Янтарный телескоп Пулман Филип
— Если мы обманули вас, то по необходимости, — сказал он. — Согласились бы вы пойти сюда, если б знали, что нож сломан? Нет, конечно. Вы усыпили бы нас своим ядом, вызвали бы помощь, похитили нас и привезли к лорду Азраилу. Так что нам пришлось провести вас, Тиалис, и придётся вам с этим смириться.
Йорек Бирнисон сказал:
— Кто это?
— Шпионы, — ответил Уилл. — Посланные лордом Азраилом. Вчера они помогли нам бежать, но если они на нашей стороне, они не должны прятаться и подслушивать нас.
А если они делают это, не им говорить о бесчестии.
Во взгляде шпиона была такая ярость, что, казалось, он готов был броситься на самого Йорека, не то что на безоружного Уилла; но Тиалис был не прав и знал это.
Всё, что он мог сделать, это поклониться и попросить прощения.
— Ваше Величество, — обратился он к Йореку; тот в ответ зарычал.
Глаза шевалье сверкнули ненавистью на Уилла, он пренебрежительно и предупреждающе посмотрел на Лиру, а потом с холодным, настороженным уважением остановил свой взгляд на Йореке. Все эти чувства так ясно отражались в чётких чертах его лица, будто их озарял луч света. Рядом с ним из тени появилась Салмакия и, не обращая на детей никакого внимания, сделала реверанс медведю.
— Простите нас, — сказала она Йореку. — Трудно побороть привычку скрываться, а мой спутник, шевалье Тиалис, и я, леди Салмакия, так долго были среди врагов, что лишь по привычке не оказали вам должного почтения. Мы сопровождаем этих мальчика и девочку, чтобы невредимыми передать их под опеку лорда Азраила. У нас нет другой цели и, конечно, мы не хотим причинить вреда вам, король Йорек Бирнисон.
Если Йорек и подумал, как такие крошечные существа могут причинить ему вред, то вида не подал. По его внешнему виду вообще было трудно догадаться о его чувствах, и к тому же леди говорила достаточно любезно, а он был учтив.
— Спускайтесь к огню, — сказал он. — Если вы голодны, еды здесь больше чем достаточно. Уилл, ты начал говорить о ноже.
— Да, — сказал Уилл, — и я думал, что такого не может случиться, но он сломался.
А алетиометр сказал Лире, что ты можешь его починить. Я собирался попросить вежливей, но получается так: Йорек, ты можешь его починить?
— Покажи.
Уилл вытряс из ножен все обломки и тщательно разложил их на каменистом полу пещеры так, чтобы стало понятно, где должен быть каждый. Лира посветила горящей веткой, и Йорек низко склонился, чтобы получше разглядеть каждый осколок, осторожно трогая их своими массивными когтями, приподнимая и вертя так и сяк, чтобы осмотреть разлом. Уилл изумился ловкости, с которой он действовал своими огромными чёрными крюками.
Потом Йорек снова сел, подняв голову высоко в темноту.
— Да, — сказал он, точно ответив на вопрос и не говоря больше ни слова.
Лира, зная, что он имеет в виду, сказала:
— Да, но ты ведь починишь его, Йорек? Ты не поверишь, как это важно: если мы его не починим, мы пропали, и не только мы…
— Мне не нравится этот нож, — сказал Йорек. — Я боюсь того, что он может сделать.
Я никогда не видел ничего опаснее. По сравнению с этим ножом самые страшные боевые машины — детские игрушки; вред, который он способен причинить, безграничен. Лучше бы его вообще никогда не делали.
— Но с ним… — начал было Уилл.
Но Йорек, не дослушав его, продолжал:
— С ним ты можешь делать странные вещи. Но ты не знаешь того, что делает сам нож.
Твои цели могут быть хорошими. У ножа есть свои цели.
— Как так? — сказал Уилл.
— Цель инструмента — то, что он делает. Цель молотка — ударить, цель тисков — крепко держать, рычага — поднимать. Это то, для чего они сделаны. Но иногда у инструмента могут быть другие применения, о которых ты не знаешь. Иногда, осуществляя свои цели, ты осуществляешь и цели ножа, сам того не зная. Ты видишь острый край этого ножа?
