Шестой моряк Филенко Евгений

  — Пятый, — сказала Хейд с печалью в голосе. — Ведь в пятом камне хранилось твое сердце.

  — Ну, это как посчитать, — ответил тролль.

  — Что же мне теперь делать? — зарыдала Хейд, заламывая руки.

  — Это ты меня спрашиваешь?! — удивился тролль. — Кто из нас двоих чародей, женщина?

  — Я чародейка, — сказала Хейд. — Но я самая глупая, никчемная и бесталанная чародейка, каких только носила земля.

  — Похоже, я надолго застрял в этом тухлом местечке, — сказал тролль, умащиваясь на полу поудобнее. — Не знаю, утешит ли это тебя, но я все же готов исполнить твое Веление. Если бы ты так не убивалась, то могла бы заметить, что я по-прежнему во власти камней.

  — Но ведь для того, чтобы ты мог исполнить Веление, мне придется убрать один из камней и выпустить тебя на волю, — сказала Хейд.

  — Это уж как водится, — сказал тролль.

  — А если ты меня обманешь? — спросила Хейд. — Почему я должна верить твоим словам?

  — А ты и не должна, — сказал тролль. — Мои слова — последнее во всех мирах, чему стоит доверять. Но сдается мне, что нет у тебя, женщина, иного выбора.

  — Что будет, если я заберу отмыкающий камень себе? — спросила Хейд.

  — Нашла кого спрашивать! —  засмеялся тролль. — Я последний во всех мирах, кто готов советовать тебе, как мною управлять!

  — Вот и ответ, — сказала Хейд. — Если я заберу отмыкающий камень, в котором хранилось твое сердце, то ты не сможешь причинить мне вреда.

  — Возможно, — сказал  тролль. — Но не забудь, женщина, что я уже заполучил свое сердце. Все эти камни пусты, и все они — только камни.

  — Но ведь я не должна верить тому дерьму, которое ты мне рассказываешь! — воскликнула Хейд.

  — Это забавно, — сказал тролль. — Я мог бы играть с тобой в угадайку дни и ночи напролет. Но что-то мне подсказывает, что нет у тебя столько времени, сколько есть у меня.

  — Ты прав, — сказала Хейд. — Видно, такова моя доля — всю жизнь играть в угадайку со смертью.

   И она протянула руку, чтобы убрать один из камней.

  — Не хочу тебя огорчать, женщина, — сказал тролль, который уже не казался таким огромным и страховидным, — но ты забыла произнести Веление.

  — Ах да, — сказала Хейд.

  — Видно, ты и вправду колдунья-неудачница, — проговорил тролль.

  — В этом-то вся беда, — согласилась Хейд. — Ну так слушай...

  — Подожди, проклятая дура, — прервал ее тролль. — Перед тем как произнести Веление, ты должна...

  — Да, конечно, — сказала Хейд. — Прости. Во-первых, я не ожидала, что мне удастся вообще тебя призвать. А во-вторых, я не думала, что ты окажешься таким уродом.

  — Ну, не знаю, — сказал тролль с обидой. — Те, кто вызывал меня прежде, так не считали. На мой взгляд, они были куда уродливее. Я среди них слыл красавчиком. Веришь ли, меня даже пытались соблазнить. Рассказать тебе о них?

  — Как-нибудь в другой раз, — сказала Хейд. — Ты готов повиноваться?

  — Ну, хоть что-то ты делаешь правильно, — проворчал тролль. — Да, я готов.

  — Так вот, — начала было Хейд.

   Но трёлль снова прервал ее:

  — Клянусь Создателем, я дождусь, когда ты отомкнешь круг, а потом просто выйду и убью тебя. Так оно будет проще для всех. Читай по губам, женщина, что нужно говорить: вни-май-же...

  — Внимай же, — повторила за ним Хейд и замолчала.

  — Так я уже внимаю, — подбодрил ее тролль.

