О, этот вьюноша летучий! Аксенов Василий

Слуги вытаскивают сундук с девичьим добром. Аннушка, Ненила и монахиня погружаются. Карета трогается.

Едва отъехала карета, как монахиня набросилась на девицу с жадными поцелуями.

Ненилушка скромно отвернулась и вдруг завопила от ужаса.

В углу что-то гадко шевелилось.

– Стой, Вавилон! – гаркнула басом монахиня, распахнула дверь кареты и вытащила на свет божий самого обыкновенного черта.

– Геть! Геть отсюда!

После удара бичом черт улепетнул за угол, а Фрол влез в карету и успокоил икающих женщин.

– Пустяшный чертик, гниль болотная.

Сам он озадаченно почесал кнутовищем бороду – это что же за наваждение? Что ни день, то черти. Вроде не пью…

…Онтий, ухмыляясь, глядел из-за забора вслед карете.

Царь неподвижно сидел на троне в византийском величии. Недвижно стояли вдоль стен словно аглицкие восковые куклы приближенные бояре и среди них зловредный боярин Кукинмикин.

Вдруг царь насторожился, скосил глаз, приподнялся да как сиганет через всю палату к окну.

– Стрекоза! – ликующим голосом воскликнул царь, поднимая над головой трепещущее существо. – Стрекоза осмелилась! Князь Нардин, где ты есть?

Бояре пугливо стали переглядываться – князь отсутствовал. Кукинмикин зловредным шепотом пустил сплетню:

– Нащокинская дочка с цыганином убежала. Ох, отклеится сегодня борода у Нардинки.

Вдруг уханье, оханье, топот послышались во дворце, словно старый битюг бежит. Секунду спустя первый стольник уже лежал в ногах государя.

– Горе, горе у меня, августейший государь! Ратуйте, люди добрые!

Царь капризно притопнул ножкой.

– Стрекоза осмелилась! Чему подлежит?

Стольник кряхтя поднялся, распушил свою огромную бороду, шепнул на высочайшее ухо:

– Четвертованию подлежит, царь-батюшка.

Царь, хмурясь от удовольствия, исполнил наказание и тогда уж мирно спросил:

– Ну, какое у тебя горе?

– Дочь мою обманом из дому уволок дворянский сын Фрол Скобеев!

Сказав это, стольник в полубесчувствии снова повалился к ногам государя, среди бояр началось великое сумление (дочерьми никто не был обижен), а царь сел на трон и крикнул:

– Призвать всех воинских начальников!

Палата наполнилась звоном: вошли воинские начальники, среди них Томила Ловчиков и граф Шпиц-Бернар в кирасе и фетровой шляпе. Царь сидел в грозной задумчивости, а рыцари переговаривались. Вскоре все уже знали о беде.

– Кто таков сей Фрол Скобеев? – вопросил царь. Томила пошатывался. Если б не отцовский могучий меч, упал бы, пожалуй. Заглянул в «дальновидец» и увидел как наяву: милуется его суженая с рыжим молодчиком.

– Судейская ябеда да плут, да лихой человек, – слабым голосом ответствовал царю Нардин-Нащокин.

– Поймать и на дыбу! – приказал царь.

– Дозволь, государь, я сам вора освежую! – вскричал вдруг, потрясая мечом, Томила. – Я сам освобожу невесту свою ненаглядную!

– Тебе, Томила, уж нельзя позорить свое геройское семя, – сказал царь и задумался. – Бернар, подь сюды! Ты, Бернар, девичий позор покроешь и будешь русская вельможа. Согласен?

Граф весело тряхнул кудрями и выкрутил крашеный ус.

– Бон плезир, государь, унд вундебар!

Между тем Фрол и Аннушка милуются на тайной фатере. Мамка с Вавилоном пьют в сенях чай да только покряхтывают от любовных звуков. Кричат петухи, галки да вороны. Бегут по небу барашки. Фрол приподнялся на локте и призвал Вавилона.

– Поди, Вавилон, к стольнику да проси икону для благословения. Скажи, дщерь его тяжко больна и без иконы не поправится.

