Собрание сочинений в одной книге (сборник) Шекспир Уильям

Входят Баптиста, Катарина, Бьянка, Гремио и Гортензио.

Люченцио и Транио отходят в сторону.

Уходит Бьянка.

Уходит.

Уходит.

Можете отправляться к чертовой бабушке; вы так прелестны, что здесь вас задерживать никому не придет охоты. Согласье меж ними не бог весть какое, Гортензио, так что нам придется подуть на пальцы и попоститься покуда что: пирог для нас еще ни с твоей, ни с моей стороны не подрумянился. Прощайте. Ради любви, которую я испытываю к милой Бьянке, как только мне удастся встретить человека, способного научить ее, чему ей хочется, я сейчас же направлю его к ее отцу.

Я также, синьор Гремио. Но прошу вас, еще два слова. Хотя характер нашей вражды не допускал нас до разговоров, однако выскажу соображение, касающееся нас обоих: чтобы открыть нам доступ к прелестному предмету нашей любви и сделать нас снова счастливыми соперниками в благосклонности Бьянки, нам следует потрудиться над одною вещью и добиться ее.

Что же это такое?

Ясное дело, сударь: найти мужа для ее сестры.

Черта ей, а не мужа!

Повторяю: мужа.

Повторяю: черта. Неужели ты думаешь, Гортензио, что только потому, что отец ее богатый человек, так найдется такой сумасшедший, который женится на этой чертовке?

Полно, Гремио. Из того, что нам не хватает терпенья переносить ее крик и брань, не значит, что не найдется на свете доброго малого (надо только разыскать его), который в придачу к деньгам согласился бы взять ее со всеми ее недостатками.

Как сказать! По-моему, это вроде того, как взять приданое с условием: каждое утро сечься у креста на рынке.

Конечно, вы правы: меж гнилыми яблоками выбор не велик. Но теперь, когда эта помеха сдружила нас, надо по-дружески держаться друг за друга, пока не найдем мужа для старшей дочери Баптисты и не освободится младшая для мужа; тогда мы с новыми силами сцепимся друг с другом. Милая Бьянка, счастлив тот, кому ты достанешься на долю! Кто быстрей доскачет, тот и собьет кольца. Что на это скажете, синьор Гремио?

Вполне с вами согласен. Я подарил бы лучшего скакуна в Падуе тому, кто согласился бы ухаживать за нею, посвататься к ней, жениться на ней, разделить с ней ложе и избавить от нее дом. Идемте.

Уходят Гремио и Гортензио.

Они обмениваются платьем.

Входит Бьонделло.

Где я шатался? Это что! А где вы сами шатались? Что, хозяин, мой товарищ Транио украл у вас платье или вы у него? Или оба один у другого? Скажите на милость, что это за новости?

Ну идем, Транио. Осталась еще одна вещь, которую ты должен исполнить. Ты должен сделаться одним из этих вздыхателей. Спросишь почему? Отвечу, что у меня на это есть веские причины.

Уходят.

Актеры наверху говорят.

Милорд, вы дремлете! Вам не до пьесы.

Нет, нет, клянусь святой Анной. Отменная штука, право. Долго она еще будет продолжаться?

Лишь началась, милорд.

Совершенно замечательная штука, сударыня мадам! Только бы скорей кончалась.

(Садится и смотрит.)

Падуя. Перед домом Гортензио. Входят Петручио и его слуга Грумио.

Входит Гортензио.

Что такое? В чем дело? – Старый мой друг Грумио и старый друг Петручио! – что делается у вас в Вероне?

Пришли, Гортензио, драку вы разнять?

Con tutto il cuore ben trovato[16], могу сказать.

Alia nostra casa ben venuto, molto honorato signor mio Petrucio[17].

Встань, Грумио, – уладим вашу ссору.

Нет, это не такое дело, сударь, чтобы латынь могла помочь. Разве это не законный повод отказаться от службы? Видите ли, сударь, он приказал мне стукнуть его, да поздоровее. Разве это дело – слуге стукнуть своего господина, хотя бы тот и насчитывал тридцать два очка?

• А жаль, ей-богу, что не стукнул я, –
• Целей была бы голова моя.

Стучать в двери! Господи Боже мой, разве вы не сказали мне ясно и просто: «Негодяй, стукни меня, стукни меня хорошенько, стукни меня поздоровее»? А теперь поехали – стучать в двери.

Ну, посмотрите, сударь: он так прямо и говорит, что думает. Дайте ему только вдоволь золота – и он женится хоть на кукле, хоть на булавке; будь старая карга без единого зуба во рту, у которой столько болезней, сколько у пятидесяти двух кляч, – он на это не обратит внимания, раз за нею можно взять деньги.