— Нет, — сказал Уилл, ведь это было правдой: лезвие утончалось до такой степени, что глаз не мог различить его край.
— Тогда как ты можешь знать обо всём, что он делает?
— Не могу. Но всё-таки я должен его использовать и сделать всё, что могу, чтобы случилось хорошее. Не делай я ничего, я был бы хуже, чем просто бесполезным. Я был бы виноватым.
Лира внимательно слушала их разговор и, видя, что Йорек всё ещё не хочет им помочь, сказала:
— Йорек, ты же знаешь, какие злые были эти люди из Болвангара. Если мы не победим, они смогут вечно продолжать свои дела. И потом, если ножа не будет у нас, они сами могут его захватить. Когда я тебя встретила, мы о нём не знали, Йорек, и никто не знал, но теперь мы знаем и должны использовать его сами, мы просто не можем по-другому. Это было бы для слабаков, и это было бы неправильно, всё равно что отдать его им и сказать: «Давайте, пользуйтесь, мы вам не помешаем».
Да, мы не знаем, что он делает, но я ведь могу спросить алетиометр? Вот и узнаем.
И мы сможем хорошенько об этом подумать, а не гадать и бояться.
Уилл не хотел называть главную причину: если нож не починят, он может никогда не вернуться домой, никогда не увидеть свою мать; она никогда не узнает, что случилось, будет думать, что он бросил её, как отец. Оба их ухода будут на совести этого ножа. Он должен использовать его, чтобы вернуться к ней, или он никогда себя не простит.
Йорек Бирнисон долго молчал, глядя в ночную темноту. Потом он медленно поднялся, величаво подошёл к выходу из пещеры и посмотрел вверх: на небе былизнакомые ему северные звёзды, были и чужие.
За его спиной Лира переворачивала мясо на огне, а Уилл осматривал свои раны.
Тиалис и Салмакия на своём выступе молчали.
Потом Йорек обернулся.
— Хорошо, я сделаю это, но с одним условием, — сказал он. — Хотя я чувствую, что это ошибка. У моего народа нет богов, призраков и деймонов. Мы живём и умираем, и всё. Человеческие дела приносят нам лишь печали и неприятности, но у нас есть язык, и мы воюем, и мы используем инструменты. Может быть, нам стоит принять чью-то сторону. Но полное знание лучше полузнания. Лира, спроси свой прибор. Узнай, чего ты просишь. Если после этого ты всё ещё захочешь, я починю нож.
Лира немедленно достала алетиометр и пододвинулась поближе к огню, чтобы видеть циферблат. Она читала прибор дольше обычного, а когда моргнула, вздохнула и вышла из транса, на лице её отразилась тревога.
— Он никогда ещё не говорил так путано, — сказала она. — Он сказал кучу всего.
Думаю, я поняла. Думаю, да. Сначала он сказал про равновесие. Он сказал, что нож может навредить или сделать добро, но между тем и другим такое тонкое, такое чуткое равновесие, что самая слабая мысль или желание могут качнуть весы в ту или другую сторону… и он имел в виду тебя, Уилл, твои мысли или желания, только он не сказал, какая мысль плохая, а какая хорошая.
— Потом… он сказал да, — закончила она, сверкнув глазами на шпионов. — Он сказал, да, сделайте это, почините нож.
Йорек пристально посмотрел на неё и кивнул.
Тиалис и Салмакия спустились, чтобы посмотреть на всё поближе, а Лира сказала:
— Надо ещё дров, Йорек? Мы с Уиллом можем сходить.
Уилл понял, что у неё на уме: вдалеке от шпионов они смогут поговорить.
Йорек сказал:
— Ниже первого отрога на тропе есть куст со смолистыми ветками. Принесите их сколько сможете.
Она тут же подскочила, и Уилл пошёл с ней.
Под сияющей луной лежала тропа — цепочка припорошенных следов на снегу, холодный воздух кусал за щёки. Оба они почувствовали себя бодрыми, полными надежд и живыми. Они молчали, пока не отошли на порядочное расстояние от пещеры.
— Что он ещё сказал? — спросил Уилл.
