Шестой моряк Филенко Евгений

  — Что тебя задержало в пути, моя хромая овца?

   И лицо его при этом было счастливым.

  — Вот такие люди здесь живут! — поразился Вальдимар конунг, вытирая меч стариковским фартуком. — Даже в смертную минуту не упустят оскорбить гостя. Разве сходен я хотя бы в чем-то с овцой, да еще с хромой?!

  — Еще и как сходен, — сказал Локи. — Вы словно брат и сестра.

   Со смертью Ульвхедина Пустого Мешка заканчивается история о том, как бражничали на его дворе ирландские ратники.

12

   Ранним утром Бьярки вышел из хижины Хейд Босоногой на Утином утесе и увидел, что все вокруг изменилось.

   Поэтому он постоял-постоял на перепутье,  а после вернулся к хижине Хейд Босоногой и постучался в дверь.

   И его впустили.

  — Входи, Медвежонок, — сказал Локи.

  — Что  ты  тут делаешь? — спросил Бьярки потрясенио. — Разве ты не занят тем, что исполняешь Веление? И куда подевалась Хейд Босоногая?

  — Она нам пока не понадобится, — ответил Локи. — И я услал ее по делам. А вот ты мне нужен здесь и сейчас. Так что проходи к очагу и устраивайся поудобнее, нам предстоит длинный день. Хочешь выпить браги?

  — Не хочу, — сказал Бьярки, который и впрямь не слишком был охотлив до любимого напитка бьёрндальцев.

  — А ведь придется, — промолвил Локи. — Потому что скоро тут заварится такая похлебка, что лучше тебе оказаться посреди нее пьяным, чем трезвым.

   Ранним утром человек по имени Хрейн Тёртый сидел в своем доме за столом, пил вместе с человеком по имени Хродкетиль Зеленый и рассуждал о числе «тринадцать». Кроме них, в пиршестве больше никто  не участвовал, если не брать в расчет жену хозяина по имени Мимра-бьярмка, которая прислуживала гостю и временами корила хозяина, а большую часть времени проводила на дворе, да еще какого-то приблудного аса, который бесстыдно врал, что его зовут Локи.

  — Не люблю я число «тринадцать», — сказал Хрейн Тёртый и выпил чистой ключевой воды из ковша.

  — А за что же ты его не любишь? — спросил Хродкетиль Зеленый.

  — Даже и не знаю, как ответить, — сказал Хрейн Тёртый. — Только не лежит у меня к нему душа, и все тут. Как сосчитаю до тринадцати, так всегда и жду какого-нибудь подвоха.

  — Выпей-ка лучше браги, — сказал Локи.

  — Нет, не хочу, — сказал Хрейн Тёртый. — Я уже выпил с утра двенадцать ковшей браги. А теперь боюсь, что тринадцатый ковш вдруг встанет мне поперек горла.

  — Пока что виса, которую ты сочинил про Оттеля и Откеля, стала поперек горла этой неразлучной парочке, — напомнил Хродкетиль Зеленый. — Ты должен помнить, что еще вчера они приходили с тем, чтобы убить тебя и разорить твой дом.

  — Должен, — сказал Хрейн Тёртый, — но не помню. Знаю обо всем только со слов своей бьярмской женушки, не к столу будь помянута. Столько шуму из-за одной неправильной висы! Вон даже мой щит обглодали, как будто в доме совсем ничего нет съестного. Я и сам уже не рад, что она слетела с моего языка. Но не потому, что так уж боюсь одного берсерка и одного дуралея.  А потому, что негоже начать дело да бросить, а то еще закончить, да криво.

  — Так закончи дело, — сказал Локи.

  — А как? — спросил Хрейн Тёртый.

  — Твою вису продувает ветром, как недокрытую крышу. Вот и накрой ее последней строкой, чтоб не сквозило.

  — И то верно, — согласился Хрейн Тёртый.

   И он сказал вису:

             Бродят по долине

             Два больших придурка.

             Хоть один — Разумник,

             Прозван так затем лишь,

             Что двоих Долдонов

             Для одной долины

             Непомерно много...

             Вот такая жопа.

  — Не ас весть что, — сказал Хродкетиль Зеленый.

  — И все же лучше, чем никак, — возразил Хрейн Тёртый.