– Окстись, Фрол! – взревел Вавилон. – Ноздри мне вырвут, на княжьем дворе… Не пойду!

– Иди! – дико крикнул Фрол и потянулся за саблей.

– А вдруг пытки не сдюжу да окажу твою фатеру, Фрол Иваныч, – тихо сказал Вавилон и отправился по тяжкому заданию, провожаемый глазами любовников.

…

Вечереет, розовеет, зеленеет небо над белокаменной. Ржут где-то кони, брешут собаки, ревут ручные медведи. Мамка кряхтит в сенях, плачет, пьет бесконечный чай. Фрол милуется с украденной боярышней.

– Лебедушка моя… касатушка… лисонька краснохвостая…

– Сокол мой ясный… разбойничек… волчик лесной…

Вдруг близкий стук копыт послышался в переулке. Бросились к окну и увидели ужасное.

На большом коне по переулку скакал царский глашатай, а за конем волочился в пыли связанный Вавилон.

Вот глашатай остановил коня, затрубил в золотую дудку, гулким голосом прочитал цареву грамоту.

– …а вора и изменщика Фрола Скобеева всеми силами поймать и на дыбу проводить, а ловкому ловцу дать награду десять рублев! Таково слово Государево!

Глашатай ускакал, уволок скрежещущего зубами Вавилона, а Фрол все стоял, вцепившись в окно, а на плече его плакала несчастная Аннушка.

…Рыдала в сенях мамка, подсчитывая сквозь слезы:

– Десять рублев… так ведь это три коровенки холмогорские… да пуху пуд… да пшена меры две… ой страсти…

Вдруг скрипнула дверь, и в сени проник востроглазый молодой человек, одетый скромно, но опрятно.

– Тсс, Ненилушка, молчи молчком!

…Фрол словно в угаре вытащил свою заветную сабельку и со странным блеском в глазах стал на ней играть вроде как на балалайке.

Аннушка, плеща руками, в отчаянии металась по светлице.

– Очнись, мой сокол ясный, испей водички ключевой. Бежать надо нам, на Дон бежать… спасать твою головушку… – Фрол продолжал с бессмысленной улыбкой играть на сабле, да еще и пошел вприсядку.

Вдруг скрипнула дверь, и Фрол прекратил петь, остановился, словно давно уже ждал кого-то.

Появился Онтий, снял шапочку в поклоне, отчего явственно стали видны на его голове остренькие рожки:

– А я вам, господа, слово доброе принес от царя царей Наивеликого государя.

АННУШКА. О, господи!

ОНТИЙ. Ни слова о Господе, а то у меня хвост отвалится.

ФРОЛ (мрачно). Давно я жду тебя, нечистая сила.

ОНТИЙ. Подпиши, сударь, эту грамоту, и пойдем со мной к моему отцу. Он спасет тебя от дыбы да от ката лютого (Подает грамоту).

ФРОЛ. Давай сюда грамоту (надрезает саблей кожу на руке, подписывается кровью, шепчет Аннушке). За любовь твою и души не жалко.

АННУШКА. Фролушка, соколик мой, спаси тебя…

ОНТИЙ. Остановись, глупая баба, не произноси имени противного! Пойдем-ка, Фрол Иваныч, предстанем перед грозны очи нашего с тобой царя.

АННУШКА

ФРОЛ

Онтий и Фрол выпрыгивают в окно, в темную утробу наступившей уже ночи.

В доме Кукинмикина сверкали многочисленные венецейские зеркала, вдоль стен стояли светильники с мрачным полымем, когда на лестнице появились Онтий и Фрол с завязанными глазами.

– Мы сейчас с тобой, Фролушка, за семь тысяч поприщ скакнули, на гору Капказ, – вкрадчиво говорит Онтий, снимая с гостя повязку.

Как только повязка упала с глаз Фрола, так сразу оглушила его адская музыка. Вдруг он увидел свое отражение в зеркале и страшно испугался, ибо никогда прежде зеркал не видывал. Потом появилось второе отражение, третье, десятое… огромное маленькое, крошечное, в бесконечных чертогах. Истинно адское расширение пространства потрясло Фрола, и он заметался между невиданных стекол, факелов и страшных арапов под чудовищную музыку.