— Кое-что, чего я тогда не поняла и сейчас не понимаю. Он сказал, что нож станет смертью для Пыли, но потом сказал, что только так можно сохранить ей жизнь. Я не поняла, Уилл. Но он снова сказал, что нож опасен, он всё время это повторял. Он сказал, если мы, ну, ты знаешь — то, о чём я думала…
— Если мы пойдём в мир мёртвых…
— Да, он сказал, что если мы пойдём туда, мы можем никогда не вернуться, Уилл.
Мы можем не выжить.
Он промолчал, и они, посерьёзнев, зашагами дальше, ища по дороге куст, о котором говорил Йорек, притихшие от мысли о том, на что они могут решиться.
— Но мы должны, — сказал он. — Так?
— Не знаю.
— Я хочу сказать, теперь мы знаем. Тебе нужно поговорить с Роджером, а я хочу поговорить с отцом. Теперь мы должны.
— Мне страшно, — сказала она.
И он знал, что больше она никому в этом не признается.
— Он сказал, что будет, если мы не пойдём? — спросил он.
— Только пустота, ничего. Я ничего не поняла, Уилл. Но, думаю, он хотел сказать, что даже если это так опасно, мы должны попытаться спасти Роджера. Но всё будет не так, как когда я спасла его из Болвангара; тогда я вообще не знала, что делаю — просто отправилась туда, и мне повезло. То есть мне все помогали: гиптяне, ведьмы. Там, куда нам придётся пойти, помощи не будет. И я вижу… я видела во сне… это место… оно хуже Болвангара. Вот почему я боюсь.
— Чего я боюсь, — спустя минуту сказал Уилл, не глядя на неё, — так это застрять где-нибудь и никогда больше не увидеть свою мать.
Ему вдруг вспомнилось: он был совсем маленьким, ещё до того, как начались её беды, и он заболел. Его мать, кажется, всю ночь сидела в темноте на его кровати и пела колыбельные, рассказывала сказки, и пока Уилл слышал её милый голос, он знал, что он в безопасности. Он не может теперь её бросить. Не может! Если понадобится, он будет ухаживать за ней всю свою жизнь.
Как будто угадав его мысли, Лира горячо сказала:
— Да, это и правда было бы ужасно… Знаешь, с моей матерью, я никогда не понимала…
Я ведь просто росла сама по себе; не помню, чтобы кто-нибудь меня обнимал или прижимал к себе, сколько себя помню, мы с Паном всегда были одни… не помню, чтобы миссис Лонсдейл ко мне так относилась; она была экономкой в Джордане, и только следила, чтобы я была чистой, вот и всё, о чём она думала… Ах, да — и хорошие манеры… Но в пещере, Уилл, я и правда почувствовала… ох, это странно — я знаю, что она делала ужасные вещи, но я и правда чувствовала, что она любит меня и заботится обо мне… она, наверное, думала, что я умираю — я же всё время спала, видимо, я чем-то заразилась — но она не переставала обо мне заботиться. И я помню, как пару раз просыпалась, а она обнимала меня… Я точно это помню… Если бы у меня был ребёнок, я бы делала то же.
Так она не знает, почему всё это время спала. Сказать ей и предать её воспоминания, пусть даже и фальшивые? Нет. Конечно, он этого не сделает.
— Это тот куст? — сказала Лира.
Луна сияла так ярко, что был виден каждый листик. Уилл отломил ветку, и на пальцах у него остался запах хвойной смолы.
— И мы ничего не скажем этим маленьким шпионам, — добавила она.
Они набрали охапки веток и понесли их обратно к пещере.
Глава пятнадцать. Ковка
В это время галливеспианцы тоже говорили о ноже. Заключив сомнительное перемирие с Йореком Бирнисоном, они, чтобы не мешать ему, забрались обратно на свой уступ.
Дождавшись, когда в костре погромче затрещали ветки и воздух наполнил рёв пламени, Тиалис сказал:
— Мы должны оставаться с ним. Как только починят нож, мы должны следовать за ним, как тень.
— Он слишком осторожен. Везде ищет нас, — сказала Салмакия. — Девочка доверчивей.
Думаю, мы сможем уговорить её вернуться. Она невинна и привязчива. Мы сможем на неё повлиять. Думаю, стоит, Тиалис.
— Но у него нож. Только он может им пользоваться.
— Без неё он никуда не пойдёт.