  — А мне нравится, — заявил Локи. — Я вообще люблю думать о жопе.

  — Это все потому, что у тебя самого нет задницы, — пояснил Хрейн Тёртый.

  — Ничего, — сказал Локи. — Скоро я и моя задница воссоединятся и будут жить долго и счастливо. Но что мы все о моей заднице? За ней, думается, неплохо присматривают, так что не о чем беспокоиться!

  — Так уж у нас, мужчин, повелось спокон веку, — заметил Хрейн Тёртый. — Чем бы ни начали заниматься, все заканчивается жопой. Я уж и не помню, о чем мы тут давеча рассуждали.

  — О числе «тринадцать», — сказал Локи.

  — Тогда продолжим, — сказал Хрейн Тёртый.

   И они замолчали. Потом Хродкетиль Зеленый и приблудный ас, который называл себя Локи, выпили браги, а Хрейн Тёртый — воды из ковша. И беседа потекла своим чередом.

  — А чего у тебя в хозяйстве есть такого, что можно сосчитать до тринадцати? — спросил Хродкетиль Зеленый.

  — Была у меня без малого дюжина овец, — сказал Хрейн Тёртый. — А потом одна овца принесла несколько ягнят, и стало у меня овец ровно тринадцать.

  — Случается и такое, — согласился Хродкетиль Зеленый. — И как же ты поступил?

  — Я ждал до вечера, — сказал Хрейн Тёртый, — не родится ли у какой-нибудь овцы еще один ягненок. Потому что сердце у меня было не на месте от одной мысли, что вокруг дома бродит тринадцать овец, и все голодные, что твои тринадцать волков. Но сгустились сумерки, а ягнят больше не появилось.

  — Тебе следовало подождать до утра, — сказал Хродкетиль Зеленый.

  — Я бы не уснул той ночью, — сказал Хрейн Тёртый.

  — Нужно было  поставить перед собой добрый жбан браги, — сказал Локи. — И все дурные мысли мигом покинули бы тебя, словно по волшебству.

  — Не привык я пить без закуски, — сказал Хрейн Тёртый.

  — И как же ты поступил?  — спросил Хродкетиль Зеленый.

  — Я взял самый острый нож, какой нашел в доме, — сказал Хрейн Тёртый, — наточил его еще сильнее, а потом вышел  на двор и зарезал одну из овец. Ту, что под руку подвернулась.

  — И тебе сразу полегчало?  — спросил Хродкетиль Зеленый.

  — Тролля с два,  — сказал Хрейн Тёртый. — Я всю ночь не спал, обдирая да разделывая эту проклятую овцу. Должно быть, ей было зим сто, не меньше. Это была тринадцатая овца, понимаешь? Будь она пятой, десятой или даже двенадцатой, никаких хлопот с нею не было бы и в помине. А так она меня едва в гроб не вогнала. Вернее, это была жена моя, Мимра-бьярмка, что чуть не съела меня живьем, вместо той овцы. Видишь ли, то была какая-то особенная овца, больше других ей по нраву. Или они росли вместе, в одном загоне, я так и не понял. Нет, недаром это число мне не нравится. Есть в нем что-то неприятное.

  — А какой сегодня день? — вдруг спросил Хродкетиль Зеленый.

  — Тринадцатый, — сказал Хрейн Тёртый  и пригорюнился.

  — Пятница, — добавил Локи.

  — Почему ты решил, что сегодня как раз тринадцатый день? — удивился Хродкетиль Зеленый.

  — Потому, — сказал Хрейн Тёртый, — что с самого утра настроение у меня плохое. Честно признаюсь, ни к троллю у меня нынче настроение.

   И Хрейн сказал такую вису:

             Если бонд с женою

             Уж тринадцать вёсен

             Спят к спине спиною

             Не милуясь вовсе,

             Если то и дело

             Бонд с женой бранятся,

             Сваливай всё смело

             На число «тринадцать».

   Затем он ни с того ни с сего сказал другую вису:

             По реке плывет топор

             В сторону Рейкьявика.

             И пускай себе плывет, —

             Видно, конунг обронил.

             Что упало, то пропало —

             А не блюй за борт драккара!

             Ели мухи мертвеца...

             Ламца-дрица, оп-ца-ца!

   После не удержался и сказал еще одну вису:

             Я тринадцатым родился,

             Ни на что не пригодился.

             Видно, я в семье урод,

             Коли брага в рот нейдет.

             Только совы запоют —

             Тут и берсерки придут.

             Будут резать, будут бить —

             Я ж не стану брагу пить.

   Хродкетиль Зеленый сказал ему: — Да уж затрахал ты всех своими висами.

   А Локи вдруг закричал:

  — Чем слагать за висой вису, поцелуй-ка лучше крысу!

  — Плохая виса, — сказал по этому поводу Хродкетиль Зеленый. — Неправильная. Нельзя такую произносить. Да и не запомнить никак. Скальд из тебя, как из меня законоговоритель.

   Между тем Хрейн Тёртый не успокоился, пока не сказал еще вису:

       Клен ты мой опавший,

       Клен потоков скалы ликования друга

             Мимира,

       Клен защитника Асгарда и Мидгарда,

       Клен убийцы Кёйлы, Кьялланди, Аута,

             Лейди, Бусейры, Хенгьянкьяфты,

             Хюрроккин и Свивер,

       Клен того, кто добыл ожерелье Фрейи,

       Клен недруга и убийцы Фенрира Волка,

       Клен похитителя козла, ожерелья

             Брисингов и яблок Идунн[28],

       Что стоишь склонившись?

   Он говорил бы еще, но Локи дал ему по башке, и Хрейн уснул.

14

   Ранним утром кузнец Вермунд по прозвищу Сухой разбудил подручного, которого звали Харек Курятник, и послал за водой. Сам же стал разводить огонь в погасшем за ночь горне, чтобы доделать работу, какая осталась незаконченной с предыдущего дня. Работы и вправду накопилось изрядно: три острожьих наконечника для Хьяльмара Рукохвата, медвежий капкан для Харри Красного, новый топор для Брюнки Короткого, замок висячий для Фроди Мохноногого, замок врезной сундучный для Арни Железного, замок «собачья голова» для Мёрда Наглого, засов амбарный для Асвальда Треснутого, вертел для Ерунда, сына Ёкуля, две дюжины колец к упряжи для Глума, сына Гнупа, серп для Колли Рыжего, ключ для Хергерд, жены Хербьёрна, ключ для Херрёд, жены Херлейва, ключ для Хервер, дочери Херли, и напоследок та хреновина  для Грейпа по прозвищу Фрукт, которую нужно было сделать хотя бы издали похожей на орало. Вермунд насыпал в горнило слой угля, сверху накидал стружек, которые придавил сухими дровами, сыпанул еще немного угля и кремнем высек искру. Когда пламя занялось, он поддул его мехами и стал раскладывать на кузнечном камне ручники и зубила. В это время пришел Харек Курятник, налил в бочку воды и сел рядом с нею, уставясь в пустоту прямо перед собой. Он был бледен, как лужа обрата, а глаза его походили на две лужи грязной дождевой воды. Словом, весь он был словно соединение разнообразных жидкостей, по большей части довольно мерзких.

   — Что с тобой? — спросил его Вермунд.

   — Лучше тебе не знать, — сказал Харек.

   — Что тебя так напугало за воротами кузницы? — удивился Вермунд.

   — Я даже не знаю, как это назвать привычными словами, — ответил Харек.

   — Но вода-то в Овечьей, по крайней мере, не иссякла? — попробовал пошутить, как умел, Вермунд.

   — Нет, — сказал Харек. — Но эту воду вместе со мной набирали очень странные соседи.

   — Что же это были за соседи? — спросил кузнец. — Уж не Браги ли Любитель прикончил все запасы в своем доме и решил  затереть новую бражку вместо того, чтобы разжиться приличным пойлом у старого Ульвхедина Пустого Мешка?

   — У меня не хватает слов, чтобы рассказать тебе все чин по чину, — сказал Харек.

  — Что ж, — сказал Вермунд. — Есть хороший способ для таких безвыходных положений. Ты начни рассказ, но все, что не знаешь как назвать, заменяй словом «дерьмо».

  — Тогда слушай, — сказал Харек. — Выхожу я за ворота и вижу, что какое-то дерьмо тащится мне навстречу в дерьмовой дерьмовине, а в том  дерьме, что у него вместо рук, держит какое-то дерьмо. И вместо головы у него одно дерьмо. Ноги мои подкосились, и я хотел сесть где стоял, но вдруг это дерьмо обращается ко мне на своем дерьмовом языке и спрашивает о каком-то дерьме. До меня начинает доходить, что, наверное, подо всем этим дерьмом прячется обычный человек, норвежец там, ирландец или, не к столу будь помянут, бьярм. И я вспоминаю, что я не какое-нибудь дерьмо, а викинг, сын викинга и внук викинга, выпрямляюсь во весь рост и желаю ответить, да не просто ответить, а сказать вису, но в голову ничего путного не лезет, кроме того дерьма, что окружает меня со всех сторон. И тут мы оба видим, что со стороны холмов на нас спускается целая туча разнообразного дерьма, причем одно дерьмо так же похоже на другое, как собака похожа на овцу, и не на овцу даже, а, к примеру, на твой кузнечный камень, если бы  он вдруг обрел способность двигаться. А самое мерзкое, что пока эти дерьмовины спускались с холмов, то успели меж собою передраться, и, по-моему, несколько дерем  поменьше прикончили одно большое, но довольно-таки неповоротливое дерьмо, потому что оно так и осталось лежать на склоне, между тем как остальные о нем забыли, потому что завидели нас и припустили во весь опор. То дерьмо, с которым я пытался разговаривать, смазало свои дерьмовые пятки в одну сторону, а я — в другую, не переставая думать о том, как же мне придется этой же дорогой возвращаться, и что же я найду на месте кузницы, если даже сумею вернуться. И как-то так удачно сложилось, что оказался я точнехонько на берегу Овечьей  реки. И ничего другого мне не оставалось, как набрать воды, как ты мне и велел. И дернул же меня тролль посмотреть по сторонам! Потому что с одной стороны какое-то дерьмо вбирало в себя воду длинной дерьмовиной, что была у него заместо носа, а с другой стороны совершенно на него не похожее дерьмо черпало ту же воду дерьмовыми дерьмовинами, да так споро, что я уж подумал, не выхлебает ли оно нашу Овечью досуха. А прямо передо мной третье дерьмо висело в воздухе, огромное, как дерьмо, но без единого звука, и сосало воду, свесив книзу тонкую дерьмовину. И вот стою я на берегу Овечьей, отовсюду окруженный разнообразным дерьмом, и в голове у меня одно дерьмо, и не знаю, то ли мне возвращаться прежней дорогой, то ли ломануться к морю и на любом дерьмовом корыте, что сумею найти, дать деру отсюда куда глаза глядят.

  — Да ты скальд, — сказал Вермунд.

  — Видел бы ты, что довелось увидеть мне, — сказал Харек, — не тем бы еще стал.

  — И что же ты выбрал? — спросил Вермунд.

  — А как ты думаешь? — удивился Харек.

  — Вот дерьмо, — сказал Вермунд.

  — Похоже, не слишком-то ты мне поверил, — сказал Харек.

  — Если ты и приврал, — ответил Вермунд, — то самую малость. Потому что прямо сейчас я гляжу на свой двор и не чувствую прежней радости.

  — А прежде чувствовал? — спросил Харек.

  — Не так чтобы сильно, — сказал кузнец. — Да только то дерьмо, что стоит посреди моего двора,  радует меня меньше всего.

   Харек выглянул во двор.

  — Клянусь ладкой Ньёрда и лыжами Скади, — сказал он. — Что такое сотворилось с Медвежьей долиной, коли она позволяет себя топтать всякому дерьму?

15

   Когда солнце высоко поднялось над Медвежьим хребтом, конный отряд Вальдимара конунга наконец спустился в долину  и двинулся в сторону Утиного утеса. Над Бьёрндалем стлался густой туман,  больше похожий на дым от только что затушенного костра. И он точно так же ел глаза и забивал ноздри. Вальдимар конунг сразу смекнул, что это ас Локи решил испытать его храбрость и волю своими кознями.

  — И это все, на что ты способен, исландский гоблин? — воскликнул Вальдимар конунг, а его дружина загоготала так, что этот раскатистый смех, казалось, даже потеснил колдовской туман из долины.

  — Ну вот еще, — сказал Локи. — Это вовсе не моих рук дело. Я-то поначалу грешным делом подумал, что это старина Эйяфьятлайокудль раскочегарил свою топку.

  — Эйя... фья... тля... — попытался повторить Вальдимар конунг и с отвращением плюнул. — Что еще за тварь такая?

  — Это  не тварь, — промолвил Локи. — Когда Тор обмывал с двергами выкованный в их подземной кузнице молот Мьёлльнир, то перебрал лишку и уснул прямо за столом. Ночью малая нужда Подняла его со скамьи, но в темноте он заплутал, а расспросить дорогу было не у кого. Вот он и высадил молотом дыру в земле прямо над кузнечным горном. И нужду  справил, бороды своей не опозорив  и оружие испытал. Теперь через ту дыру,  если двергов в кузнице совсем уж одолеет духота, летят искры и валит дым, а то и что похуже. И зовется та дыра — Нуидерьмоикакжевашуматьотсюдавыбраться. Исландцам такого сроду не выговорить, вот они и назвали ее как попроще... Но, поразмыслив, я решил, что Эйяфьятлайокудль здесь ни при чем. Не пришло еще ему время испортить воздух и  жизнь тем, кто рискнет обидеть добрых жителей Страны Льдов... А всему причиной Бьёрк Косоглазая, дочь Хромунда Косолапого и жена Браги Любителя. Угораздило ее тушить разгулявшийся огонь в очаге тем, что под руку попало! А попало-то всего ничего: вначале котел с прошлогодней брагой, от которой и Фенрира бы пробила икота, а потом, когда полыхнуло так, что любо-дорого, еще и чан с помоями. Так что вот тебе мой добрый совет: как бы ни сплелась нить твоей судьбы, какие бы тебе ни выпали невзгоды и трудности, что бы в жизни твоей ни приключилось, никогда не бери в жены косоглазую — мороки не оберешься.

  — Опять ты здесь, лживый ас! — сказал Вальдимар конунг. — Что ж, нам не помешал бы провожатый. Эй, Кьяран, Кьяртан, Лунан! Схватите этого уродца и насадите на кол, что так удачно торчит из стариковской изгороди. Не коня же, в самом деле, ему уступать.

   Однако ратники, которых назвал Вальдимар конунг, не тронулись с места, а только переглянулись с недоумением и тревогой.

  — Похоже, вам, недоумкам, уши  забило смердящим дымом, — сказал Вальдимар конунг. — Я ведь, кажется, отдал приказ.

  — Давненько  я замечаю,  — наконец  ответил  Кьяртан, — что ты, конунг, взял за обычай разговаривать сам с собой. Не по нраву мне все это, ну да нрав мой тебе не указ. Но если ты еще и нам станешь пенять, что мы не слышали то, что слышишь только ты, и не видели то, что лишь твоим глазам открыто, да гневаться затеешь, что не исполняем мы твоих прихотей, сдается мне — ничего путного из нашей поездки не выйдет.

  — А кто же тогда сидит на пригорке и корчит мне самые жуткие рожи, какие и спьяну не привидятся? — спросил Вальдимар конунг.

  — Спьяну еще и не то привидится, — сказал  Кьяртан. — Говорил  же я: такого отменного эля, как у того старика, мне вовек не доводилось пробовать. А если кто и сидит на том пригорке, то, наверное, какая-нибудь исландская жаба, которой этот едучий дым все равно что нам тот эль, о котором уже сейчас тоскует мое сердце

   Вальдимар крнунг нахмурился, и рука его сама потянулась к мечу, чтобы оборвать эти не по чину дерзкие речи. Но он вспомнил, что впереди их могут ждать испытания силы и мужества, в которых добрый ратник, каким был Кьяртан, никогда не окажется лишним.

  — Не устаю поражаться, — проворчал он, — что за негодящий народ эти исландцы. Никакого понятия о чести и достоинстве. Одна только вонь!

  — Видывал я и нюхивал вонь, которая выдавала себя за честь, — сказал Локи.  — Но здесь не тот случай. Бьёрк Косоглазая и без того из распустёх распустёха, а глаза вразлет никому удачи не прибавят. Уж не знаю, чем она приглянулась Браги Любителю. Может быть, в супружеской постели нет ей равных? Так что это всего лишь вонючий дым, и ничего больше. Счастливой дороги, Вальдимар конунг. Я буду ждать тебя на Утином утесе. Ведь мне не терпится поразвлечься!

  — Надеюсь, тебе станет совсем весело, — сказал Вальдимар конунг, — когда я сожгу твою подружку колдунью в ее собственном доме. А то и тебя с нею в придачу, для вящего смеха.

  — Я уже веселюсь, конунг, — сказал Локи.

   Он спрыгнул с пригорка и сгинул в тумане, как и не бывал.

16

   Между тем Бьярки, которому наконец достало храбрости войти в хижину Хейд Босоногой и сесть у очага, смотрел, как Локи раскладывает вокруг себя какие-то магические предметы, ни на что прежде им виденное не похожие.

  — Это и есть те самые книги, из-за которых поднялась такая буча? — спросил Бьярки, когда любопытство возобладало над страхом.

  — Они самые, — сказал Локи. — Все восемь сестричек.

  — В них и впрямь записано  все, что было, что есть и что будет?

  — И даже то, чего не будет никогда, — отвечал Локи. — Это и есть самое интересное, что в них можно найти.

  — А кто же тот мудрец, который прознал все о человеческих временах от начала и до конца?

  — Я, — промолвил Локи. — Это мои книги, я их и сочинил от первой руны до последней.

  —Ты говоришь — сочинил, — усомнился Бьярки. — Но ведь то, что ты сочинил, случилось на самом деле. Или случится рано или поздно.

  — Когда я написал первую руну, — сказал Локи, — в этом мире не  было ничего. Совсем ничего. Тишина и пустота. И я решил заполнить этот мир своими мыслями. Ну, поначалу с мыслями у меня было небогато, да и умными их назвать было бы самонадеянно. Но у этих книг есть такое свойство, что записанное в них непре менно сбывается.

   — Что, совсем всё? — удивился Бьярки.

   — Даже самая несусветная чушь, — кивнул Локи. — Меня это забавляло, и я, решив  было поначалу оставить это наскучившее занятие, возвращался к нему снова и снова, подбрасывая в этот мир все новые выдумки и бредни — хотя бы затем, чтобы он не становился скуч нее, чем ему полагалось быть.

   — Ты все время повторяешь — этот мир, этот мир... — сказал Бьярки.  — Как  будто есть  еще какие-то другие миры, кроме того, в котором мы сейчас с тобой  сидим  перед очагом!

   — Конечно, есть, — сказал Локи. — Вернее, были и будут. Миры следуют друг за другом непрестанной чередой,  как бусины, нанизанные на нитку.

   — Тебе виднее,  — сказал Бьярки с сомнением. — Но по-моему, всё здесь устроено довольно разумно, а глупостей ровно столько, чтобы мудрость в сравнении с ними  только ярче засияла.

  — Да ты на себя посмотри, — сказал Локи. — Ведь придумать такое — с двумя руками, двумя ногами, одной головой и одной задницей! — можно только сожравши целую  делянку отборных мухоморов! Я сам себе поразился, когда увидел, к чему привели мои шуточки с книгами. Пришлось долго и мучительно думать, как бы сделать вас, людей, непохожими друг на дружку, и различия между мужчинами  и женщинами  — даже не самое удачное, что мне удалось!  Не скрою, была у меня мыслишка втихую избавиться от этой неудачной придумки, да Один с Хёниром[29] не позволили, о чем впоследствии и сами не раз пожалели. Мы ведь втроем тогда пили... я хотел сказать — чертили руны, благодаря которым в Мидгарде появились первые люди... а из закуски в тот день у нас были одни мухоморы. Но с другой стороны, если подумать, скучен был бы тот мир, в котором жили одни только боги, ётуны да дверги [30].

  — Я могу ошибаться насчет богов, —  заметил Бьярки, — но ведь что ётуны, что дверги — все устроены одинаково, как люди. Не слыхал я что-то про ётунов с двумя головами.

  — Да ты и не видывал ни одного, даже самого паршивого ётуна, — промолвил Локи. — Насчет двух голов ты, возможно, и прав, но что ты скажешь о Хрунгнире, у которого каменная башка, а еще каменные сердце и мужское достоинство? А ваять хотя бы того же Трюма — вот уж из дурней дурень, ни прибавить, ни убавить. Вообще непонятно, зачем ему голова. Я такого мог бы тебе о нем порассказать, чтобы ты впредь не думал, будто глупее тебя нет никого на свете! Или вот еще другой светоч Ётунхейма — Тистильбарди, «Чертополоховая Борода», прозванный так за то, что имел обычай, ужравшись брагой, падать рылом в самый поганый бурьян, а потом выстригать из бороды целые клоки, чтобы не возиться с застрявшими колючками.

   — Как-нибудь в другой раз послушаю, — сказал Бьярки. — Что ты  собираешься делать со своими книгами? Забрать с собой? Но ведь Хейд будет огорчена, поскольку наказ ее учителя-друида останется неисполненным. Да и Вальдимару конунгу такой поворот дела милосердия не добавит.

   — И не подумаю, — сказал Локи. — То есть, конечно, если бы я захотел забрать то, что по праву принадлежит мне, последним, что удержало бы меня от такого шага, стали бы мысли о переживаниях недоделанной колдуньи и гневе дикого ирландского кабана. Но мне давно уже не нужны эти книги. Я записал в них весь этот мир, и, пожалуй, с большим походом. Теперь они мне неинтересны, да и мир ваш порядком наскучил. Я даже рад, что подвернулась эта нелепая самка, вызволившая меня из заточения, — ведь, исполнив Веление, я снова стану свободен и смогу удалиться в следующий мир, в надежде, что там будет повеселее, чем здесь.

  — Зачем же тогда ты раскладываешь книги вокруг себя и листаешь их с таким озабоченным видом? — изумился Бьярки.

  — Мне пришло в голову, что книги пособят мне в исполнении Веления, — сказал Локи. — Коли уж выпало мне исполнять столь нескладное Веление — хотя, должен признать, в прежних мирах встречались и куда нелепее! — то исполнять их будет  уместно такими же несуразными и негодящими средствами. Вот я и стану сейчас читать свои книги невпопад и наперекосяк. И все, что я прочту, сей же час в этом мире явится.

  — Это тоже колдовство? — спросил Бьярки.

  — Не совсем, — ответил Локи. — Но, как я говорил, такая уж особенность у моих книг — все, что ни напиши, непременно сбудется. Даже если и вовсе быть такого не может... а все равно, ваш мир поднатужится, поскрипит немного своими жилами да поджилками, покряхтит-потарахтит — и исполнит все как по писаному. Не забывай, что этот мир создан моими книгами, и хотя давно уже он живет по своим законам, старые связи не заржавели.

  — Чудно ты говоришь, — сказал Бьярки. — Ну да кто я таков, чтобы подвергать твои слова сомнению? Мне лучше и вовсе уйти отсюда подальше — целее буду.

  — Не будешь, — заверил его Локи. — Самое благо для тебя — остаться здесь и слушать, как я стану читать свои книги.

  — На что я тебе сдался? — удивился Бьярки.

  — Может, я и ас, — сказал Локи, — но слушатели мне нужны. Так что я советую тебе  не пренебрегать моим советом насчет браги: это поможет тебе сохранить хотя бы крупицу здравого смысла к тому счастливому мигу, когда язык мой онемеет.

  — Ты пугаешь меня, — сказал Бьярки.

  — Только предупреждаю, — возразил Локи. — И куда более крепкие головы, не чета твоей, лопались гнилой тыквой от моих шуток. Брага нужна вместо замазки, чтобы схватить те трещины, которыми вскоре  возьмется твой рассудок.

  — И все же я попытаюсь обойтись без браги, — сказал Бьярки. — Считай, что я решил проверить себя на мужество. Начинай же, я готов тебя слушать.

   Локи зажмурился и ткнул пальцем наугад в одну из книг, затем в другую, и так по очереди во все восемь:

             Молот весомый

                     взгляду подобен.

             Умалишенный

                     корень подвинулся.

             Он воспрепятствовал

                     бронзы движенью.

             Лепешка сдержала

                     врага сокровенного.

              Не прекословя,

                     шиповник багряный

              Конскую душу

                     изображает.

              Глупо без меры

                     недруг беседу

              Ведет задушевную

                     с полным подойником.

              В путь снарядила

                     барана  нужда.

              Вечером славным

                     случайно приехала

              Капуста.