Пляс его был стремителен и хаотичен, он пытался найти выход и не мог, и трепетал в отчаянии.

– Видит, видит тебя Всемогущий Дух! – зловещим голосом возгласил Онтий. – Вались в ноги! Грамоту клади на ковер!

Фрол упал ниц и взвыл:

– О великий из великих Царь Царей и Горний Дух! Прими раба своего Фрола Скобеева под могучее крыло!

– Ру хиопластр черчелянто зузу мазу! – страшно закричал Онтий, а потом поднял Фрола и ласково прожурчал: – Теперь ты раб нашего Царя и мой брат. Сейчас другой наш брат принесет тебе чару ночь-травы, а ты ее испей.

Появился Калиостро, выпустил изо рта желтый огонь и преподнес Фролу огромный серебряный кубок.

…из тайной кельи в щелку наблюдает за происходящим боярин Кукинмикин. От удовольствия сучит ногами…

Фрол осушил чару и потерял сознание.

…

Попугай частил скороговоркой по-французски, ворон каркал по-немецки, сыч ухал по-турски, а табакерка графская изячно наигрывала италийскую мелодию «Виолетта грациозо».

Фрол Скобеев спал в кресле в сводчатой горнице, где шипели колдовские тигли, булькали разноцветные жидкости в колбах и ретортах и где иной раз происходили бесшумные взрывы с выделением дыма.

Рядом с креслом стоял просушенный-проглаженный граф Калиостро в кружевах и в шляпе с перьями. Он нюхал табак и наблюдал за спящим.

Фрол открыл глаза.

– Проснулись, сэр? – любезно справился Калиостро. – Для начала, государь мой, чихните!

Он подсунул под нос Фролу табакерку, и тот с удовольствием трижды чихнул.

– Изрядно! – похвалил граф. – Начнем урок! Скажите: фрыштык!

– Тпру же ты! – сказал Фрол.

– Скажите колоссало!

– Сколько сала?

– Тре бьен! Для начала неплохо. Держите шляпу и шпагу, монсиньор! В позицию, в позицию!

Фрол не успел опомниться, как оказался с непривычной европейской шпагой в руке перед вооруженным карлой. Он бросился было вперед, как вдруг увидел вместо любезной личности кошачью рожу, а неимоверно удлинившаяся шпага в маленькой руке прижала его к стене и острием приблизилась к горлу.

– Я тебе помогу, Фрол, но и ты, когда надо будет, не забудь Калиостро…

Ярчайшим и прекраснейшим днем в Олександровской слободе царь наблюдал учение войска. Царь сидел на помосте в легком троне, шевелил под мантией босыми ногами, а вокруг прели в своих шубах приближенные бояре и среди них, конечно, Нардин-Нащокин и Кукинмикин.

Мимо помоста под свист флейты и барабан маршируют ландскнехты Шпиц-Бернара.

– Изрядно, изрядно иноземное войско, – доволен царь. – Паче, что накладно, одначе изрядно… Прибавить каждому по червонцу.

– Рехтс! – кричит капитан. – Напра-во, шмуциг хунды!

И вдруг строй сметался, солдаты поворачивались вразнобой, кто вправо, кто влево, наталкивались друг на друга, тупо топтались на месте.

– Линкс! – вопит капитан. – Лево-лево, грязные пферды! – Это еще больше усиливает путаницу.

– Увы, августейший, сии воины не знают, где право, где лево, – говорит царю Нардин-Нащокин.

– А кто это знает? – досадливо морщится царь. – Мои стрельцы не знают, свейские кирасиры не знают, турчатина янычарская и вовсе…

Вдруг какие-то иные звуки возникают на площади, и под резкие трели дудок появляется четко шагающий отряд во главе с неизвестным капитаном. Капитан этот очень роскошен в черных кудрях, золотом панцире и страусовых перьях.

– Кто таков? – спрашивает царь.

Бояре недоуменно переглядываются.