Прошу вас, сударь, – пускай его идет, куда вздумается. Помяните мои слова: если б она его знала так же хорошо, как я, она бы бросила думать, что руганью можно на него подействовать. Хоть двадцать раз назови его негодяем, ему хоть бы что. А он раз начнет, так всю свою тараторику выложит. Уверяю вас, сударь: свяжись она только с ним, так он такие фигуры залепит ей в фигуру, такие выражения пустит в ход, что лицо ее потеряет всякое выражение, и на свет божий она будет глядеть не лучше слепого котенка. Вы его не знаете, сударь!

Разве это не плутовство! Посмотрите, как обманывают старых людей, как молодежь стоит один за другого!

Входят Гремио и переодетый Люченцио с книгами.

Входят Транио, богато одетый, и Бьонделло.

У которого две прекрасные дочери. Вы его имеете в виду?

Уходят.

Падуя. Комната в доме Баптисты. Входят Катарина и Бьянка.

Входит Баптиста.

Уходит Бьянка.

Уходит.

Входят Гремио, Люченцио, бедно одетый, Петручио, Гортензио под видом музыканта, Транио и Бьонделло с лютней и книгами.

(Баптисте.)

Сосед, я уверен, что этот дар вам приятен. Чтоб быть столь же любезным, я, более всех других обязанный вашей любезности, смело рекомендую вам этого юного ученого (представляя Люченцио), долгое время учившегося в Реймсе. Он столь же сведущ в греческом языке и латыни, как тот в музыке и математике. Зовут его Камбио; прошу вас, примите его услуги.

Премного благодарен, синьор Гремио. Добро пожаловать, добрейший Камбио. (К Транио.) Но вы, любезнейший синьор, по-видимому, нездешний; разрешите узнать цель вашего приезда.

Входит слуга.

Уходит слуга, за ним Люченцио, Гортензио и Бьонделло.

Входит Гортензио с разбитой головой.

Уходят Баптиста, Гремио, Транио и Гортензио.

Входит Катарина.

Возвращаются Баптиста, Гремио и Транио.

Уходят в разные стороны Петручио и Катарина.

Уходит Баптиста.

Уходит.

Уходит.

Падуя. Дом Баптисты. Входят Люченцио, Гортензио и Бьянка.

«Hic ibat» – как я вам уже говорил; «Simois» – я Люченцио; «hic est» – сын Винченцио; «Sigeiae tellus» – переодетый, чтобы достигнуть вашей любви; «hic steterat» – а тот Люченцио, что сватается к вам; «Priami» – мой слуга Транио; «regia» – замещающий меня; «celsa senis» – чтобы мы лучше могли провести старого Панталоне.

«Hic ibat Simois» – я вас не знаю; «hic est Sigeiae tellus» – я вам не верю; «hic steterat Priami» – остерегайесь, чтобы нас не услышали; «regia» – не будьте самонадеянны; «celsa senis» – не отчаивайтесь.

Входит слуга.

Уходят Бьянка и слуга.

Уходит.

Уходит.

Падуя. Перед домом Баптисты.

Входят Баптиста, Гремио, Транио, Катарина, Бьянка, Люченцио и слуги.

Уходит с плачем. За нею Бьянка и другие.

Входит Бьонделло.

Хозяин, хозяин, новости! Знатные новости, такие новости, каких вы никогда и не слыхивали.

Знатные новости, – как это может быть?

А разве не новость услышать, что Петручио едет?

Он приехал?

Нет, сударь.

Где же он?

Он в пути.

Когда же он будет здесь?

Когда он будет стоять на моем месте и смотреть на вас.

Ну, какие же у тебя знатные новости?

Что Петручио едет сюда в новой шляпе и в старой куртке; на нем штаны, перелицованные раза три; сапоги, служившие свечными ящиками, один застегнут, другой зашнурован; старый, ржавый меч, взятый из городского арсенала, со сломанной рукояткой и без ножен. Два шнура на платье порваны; лошадь у него хромая, седло старое, подъедено молью, стремена разные; к тому же у лошади сап, спина с изъяном, губы распухли, кожа шелудивая, подбрюшина вздута, все суставы разбухли, неизлечимое воспаление желез, постоянное спотыканье, изъедена она наполовину сломанным недоуздком, а уздечка из бараньей шкуры, от частого натягивания, чтоб лошадь не падала, она разорвалась и теперь связана в нескольких местах; подпруга из шести кусков; нахвостник бархатный с дамского седла с двумя именными буквами, чудно наколоченными из гвоздиков, и связан в разных местах бечевкой.