  — Ты такой страшный, — сказала Хейд. — Просто губы леденеют.

  — Ты, знаешь ли, тоже не гений  чистой красоты! — обиделся  тролль.

  — Вот уже пять зим, — начала Хейд, — меня преследуют  вооруженные люди Вальдимара конунга, сына Вествальда. Они хотят отнять у меня мои книги и свитки, а меня саму заживо сжечь. Вальдимар конунг думает, будто я убила верховного друида Мгахобунабоха. Но это не так. Я была тайной ученицей Мгахобунабоха, принятой в младшие послушницы Кьяркалл Бойреаннах — Женского Круга. Он сам передал мне все книги, когда понял, что не переживет грядущей ночи. Да, я стала невольной причиной его смерти, но это была смерть, которую он сам себе избрал. Поэтому нет на мне той вины, за которую меня желает покарать Вальдимар конунг.

  — А эти камни тебе тоже твой друид передал? — поинтересовался тролль.

  — И камни, и вызывающее заклинание, — подтвердила Хейд.

  — Ты хочешь, чтобы я оправдал тебя перед Вальдимаром конунгом? — спросил тролль.

  — Нет, — сказала Хейд. — Думаю, что Вальдимар конунг не тот человек, который откажет себе в удовольствии убить какую-то беглую колдунью. Ведьмой больше, ведьмой меньше — для него значения не имеет. Ему нужны книги. Сам он читать их не станет, а отвезет тому человеку, которого признает за своего верховного друида. А меня он убьет просто для развлечения.

  — Странно вы здесь развлекаетесь, — сказал тролль. — Прости, что снова прервал тебя. Так чего же ты от меня хочешь, женщина?

  — Я хочу, чтобы меня оставили в покое, — ответила Хейд. — Только и всего.

  — Это и есть твое Веление? — удивился тролль.

  — Да, — сказала Хейд.

  — Ничего глупее в жизни не слышал, — признался тролль. — А ведь я прожил дольше, чем самая древняя скала в этой долине глупцов и глупиц. Нет, правильнее сказать: тупиц и тупцов. Подожди, я кое-что хочу тебе объяснить.

  — Ты готов исполнить Веление? — прервала его Хейд.

  — Как пожелаешь, моя госпожа, — ответил тролль и сплюнул. — Ненавижу эти слова, но они — часть древнего Уговора... Позволь только довести до твоего сведения, что ты совершила громадную ошибку.

  — Я знаю, — сказала Хейд.

  — Нет, ты не знаешь, — возразил тролль. — Ошибка не в том, что ты забыла сохранить камень с моим сердцем у себя и получить надо мной, со всем моим могуществом, безраздельную власть. Ошибка не в том, что ты выразила Веление в самых нелепых словах, какие только существуют в языке вашего племени дураков и дурух. Точнее, олухов и олуш.

  — В чем же ошибка?

  — А в том, женщина, — сказал тролль, — что тебе вообще не следовало обращаться ко мне. Ты пытаешься затушить костер с помощью потопа. Это твое дело и твое право, но обычно потоп смывает и костер, и дом с очагом, и всю деревню, и весь народ. Чтобы ты знала: костер хорошо тушить иным способом. Нужна пара-тройка самцов и какое-нибудь пойло, что долго внутри не загащивается. К примеру, местная брага подошла бы как нельзя лучше.

  — Я не знаю способа, как  потушить тот костер, что подбирается к моему дому, — сказала Хейд. — Я всего лишь слабая женщина и дрянная колдунья.

  — Все, что тебе нужно для избавления от бед, находится в твоей убогой халупе,  — сказал тролль. — И это не заключено в скудоумных книгах и свитках. Но хватит о старых ошибках. Самое время тебе совершить новую. Ты должна выпустить меня на свободу, чтобы я поскорее мог исполнить это дурацкое Веление. Убирай один из камней, и дело с концом.

  — Если я уберу не тот камень, ты меня убьешь? — спросила Хейд.

