О, этот вьюноша летучий! Аксенов Василий

– О, о, о, слышали бы это они! Слышали бы это братья Чиладзе, Гурам Асатиани! Реза Амашукели ударил бы тебя за такие слова, Бесо!

То и дело они останавливаются, бочка катится дальше, они ее догоняют.

– Призываю на твою голову гнев Гарвея и Парацельса! Спаскукоцкого и Мешалкина!

Вокруг собираются любопытные. Бесо и Шота, заметив это, смущенно замолкают.

– Ты, наверно, кушать хочешь, Шота? – по-русски спрашивает Бесо.

– Очень хочу, Бесо.

– Пойдем быстрей. Ты покупаешь.

Друзей догоняет вся честная компания. Впереди молодцевато вышагивают капитан с капитаншей.

– Вперед! – кричит Екатерина. – Самое главное в жизни – прибиться к стойке!

– Катя, помнишь, как мы с тобой познакомились? – спрашивает капитан.

– Ничего не помню, все забыла. Ты у меня третья большая любовь, Бронислав.

– Ай да мать, капитанша! – кричит Эдик и целует на лету Катеринину руку. Толя Маков, разумеется, повторяет его движение.

– Бесо, Шота, дети мои! – кричит капитан.

– Капитан, дорогой, а мы вас ищем. Мы вам подарок несем. Вот – немного вина. Кахетинское вино.

– Катите ее в «Ракету»! – командует Екатерина, царственным жестом показывая на бочку.

В «Ракете» компания Мелантия Полибеева осаждает Ниночку.

– Ниночка, выходи за меня замуж, – говорит Полибеев. – Тридцать пять корней, работящая мамаша. Начнем новую жизнь.

– Подумаю, товарищ Полибеев, – деликатно отвечает Нина.

– Нинка, мужик тебе нужен. Ой, нужен! К новой жизни тебя зову, – нашептывает Сильвестр Полигамов.

– Я подумаю, товарищ Полигамов.

– Ниночка, бутон, майский день, вишня моя родная, рука об руку в новую жизнь, – распустил слюни Платон Полинфердов.

– Ну, сколько можно, товарищ Полинфердов? – наконец возмущается Нина. – Сколько можно, товарищи? Быть может, у меня уже есть жених. Вы не интересовались?

– Эдька Евсеев идет с компанией, – говорит кто-то.

– Ой! – восклицает Нина и закрывает лицо руками.

– Вы слышали, Ниночка? Он красавицу от крокодила спас. Женился на ней. Начал новую жизнь.

– Уж я ему сейчас покажу за эту красавицу и за духи французские, – шепчет Нина. – Ой, батюшки, а это еще что такое?

В кафе вкатывается огромная бочка, а за ней вваливается вся компания.

Эдик Евсеев входит в кафе на костылях, притворяется одноногим, несчастным. Толя Маков следует за ним тоже на костылях.

– Эдик! – вскрикивает в ужасе Нина, выбегает из-за стойки и бросается к Евсееву. Видно сразу, как она его любит.

– Потеряли мы с Толей ноги, – хнычет Эдик. – Сегодня на работе потеряли по ноге. Механическая лебедка забрала себе наши дорогие ноги.

Толя Маков громко рыдает.

– Эдик, любимый, милый, родной, – шепчет Нина.

– Асса! – кричат Бесо и Шота и пускаются в пляс вокруг бочки.

– Асса! – кричат Эдик и Толя и отбрасывают костыли.

– Безобразники! – зарыдала Нина от счастья: нога у Эдика цела.

– Сейчас попробуем кахетинского винца! – говорит капитан, вышибая дно у бочки. – Пусть все пьют на моем славном юбилее!

– Нам каждый гость дарован богом, – запевает разгулявшаяся Екатерина. Все подхватывают:

– Товарищи, вы же мне весь товарооборот сорвете! – ужасается Нина. – Катите отсюда вашу бочку на расстояние пушечного выстрела!