Кто же с ним едет?

О сударь, лакей его обряжен не хуже лошади: одна нога в льняном чулке, другая в шерстяном штиблете, и подвязаны они синей и красной покромкой; шляпа старая, вместо пера заткнуто «Сорок причуд». Чудовище, прямо чудовище! Совершенно не похож на христианского слугу и господского лакея.

Какая-нибудь странная причуда;

Обычно он одет бывает скромно.

Я рад, что он прибудет, в каком бы виде он ни явился.

Он сюда не прибудет, сударь.

Разве ты не сказал, что он идет?

Кто? Что Петручио едет?

Ну да, что Петручио идет.

Нет, сударь. Я сказал, что его лошадь идет, а он сидит на ней верхом.

Ну, это все одно.

Входят Петручио и Грумио.

Уходят Петручио и Грумио.

Уходят Баптиста, Гремио и слуги.

Возвращается Гремио.

Музыка. Входят Петручио, Катарина, Бьянка, Баптиста, Гортензио и гости.

Уходят Петручио, Катарина и Грумио.

Уходят.

Загородный дом Петручио. Входит Грумио.

Пропади они, все заморенные клячи, все сумасшедшие хозяева и грязные дороги! Бывал ли когда-нибудь кто так бит, бывал ли кто так замазан, уставал ли кто-нибудь так? Меня послали вперед развести огонь, а сами потом придут греться. Не будь я «маленький горшок, что на тепло легок», право, у меня губы примерзли бы к зубам, язык к нёбу и сердце к желудку раньше, чем я развел бы огонь, чтобы оттаять. Но оттого, что я дую на огонь, мне тепло становится. По такой погоде и более крупному человеку, чем я, было бы холодно. – Эй, Кертис.

Входит Кертис.

Кто зовет меня таким замороженным голосом?

Кусок льда. Если сомневаешься, можешь скатиться по мне от плеч до пяток, для разгона имея все расстояние от затылка до шеи. Огня, добрый Кертис!

Хозяин с женою едут, Грумио?

Да, Кертис. Так что огня, огня! Да не заливай его.

Что же, она такая упрямица, как о ней идет молва?

Была, Кертис, до этого мороза. Но, как ты сам знаешь, зима укрощает и мужчину, и женщину, и скотину, так что она укротила и старого моего хозяина, и новую мою хозяйку, и меня самого, дружище Кертис.

Пошел прочь, трехдюймовый дурак! Я тебе не скотина.

Ах, так я трехдюймовый? Конечно, у тебя рога в целый фут, и я ростом никак не меньше их. Ну, будешь ты огонь разводить? А не то я пожалуюсь на тебя нашей хозяйке, и, хотя она сама находится в руках у нашего хозяина, получишь ты от ее руки охлаждающее поощрение за проволочку в твоем горячем занятии.

Прошу тебя, добрый Грумио, расскажи, как дела идут на белом свете.

Холодно на белом свете, Кертис, везде, кроме твоего дела. А потому – огня! Делай, что тебе полагается, и получай, что тебе полагается, так как мой хозяин и хозяйка промерзли до полусмерти.

Огонь сейчас будет готов, и потому, добрый Грумио, новостей!

Ну, «Джек малый, эй, малый!» – новостей будет сколько хочешь.

Полно, брось, надувало ты этакий!

Ну, раздуй огонь, а то меня ужасно продуло. Где повар? Поспел ли ужин, выметен ли дом, усыпан ли пол тростником, снята ли паутина, прислуга одета ли в новое платье, в белые чулки, у каждого ли служащего есть свой свадебный наряд? Все ли кубки и стаканы чисты внутри и снаружи? Постланы ли скатерти, все ли в порядке?

Все в порядке. А теперь, прошу тебя, новости.

Во-первых, да будет тебе известно, что лошадь моя устала, а хозяин с хозяйкой шлепнули.

Друг друга?

С седел в грязь, и получилась целая история.

Не тяни, добрый Грумио.

Потяни-ка ухо.

Вот тебе.

Вот тебе.

Это называется почувствовать историю, а не услышать историю.

Потому это и называется чувствительной историей. А затрещиной этой я постучался в ваше ухо и попросил внимания. Ну, я начинаю. Imprimis[22], мы спускались с грязного пригорка, причем хозяин сидел позади хозяйки…

Оба на одной лошади?

А тебе что до этого?

Не мне, а лошади.