— Но, если у него нож, ей придётся последовать за ним. И, думаю, как только нож опять будет цел, они воспользуются им, чтобы ускользнуть в другой мир, чтобы сбежать от нас. Ты слышала, как он остановил её, когда она собиралась сказать что-то ещё? У них есть какая-то тайная цель, и она сильно отличается от того, что хотим от них мы.
— Увидим. Но, думаю, ты прав, Тиалис. Мы любой ценой должны держаться рядом с мальчишкой.
Они с некоторым скептицизмом смотрели, как Йорек Бирнисон выложил инструменты на полу своей импровизированной мастерской. Могучие рабочие оружейных фабрик под крепостью лорда Азраила, с их домнами, прокатными станами, ямтарическими горнами и гидравлическими прессами, посмеялись бы над костром, каменным молотком и наковальней, сделанной из куска брони Йорека. Тем не менее, медведь явно знал своё дело, и в точности его движений маленькие шпионы увидели мастерство, которое поубавило их презрение.
Когда Лира и Уилл пришли с ветками, Йорек сказал им аккуратно положить ветки в огонь. Он осматривал и вертел каждую ветку и говорил Уиллу или Лире положить её под таким-то углом или отломить часть и положить отдельно с краю. В результате получилось необычайно жаркое пламя, вся сила которого была сосредоточена с одной стороны.
В пещере стало очень жарко. Йорек продолжал разводить костёр, заставив детей ещё два раза сходить по тропинке, чтобы топлива точно хватило на всю работу.
Потом медведь поднял с пола нещеры камешек и велел Лире поискать такие же камни.
Он сказал, что эти камни, будучи нагретыми, источают газ, который окутывает клинок и не допускает к нему воздух, ведь горячий металл, соприкасаясь с воздухом, поглощает часть его, а это металл ослабляет.
Лира стала искать и с помощью Пантелеймона, ставшего совой, скоро набрала в каждую руку больше дюжины камней. Йорек сказал ей, куда их положить и как, и показал как точно их обмахивать густой веткой, чтобы газ равномерно распределялся по осколкам.
Уилла Йорек назначил поддерживать огонь и несколько минут объяснял ему, что нужно делать. От точного расположения огня зависело многое, а Йорек не сможет остановиться и поправлять ветки; Уилл должен понять это и сделать всё как надо.
К тому же, Уилл не должен рассчитывать на то, что нож после починки будет выглядеть точно как раньше. Он станет короче, потому что каждая часть лезвия немного перекроет соседнюю, чтобы их можно было сплавить, а поверхность, несмотря на каменный газ, немного окислится, так что игра цвета будет где-то утрачена. И ручка обязательно обгорит. Но лезвие останется таким же острым, и нож будет действовать.
И Уилл смотрел, как над смолистыми ветками ревёт пламя, со слезящимися глазами и обожжёнными руками прилаживал на место ветку за веткой, пока жар не сосредоточился там, где хотел Йорек.
А Йорек тем временем заточил и обтесал самый большой камень, забраковав несколько других перед тем, как найти подходящий по весу. Сильными ударами он выровнял его, придав нужную форму, и до шпионов донёсся кордитовый запах битого камня вперемешку с дымом. Даже Пантелеймон старался помочь: превратившись в ворону, он махал крыльями, чтобы огонь разгорался сильнее.
Когда форма будущего молота наконец удовлетворила Йорека, он положил первые два кусочка скрытного ножа в самое сердце яростно ревевшего пламени и велел Лире гнать над ними каменный газ. Медведь смотрел на огонь, на его длинной белой морде плясали багровые отблески, и Уилл увидел, что поверхность металла покраснела, потом пожелтела, а потом побелела.
Йорек пристально смотрел на кусочки лезвия, держа лапу наготове, чтобы выхватить их из огня. Через несколько мгновений металл опять изменился, его поверхность заблестела и засияла, от неё брызнули искры, как от фейерверка.
И тогда Йорек ожил. Его правая лапа метнулась в огонь и схватила сначала один кусок металла, а потом другой; держа их своими большими когтями, Йорек положил их на железную плиту, которая когда-то была спинной частью его кирасы. Уилл почувствовал запах палёных когтей, но Йорек, не обращая на это внимания, удивительно быстро наложил кусочки друг на друга, высоко занёс левую лапу и ударил по ним каменным молотом.
Острие ножа подпрыгнуло на камне от сильного удара. Уилл подумал о том, что вся его оставшаяся жизнь зависит от этого крошечного металлического треугольничка, от острия, которое находит бреши в атомах, каждым своим трепещущим нервом ощущая каждый всполох пламени и отрыв каждого атома в металле от кристаллической решётки. До этого он считал, что такое лезвие можно выковать только в полномасштабной печи, лучшими инструментами и оборудованием. Но теперь он увидел, что это и есть лучшие инструменты и что мастерство Йорека создало самую лучшую печь.
Йорек проревел ему сквозь лязг металла:
— Удерживай его мысленно! Ты тоже должен его выковывать! Это не только моя, но и твоя задача!
Уилл почувствовал, как всё его существо содрогается от ударов каменного молота в кулаке медведя. Второй кусок лезвия тоже накалялся в огне, и Лира своей веткой овевала оба горячим газом, защищая их от разъедающего железо воздуха. Уилл чувствовал всё это и чувствовал, как атомы металла соединяются в решётку, создавая новые кристаллы, всё укрепляя и укрепляя невидимые связи по мере того, как завершалось соединение.
— Лезвие! — проревел Йорек. — Держи край ровно!
Он имел в виду «удерживай разумом», и Уилл немедленно выполнил указание, ощущая легчайшее расслабление, когда края сошлись идеально. Одно соединение было сделано, и Йорек принялся за другой кусок.
— Новый камень, — крикнул он Лире. Она столкнула с огня первый камень и положила на его место следующий.
Уилл проверил горючее и сломал пополам одну ветку, чтобы лучше направить огонь, а Йорек снова заработал молотом. Уилл почувствовал, что его задача стала на порядок сложнее: ему нужно было точно приложить новый кусок лезвия к двум предыдущим и удерживать их. Он понял, что только сделав это аккуратно, сможет помочь Йореку починить нож.
И работа продолжалась. Он не представлял себе, сколько времени прошло. У Лиры заболели руки, заслезились глаза, каждую косточку в её теле ломило от усталости, она обожгла руки, но продолжала класть камни, как указывал Йорек, а усталый Пантелеймон был снова и снова готов раздувать крыльями огонь.
К тому моменту, как осталось одно соединение, в голове у Уилла звенело и он так устал от умственных усилий, что едва мог положить в огонь новую ветку. Ему нужно было понять каждое соединение, или нож снова рассыпался бы. И когда дело дошло до самого сложного, последнего соединения почти готового лезвия с маленьким кусочком на рукоятке, ему надо было удержать его в сознании вместе с другими, иначе нож просто распался бы, как будто Йорек ничего и не делал.
Медведь тоже это понимал и подождал перед тем как нагревать последний кусочек.
Он посмотрел на Уилла, и тот не увидел в его глазах ничего, никакого выражения, одну бездонную блестящую черноту. Но он понял: это работа, тяжёлая работа, и они были к ней готовы.
И этого ему хватило: он повернулся к костру, направил своё воображение на обломок рукоятки и собрался с силами для последнего, самого тяжёлого усилия.
Он, Йорек и Лира вместе выковали нож, и он не знал, сколько времени заняло последнее соединение. Но когда Йорек ударил молотом в последний раз и Уилл ощутил последнее легчайшее успокоение атомов, соединившихся на изломе, он в изнеможении опустился на пол пещеры. Рядом без сил села Лира со стеклянными покрасневшими глазами, в волосах её были сажа и дым. Сам Йорек стоял в оцепенении, его молочно-белая шкура тут и там была в тёмных подпалинах.
Тиалис и Салмакия по очереди спали, один из них всегда стоял на страже. Теперь она бодрствовала, а он спал, но как только лезвие остыло, из красного стало серым, а потом серебряным и Уилл протянул руку к ножу, она разбудила своего товарища, тронув его за плечо. Он тут же проснулся.
Но Уилл не стал трогать нож: он подержал руку рядом с ним и почувствовал, что жар ещё слишком велик. Шпионы на своём уступе успокоились, а Йорек сказал Уиллу:
— Пойдём выйдем.
И сказал Лире:
— Оставайся здесь и не трогай нож.
Лира села рядом с наковальней, на которой остывал нож, и Йорек сказал ей поддерживать огонь и не давать ему погаснуть: оставалось последнее действие.