Отряд подошел к самому помосту.

– Сено! – кричит капитан, взмахивая шпагой.

Отряд четко поворачивается направо.

– Солома!

Отряд поворачивается налево.

Среди бояр возникло восхищенное изумление.

– Посмотрите-ка, бояре, – загалдели они, теснясь, – какой перед нами отряд мушкетерский явился! К дружным лихим поворотам вельми изрядно горазд! Сено на левых плечах, а на правых обратно солома! Лучших в Центральной Европе, право, не сыщешь солдат!

Царь (небрежно играя скипетром, как бы между прочим):

НЕИЗВЕСТНЫЙ (салютуя царю шпагой, подметая перьями шляпы землю):

ЦАРЬ (он очень доволен):

Бомбардус Кролли и посрамленный полярный граф тут же вскинули клинки и побежали выравнивать свои отряды. Шпиц выравнивал плетью да зуботычинами, а Кролли взмахами кружевного платочка.

И вот наконец построились фронт к фронту. Полк Шпиц-Бернара поднял уже ружья для страшного залпа, а геневец все стоял с табакерочкой, все понюхивал да почихивал изячно.

Вдруг он размахнулся и бросил табакерку к бернаровским рядам. Тут же из красивой вещицы повалил густой пар и оба войска скрылись в белом тумане.

Когда туман рассеялся, с помоста увидели, что шпиц-бернарцы ползают по земле или валяются в мерзейших позах, а отряд Бомбардуса стройными рядами надвигается на них с тыла.

Бояре (в восторге и возбуждении):

– Чудно разыгран баталий! С эдаким капитаном завтра персидскому шаху надо войну объявлять!

Заметив восхищение бояр и веселый гогот царя, посрамленный, в рваном платье Шпиц-Бернар бросается со шпагой на Бомбардуса Кролли. Начинается поединок. ШПИЦ-БЕРНАР (раскаляясь и шипя):

БОМБАРДУС КРОЛЛИ (усмехаясь):

Граф нападал яростно, и капитану пришлось туго. Он с трудом отбивал удары, несколько раз падал в грязь и порвал камзол.

Графу уже казалось, что он близок к победе, как вдруг солнечный зайчик, пущенный с макушки высокой липы отвратительным карлой, ослепил его. Он зашатался и в следующий миг увидел вместо лица противника страшную кошачью рожу. Кот зашипел, и тут же вдвое удлинившаяся шпага прижала незадачливого Шпиц-Бернара к стволу липы. Граф упал, и на него сразу же опустились гнусно вопящий по-французски попугай, каркающий по-немецки ворон и ухающий по-турски сыч в очках. Граф потерял сознание.

…Бомбардус Кролли подволок графа к помосту, положил свою и графскую шпаги к царевым ногам и встал на колени.

– Верой и правдой буду служить тебе, московский государь, до скончания века!

– Талерами будешь брать, капитан? – спросил царь.

– Нет, государь!

– Гульденами?

– Нет, государь!

– Рублями?

– Нет, государь!

– Чего ж ты хочешь? – насупил брови царь.

– Милости твоей хочу! – возопил капитан, сорвал с себя шляпу с перьями да вороные кудри. – Я Фрол Скобеев!

С этими словами он распростерся на земле перед троном, а войско его тоже сорвало шляпы и парики, и все увидели вместо грозных швейцарских ландскнехтов славных русопятых пареньков.

Один из пареньков махнул рукой, и отряд тут же ухнул песню:

Неслыханное смущение воцарилось на царевом помосте, и лишь князь Нардин-Нащокин отвалил копыта в полуобмороке, да ехидно хихикал в козлиную бородку князь Кукинмикин.

– Встань, вор! – негромко произнес царь, и Фрол поднялся с земли.

Он стоял, опустив голову, готовый ко всему и, прежде всего, конечно, к страшной каре.

– Подойди ближе, плут! – сказал царь, и кто его знает, что крылось в перекатах его голоса.

Фрол приблизился. Глаза всех бояр и солдат, и Томилы, и очухавшегося Нардина, и Кукинмикина, и Шпиц-Бернара были обращены на него.