  — Может статься, — ухмыльнулся тролль.

  — А есть ли возможность тебе исполнить Веление, не покидая круга? — спросила Хейд.

  — Нет, — ответил тролль. — И это тот редкий случай, когда ни к чему мне кривить душой.

  — Но тогда получается, что ты не сможешь убить меня, поскольку Веление тебе не позволит, — сказала Хейд.

  — Твоя глупость убьет тебя раньше, — сказал тролль.

  — Let it be, — промолвила Хейд на одном  из языков, которые знала, и, долго не раздумывая, подняла камень, что первым попал под руку.

  — Хорошие слова, — сказал тролль, выходя за пределы разорванного круга. — Когда-нибудь они станут названием великой песни.

  — Я угадала? — спросила Хейд с надеждой. — Я взяла камень, где хранилось твое сердце?

  — Ты не угадала, — сказал тролль, подходя ближе к очагу и подставляя мохнатые бока жаркому пламени. — У тебя в руках камень, где хранилась моя задница. Уж поверь, сердце я бы доверил тебе с большей охотой.

  — Значит, ты убьешь меня? — спросила Хейд.

  — Конечно, я могу убить тебя, женщина, — сказал тролль, смеясь. — Хотя бы потому что в самом твоем Велении содержится мольба о смерти. Ведь только смерть приносит истинный покой. Я это знаю, потому что сам умирал без числа раз, и лишь в смерти  обретал долгожданное отдохновение от непреходящей глупости бытия. Но я тебя не убью.

  — Почему же? — удивилась Хейд.

  — Мне скучно, — ответил тролль. — И я намерен всласть позабавиться. Скоро в этом мире всем будет не до тебя.

  С этими словами он прыгнул  в очаг и растаял в языках пламени.

10

  Хейд же Босоногая постояла какое-то время  над опустевшим кругом камней, вздыхая и горестно качая головой. Потом собрала в мешок все камни, кроме отмыкающего,  который завернула в расшитое бисером полотенце, явно не предназначенное для вытирания рук, и сложила на полку. Сделав это, она присела перед очагом и разворошила поленья, чтобы пригасить пламя. Когда она обернулась, то увидела, что Бьярки все еще лежит в ее постели под ее одеялом и смотрит на нее во все глаза.

  — Что ты тут делаешь, Медвежонок?  — закричала она. — Да еще голый?!

  — Но ведь ты сама затащила меня сюда, — удивился Бьярки. — И потом, погляди на себя, разве ты одета более моего?

  — Прости, — сказала Хейд и накинула на плечи накидку, что отнюдь не сделало ее одетой. — У меня от переживаний совсем отшибло память.

  — Кто это был? — спросил Бьярки. — Тот, с кем ты разговаривала на чужом языке, хотя, должен признаться, я понял каждое слово? Какой-то мерзкий тролль, которому ты вверила свою душу?

  — Ни к чему тебе это знать, — сказала колдунья. — Спокойнее будешь спать.

  — Нескоро ко мне вернется сон после того, что я здесь увидел, — сказал Бьярки.

  — А ты поклянешься, что не выдашь меня? — спросила Хейд.

  — Всем, чем пожелаешь, — ответил Бьярки.

  — Что-то мне не слишком верится в твою искренность, — сказала Хейд. — Уж больно ты легко соглашаешься со всем, что я тебе говорю.

  — Ничего в том нет удивительного, — сказал Бьярки. — Ты пришлась мне по нраву с первого взгляда. А после того как мы разделили с тобой одно ложе, я и вовсе приник к тебе душой и сердцем. И не скрою, что хотел бы того же снова и снова.

  — Размечтался, мохнатенький, — сказала колдунья. — Ну так слушай. Тот, кого ты видел, не тролль. Я не уверена, что точно знаю, кто он таков и как его имя, но скорее готова предположить, что это один из асов.