Уилл вышел за большим медведем на тёмный склон горы. После адской жары в пещере его мгновенно охватил жестокий холод.
— Этот нож не надо было делать, — пройдя немного, сказал Йорек. — Может, и мне не стоило его чинить. Я обеспокоен, а я раньше никогда не беспокоился, никогда не сомневался. Теперь я полон сомнений. Сомнение — для людей, а не медведей.
Если я становлюсь человеком, что-то не так, что-то плохо. И я сделал ещё хуже.
— Но когда первый медведь сделал первую броню, разве это не было так же плохо?
Йорек молчал. Они шли дальше, пока не поравнялись с большим сугробом, и Йорек лёг в него и стал кататься туда-сюда, поднимая в темноту снежную пыль. Он как будто сам был из снега, был олицетворением всего снега на свете.
Закончив, он перекатился на брюхо, поднялся и энергично встряхнулся; потом, увидев, что Уилл всё ещё ждёт ответа на свой вопрос, он сказал:
— Да, может, и так. Но до этого медведя в броне других не было. Об этом мы ничего не знаем. Тогда и родился обычай. Мы знаем наши обычаи, и они прочны и крепки, и мы следуем им, не меняя их. Медведь так же слаб без обычая, как его плоть беззащитна без брони.
— Но, кажется, починив этот нож, я отступил от медвежьей природы. Кажется, я сделал такую же глупость, как Йофар Ракнисон. Время покажет. Но я неуверен и в сомнениях. А теперь ты должен сказать мне, почему сломался нож.
Уилл обеими руками потёр болевшую голову.
— Эта женщина посмотрела на меня, и мне показалось, что у неё лицо моей матери, — сказал он, искренне пытаясь вспомнить происшедшее. — И нож наткнулся на что-то, чего не смог разрезать, мой разум толкал его вперёд и одновременно дёргал назад, и он поломался. Так я думаю. Уверен, эта женщина знала, что делает. Она очень умная.
— Говоря о ноже, ты говоришь о своих матери и отце.
— Да? Да… наверное.
— Что ты собираешься с ним делать?
— Не знаю.
Внезапно Йорек бросился на Уилла и крепко шлёпнул его левой лапой, так крепко, что наполовину оглушённый Уилл упал в снег и прокатился по склону горы, в голове у него звенело/гудело.
Пока он пытался встать, Йорек не спеша спустился к нему и сказал:
— Отвечай честно.
Уиллу так и хотелось сказать: «Будь у меня в руках нож, ты бы этого не сделал».
Но он знал, что Йорек знает об этом, и знает, что об этом знает он, и что сказать так будет невежливо и глупо. Но всё-таки ему хотелось это сказать.
Он держался, пока не встал прямо, глядя Йореку прямо в лицо.
— Я сказал, что не знаю, — сказал он, изо всех сил стараясь говорить спокойно, — потому что пока ясно не представляю, что я собираюсь делать. Что это такое. Это пугает меня. И Лиру тоже. Но я согласился на это, как только услышал, что она сказала.
— А что она сказала?
— Мы хотим спуститься в Земли мёртвых/страну и поговорить с призраком друга Лиры, Роджера, которого убили в Свельбальде. И если страна мёртвых действительно существует, тогда и мой отец там, и если мы можем говорить с призраками, я хочу поговорить с ним.
— Но я в нерешительности, меня мучают сомнения, потому что я также хочу вернуться к матери и ухаживать за ней, потому что я мог бы, и ангел Балтамос сказал, что я должен пойти к лорду Азраилу и предложить нож ему. И, может быть, он тоже был прав…
— Он бежал, — сказал медведь.
— Он не воин. Он сделал что мог, а больше не сумел. Не один он испугался, я тоже боюсь. Так что мне нужно всё обдумать. Может, иногда мы не поступаем правильно потому, что кажется, что поступить неправильно опаснее, а мы не хотим показать, что испугались, и поступаем неправильно просто потому, что это опасно. Мы больше заботимся о том, как бы не показать, что боимся, чем о том, как правильно решить.
Это очень трудно. Поэтому я тебе не ответил.
— Понятно, — сказал медведь.