– Беру ее на себя, – подмигивает Эдик, обнимает Ниночку за плечи и отводит в сторону.

Нина дрожит от счастья и заглядывает ему в глаза. За ними следует Толя Маков, обнимая воображаемую девушку.

Все посетители кафе сгрудились вокруг бочки, пробуют.

– Что касается меня, – говорит Витя Сорокин, – то я хотел бы жить в этой бочке, как Аристотель и Демосфен.

– А я бы к тебе в гости ходила, – говорит Екатерина.

– Оно, конечно… винцо доброе, витамин, – философствуют «трюмные черти», – а только ежели вермут розовый… да с пивом… так крепче вдарит… оно, конечно… шашнадцать градусов…

– Эдик, ты меня любишь? – волнуясь, спрашивает Нина.

– Близок к этому, – отвечает Эдик.

– Эдик, меня женихи замучили, – жалуется Нина.

– Какие еще такие женихи? – гневно вскричал Эдик.

– Полибеев, Полигамов и Полинфердов. Ой, ты представить себе не можешь – каждый день предлагают сердца и руки.

Эдик подошел к компании Полибеева.

– Почтенные и благородные сограждане! Если вы не прекратите досаждать этой гражданке своими эротическими просьбами, руки мои вас губить не уймутся до тех пор, покуда кровию вашей обиды моей дочиста не отмою. Понятно?

– Понятно, ребята? – спрашивает товарищей Мелантий.

– Понятно, понятно, – кивают те.

– Все, Эдик. Закон. Как ты сказал, так и будет.

Эдик и Нина вальсируют. Рядом вальсирует Толя Маков.

– Катя, помнишь, как мы с тобой познакомились? – спрашивает жену капитан Зуппе.

– Ай, вспомнила! – грохочет Екатерина. – Я тогда работала в культмассовом секторе в санатории «Чугунец». Я показывала отдыхающим бег в мешках. Смеху было! Все лежали.

– Вспомнила! – ликует Зуппе. – Вот было время, не то что нынешнее племя! Мы тогда нашу «Ладу» вдвое загружали, не то что сейчас. План гигантский! Прогрессивки огромные! Богатыри – не вы! До самых мачт накачивали донного илу!

– Ловлю на слове, Бронислав Иванович! – кричит, вальсируя с Ниной, Эдик Евсеев.

– …ислав …анович! – как эхо повторяет Толя Маков.

Все вальсируют. Веселье в разгаре. Поднимаются тосты, сдвигаются над бочкой стаканы.

Мимо «Ракеты» проходят два моряка, останавливаются, смотрят на мелькающих за сплошным стеклом людей.

– Паровая шаланда «Лада» гуляет, – говорит один из моряков уважительно.

Постепенно меркнет свет внутри «Ракеты», расходятся гуляки. Последними выходят Ниночка и Эдик. Свет гаснет.

Ниночка и Эдик идут по слабо освещенной аллее. Она положила ему голову на плечо. Эдик одной рукой обнимает ее, другой делает знаки Толе Макову, который идет сзади с воображаемой девушкой.

Впереди под фонарем томятся люди Полибеева.

– Когда я умру, схоронишь меня, Сильвестр? – спрашивает Полибеев. – Цветочки посадишь?

– Честно, Мелантий, схороню. Хризантему посажу, гладиолус, – плачет Полигамов.

– А я потом на твоей могилке поплачу, – говорит Полинфердов.

– А мы, Платон, на твоей.

– Завтра начинаем новую жизнь, – говорит Полибеев.

По клумбам и по кустарникам крадется вслед за влюбленными роковая красавица Роза. Глаза у нее мерцают, как у пантеры. В руке бутылка с серной кислотой.

Влюбленные останавливаются.

– Ты меня не любишь, Эдик, – говорит Нина.

– Холодно, холодно, – говорит Эдик.

– Ну, хоть немножечко любишь?

– Тепло, тепло…

– Любишь меня?

– Горячо! Горячо!

Совсем рядом в кустах горят глаза Розы.

– А как мы будем жить, Эдик? – спрашивает счастливая Нина.

– Мы будем жить интересно, содержательно, красиво, как в журнале «РТ», – ласково говорит Эдик.

Они целуются.

Роза вскакивает, размахивается бутылкой, но в последний миг выливает ее содержимое не на Нину, а на ближайший куст. С жутким шипением на кусту моментально сгорает вся листва.

– Что это вдруг зашипело? – спрашивает Нина Эдика.

– Метеорит упал, – моментально срабатывает глумливый его язык.

Влюбленные идут дальше по аллее.

Роза выбегает из-за кустов, хватает Толю Макова, страстно целует его, потом берет под руку, тянет за собой, обгоняет вместе с ним Нину и Эдика, вешается Толе на шею, дабы вызвать ревность неотразимого Эдика Евсеева.

Толя Маков растерян и смертельно испуган, он весь дрожит.

Эдик гогочет от удовольствия, потом вдруг кричит:

– Толик, делай, как я! – и бросается прочь от Нины в кусты.

Толя Маков мгновенно повторяет его маневр.

Парни скрываются.

Девушки издалека враждебно смотрят друг на друга, потом Роза кричит:

– Нинка, как у тебя с планом?

– Ни шатко ни валко. А у тебя?

– Ничего. У Шурки из «Ласточки» на сорок восемь рублей ушли. Слыхала?

– Слыхала.

– Пока, Нинка.

– Пока, Розка.

По пустой аллее бредет боцман Витя Сорокин. Он разучивает какое-то па танца «террикон».

– Ох, Эдичка-Эдюля, кто ж тебя выдумал? – вздыхает мама.

– Ох, мамочка-мама, – в тон ей с набитым ртом мямлит Эдик, – не понимаете вы морского характера. Вот папа вернется, он меня поймет.

…

мелькают саксофоны, трубы, флейты… летит в высоту круглая черная шляпа… пронизывает облака невиданный реактивный самолет… важно шествует слон… на спине у него Эдик Евсеев в чалме… Йе, йе-йе, хали-гали…

Утро настало, встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос. Город пробудился. Заворочались краны в порту. Потянулись по улицам люди. Боцман Витя Сорокин на почте у окошка «до востребования».

– А вам письмецо, Витя!

Просияв, боцман вскрывает конверт, читает письмо, шевеля толстыми губами:

«Здравствуй, Витя! Почему ты мне так долго не пишешь? Я знаю, что ты много работаешь на своем судне, я тоже много работаю, но…»

Дочитав до конца, боцман садится писать ответ:

«Привет, Витек! Получил твое письмо. Правильно ты меня ругаешь. Впредь постараюсь быть аккуратным. Однако по порядку. Вчера мы весело отметили юбилей нашего капитана…»

На стоянке такси уже томятся «женихи» во главе с Мелантием Полибеевым.

– Вчера племянник приехал… подарок привез… удочку…

– Брось…

– Давайте… в баню… или… в кино…

– Брось…

– В Греции… опять… того… бунт…

– Брось…

– Где бы мне… скипидару достать, а?.. и ваты…

– Брось…

На «Ладе» в это утро атмосфера довольно унылая. «Трюмные черти» меняют друг другу компрессы. Бесо и Шота мирно завтракают. Капитан и боцман маячат в рубке.

– У меня сегодня радость, Бронислав Иванович, – говорит боцман. – Письмо получил от друга…

– Поздравляю, – слабым голосом говорит капитан, – морская дружба, боцман, всего дороже. Женщинам не верьте, Витя… ох, где же Эдик, где Толик?

Бодрый и энергичный Эдик Евсеев спрыгивает на борт, за ним бодрый и энергичный Толя Маков.

– Бронислав Иванович! – кричит Эдик. – Мы только что из Портофлота. Приказано загружаться вдвое.

– Простите, Эдик, вы не ошиблись? Все-таки «Лада» – старое судно, – говорит капитан.

– Там сказали – «Лада» еще себя покажет! План будет – огромный! Прогрессивки – колоссальные! Там говорят – на Зуппе можно положиться.

– Что ж, они близки к истине. Что ж, вдвое так вдвое. Отдать швартовы! – кричит приободрившийся капитан и добавляет: – Пожалуйста!

Земснаряд в это утро отнюдь не качает донный ил. На нем идет работа совсем другого рода. Десятки ныряльщиков прыгают с его борта и уходят на дно. Из глубины Черного моря появляются другие. Земснаряд окружен множеством шлюпок и яликов. По палубе таскают взад-вперед какие-то мешки. Знакомый уже нам детина за это время стал начальником, производителем работ – в руках у него рупор. Поиски сокровищ идут полным ходом.

Разгоняя шлюпки и ялики, к земснаряду подходит «Лада». На носу стоят бешено хохочущие Эдик Евсеев и Толя Маков.

– Эй, на «Ладе»! Не швартуйтесь! – кричит в рупор детина. – У нас косметический ремонт.

– Золото ищете? – спрашивает Эдик.

– Ну!

– Да я ведь пошутил, ох-ох! – надрывается Эдик. – Ничего там на грунте нет, голова садовая.

– Ох, ценно, ох, законно! – хохочет Толя Маков.

– Как это нет? – обижается детина. – Пять мешков уже подняли.

???

– Ночью корреспондент журнала «РТ» прилетел на военном самолете, вот! – хвастается детина.

На борту земснаряда действительно стоит обвешанный кино– и фотоаппаратами корреспондент.

– Неужто галеон нашли? – спрашивает Эдик, совершенно обалдело тараща глаза.

– Про галеон ты наврал. Никакого галеона там нет, а вот золота навалом. Спасибо тебе, дорогой товарищ.

Из рубки выскакивает разъяренный Б. И. Зуппе.

– Чихать мне на ваше золото, извините! – кричит он. – Мне пульпа нужна, а не золото, простите, пожалуйста! Я всю жизнь вожу донный ил и требую, чтобы меня уважали, если возможно. Позови-ка мне багермейстера, будьте любезны!

Багермейстер уже бежит к нему по палубе.

– Ты прав, Бронислав! Развели тут безобразие, черт возьми. Золотом завалили судно. Эй, Синицын, врубай моторы!

Земснаряд заработал. Сразу всплыли ныряльщики.

– С ума сошли?! Кто воду мутит?! Невозможно работать!

Детина в рупор:

– Продолжайте работать, товарищи! Продолжайте работать в трудных условиях, наперекор всему!

Корреспондент «РТ» говорит багермейстеру:

– Вы еще ответите за срыв репортажа. С нашим журналом шутки плохи.

Багермейстер отмахивается. Земснаряд продолжает работать. Часть ныряльщиков поднимается на борт, самые бесстрашные снова уходят в глубину.

– Мы сегодня вдвое загружаемся, Арон, – хвастливо говорит Зуппе багермейстеру. – Помнишь былые времена?

– Ой ли, Бронислав? Трудно поверить…

– Приказ Портофлота. Помнишь горячие денечки?

– Еще бы не помнить! Какие были планы!

– А какие прогрессивки!

– Да, было времечко, – вздыхает багермейстер. – Чихали мы тогда на все золото мира.

– Мы и сейчас чихаем, Арон.

– Твоя правда, Бронислав.

Трое ныряльщиков поднимают на поверхность новый мешок с золотом.

– Ура! Еще мешочек! – кричит детина.

Корреспондент «РТ» производит съемку одновременно на трех фотоаппаратах и двух кинокамерах.

В шлюпках и яликах ликуют жены и дети ныряльщиков. Звенят гитары и бубны.

Эдик Евсеев и Толя Маков все еще обалдело смотрят на происходящее.

– Железно, – шепчет Толик. – Законно. Ценно. Потрясно. Мелкий потряс, Эдик, а? Железный шухер, законно?

– Спокойно, Толяй, спокойно, – бормочет Эдик. – Наше дело молодое, понял? Мы еще снимем стружку… Йе, йе, йе, хали-гали…

«Лада» все глубже садится в воду под тяжестью пульпы.

Тяжело груженная «Лада» медленно, очень медленно, идет своим курсом в виду городского пляжа. Эдик Евсеев и Толя Маков сидят на борту, свесив ноги. Ноги их почти по колена в воде. Эдик читает Толе книжку.

«Глухой сентябрьской ночью из подземного гаража ЦРУ выехал черный «кадиллак» с пуленепробиваемыми стеклами. Рядом с водителем сидел неизвестный молодой человек с безобразным утиным носом. Пластическая операция до неузнаваемости изменила внешность лейтенанта Паркера…»

Бесо и Шота на баке продолжают свой непримиримый хирургический спор.

Капитан и боцман в рубке ведут душеспасительную беседу.

– Я вот хотел выяснить у вас, Бронислав Иванович, один вопрос, – интимно говорит Витя Сорокин. – Есть на свете любовь или это обман?

– Видите ли, Витя… – раздумчиво, глаза к небу, начинает капитан, но в это время из люка высовывается Сидор.

– Бронислав Иванович, в машинном отделении воды уже по брюхо. Ванька с Петькой в кубрике кемарят, как бы не утопли.

– А вы их разбудите, дружок, – советует капитан и продолжает: – Видите ли, Витя, любовь, как сказал один французский писатель…

Из другого люка высовывается Иван.

– Боцман, Витек, мы с Петькой чуть не утопли. В кубрике воды по грудки.

– А вы давайте к помпе, ребятишки, – советует боцман, – покачайте немного. И генацвале позовите. Физический труд облагораживает. Эдька с Толей литературу читают, их лучше не трогать. Так что же, Бронислав Иванович?

– «Пустыню Кара-кум пересекал караван верблюдов, – читает Эдик. – Никто из погонщиков не замечал ничего подозрительного в поведении Мухаммеда Али и верблюда Миши…»

Бесо и Шота по грудь в воде качают помпу. Рядом стоят, покуривая, «трюмные черти».

– Ты пойми, дурак ненормальный, что прежде всего надо выделить почку, – кричит Шота.

– А ты физиологии не понимаешь, глупый Шота! – орет Бесо.

– Чего ругаетесь, ребята? Может, есть хотите? – интересуются «трюмные черти».

– Кажется, тонем, Бесо, – говорит Шота.

– Как будто тонем, – подтверждает Сидор.

Все лезут по трапу наверх.

– Поймите, Витя, – поучает капитан боцмана, – любовь спокойно мир чарует, законов всех она сильней. И сокращаются большие расстояния, Витя.

– Вот и я тоже так думаю, – задумчиво говорит боцман. – Спасибо, Бронислав Иванович.

– Бронислав Иванович, кажись, тонем, – сообщает Сидор.

«Лада» уже еле-еле виднеется над водой. Эдик и Толя с книжкой сидят уже по пояс в воде.

– Действительно тонем, – говорит капитан и выходит из рубки с судовым журналом под мышкой. – Спускайте шлюпку, друзья мои.

Эдик Евсеев и Толя Маков по грудь в воде.

– «Майор Почкин любил шпионов, любил их ловить, любил допрашивать…»

«Лада» полностью скрывается под водой. Эдик и Толя плывут. Эдик держит перед глазами книжку.

– «Он сразу понял, чем пахнет табачок Мухаммеда Али…»

– Разгадал! – орет Толя Маков.

– А ты думал, – со сдержанной гордостью говорит Эдик.

– Ох, Эдичка-Эдюля, кто ж тебя выдумал? – вздыхает мама.

– Ох, мамочка-мама, – в тон ей с набитым ртом бубнит Эдик, – не понимаете вы морского характера. Вот папа вернется, он меня поймет.