Шестой моряк Филенко Евгений

  — Еще не настала, — сказал Бьярки. — Все равно твои безумные стихи не свалят с ног настоящего викинга.

  — Да ведь ты не настоящий, — возразил Локи. — И уж точно не викинг.

  — Я не в пример крепче, — заявил Бьярки.

  — Не знаю, как там насчет крепости, — сказал Локи. — Но упрямства в тебе хоть отбавляй.

              Залив опустелый

                     медвежонка преследовал.

              Жемчуг вернул

                     лунной деве рассудок.

              Козел по привычке

                     избрал мертвеца.

              Нужда оправдала -

                     Ярла Дочь исхудалую.

              Клич боевой

                     бросил ветреный заяц.

              Муху обидел

                     взгляд опечаленный.

              Уж во весь дух

                     от моржа улепетывал.

  — Любопытно, в каком краю свела их судьба? — спросил Бьярки.

  — Известно в каком, — сказал Локи. — Где льдов больше, чем земли, а небо такое серое, что поневоле захочешь кого-нибудь убить. Где даже заяц нет-нет, да и возомнит себя берсерком, хотя не перестанет быть при этом зайцем. И даже мухи обидчивы в те редкие деньки, когда негреющее солнышко поднимает их из спячки.

              Лошадь хромая

                     смеялась над задницей.

              Козел задирал

                     медведя недвижного.

              Фартуком Скади-

                     Лыжница чресла

              Просторным облечь

                     свои вознамерилась.

              Волку знакомы

                     Мидгарда тропы.

              Однако слепца

                     прикончила дева.

              Топленый сыр

                     улизнул от коровы.

              Для Мороси Мокрой

                     сгодилась беда.

              Синяя сволочь

                     досуха выпила

              Героя ирландского

                     Беовульфа,

              Поражающего чудовище Хрюнделя.

  — Кажется, это была хрюнделева мамаша, — сказал Локи, — та еще стерва. Вполне возможно, она была синяя. И, безусловно, сволочь.

  — А вот Скади сменила тесный фартук на просторный, — заметил Бьярки. — Не указывает ли это на ее пустившееся в рост брюхо?

  — Еще и как указывает, — проворчал Локи. — Скоро в Асгарде не протолкнуться будет от маленьких великанов...

             Стрела слишком явственно

                    ётуна помнила.

             Вихрь вразумил

                    жену огневласую.

             Козел бесполезный

                    капустой утешился.

             Крыса дивилась

                    бывалому ворону.

             Капкан поутру

                    к себе позвал парня.

             Уж завернулся

                    в накидку иссохшую.

             Бородатая дева

                    ладьей обернулась.

             Мог лишь тупица

                    мечтать о подойнике.

             А ворон славно

                    обчистил Фенрира.

             Всякому пьянице

                    отчаянно нравится

             Близкая задница.

  — А что? — сказал Локи  горделиво. — Неплохо написано. Вот и еще одна поговорка!

              Ответом безумец

                    утешен был мерзостно.

              Конунг сиятельный

                     свой вертел сберег.

              Накликала сушь

                     пожар уморительный.

              С ящиком сходна

                     стала Дочь Ярла.

              Недруг глумливый

                     совестил флягу.

              Фенрир неумную

                     дуру приветил.

              Бесстыжий сиротка

                     жратву костерил.

              Медведю лгала,

                     нимало не совестясь,

              Хейд Босоногая.

  — Мне показалось, она говорила сущую правду, — сказал Бьярки.

  — Ты мало ее знаешь, — промолвил Локи. — Она женщина, а женщины и сами порой не разбирают, когда говорят правду, а когда лгут. Так уж они устроены. Вернее, так уж я их придумал. Согласись, не самый плохой сосуд для хранения всей мировой лжи.

  — А без лжи никак нельзя было обойтись? — спросил Бьярки.

  — Если бы никто никому не лгал, — сказал Локи, — уже тысячу  лет как люди  поубивали бы друг дружку. Правда — не самая приятная музыка для ушей. Зато все, что в этом мире есть пригожего и желанного, выстроено на лжи и выдумке. Правда — она только черная и белая, а ложь  может  быть любого цвета. Потому-то правдолюбцы всегда безобразны внешне, голоса их противны и скрипучи, а одежды неряшливы. И живут они недолго. А женщины... ну что я тебе буду про них тут распинаться? Ты и сам уже знаешь не хуже моего — это самое лучшее, что есть на свете. Чего греха таить, этот мир был задуман с глубокого похмелья и, как результат, скроен сикось-накось. Так вот,  когда я выдумывал женщин...