Они долго стояли молча, особенно медленно время тянулось для Уилла, почти незащищённого от сильного мороза. Но Йорек ещё не закончил, и у Уилла от его удара ещё кружилась голова, он некрепко стоял на ногах, так что они не двигались с места.
— Ну, я во многом пошёл на компромисс. — сказал король-медведь. — Возможно, помогая вам, я привёл своё королевство к окончательному уничтожению. А может, и нет, и разрушение его всё равно ожидало; может, я его сдержал. И я обеспокоен тем, что мне приходится поступать не по-медвежьи и размышлять и сомневаться, как человек.
— И скажу тебе кое-что. Ты это и сам уже понял, но не хочешь признавать, и поэтому скажу тебе прямо, чтобы ты не ошибся. Если ты хочешь выполнить задуманное, ты не должен больше думать о матери. Ты должен отставить её в сторону. Если твой разум будет разделён, нож сломается.
— А теперь я попрощаюсь с Лирой. Ты должен подождать в пещере; эти двое шпионов не спускают с тебя глаз, а я не хочу, чтобы наш с ней разговор подслушали.
Уилл не мог найти слов, хотя в груди и горле было тесно. Он только смог сказать:
— Спасибо тебе, Йорек Бирнисон.
Они поднялись к пещере в которой тёплым огоньком среди бескрайней ночи всё ещё горел костёр.
Вернувшись, Йорек закончил починку ножа. Он положил его в самые горячие угли, лезвие раскалилось, и Уилл с Лирой увидели, как сотни цветов взвихрились в дымчатой глубине металла. Когда Йорек решил, что время пришло, он велел Уиллу взять нож и сунуть прямо в нападавший снег.
Рукоятка из розового дерева обгорела и закоптилась, но Уилл на несколько раз обмотал руку рубахой и сделал как велел Йорек. Сталь зашипела и окуталась паром, и он почувствовал, что атомы наконец воссоединились, и понял, что нож стал таким же острым, как раньше, а его остриё вновь бесконечно тонким.
Но выглядел он и впрямь по-другому. Он стал короче и совсем не таким изящным, а в местах соединений остались тускло-серебряные полоски. Он выглядел уродливо, он выглядел, как и должен был выглядеть — раненым.
Когда нож достаточно остыл, Уилл убрал его в рюкзак, сел и стал ждать Лиру, не обращая внимания на шпионов.
Йорек отвёл её чуть выше по склону, чтобы их не было видно из пещеры, и там она устроилась между его огромных лап, Пантелеймон мышкой приютился у неё на груди.
Йорек наклонил голову и уткнулся носом в её обожжённые и пропахшие дымом руки.
Не говоря ни слова, он стал их вылизывать; его язык успокаивал ожоги, и Лире стало так спокойно, как никогда в жизни.
Но когда на её руках не осталось сажи и грязи, Йорек заговорил. От его голоса спина её загудела.
— Лира Среброязыкая, что это за план пойти в мёртвым?
— Мне пришло это в голову во сне, Йорек. Я увидела призрак Роджера и поняла, что он зовёт меня… Ты помнишь Роджера. Ну так вот, после того, как мы ушли от тебя, его убили, и в этом виновата я, по крайней мере, мне так казалось. И я думаю, что мне просто нужно закончить то, что я начала, вот и всё: пойти и попросить прошения, а если смогу, спасти его. Если Уилл может открыть дорогу в земли/страну мёртвых, мы должны это сделать.
— Могу не значит должен.
— Но если ты должен и можешь, оправдания нет.
— Пока ты жива, твоё дело жить.
— Нет, Йорек, — мягко сказала она, — наше дело держать слово, как бы это ни было трудно. Знаешь, в тайне я до смерти боюсь. И хотела бы никогда не видеть этого сна, и чтобы Уиллу не пришло в голову попасть туда с помощью ножа. Но я видела и он подумал, и нам никуда от этого не деться.
Лира почувствовала, как задрожал Пантелеймон, и погладила его израненными руками.
— Но мы не знаем, как туда попасть, — продолжила она. — Мы ничего не узнаем, пока не попробуем. Что собираешься делать ты, Йорек?
— Я вернусь на север со своим народом. Мы не можем жить в горах. Здесь даже снег другой. Я думал, мы сможем здесь жить, но нам проще жить в море, даже в тёплом.
Стоило это узнать. К тому же, думаю, мы будем нужны. Я чувствую войну, Лира Среброязыкая, я чую её запах, я её слышу. Перед тем, как прийти сюда, я говорил с Серафиной Пеккала, и она сказала, что направляется к лорду Фаа и гиптянам.
Если будет война, мы будем нужны.
Лира села, услышав имена её старых друзей. Но Йорек не закончил. Он продолжал:
— Если вы не найдёте выход из земель/страны мёртвых, мы больше не встретимся, ведь у меня нет призрака. Моё тело останется на земле, а потом станет её частью.
Но если окажется, что мы оба выжили, ты всегда будешь почётным и желанным гостем в Свельбальде, и к Уиллу это тоже относится. Он рассказывал тебе, как мы встретились?
— Нет, — сказала Лира. — он только сказал, что возле реки.
— Он бросил мне вызов. Я не думал, что кто-то может это сделать, но этот полувзрослый мальчик оказался слишком отважным и слишком умным для меня. я не рад тому, что ты хочешь сделать это, но никому не доверил бы идти с тобой, кроме этого мальчика. Вы достойны друг друга. Удачи, Лира Среброязыкая, мой милый друг.
Она протянула руки и обняла его шею, зарывшись лицом в его шкуру, не в силах ничего сказать.
Через минуту он осторожно встал и отвёл её руки, а потом повернулся и молча ушёл во тьму. Лире показалось, что его силуэт почти сразу же исчез на фоне снега, но, может быть, просто слёзы застилали ей глаза.
Заслышав её шаги на тропинке, Уилл взглянул на шпионов и сказал:
— Не двигайтесь. Смотрите, вот нож, я его не трогаю. Оставайтесь здесь.
Он вышел из пещеры и увидел застывшую неподвижно Лиру; она плакала, а Пантелеймон, превратившийся в волка, стоял, подняв морду к чёрному небу. Она молчала. Единственным светом в ночи было бледное отражение догоравшего костра в сугробе, и этот свет падал на её мокрые щёки, а её слёзы отражались в глазах Уилла, и фотоны опутали двоих детей молчаливыми нитями.
— Я так его люблю, Уилл! — дрожащим голосом смогла прошептать она. — А он выглядел старым! Он выглядел голодным, и старым, и грустным… Всё теперь зависит от нас, Уилл? Ведь нам теперь больше не на кого положиться… Мы одни.
Но мы ведь ещё не такие взрослые. Мы ещё маленькие… Слишком маленькие… Если бедный мистер Скорсби умер, а Йорек старый… Всё, что надо сделать, зависит только от нас.
— Мы можем, — сказал он. — Я больше не буду оглядываться назад. Мы можем это сделать. Но сейчас нам нужно поспать, а если мы останемся в этом мире, могут прилететь эти гироптеры, которые вызывали шпионы… Я прорежу окно, и мы найдём другой мир, в котором сможем поспать, а если с нами пойдут шпионы, это плохо.
Придётся избавиться от них потом.
— Да, — ответила она, шмыгнула носом, вытерла его и потёрла глаза ладонями. — Давай сделаем это. Ты уверен, что нож действует? Ты пробовал его?
— Я знаю, что он действует.
Пантелеймон превратился в тигра, что, как они надеялись, должно было отпугнуть шпионов; Уилл с Лирой вернулись в пещеру и взяли свои рюкзаки.
— Что вы делаете? — спросила Салмакия.
— Идём в другой мир, — сказал Уилл, вынимая нож. Он почувствовал, как будто снова стал целым существом; он и не подозревал, насколько его любит.
— Но вы должны дождаться гироптеров лорда Азраила, — жёстко сказал Тиалис.
— Мы не станем их ждать. — сказал Уилл. — Приблизитесь к ножу — я вас убью. Если вам так надо, идите с нами, но остаться здесь вы нас не заставите. Мы уходим.
— Ты солгал!
— Нет, — сказала Лира. — Я солгала. Уилл не лжёт. Об этом вы не подумали.
— Но куда вы идёте?
Уилл не ответил. Он нащупал пустоту в мутном воздухе и прорезал проход.
Салмакия сказала:
— Это ошибка. Вы должны понять это и послушать нас. Вы не подумали…
Читать бесплатно другие книги:
