуешь, комиссар! Только полиция – тоже не младенцы. У них нос есть, у них и пальцы есть, у них пушки по крышам стоят.

– Товарищ комотр, там пушек всего три.

– А это три наших залпа. – Зульд ус свой подкрутил.

– Успеете?

– Постараемся.

– Уж ты постарайся, Зульд, а то заебём.

– Сделаем всё, товарищ комотр.

– Если делать налёт – то ночью в пятницу, товарищ комотр, – лобастый Буров советует. – В самый праздник.

– А я бы сделал на ночь пораньше, – опытный Щербина заговорил. – Завтра.

– Какие соображения?

– На праздник по уставу китайцы должны дозоры расставить. А сутки перед – они будут к празднику готовиться, провиант возить. Руки солдатские нужны.

– Разумно! – комиссар бороду свою теребил, распушая.

– Значит – завтра ночью? – комотр строптивую губу зажевал.

– Точно так! Не ошибёмся.

– Сколько времени на переход?

– Часа четыре.

– Какая погода?

– Ночью до минус семи.

– Не шибко холодно.

– Двинемся в ночь, подойдём, в распадке затаимся. На рассвете ударим.

– А перед выходом – молебен Георгию Победоносцу! И – с нами Бог, товарищи!

– С нами Бог!

В полночь в укрывище комиссар молебен провёл.

После молебна – командир слово держал:

– Налимовцы! Уёбанцы! Дети и товарищи мои! Отправляемся в бой, в новый поход! На Мухен! Давно хотели, правда?

– Пра-а-авда!!

– Давно чесалось в месте этом, а? А что такое для нас – Мухен? Зачем он нам? На кой ляд он нам сдался? Ежли покумекать умишком – ведь и другие объекты у героев УЁ имеются. Правда? Правда! Но это ежли – легкомысленно покумекать. А ежли покумекать глубоко, по-ленински, по-православному, то каждый из вас поймёт нутром своим, печёнкой, что такое Мухен. Стоял себе городок на речке Немте. Жили там русские, корейцы, украинцы. Мыли золото, копали молибден. И неплохо жили. Но пришли китайцы и захватили Мухен. И стал Мухен китайским. Был себе русский, а стал китайский! Дуойме джандань![19] А я спрошу вас: и какого хера? Почему православные мухенцы должны китайский сапог на своей шее терпеть? Почему Красный Дракон Николу Угодника попирает? Пришли, вломились, понимаешь, уселись на золото, на молибден! Хорошо это?

– Не-е-ет!!

– Справедливо это?

– Не-е-е-ет!!

– Можем мы, уёбанцы, это стерпеть?

– Не-е-ет!!

– Должны мы взять Мухен и заебать всех насмерть?

– Должны-ы-ы-ы!!

Командир одобрительно глазами вострыми своими партизан обвёл.

– А ежли должны, то – сделаем?

– Сдела-а-аем!!

Снова командир свой отряд обвёл глазами, словно каждого в себя беря.

– Выступаем, товарищи!

– Выступа-а-а-ем!!

– За справедливость!

– За справедли-и-ивость!!

– За православие!

– За правосла-а-авие!!

– За ленинизм!

– За ленини-и-изм!!

– Биться до крови!

– Би-и-иться д-о-о крови!!

– Ебать насмерть!

– Еба-а-ать насме-е-ерть!!

После пламенной речи командирской – двинулся отряд. На санях неспешно ехали-ползли, чтобы лошадей не притомить. Луна светила. Сделали три привала. К шести утра тёмного въехали в распад между сопками. До Мухена отсюда – полторы версты.

Затаились.

Как рассвело, танковая шестёрка вперёд выдвинулась, в подлеске хвойном развернулась, встала. Танкисты стали башню к залпу готовить. Ожил белый ствол танка, к первой цели потянулся: пушка в здание ксингжень устремила дуло своё. А за стволом и все глаза партизанские потянулись, к стали холодной прилипнув.

От дула пушки белой, от снаряда синего, от Шухи-наводчика всё теперь зависит.

Замерли сердца партизанские.

Зульд в бинокль цель еврейскими глазами ест.

Открыл рот свой упрямый.

И изо рта:

– Огонь!!

Прыгун спуск нажал.

Харгааах!!!

Точно!

Разнесло пушку на ксингжень. Моняй с Панитком зарядили моментально – опытные парни. И тут же Шуха вправо ствол повёл, навёл. Цель: пушка на казарме.

– Огонь!!

Харгааах!!!

Разнесло.

Зарядили. И – ствол налево. Цель: пушка на машинном заводе.

– Огонь!!

Харгаах!!

Точно!

Сделано дело великое!

Командир довольный – маузер из кобуры:

– Вперёд, товарищи! Заебём гадов!

Но не успела рука командира в небо утреннее дуло воткнуть, как – с правой и с левой сопок – пулемёты ударили! По отряду в распадке:

– До-до-до-до-до-до!

Оторопь!

Свистят пули крупного калибра. Впиваются: в снег. В тела.

Отряд – аххххххх!

Отряд – в снег.

Отряд – винтовки-автоматы к бою.

– Ложись!!! – крик командира запоздалый.

А с сопок, под пулемётным веером – лава конных. На железных лошадях. Шашки в руках сверкают. Снег – волной дыбится.

– Нас кто-то предал! – вскрик партизана Некрасова.

И – рубка в снегу копошащихся, отстреливающихся.

Шашка в ближнем бою – зверь лютый. Пуля против неё – хромой скороход…

Партизанский отряд “Забайкальские ёбари”, из засады на УЁ навалившийся, был сколочен капитаном-подводником Семёном Хваном сразу после окончания Трёхлетней войны из дезертиров да уголовников. В отряде ЗАЁ – сто сорок два шашки-штыка. Хван – невысок, кряжист, круглолиц и злобен всегда почти. На злобе его и дисциплине драконовской отряд держится. Уж год как Хван зуб точил на уёбанцев налимовских, а тут перебежчик из УЁ, Витька Корень, комиссаром в самое нутро обиженный за газа перерасход, рассказал про дислокацию да и про давнюю уёбанскую идею – на Мухен напасть. Штурмовать пещеру УЁ в лоб – рискованно. Вот и замыслил Хван коварство: выждать, когда налимовцы на Мухен пойдут, да и подловить их в распадке. Всё рассчитали в штабе ЗАЁ точно. Повесили в распадке пауков. И не ошиблись.

И четверти часа не понадобилось заёбанцам, чтобы в пух уёбанцев разнести.

Из ста двадцати девяти – пятьдесят четыре убитых, тридцать шесть раненых, остальные – пленные. Поставили шеренгой бессильной. Сосчитал их хвановский ординарец, якут Саян:

– Тридцать девять, господин капитан!

– И ещё парочка! – Хван на коне серого металлопласта, в дублёнке чёрной, в шапке волчьей, с мечом японским, с плетью электрической.

Палец его в перчатке замшевой в комотра и комиссара упёрся:

– Становись!

Страницы: «« ... 678910111213 ... »»