– Подыми свой палаш, полковник, – с улыбкой сказал царь, – и руку целуй!

Фрол поднял голову, и все поразились его спокойным и вроде бы даже смешливым глазам, словно он и не ждал ничего другого от своей судьбы. Он нагнулся за шпагой и стал подыматься по ступеням, ближе и ближе к царю, и лихая мелодия накатила вдруг, как волна.

Гудит-шумит свадебный пир в доме стольника Нардина-Нащокина. Всех высоких действующих лиц мы видим за пиршественным столом, а также видим великанов-кабанов с сельдереем в лукавых пастях, преогромнейших осетров и солиднейших индеек. Во главе стола жених с невестою, а на дальнем его конце рвет зубами нежное мясо оголодавший на цепи Вавилон.

Веселы гости, веселы и новобрачные, но нет-нет да промелькнет черная мысль по их лицам.

– Что ты кручинишься, мой любезный? – шепотом спрашивает Фрола Аннушка.

– Да ведь ты и сама, милая, помнишь про дьявольскую грамоту, – отвечает он.

Аннушка вздрогнула и потупилась.

Злокозненный Онтий пролез под столом к Фролу, утвердил свою голову ему меж колен и зашептал ядовито:

– Батюшка наш Царь Царей приказал – сей же час оторви фальшивую бороду у Нардинки.

– А ежели борода-то у князя истинная? – спрашивает Фрол.

– С корней вырви! Позорь мухолова! – шипит Онтий. – Али забыл присягу? Смотри, князь Сатана с тебя спросит.

– А он сам-то здеся, господин Дьяволище? – Фрол мрачно обвел глазами залу.

– Здесь его нет, но он все из-под земли видит.

Онтий уполз, а гости вдруг хором закричали «горькую», и Фрол встал с красавицей-женой да с чарками.

– Сыне мой! Славный полковник, рыцарь государев! – завопил захмелевший от легкого меду Нардин Нащокин. – Подь сюды, я тебя облобызаю.

Фрол приблизился к батюшке, принял его мокрые поцелуи и… протянул руку к его величественной бороде.

Рука его замерла в нерешительности, очень не хотелось ему позорить Аннушкиного отца и служить князю Тьмы. Он посмотрел вдоль стола и увидел в глубине Онтия, который из толпы слуг стучал на него зубами, пугал, изображая черта. Некоторое время Фрол смотрел на него, потом дерзко подмигнул и стал нежно гладить бороду батюшки.

…И все оглаживает, все оглаживает…

Вновь хоровод слуг пошел вокруг стола с чарами да со сластями. Онтий с подносом приблизился к Фролу и прошипел зловеще:

– Забыл про грамоту, продажная душа? На костер хочешь?

Осенняя ночь тянулась гибельная и бесконечная, а Фрол Скобеев все стоял у окна опочивальни. Напрасно молодая супружница звала его с жаркого ложа – Фролушка, подь сюда, – он все буравил мрачными глазами непроглядную темень.

– Ну вот, дошел я почти до первой ступени, а это гадье все в болото тянет, – еле слышно проговорил он.

Вдруг с жутким хлопком разорвалась цветная слюда на окне, и в стенку за спиной Фрола врезался боевой топор.

Фрол упал на колени, а Аннушка села на постели и, надо сказать, даже не вскрикнула, напротив – в лице ее обозначилась гневная сила.

Влетели в опочивальню попугай, ворон и сыч и явственно по-русски крикнули хором:

– Спасайся, Фрол!

Улетели птички, а Фрол, вместо того чтобы спасаться, с угарными глазами, с бессмысленной улыбочкой снял со стены саблю и взялся на ней играть да приплясывать.

Аннушка встала с кровати, как была в тонкой рубашке, и протянула к мужу белы рученьки, словно древняя жена со стены.

Но Фрол вроде бы и не слышит ее голоса, продолжает приплясывать да на сабельке поигрывать, что-то бубня.

Тогда Аннушка решительно подходит к кованому сундуку, выбрасывает из него кучи всякого добра и достает со дна… старые Фроловы крылья, на коих некогда он появился перед ней.