  — То был  трезв, как слюдяное окошко? — изумился Бьярки.

  — ...вообще лыка не вязал, — продолжал Локи. — Глаз открыть не мог, не то что рукой пошевелить, руну какую нарезать. Уж не помню, как я там и где возился... А ведь поди ж ты, как все удачно получилось! Весь мир — одна большая задница,  и только женщины — подлинное украшение.

  — Для задницы, — добавил Бьярки с сомнением.

  — А что же, — сказал Локи. — Украшение всюду к месту!

             Медведь захмелевший

                    зиму прикончил.

             Разбилась о скалы

                    русалка исландская.

             Огнем занялась

                    чародейная рыба.

             Весенний дурак

                    всех овец насмешил.

             Рыжего ёж

                    кабана не обидел.

             Морж на лишайник

                    сердце таил.

             Брага сгодилась

                    для странного пира.

             Откелю внял

                    дивовидный мертвец.

  — Не хочу я, чтоб погиб кто-нибудь из этих двоих дуралеев, — сказал Локи.

  — Ты не поверишь, — молвил Бьярки, — но Хейд недавно говорила о них теми же словами.

  — Как поступать и что говорить, нам диктует Веление, — сказал Локи. — Мы оба в его безраздельной власти. Но ведь и без мечей, кровью сбрызнутых, не могу я их оставить. Ни Откель, ни Оттель не простили бы мне, что такая резня обошлась без них.

  — А разве была резня? — спросил Бьярки.

  — Не была, так будет, — ответил Локи. — Вот только здесь, на Утином утесе, они мне вовсе ни к чему.

  — И как же ты поступишь?

  — Что-нибудь придумаю. Мало ли во всех мирах ублюдков, по которым давно уже могила плачет? А уж свести их в одном месте и времени я как-нибудь, да изловчусь.

                  Три руки,

                  Три ноги,

                  Один зад.

                  Берсерк счастлив,

                  И друг его рад.

   — В этих книгах водятся такие недоделанные висы? — подивился Бьярки.

   — Нет, это я сам придумал, — сказал Локи. — Не забывай: худо ли бедно, а я все же ас.

   — Такое сочинять я тоже умею, — промолвил Бьярки. —

                   Мохнатый ас

                   Пил кислый квас,

                   А пьяный ван[42]

                   Свалился в чан.

   — Да только немного в таких недо-висах чести для сочинителя. Ни мастерства, ни смысла. Пустая игра слов. Не намного лучше, чем тот вздор, которым наполнены твои книги.

   — Я бы мог обидеться, — сказал Локи, — и обойтись с тобой с подобающей суровостью, как это мне и присуще в отношениях с низшими существами вроде вас, людей. Но справедливость требует признать, что мои книги действительно состоят из совершенного вздора, как я и сам неоднократно утверждал. С другой стороны, а что в этом мире не вздор? Быть может, та цепочка лишенных всякого резона и взаимосвязи событий, которую вы называете жизнью и ответственность за каковую с упорством, достойным лучшего применения, постоянно пытаетесь навязать нам, богам? Неужели ты всерьез полагаешь, будто девчонкам-норнам нечем  заняться, кроме нарезания рун судьбы для всякого, кто народится на свет под этими серыми небесами — всегда против своей воли и зачастую против воли тех, кому выпал сомнительный жребий считаться его родителями?! То есть, конечно, что-то они там режут в промежутках между гулянками — чтобы было что предъявить Одину, если  тот вдруг нагрянет  с проверкой. Но уж в чем они  особенно поднаторели, так это в сладких песенках о великом и доблестном будущем, которыми они заливают уши всем без изъятий мало-мальски крепким молодцам вашего роду-племени, в  рассуждении, что хоть один-другой из сотни да выйдет в герои, чем оправдает их предсказания, сделанные, говоря откровенно, от столба.

  — От какого столба? — не понял Бьярки.

  — От деревянного, — пояснил Локи. — Глубоко и надежно вкопанного. Быть может, просмоленного снизу, чтобы надольше уберечь от гниения.

  — Но при чем тут столб? — продолжал недоумевать Бьярки.

  — А при том, — сказал Локи, — что разбегаешься и со всей дури бьешься в него башкой. И когда мозги отказывают напрочь, начинаешь нести всякую безумную чушь, выдавая её за мудрые пророчества.

  — Следует ли из твоих слов, что норны бьются головами о столб, когда предрекают будущее великим конунгам при их рождении на свет? — поразился Бьярки.

  — Разумеется, нет, — промолвил Локи. — Я просто пытаюсь шутить. Но с тобой, похоже, это пустая трата времени. Ты слишком серьезен. Вы все тут невероятно серьезны. Хотя иногда в мое сердце — которое мне удалось урвать у колдуньи-неудачницы, пускай и в обмен на задницу! — закрадывается подозрение: а не прикидываетесь ли вы серьезными? Там, под своими каменными лицами-масками — не смеетесь ли над старым добрым Локи? И не таится ли в каждом вашем слове глубоко упрятанная от моего понимания издевка? Не чересчур ли тонок для меня ваш юмор? Ведь это я шучу просто и открыто. А кто знает, как шутите вы?

  — Мы, исландцы, никогда не шутим, — сказал Бьярки.

  — Неужели? — спросил Локи недоверчиво.

  — Я пошутил, — промолвил Бьярки.

              Дерзкая стойло

                     корова порушила.

              С вороном старым

                     собачился ёж.

              С призраком свару

                     могила затеяла.

              Русалку бранчливую

                     тролль разобидел.

              Крякнула мерзко

                    красотка хмельная.

              Локи прошляпил

                    дивного зайца.

              Жопа тотчас

                    посмеялась над шеей.

              В викинге день

                    необычный в обычном

              Нуждался.

  — Иной раз мне мерещится в твоих строках какой-то смысл, — сказал Бьярки. — В самом деле, только остолоп назовет этот день обычным. Но для чего среди того хаоса, в какой ты окунул наш маленький спокойный мир, вдруг возникла нужда в обычном викинге, а не в герое из героев?

  — Хотя бы потому, — пояснил Локи, — что героями не рождаются. Это все выдумки обдолбавшихся скальдов. Героями делают обстоятельства. Самый смирный и даже трусоватый мужичок, если его вытащить из теплой норы, припереть к стенке и лишить надежды на бегство, внезапно и ко всеобщему изумлению, в том числе и к собственному, способен посрамить самого отпетого берсерка. И когда он выдернутой из земли жердиной размечет дюжину бывалых ратников, всякий назовет его героем, а уж дело скальдов расписать его неказистую персону наивыгоднейшим образом и в ярчайших  красках, добавить полтора фута росту и умолчать про опачканные портки.

  — Тот случай, когда жопа и вправду потешится над шеей, — согласился Бьярки. —  У всех на виду гордая осанка и пылающий взор истинного героя. А из мокрых штанов доносится ехидный голосок:  «Эй, эй, не задирай нос чересчур высоко! Уж я-то знаю истинную тебе цену...»

              Зерна жемчужные

                    влагой покрылись.

              Волк опечаленный

                    встретился с ужасом.

              Цель погубила

                    раскаленную задницу.

              Грозный ягненок

                    жестоко ошибся.

              Углем наполнен

                    залив Холостяцкий.

              Берсерк паршивый

                    с капканом беседовал.

              Слишком просторной

                    стала Вальхалла.

              Надолго запомнит

                    ирландца кичливого

              Мертвая роща.

  — Я ничего не понимаю из этих строк, — сказал Бьярки. — Но чувствую в них что-то зловещее. Например, что от домов Откеля Разумника и Оттеля Долдона останутся одни угольки. И что Вальдимар конунг оставит по себе дурную славу в нашей долине. Ведь «мертвая роща» — это ряды бьерндальских мужей, понуро  бредущие по тропе, что ведет в Вальхаллу. Грозные ягнята — вот кто они перед ирландскими ратниками.

  — А почему не раскаленные задницы? — засмеялся Локи.

  — И хотя там их ожидают вечный пир и вечная победоносная битва, —  продолжал Бьярки с печалью в голосе, — воспоминания о разоренных дворах и оставленных пришельцам на поругание женах и дочерях, чьи ожерелья из белого жемчуга окропятся слезами, тяготят их неуспокоенные сердца.

              Тоска исступленная

                    заледенела.

              Голос нежданный

                    юнца призывая.

              Ас никудышный

                    наградил Скади-Лыжницу.

              Безмятежно угас

                    застарелый пожар.

              Конунг могучий

                    зашелся от хохота.

              Бьярки с опаской

                    рассматривал дверь.

              Ётун тупицу

                    расспрашивал грубо.

              Сходен был старец

                    с обиженным гробом.

  — Стало быть, дверги тут ни при чем, — сказал Локи задумчиво. — А вот кого из асов я мог назвать никудышным?  Да любого на выбор. Хотя бы даже и самого себя.

  — А что это за дверь, которой я так опасался? — спросил Бьярки.

  — Скоро узнаешь, — отвечал Локи. — Уж за это я могу поручиться.

              Волк чуял колдунью.

                    Тролль малоумный

              Сделал попытку

                    выдумать вису.