Так ты и рассказывай историю; а если бы ты не перебивал меня, – ты бы услышал, как ее лошадь упала и она очутилась под лошадью; услышал бы ты, в каком грязном месте это происходило, как она вся перемазалась, как он оставил ее лежать под лошадью, а сам бросился бить меня за то, что ее лошадь споткнулась, как она похлюпала по грязи, чтобы оттащить его от меня, как он ругался, как она упрашивала, она, которая никогда раньше ни о чем не просила; как я кричал, как лошади убежали, как у него оборвалась уздечка, а я потерял подпругу, – и много еще достопамятных вещей не услышишь; они умрут в забвении, а ты сойдешь в могилу невеждой.

По всему выходит, что он еще больший упрямец, чем она.

Да, да, ты и самый задорный из вашей братии скоро это увидите, когда он приедет домой. Но что же это я все рассказываю? Зови сюда Нетеньела, Джозефа, Никласа, Филиппа, Уолтера, Шугарсапа и всех остальных. Пусть они поглаже причешутся, вычистят свои ливреи, подвяжутся, как полагается, пусть при встрече опустятся на левое колено и не вздумают прикоснуться к волоску в хвосте лошади раньше, чем не поцелуют ему руку. Все они готовы?

Все готовы.

Зови их сюда.

Эй вы там, слышите? Вы должны встретить хозяина, чтобы у хозяйки получилось понятие.

Она имеет свое собственное.

Кто же этого не знает?

Ты, раз ты собираешь народ, чтоб привести ее в понятие.

Я собираю их, чтобы выполнить долг.

Она сюда не в долг занимать приедет.

Входят четверо или пятеро слуг.

Милости просим, Грумио.

Как поживаешь, Грумио?

Ну что, Грумио?

Дружище Грумио!

Вас милости просим. Как вы поживаете? – А вы что? – Вы, дружище? – Ну, и довольно для встречи! Как, лихие товарищи, все ли у вас готово? Всякая ли вещь в порядке?

Все вещи готовы. Близко ли хозяин?

Рукой подать, наверное, уже спешился. А потому… Черта с два! Тише! Я слышу хозяина.

Входят Петручио и Катарина.

Уходят слуги.

Входят слуги с ужином.

Входит слуга с водой.

Уходят. Входят несколько слуг.

Возвращается Кертис.

Уходят. Возвращается Петручио.

Уходит.

Падуя. Перед домом Баптисты. Входят Транио и Гортензио.

Отходит в сторону. Входят Бьянка и Люченцио.

Уходит.

Входит Бьонделло.

Уходят Люченцио и Бьянка. Входит педант.

Уходят.

Комната в доме Петручио. Входят Катарина и Грумио.

Входят Петручио и Гортензио с кушаньем.

Входит портной.

Входит торговец галантереей.

Уходит торговец.

Меня только не крой. Ты многое множество людей нарядил, а я не люблю, чтоб меня крыли и обо мне рядили. Я говорю, что велел твоему хозяину сделать платье с вырезом, а не говорил, чтобы он изрезал его на кусочки. Ergo[23], ты врешь.

Вот запись о фасоне, она подтвердит мои слова.

Читай.

Запись врет на свою голову, если там говорится, что я это говорил.

«Imprimis, широко пущенное платье…»

Хозяин, если я когда-нибудь сказал: «распущенное платье», зашейте меня в подол и бейте до смерти мотком коричневых ниток. Я сказал просто: платье.

Дальше.

«С маленькой круглой пелериной…»

Пелерина? Да, это я говорил.

«С широким рукавом…»

Два рукава? Говорил.

«Рукава, вырезанные по моде…»

Вот это – гадость.

В записке ошибка, синьор, в записке ошибка! Я заказывал, чтобы рукава вырезали, а потом вшили, и это я тебе докажу, хоть ты и носишь на мизинце наперсток.

Я говорю правду. Встреться я с тобой в другом месте, ты бы у меня узнал!

Я и сейчас к твоим услугам. Бери записку, давай мне свой ярд и лупи, не жалей!

Боже упаси, Грумио! Тут же не будет никакого правдоподобия.

Ну словом, платье это не по мне!

И правильно, оно ведь по синьоре.

На, подымай, пусть пользуется мастер.

И в жизнь не думай, негодяй! Подымать платье моей хозяйки, чтоб мастер пользовался!

В каком же это смысле?

О синьор, смысл в этом глубже, чем вы думаете. Поднять платье моей хозяйки, чтоб мастер пользовался! Тьфу, тьфу, тьфу!

Уходит портной.

Уходят.

Падуя. Перед домом Баптисты. Входят Транио и педант, одетый как Винченцио.

Входит Бьонделло.

Входят Баптиста и Люченцио.

Уходит Бьонделло.

Иду за вами.

Страницы: «« « ... 89101112131415 » »»