– Крылья! – кричит Фрол и вмиг выныривает из омута бездумья.

Быстро с помощью жены он прилаживает за спиной сей дивный снаряд, затягивает ремни и прыгает на подоконник.

– Я черт на крыльях! – кричит он весело и грозно. – За любовь нашу, Анна, с самим Вельзевулом саблями схлестнусь! Пусть в адский огонь попаду, а грамоту добуду!

Аннушка открывает окно и вглядывается в ночь.

– Лети, Фрол! – говорит она неожиданно суровым, волевым голосом. – Видишь – бес-искуситель через площадь поскакал? Лети за ним и саблю держи крепко!

Фрол прыгает в темноту и улетает, поблескивая саблей.

Аннушка крестит вслед новоявленного «черта».

Боярин Кукинмикин благодушествовал в обнаженном виде на персидских коврах. Преданный Онтий чесал ему спину особой чесалкой да еще подрабатывал собственными коготками.

– Ох-хо-хо-нюшки, Онтий, ягодица моя клубничная, – постанывал боярин. – Значит, сам, говоришь, видел…

– Сам, сам, батюшка князь… Слетел Фролка с колесиков. На сабельке, как на трехструнной, поигрывает…

Поблизости ползал по ковру и канючил чародей Калиостро:

– Отпусти меня, князь, с бочонком. Я к нему привык, ма пароль!

– Огурчики нам, граф, самим в надобность. Катись отседа! – говорит Кукинмикин.

– Я тебе, князь, артишоков пришлю, спаржи, – стонет Калиостро в тягучей тоске.

– А вот за этту сажу сейчас поперек спины-то протяну! – рявкает боярин.

Вдруг! Дзынь! Бзынь! Трах! Вдребезги разлетается окно, и в палату влетает на перепончатых крыльях Фрол Скобеев с грозной саблей в руке.

– Эй чучеру ру хиопластр черчелянто жужи мазу! – кричит он и свистит в кулак. – Выходи на бой, сатанинская сила! Демон сибирский прилетел из барабинской степи с хвалынского моря!

– Черт! Черт! – в ужасе закричали Кукинмикин и Онтий, уползая по ковру неведомо куда. – Сгинь, нечистая мощь!

Фрол лупил их саблей плашмя по голым спинам, разбрасывая демоническую фурнитуру, а Калиостро катался по ковру, визжа от восторга и показывая Фролу крючковатым пальцем на кованый сундук.

Фрол вскрыл сундук, извлек из него кабальную грамоту и порвал ее крест-накрест. После этого посадил карлу в кадушку с огурцами, заколотил кадушку длинным гвоздем и пустил ее ногой в распахнутые двери.

– Катись, граф, в свою Европу!

…

В предрассветной тишине стучала по деревянной мостовой солидная кадушка, а над ней летели, болтая на своих языках, попугай, ворон и сыч.

…Еще выше навстречу слабой осенней заре улетала страшная крупная птица с тонким поблескивающим хвостом. Вслед за ней волной накатывалась музыка.

Медлительно, со смаком тянут чай с расписного блюдца толстые, налитые кровью губы. Не сразу и узнаешь в солидном благополучном чаевнике шута Вавилона, некогда потешавшего базарный люд и голь кабацкую. Пьет Вавилон чай, жмурится, причмокивает, черпает серебряной ложкой мед из фаянсового горшка.

Мед стекает, искрясь, с ложки, Вавилон лениво подставляет язык, да так и засыпает с ложкой на весу и с блюдцем.

А кто же это сидит к нам спиной, плотной матерой спиной? Чьи же это густые с проседью волосы свисают на шелковый ворот? Чья же это пушистая, хоть малость и слипшаяся от меда борода лежит на плечах? Кто же это так сладко да сытно сопит и посвистывает? Да неужто это наш герой, неугомонный «летучий человек» Фрол Скобеев?

Хлопнули двери, вошел юноша военной осанки, осторожно позвал:

– Фрол Иваныч! Батюшка, Фрол Иваныч, от государя прискакали.