  — Что заставляет тебя так думать? — спросил Бьярки.

  — Например, то, что для него нет ничего невозможного, — ответила Хейд. —  Он готов исполнить любое желание человека, которому удалось вызвать его из небытия. Но способ исполнения, как мне поведал мой учитель Мгахобунабох, иной раз способен повергнуть в ужас и смятение самого безрассудного смельчака, а результат покажется настолько обескураживающим, что сам ему не обрадуешься.

  — Зачем же ты призвала его? — спросил Бьярки.

  — А затем, — сказала Хейд, — что вряд ли в Медвежьей долине кто-либо захочет обнажить топор в защиту моей жизни, когда к нему подступится конный отряд ирландских ратников.

  — Я бы с радостью, — сказал Бьярки. — Да только где я возьму топор?

  — И где ты возьмешь разумную голову, — сказала Хейд. — Не слишком-то ты похож на человека, готового убивать и умереть. — Тут она снова принялась рвать на себе волосы. — И зачем только я на свет родилась такой дурой? За что мне все эти злоключения, когда я всего только и хочу, что стать ведуньей? За что на меня ополчились небеса и недра? Стоило тащить через два моря эти злосчастные камни, чтобы пустить их в дело и так оплошать!

  — Не стоит сокрушаться, — сказал Бьярки. — Видно, ты никогда не глядела на себя в зеркало, коли считаешь, будто асы были к тебе несправедливы. А я бы только и делал, что сидел и глядел на тебя во все глаза. Потому что вряд ли в этом мире есть хоть что-то, способное лучше утешить мой взор.

  — Фионн[24] знает, что за глупости у тебя в башке в такую минуту! — возмутилась Хейд.

  — И даже он не знает, твой Фионн, — сказал Бьярки, — будь он мудрец из мудрецов. А я так вот что знаю:

   Волосы твои — проволока из червонного золота, которое только слепой способен назвать медью.

   Лоб твой — стена из чистого мрамора, который только неразумный примет за обожженную глину.

   Брови твои  — две тетивы,  выгнувшиеся в ожидании полета стрелы взгляда твоего.

   Один глаз твой — криница голубой воды, сулящая успокоение  души смятенному  путнику. Другой глаз твой — дремлющий омут, зеленой ряской  подернутый, в котором скрываются в облике русалок все обиженные своими женихами невинные девушки.

   Нос твой — покатый выступ над бездонной пропастью, погибель для искателя легких троп к твоему сердцу.

   Губы твои —  врата в пещеру несметных сокровищ, ключ от которых может достаться лишь тому из конунгов, кто осенен покровительством всех асов.

   Уши твои — две морские раковины, осиротевшие без жемчуга.

   Лик твой — отражение солнца в хрустальном пруду ясным днем.

   Шея твоя — столп из драгоценнейшего ясеня, что состоит в прямом родстве с Иггдрасилем, и только ему доверить можно небосвод головы твоей.

   Плечи твои — две долины по краям света, широкие и прохладные.

   Руки твои — коралловые цепи, которые нет желания разрывать.

   Груди твои — два сугроба чистого снега по сторонам нетронутой следами человеческими ложбины.

   Сосцы твои — две ягоды брусники на тех сугробах.

   Живот твой — перина из гагачьего пуха, что даже берсерка убаюкает как младенца.

   Пупок твой — галька в подножии песчаной косы, которую с вожделением облизывал молодой прибой.

   Лоно твое — цветок шиповника среди ржаного поля.

   Бедра твои — дельфины-близнецы, что неразлучны среди волн бескрайних.

   Колени твои — два адамантовых щита на вратах Вальхаллы.

   Икры твои — серебристые лососи, что резвятся в ледяной протоке под весенним солнцем.

   Ноги твои — две прекрасные колонны, на которых зиждится Асгард тела твоего.

   Ступни твои — два корабля, заблудившихся в открытом море, не ведая, что недалек спасительный берег, хотя и скрыт за пеленой дождя...

  — Ну, что молчишь? — спросила Хейд, и Бьярки понял, что все возвышенные слова звучали только для него самого.

  — Я думаю, — сказал он смущенно.

  — Давненько я  не встречала бьёрндальца, который предавался бы этому занятию, — усмехнулась Хейд. — Твой хозяин не в счет, его вообще трудно причислить к какому-нибудь сообществу добрых викингов. Похоже, это он приохотил  тебя к такому пустому времяпрепровождению. И о чем же ты думаешь, Медвежонок? Уж не о том ли, что-де только что огулял саму Хейд Босоногую, чего до тебя никому еще не удавалось, и потому ты всем молодцам молодец?

  — Нет, не о том, — отвечал Бьярки. — Что проку думать о том, что было, когда самое время поразмыслить о том, что будет и что всех нас ждет.

  — Мгахобунабох передал  мне эти камни,  — сказала Хейд, — со строгим наказом пустить их в дело, когда речь пойдет не о моей жизни или смерти, а о том, достанутся ли его книги его преемнику или нет. Почему-то не хотел он их ему передавать. Показалось мне, что этот миг настал, и я вернула в наш мир того, кто заключен был в камнях, а уж ас он или что похуже, о том я не пеклась.

  — Я слыхал, что книги — это такие тяжелые штуковины из скрепленных между собою свитков, в которых хранятся самые умные руны, — сказал Бьярки. — Уж не знаю, какое в том удобство и где взять столько рун. А что записано в тех книгах?

  — Все, что происходило, происходит и произойдет в подлунном мире от начала и до конца времен, — пояснила Хейд. — Вот только язык мне тёмен, да и запутано все нарочно, почище ваших вис.

  — Скажешь тоже, — улыбнулся Бьярки. — Нет у нас в долине настоящих скальдов, оттого и висы наши просты, как овечье блеяние. Разве Хрейн Тёртый сумеет сравниться с Браги Старым или Гуннлаугом Змеиным Языком, не говоря уж об Эгиле, сыне Грима Лысого[25], что бы он о себе ни мнил? И никто здесь отродясь не сложил ни единой саги. Вот уж по ту сторону Медвежего хребта иной раз можно набрести и на настоящего скальда, хотя бы на того же Финнбоги по прозвищу В Душу Мать, и если уж посчастливится застать его трезвым и в добром расположении  духа, то можно услышать настоящую исландскую драпу, а то и сагу!

  — А ты хотел бы, чтобы о тебе сложили сагу? — спросила Хейд.

  — А кто бы не хотел! — горестно вздохнул Бьярки. — Вот только название у той саги будет такое, что овцам на смех: Сага о Бьярки Безродном... Да и какой же подвиг я мог бы совершить, чтобы попасть скальду на язык? Я не викинг, не берсерк, а всего лишь маленький слаф, в руках ничего острее колуна не державший.

  — Ну, может быть, еще совершишь, — успокоила его Хейд.

  — В твоих книгах ничего обо мне не написано? — спросил Бьярки.

  — Там обо всех написано, — сказала Хейд. — Да только ведь никогда не найдешь то, что нужно. А коли найдешь, так не прочтешь.

  — Что проку в таких книгах, которые более непонятны, чем расположение звезд безоблачной ночью? — удивился Бьярки.  — И какие от них могут быть кому-то вред или польза? Отдать их этому ирландскому конунгу, и дело с концом? 

  — Я бы отдала, — вздохнула Хейд. — Да только Мгахобунабох не велел. Что же получается? Он сделал меня тем, кто я есть, отдал мне все самое ценное, что у него было, взял  с меня слово унести и сохранить. А я, не увидев даже, а услыхав о каком-то приблудном конунге, который посягает на кусок, что ему не по зубам и не по мозгам, очертя голову несусь навстречу, чтобы только избавиться от книг — с рук долой?! Так не годится. И пускай я всего лишь женщина, слабая и не слишком умная, но и у меня есть свои представления о чести и достоинстве.

  — Много ли помогут тебе твои честь и достоинство, — сказал Медвежонок, — когда Вальдимар конунг занесет меч над твоей головой?

  — Так или иначе, — сказала Хейд, — чему быть, того не миновать. Я уже говорила: Вальдимар конунг все равно убьет меня, отдам ли я ему книги с покорностью или стану цепляться за них, как мать за уводимое в рабство дитя. Не в его обычаях щадить тех, кто вынудил его скитаться по горам и равнинам столько времени. Между прочим, тех, кто оказал ему услугу, он тоже не любит оставлять в живых. Даже если это были те, кто предоставил ему стол и кров.

  — Разве законы гостеприимства для него пустой звук? — поразился Бьярки.

  — Всего лишь проявление слабости перед лицом неодолимой силы, — отвечала Хейд. — Слабых надо убивать, чтобы не плодили слабость. Вот если бы кто-то напал с оружием на Вальдимара конунга и его ратников, едва только те ступили на его двор, он убил бы такого смельчака с радостью и уважением. Потому что смелых убивать одно удовольствие.

  — Но ведь однажды кто-то убьет и самого Вальдимара конунга, — сказал Бьярки.

  — Значит, этот кто-то сильнее, чем он, —  сказала Хейд. — А умереть от рук сильного противника — мечта любого конунга.

  — Странные вы люди, — промолвил Бьярки и призадумался. А потом спросил: — У тебя те  же мысли, что и у меня?

  — Похоже на то, — сказала Хейд.

  — И мой хозяин Ульвхедин Пустой Мешок обречен?

  — Ты прав, Медвежонок.

  — А об этом тоже написано в твоих книгах?

  — Ну разумеется.

  — А написано ли в них, что будет, если я предупрежу хозяина о грозящей ему смерти?

  — Лучше тебе там не появляться, — сказала Хейд. — Тогда, быть может, хоть кто-то уцелеет в Медвежьей долине.

  — Бьёрндаль не так тесен, как кажется, — сказал Медвежонок. — Вальдимару конунгу еще нужно как-то пересечь его из края в край. А у нас тут в каждом доме на стенах висят топоры.

   — Вы, исландцы, далеко не трусы, — согласилась Хейд. — А если еще и разогреете свою кровь брагой, так и чужую сразу не прочь пролить. Но вы отважны, а Вальдимар конунг и его ратники искусны. Они пройдут сквозь долину, как раскаленный клинок сквозь брусок масла. И даже потеряв  половину своего отряда в  схватках с викингами, Вальдимар конунг не отступит и придет за мной.

  — Если только вызванный тобой ас не остановит его, — заметил Бьярки.

  — Вот только что-то мне подсказывает, что не очень-то он рвется исполнить Веление, — сказала Хейд. — По-моему, он затеял какую-то злую шутку надо всеми нами.

  — Мне тоже так показалось, — сказал Бьярки. — И по всему выходит: это сам Локи[26]. Уж он-то горазд на разные козни. И больше всех от него доставалось самим асам. То он ожерелье украдет у Фрейи, то саму Идунн[27]отдаст на потеху своему дружку-великану Тьяци... А ведь асы не из тех, кто безнаказанно дозволит над собой потешаться! Вот и оказался он разделен на девять частей и заключен в камни, даром что и сам из асов. На всякого хитрого аса есть свой Тор с молотком! Так что готов я биться об заклад чего угодно, что это Локи.

  — Это-то меня и пугает больше всего, — кивнула женщина. — Кроме, пожалуй, собственной смерти. Конечно, мне льстит, что один из асов снизошел, чтобы принять участие в моей судьбе. Но вот только старины Локи  нам  здесь недоставало для полного счастья. Вот и получается, что спасала-то я себя, а беду накликала на весь Бьёрндаль!

  — Правду говорят, что нужно подальше держаться от женщины, особенно если она ведьма, — сказал Бьярки, — и от ведьмы, особенно если она женщина.

  — Кто это так говорит? — спросила Хейд.

  — Например, я, — ответил Бьярки.

  — А ты не так умен, как кажешься, — сказала Хейд.

  — Уж каков есть, — вздохнул парень.

  — Ты гораздо умнее, — сказала колдунья.

11

   Ранним утром Вальдимар конунг оторвал голову от медвежьей шкуры, на которой спал мертвым сном всю ночь, и закричал:

  — Люди, к оружию!

   Вернее, ему хотелось бы выкрикнуть боевой клич и тем самым вернуть свою дружину в седла, чтобы завершить наконец этот чрезмерно затянувшийся поход. Вместо этого из его пересохшей глотки вырвалось нечленораздельное сипение.

  — Ну, чего хрюкаешь? — спросил самого гнусного вида приблудный ас, что сидел на корточках прямо на кострище и шевелил длинным кривым пальцем тлеющие угольки. — Давай спи дальше.

  — Ты кто? — спросил Вальдимар конунг удивленно.

  — В жопе долото, — сказал ас. — Но куда чаще меня называют Локи.

  — Я тебя не знаю, — сказал Вальдимар конунг.

  — Еще узнаешь, — обещал ас.

  — Что за место, куда мы приехали! — посетовал Вальдимар конунг, поднявшись и пытаясь умыться. — Вокруг одни только жуткие рожи, какие не привидятся и в страшном сне. Что у тебя, что у старика, который напоил нас этой отвратительной брагой. А уж этот ублюдок, который корчит мне гримасы из колоды с водой, одарит медвежьей хворобой самого храброго воина.

  — Мой тебе совет, конунг, — сказал Локи. — Поворачивай коней и возвращайся в свою Ирландию, найди себе дебелую девку, рыжую, как лисица после линьки, объяви ее королевой и заделай ей десяток рыжих крольчат... или корольчат, уж не знаю, что и вернее.

  — Я дал слово, что найду колдунью и жестоко ее накажу, — сказал Вальдимар конунг.

  — Здесь ты не столько найдешь, сколько потеряешь. Кому же ты дал свое слово?

  — Диармайду Мак Мурроху.  Нет, скорее  Тирнану О'Рурку. Или наоборот: Диармайду О'Рурку или Тирнану Мак Мурроху. Хотя поручиться в том за давностью уже не могу.

  — Видишь, как ты бываешь опрометчив! — захохотал Локи.  — Раздаешь слова налево и направо кому ни попадя, словно гнутые медяки. А еще, наверное, считаешь себя хозяином своего слова. Никудышный ты хозяин, если разбрасываешься без разбору тем немногим скарбом, что нажил за всю жизнь.

  — Почему я слушаю столь оскорбительные бредни? — спросил сам себя Вальдимар конунг. — Почему бы мне просто не убить этого мерзкого гоблина, чтобы скормить его потроха собакам, а из шкуры сделать знатный бубен, и так найти хоть какое-то доброе применение этой падали?

  — Тебе и впрямь скоро понадобится бубен, — сказал Локи. — Должна же быть хоть какая-то музыка на твоих поминках! И все же послушайся доброго совета, конунг. Не выезжай с этого двора в направлении Утиного утеса. Там тебе не снискать ни славы, ни чести, а вот изъяну огребешь полной мерой.

  — Кажется, ты мне угрожаешь, злодей? — рассердился Вальдимар конунг.

  — Угрожаю?! — и Локи залился самым отвратительным смехом, какой только могла  исторгнуть человеческая глотка. Хотя человеческой ее назвать было бы опрометчиво. — Конунг, я давно мог бы прихлопнуть тебя, как комара, и не тратить время на пустую болтовню. Не зря же местные жители считают меня асом!

  — Что тебе помешало, если ты такой могущественный? — усмехнулся Вальдимар конунг.

  — Не то мне повелели, — сокрушенно сказал Локи. — Всегда и всюду мне велят делать не то, что следует, а то, что первым взбредет в голову.

  — Не к лицу мне бояться какого-то безобразного гоблина, хотя бы даже он и считал себя асом, — сказал Вальдимар конунг.

  — Тут ты прав. Не меня тебе нужно страшиться, конунг. А того, о ком ты сейчас и не упомнишь.  И не о лице тебе надлежит  беспокоиться, а о заднице. Примерно так же, как и я сейчас крайне обеспокоен участью своего зада,  что остался в доме у колдуньи с Утиного утеса.

  — Для чего же я стану переживать за собственную задницу?

  — Это я для красного словца, — сказал Локи. — Хотя чует мое сердце, скоро тот меч, которым ты так любишь размахивать, запросто может оказаться в твоей собственной заднице... Да и ноги, что растут у тебя из той же самой задницы, очень бы пригодились, чтобы дать деру из этих мест.

  — Хорошо, что ты, сам того не ведая, указал мне верный путь, — усмехнулся Вальдимар конунг. — Еще до заката солнца я доберусь до Утиного утеса и расправлюсь с колдуньей.

  — Ах, я такой глупый! — воскликнул Локи. —  Ах, я разболтал самую сокровенную тайну! — И он снова загоготал. — Да только ты, конунг, легко отнимешь у меня первенство в скудоумии, если разбудишь своих людей и отправишься туда, куда тебе не следует.

  — Зачем тогда ты мне выдал жилище колдуньи?

  — Потому что так получится веселее. Я уже мечтаю, чтобы ты приступил к воплощению своей угрозы! Ведь ты даже представить  себе не  можешь, конунг, во  что ты окунешься с головой, едва только  покинешь двор Ульвхедина Пустого Мешка. Ты, конунг, споткнешься о каждый камень в этой долине.

  — Ничего, я поеду верхом.

  — У слафов есть пословица: у коня четыре ноги, но он спотыкается.

  — Подковы у них плохие, — сказал  Вальдимар конунг. — Или дороги никуда не годятся. Но, скорее всего, и то, и другое, и третье.

  — А что же третье?

  — А то, что дураки они все, коль не могут ни коня толком подковать, ни дорогу проложить.

  — Жив ли твой отец, конунг?

  — Отправился пировать в небесные чертоги еще до того, как я убил первого врага.

  — А вот мой до сих пор коптит небеса своим костерком и тягает подружек-великанш при любом удобном случае.

  — Так ты родом из великанов?! — изумился Вальдимар конунг.

  — Разве не заметно? — нахмурился Локи.

  — По тебея не скажешь. Однако же потому отец твой, должно быть, все еще крепок телом и здрав рассудком, что убивал всех своих врагов и крыл всех своих женщин.

  — Нет, не потому.

  — А почему же?

  — Он никогда не считал себя умнее всех.

  — Тогда не будем откладывать в долгий ящик то, что можно сложить в дорожную сумку, — сказал Вальдимар конунг. И закричал зычным голосом, как в свою лучшую пору: — Эй, люди! Поднимайтесь, мы выступаем!

   Пока его ратники протирали глаза, умывались из колоды с водой и подбирали оружие, Вальдимар конунг прошел в дом, где Ульвхедин Пустой Мешок сидел у окна и смотрел, как паук охотится на муху.

  — Я должен отблагодарить тебя, старик, за гостеприимство, — сказал Вальдимар конунг. — Мясо было свежим, а брага — хмельной, как ей и положено.

  — Чем же ты намерен расплатиться, конунг? — спросил Ульвхедин. — Какой монетой?

  — В дороге я поиздержался, — сказал Вальдимар конунг. — Но немного железа для тебя все же я припас.

   С этими словами он пронзил Ульвхедина Пустого Мешка своим мечом. И тот умер, успев спросить только: