Плач Сэнсом Кристофер
— Я видел его лишь однажды, хотя и разыскивал несколько недель.
— Кто он?
Я посмотрел Малтону в глаза:
— Не могу сказать, Гай, ради твоей же безопасности. Прошу тебя, держи его подальше от остальных пациентов: он знает опасные вещи. У него было что-либо с собой, когда его привели? — нетерпеливо спросил я. — Может быть, какая-нибудь книга?
— У него был экземпляр запрещенного Нового Завета в переводе Тиндейла с его подписью внутри и кошелек с несколькими монетами.
— И больше ничего?
— Ничего.
Я посмотрел на Маккендрика — тот часто дышал — и сказал своему другу:
— Я бы предотвратил это, Гай. Надеюсь, ты мне веришь.
— Да, — ответил он. — Верю. Но ты по-прежнему вовлечен во что-то очень опасное, верно?
— Да. — Я снова посмотрел на Джеймса. — Могу я допросить его?
— Он почти все время в бреду.
— Ты бы не вышел, чтобы я попробовал? Я прошу тебя выйти, только чтобы ты не услышал чего-то такого, что может поставить под угрозу твою безопасность. Мне не хочется и тебя затягивать в эту трясину.
Помолчав в нерешительности, медик кивнул:
— Я ненадолго оставлю вас. Но не утомляй его.
Он вышел и тихо закрыл дверь за собой. В комнате был табурет, и я пододвинул его к кровати пациента. Уже темнело, Смитфилдская площадь опустела, и голоса на ней затихли. Я тихонько дотронулся до больного. Его глаза открылись, но из-за лихорадки они ничего не видели.
— Мастер Маккендрик? — спросил я.
— Учитель Маккендрик, — прошептал он. — Я учитель, проповедник.
— Учитель, кто сделал это с вами?
Я не был уверен, что он услышал, но он вдруг проговорил, устало, снова закрыв глаза:
— Их было двое, двое. Застали меня врасплох, хотя я осторожен. Выскочили из дверей и пырнули ножом. Двое. Я ранил одного в плечо и сумел убежать. — Он грустно улыбнулся. — Скрылся между домами… Пришлось узнать лондонские переулки за эти годы. Такие же, как в Стирлинге, всегда убегал, убегал от папских и королевских лакеев. Но я ослаб, потерял много крови. — Он вздохнул. — Убегал, всегда убегал…
Я наклонил голову ниже.
— Вы знали тех, кто на вас напал, учитель?
Джеймс устало покачал головой.
— Это были двое молодых людей, один светловолосый, с бородавкой на лице, а другой почти лысый? — продолжил я расспросы.
— Да, они. — Умирающий посмотрел на меня, и его взгляд впервые сфокусировался. — Ты кто?
— Тот, кто накажет напавших на вас.
Я подумал, что, набросившись на Маккендрика, Дэниелс и Кардмейкер недооценили силу и проворство бывшего солдата, и он сумел убежать к толпе подмастерьев. Но, похоже, убежал все-таки слишком поздно, чтобы спасти свою жизнь.
Маккендрик протянул руку из-под одеяла и схватил мою. Его рука была твердой и мозолистой — рука человека, который трудился и воевал, — но горячей и липкой от пота.
— Это они убили мастера Грининга? — спросил он.
— Да, и его подмастерье Элиаса.
Рука Джеймса сжала мою крепче, а его глаза открылись, голубые и ясные. Он уставился на меня.
— Элиаса? Мы думали, он предатель.
— Нет, это был не он, — ответил я, а про себя подумал: «И не ты».
Маккендрик отпустил мою руку и со стоном откинулся на подушку.
— Значит, это мог быть только Кёрди, Уильям Кёрди, которого мы считали такой искренней душой…
Да, подумал я, а Кёрди мертв и не может сказать, кто был его хозяин. Его убили люди Рича.
Умирающий вновь посмотрел на меня и спросил:
— Ты один из нас?
— Один из кого?
— Из братьев. Верующих в новые небеса и новую землю. Тех, кого наши враги называют анабаптистами.
— Нет, я не из ваших.
Плечи Джеймса поникли, а потом он сурово посмотрел на меня:
— Я вижу это среди видений, которые меня посещают. Великое предвидение, будущее Содружество, где всё делят поровну в природной щедрости и мирно поклоняются Христу. Никаких властителей, никаких воюющих стран, все люди живут в гармонии… Это мне приснилось или я в самом деле видел небеса, как ты думаешь?
— Думаю, приснилось, учитель, — печально ответил я. — Но не знаю.
Чуть погодя Маккендрик впал в беспамятство и еле дышал. Я встал, и мои колени хрустнули. Узнав то, что мне было нужно, я медленно вернулся в главную палату, где Гай писал что-то за столом у дальней стены.
— Он снова лишился чувств, — вздохнул я. — А может быть, уснул, и ему снятся чудесные сны… Для него ничего нельзя сделать?
Малтон покачал головой:
— Мы, медики, знаем признаки наступающей смерти.
— Да. — Я вспомнил, как Сесил сказал мне про королевских врачей, которые говорили, что король не протянет долго. — Спасибо, что позвал меня, Гай. И еще кое-что. Когда… Когда он умрет, для больницы будет безопаснее, если его похоронят под другим именем. Его разыскивают в связи с возможной изменой.
Врач посмотрел на меня и сказал с тихой страстью:
— Каждый вечер я молюсь, чтобы этот не известный мне ужас, в который ты вовлечен, поскорее закончился.
— Спасибо.
Я покинул больницу и, вернувшись домой, послал лорду Парру записку, сообщая, что шотландец нашелся и что шпионом был не он. На следующее утро, очень рано, меня разбудил Броккет с двумя полученными на рассвете записками — одна на дорогой бумаге с печатью королевы на красном воске, а вторая — сложенный обрывок от Гая. В первой говорилось, что этим утром я опять нужен в Уайтхолле, а во второй — что Маккендрик ночью умер. И снова мой друг подписался только именем.
Глава 32
И вот на следующее утро я взял лодку и поплыл в Уайтхолл. У меня не было новостей для лорда Парра о том, что могло случиться с книгой королевы, и я понимал, что теперь, когда весь кружок Грининга пропал, их, скорее всего, уже не будет никогда.
По пути к причалу Темпл я зашел в контору сказать Бараку, что меня сегодня не будет и я не знаю, как долго. Мой помощник был один — Николас и Скелли еще не пришли, — и я позвал его к себе в кабинет.
— В Уайтхолл? — спросил он.
— Да. Вчера вечером я нашел Маккендрика. — И я рассказал Джеку, что случилось в больнице.
— Значит, шпионом был мастер Кёрди, — протянул он.
— Похоже на то, — вздохнул я. — Я зашел в тупик.
— Тогда оставьте теперь это политикам, — проворчал Барак. — Вы сделали все, что могли.
— Не могу избавиться от чувства, что я подвел королеву.
— Вы сделали все, что могли, — раздраженно повторил Джек. — Вы рисковали жизнью.
— Знаю. И твоей, и Николаса.
— Вот и покончим с этим. Если королева Екатерина падет, то по своей собственной глупости.
Я снова прибыл к Общей пристани, где лодки перевозчиков толкались за место у причальных тумб с лодками, привезшими свежезарезанных лебедей для королевского стола и рулоны тонкого шелка. Причал сильно выдавался в реку, поэтому разгрузка шла даже в отлив. Впрочем, сейчас был почти полный прилив, отлив только-только начался, и грязная серая вода плескалась у каменных нижних ступеней. На мгновение мне подумалось о бедном Питере Коттерстоуке, упавшем в реку в холодный осенний день. Я сошел с лодки и, запахнув робу и поправив на голове шапку, посмотрел в направлении Королевской пристани. Там из-за длинного красного кирпичного фасада дворца виднелось ярко раскрашенное двухэтажное здание. Оно заканчивалось выстроенным над водой великолепным каменным навесом для лодок. К нему направлялась баржа: гребцы налегали на весла против приливного течения, а на корме сидел человек в темной робе и шапке. Я узнал плоское лицо и раздвоенную бороду — это был секретарь Пэджет, начальник шпионов, один из немногих, кто знал, действительно ли посланник папы по имени Бертано находится в Лондоне.
Я прошел по лабиринту плотно расставленных строений с внутренними двориками. Некоторые стражники уже узнавали меня, хотя, как всегда, в стратегических точках мое имя сверяли со списком. Все великолепие вокруг уже было знакомым, почти обыденным. Теперь, проходя мимо, я избегал смотреть на великие произведения живописи и скульптуры, чтобы не задерживаться. Я увидел двух каменщиков, строящих новый замысловатый карниз в коридоре, и мне вспомнились слова Лимана, что каждый камень во дворце прослоен потом простых людей. Вспомнил я и о том, как мало платят ремесленникам на королевских работах, оправдывая это повышением статуса за счет работы на короля.
Меня снова приняли в приемной королевы. Какой-то молодой человек, один из бесконечных просителей, спорил со скучающим стражником в черном с золотом мундире:
— Но ведь мой отец послал лорду Парру известие, что сегодня я приезжаю из Кембриджа. У меня степень по каноническому праву, и я знаю, что освободилось место в Научном совете королевы…
— Вас нет в списке, — флегматично отвечал стражник, и я подумал: кто же вышел из Совета? Уж не я ли — в связи с тем, что моя работа закончена?
У выходящего на реку окна, как обычно, кружком сидели фрейлины королевы с рукоделием на коленях, наблюдая за танцем, который на удивление ловко исполняла дурочка Джейн. Я увидел Мэри Оделл, сидящую среди благородных дам, несмотря на свой низкий ранг. Молодая хорошенькая герцогиня Саффолкская со своей собачонкой Гардинером на коленях сидела между ней и сестрой королевы леди Хартфорд, которую я видел в замке Бэйнардс. Высокий худой мужчина с узким лицом, похожим на клюв носом и всклокоченной бородой с презрительным выражением наблюдал за танцем у них из-за спины.
Джейн остановилась перед этим джентльменом и, отвесив поклон, сказала:
— Вот, милорд Суррей. Разве я не подхожу, чтобы танцевать с вами в Хэмптон-Корте перед адмиралом?
Значит, это был граф Суррей, старший сын герцога Норфолкского и якобы реформатор. О нем говорили как об искусном поэте, а еще он прошлой зимой имел неприятности из-за того, что устраивал пьяные кутежи в Сити.
Он грубо ответил:
— Я танцую только с женщинами высокого положения, миссис Дурочка. А теперь извините меня, мне нужно встретиться с отцом.
— Не грубите Джейн, — с укоризной сказала герцогиня Саффолкская, увидев, как круглое лицо шутихи покраснело.
Однако тут Джейн увидела стоящего рядом меня и указала в мою сторону:
— Вот почему королева ушла к лорду Парру! Законник опять пришел тревожить ее делами! Смотрите, у него горб как у Уилла Соммерса!
Все обернулись ко мне, а она продолжала:
— Он хотел отобрать у меня Утю, но леди Мэри не дала! Она знает, кто ее истинные друзья!
Блеск в ее глазах сказал мне, что Джейн вовсе не придурковатая — весь этот вздор был задуман, чтобы унизить меня.
Мэри Оделл поспешно встала и подошла ко мне:
— Ее Величество и лорд Парр ждут вас, мастер Шардлейк.
Я с радостью ушел вместе с ней в святая святых королевы.
И снова королева сидела на высоком кресле под своим красным балдахином. Сегодня на ней было ярко-зеленое платье с вышитыми цветами, листьями и даже стручками гороха на ветке. Под ее арселе, как мне показалось, я заметил седые пряди в темно-рыжих волосах. Лорд Парр стоял сбоку от нее в своей обычной черной робе и с золотой цепью, а с другой стороны устроился архиепископ Кранмер в своем белом стихаре. Низко поклонившись, я увидел на столике рядом шахматы и подумал: черная фигура и белая фигура.
Все трое рассматривали на мольберте перед собой чей-то портрет в полный человеческий рост: недавно нанесенные краски были такими яркими, что притягивали глаз даже среди великолепия Уайтхолла. На заднем плане, как фон, виднелись темно-красные шторы кровати с балдахином на четырех столбах, а на переднем — раскрытая Библия на пюпитре рядом с леди Елизаветой, которую я сразу узнал. На принцессе было то самое красное платье, которое я видел на ней, когда она жаловалась, что приходится так долго позировать рядом с кроватью.
Но это скучное занятие стоило того, потому что портрет был поистине как живой. Расцветающая грудь Елизаветы контрастировала с хрупкостью ее худеньких, детских плечиков. Она держала в руках маленькую книжечку, а лицо ее было спокойным, с выражением настороженной властности, несмотря на свою юность. Я прочел значение этой картины — она показывала девочку, которая вот-вот станет женщиной, образованную, серьезную и царственную. А кровать на заднем плане напоминала о скором наступлении брачного возраста.
Королева, внимательно рассматривающая портрет, прислонившись к спинке стула, сказала:
— Превосходно.
— Портрет говорит все, что нужно, — согласился Томас Кранмер и, повернувшись ко мне, тихо проговорил: — Я слышал ваши последние новости, Мэтью. — Что в том кружке был шпион и теперь он мертв. Его хозяин, скорее всего, кто-то очень важный, член Тайного совета, но мы не знаем кто.
— Да, милорд, — сказал я и добавил: — Мне очень жаль.
— Вы сделали все, что могли, — сказал архиепископ, эхом повторив слова Барака.
Я посмотрел на Екатерину. Она выглядела озабоченной и опечаленной, и в ней ощущалась некоторая скованность, в которой я увидел признак напряжения. Королева ничего не говорила.
— По крайней мере, этот кружок анабаптистов уничтожен, — сказал лорд Парр. — Я бы хотел увидеть их на костре!
— Подкупленный Лиманом дворцовый стражник и тюремщик Милдмор должны быть высланы за границу, — твердо проговорил Кранмер. — Для нашей безопасности.
— Вы бы тоже сожгли их, милорд архиепископ, — прорычал лорд Уильям, — если б не необходимость их удалить!
— Только если б усердные проповеди не смогли заставить их отказаться от ереси! — с гневом проговорил Томас. — Я не хочу никого сжигать.
— Вы оказали нам огромную помощь, Мэтью, — сказала Ее Величество, — с этими сведениями Лимана о Бертано.
— Значит, это оказалась правда? — спросил я.
Парр посмотрел на Кранмера, а потом на королеву, которая кивнула, и с суровым видом проговорил:
— Это только для ваших ушей, Шардлейк и мы говорим вам это только потому, что вы первый сообщили нам это имя и нам интересно ваше мнение. Про Бертано знаем только мы четверо. Мы не сказали ничего даже брату и сестре королевы. А вы не должны ничего говорить тем мужчине и юноше, работающим у вас, — добавил он угрожающим тоном.
— Мы знаем, что вы полностью им доверяете, — мягко вставил Томас.
— Расскажите ему, племянница, — сказал Уильям.
И королева, вяло и неохотно, заговорила:
— Неделю назад, днем, Его Величество принимал кого-то в своих личных апартаментах. Все слуги из его покоев были удалены, — добавила она. — Обычно он говорит мне, если приезжает кто-то из-за границы, но накануне вечером он сказал, что об этом визите должен знать он один, и я осталась у себя. — Екатерина потупилась и замолчала.
— А потом? — мягко подтолкнул ее дядя.
— Я знаю, что встреча прошла не очень хорошо. После нее Его Величество послал за мной, чтобы я сыграла ему, как он иногда делает, когда ему грустно и тяжело. Он был в злобном настроении и даже ударил по голове своего шута Уилла Соммерса и велел ему убраться — ему было не до шуток. Я посмела вопросительно посмотреть на него, поскольку бедняга Соммерс ничем не заслужил побоев, и король сказал:
— Кое-кто хочет заполучить власть, данную мне Богом, Кейт, и посмел прислать человека с такой просьбой. Я отослал его с ответом, какого он заслуживал. — Тут он ударил кулаком по подлокотнику кресла с такой силой, что затряслось все его тело, вызвав страшную боль в ноге. — Королева глубоко вздохнула. — Он не взял с меня клятвы, что я буду хранить его слова в тайне. Поэтому, хотя, строго говоря, это противоречит должному почтению к мужу, по причине страшного затруднительного положения, в котором все мы оказались, я рассказала об этом моему дяде и архиепископу.
— А теперь мы рассказали вам, — без лишних церемоний сказал лорд Парр. — Что вы об этом думаете?
— Это усиливает подозрения, что добытые Вандерстайном на материке сведения верны, — ответил я. — Кто-то просит у короля полномочий, данных ему Богом. Это может означать только верховное главенство над Церковью, и потребовать его мог только папа.
Старый лорд согласно кивнул.
— Так мы и подумали. Если Бертано — посланник папы, то, похоже, ценой примирения был отказ от его главенства над Церковью в Англии.
— И, судя по словам короля, послание должно было быть отослано обратно папе? — уточнил я.
— Я думаю, оно уже отправлено. Если так, то его отослали через Пэджета, — сказал Кранмер и с необычной мрачностью улыбнулся. — А вчера Пэджет заявил Тайному совету, что после визита д’Аннебо король с королевой отправятся в небольшую поездку — всего лишь в Гилдфорд, — и огласил список членов Совета, избранных сопровождать его. Все они — сторонники реформ. Гардинер, Норфолк, Рич и прочие наши враги останутся в Лондоне дожидаться возвращения Его Величества и обеспечивать, чтобы правительственные колеса продолжали крутиться. Так что все окружающие короля люди, имеющие доступ к его уху, будут нашими союзниками.
Лорд Уильям поднял руки и сцепил пальцы.
— Все сходится.
Томас улыбнулся:
— Оставленные в Лондоне не выразили радости по поводу услышанного в Совете. — В его голосе слышалось удовлетворение, а также облегчение.
— Но остается «Стенание», — напомнил я.
— С этим уже ничего не поделать, — прямо заявил лорд Парр. — Остается только надеяться, что укравшие его понимают, что упустили свой шанс и что дело католиков проиграно, и — извини меня, Кейт — избавились от книги. Король больше не изменит своей политики, — добавил он.
Кранмер категорически замотал головой:
— С королем этого никогда нельзя исключать. Но я согласен, охота за книгой — уже не такое горячее дело.
Я посмотрел на королеву:
— Поверьте, Ваше Величество, мне жаль, что я не смог найти ее. Простите меня.
— Господи, хватит это повторять! — резко прервал меня Парр. — Вы сделали что могли, даже если этого оказалось недостаточно. А теперь от вас требуется лишь молчать.
— Клянусь, я буду молчать, милорд.
— Ваши усилия на службе Ее Величеству не будут забыты, — заверил меня архиепископ.
Это был намек, что мне пора уйти. Я немного изменил позу, чтобы поклониться без боли в спине, так как она все еще ныла с тех пор, как Николас повалил меня на землю, спасая от стрелка с аркебузой. Но тут поднялась с кресла королева.
— Мэтью, прежде чем вы уйдете, я бы хотела снова немного поговорить с вами. Пойдемте — вы уже видели мою галерею, но не при дневном свете. Давайте походим там. Мэри Оделл сопроводит нас.
Она кивнула Кранмеру и лорду Парру, которые низко поклонились, и, шурша шелком, направилась к двери. Я последовал за ней.
Теперь, когда через высокие окна внутрь лился свет, показывая пышные краски во всей красе, галерея королевы была великолепна. Птички в клетках прыгали и пели, а Ее Величество медленно шла мимо. Я почтительно отстал на шаг-два, а Мэри Оделл, которую позвали с нами, замыкала шествие. Ее полное лицо ничего не выражало, но, оглянувшись, я заметил в ее глазах настороженность.
Королева остановилась у ниши, в которой на мраморной тумбе стоял инкрустированный драгоценностями ларец. В нем хранились золотые и серебряные монеты с изображениями давно умерших королей и императоров. Некоторые монеты стерлись почти до полной гладкости, другие ярко сверкали, как только что отчеканенные. Екатерина поворошила их длинным пальцем.
— Меня всегда интересовали древние монеты. Они напоминают нам, что мы всего лишь пылинки среди веков. — Она осторожно взяла одну монету. — Император Константин, установивший в Римской империи христианство. Эту монету несколько лет назад нашли близ Бристоля.
Королева подняла голову и посмотрела в окно — оно выходило на берег Темзы ниже дворца, и было видно, что вода уходит с отливом. Я проследил за ее взглядом, и мои глаза привлекла куча выброшенного из дворца в грязь мусора — овощная ботва, кости, свиная голова… Над кучей кружили и кричали чайки: время от времени они садились и что-то клевали. Ее Величество отвернулась.
— Попытаемся взглянуть на другую сторону.
Мы перешли на другую сторону галереи. Окно там выходило на маленький дворик с лужайкой между двумя зданиями. Там, о чем-то разговаривая, шли два человека, и я узнал их. Один из них был епископом Гардинером, крепко сбитым, с красным лицом и снова одетым в белую шелковую сутану. Другой, помоложе, широкоплечий и угрюмый, с черной бородой, был Джоном Дадли, лордом Лайлом, командовавшим в прошлом году морскими силами при Портсмуте. Его оборонительная стратегия помогла отразить вторжение. Значит, теперь он вернулся из своей миссии за границей — еще один старший советник, благосклонный к радикалам. Все шахматные фигуры были теперь расставлены. Я видел, что Гардинер что-то воодушевленно говорит и на его грубом лице появилось вежливое выражение. Что-то в положении тел и осанке этих двоих говорило, что епископ защищается. Лорд Лайл наклонил голову. Вот как, подумал я, происходит действительная борьба за власть: разговорами в углах и садах, киванием, пожиманием плечами, наклонами головы… Но ничего не записывается.
Королева подошла ко мне. При виде Гардинера на лице ее появилось выражение отвращения и страха, но она тут же подавила его.
— Вернулся лорд Лайл, — заметил я.
— Да. Еще один союзник. Интересно, что они обсуждают.
Екатерина вздохнула и отошла от окна, а потом с серьезным видом взглянула на меня и сказала:
— Я хотела, чтобы вы знали, Мэтью, всю глубину моей благодарности за оказанную вами помощь. Я чувствую, что это дорого вам обошлось. А мой дядя, может быть… не очень умеет ценить чужой труд. Но все, что он делает, — это ради меня.
— Я знаю.
— Похоже, мою книгу так и не найдут. Печально думать, что она валяется где-то в куче мусора, но так оно, пожалуй, и вправду безопаснее. Видите ли, это было мое признание веры, признание, что я грешна, как и все, но что через молитвы и Библию я нашла путь к Христу. — Ее Величество вздохнула. — Хотя даже моя вера не защитила меня от ужасного страха в эти последние месяцы. — Она закусила губу в нерешительности и, помолчав, добавила: — Возможно, вы сочли меня вероломной, когда я повторила сказанные королем слова. Но нам нужно знать, что означает этот визит из-за границы.
Я рискнул улыбнуться:
— Быть может, фортуна повернется к вам лицом, Ваше Величество, если переговоры пройдут неудачно.
— Возможно. — Екатерина снова замолчала, а потом с внезапной страстью сказала: — Король — вы не знаете, как он страдает! Его постоянно преследует боль, он чуть не падает в обморок от нее, но всегда, всегда сохраняет королевское достоинство.
— Как и вы, Ваше Величество, — посмел сказать я.
— Да. Несмотря на свой страх. — Она судорожно сглотнула.
Я вспомнил слова лорда Парра о том, как король относится к вероломству. Несмотря на все почтение королевы к Генриху VIII, ее страх перед ним в последние месяцы, должно быть, явился невообразимой тяжестью. У меня сжалось сердце при мысли о том, как она ценит меня, раз таким образом облегчает душу, и я сказал:
— Могу лишь представить, как, должно быть, тяжело вам пришлось, Ваше Величество.
Екатерина нахмурилась:
— И всегда, всегда, находятся люди, готовые нашептать ядовитые слова на ухо королю…
К нам подошла Мэри Оделл, наверное обеспокоенная тем, что королева слишком много говорит.
— Ваше Величество, вы просили меня напомнить вам передать это королю, когда его увидите. Их нашли рядом с креслом в его личных покоях. — Она достала из складок платья очки в деревянной оправе и протянула их королеве.
— Ах да, — сказала та, — спасибо, Мэри. — Затем она повернулась ко мне: — Теперь королю нужны очки, чтобы читать. Он вечно их теряет. — Екатерина спрятала очки и, снова двинувшись по галерее, сказала более веселым тоном: — На следующей неделе двор переезжает из Уайтхолла. Французского адмирала будут принимать сначала в Гринвиче, а потом в Хэмптон-Корте, поэтому все нужно перевезти. — Королева взмахнула рукой. — Все это упакуют, перевезут на барже и поместят в другом месте. Тайный совет соберется в другом помещении. И будут присутствовать Лайл и Хартфорд, — добавила она с ноткой удовлетворения.
— В прошлый раз, когда я приходил во дворец, я видел здесь лорда Хартфорда с его братом, сэром Томасом Сеймуром, — осмелился сказать я.
— Да. Томас тоже вернулся. — Екатерина посмотрела мне в глаза: — Я знаю, вы не любите его.
— Боюсь его импульсивности, Ваше Величество.
Моя собеседница пренебрежительно махнула рукой:
— Он не импульсивен, он просто мужчина сильных чувств.
Я ничего не ответил. Ненадолго возникло неловкое молчание, а потом королева сменила тему:
— Вы разбираетесь в искусстве портрета, Мэтью. Каково ваше мнение о портрете моей падчерицы?
— Он превосходен. Показывает грядущую суть ее характера.
Екатерина кивнула:
— Да. Принц Эдуард тоже рано развившийся ребенок. Некоторые в моей семье надеются, что, когда он взойдет на трон, меня назначат регентом, как это было, когда два года назад король отправился во Францию. Если это случится, клянусь, я постараюсь творить добро!
— Не сомневаюсь, — отозвался я.
Хотя на самом деле знал, что Сеймуры и традиционалисты будут препятствовать ей.
Ее Величество остановилась.
— Скоро прибудет французский адмирал, а потом, как вы слышали, мы с королем отправимся в поездку. — Она бросила на меня серьезный взгляд. — У нас с вами не будет возможности поговорить.
Я тихо ответил:
— Молодой придворный у дверей сказал, что в вашем Научном совете появилась вакансия. Вы хотите, чтобы я отказался от своей должности?
— Эта вакантная должность не ваша, а мастера Сесила. Он попросил об уходе. Пережитое в порту оказалось чересчур для него — не то чтобы он трус, но боится, что если с ним что-то случится, его жена и дети останутся одни. А лорд Хартфорд предложил ему стать одним из его советников. Я согласилась. Сесил — очень верный человек, и он ничего не скажет про «Стенание». А что касается вас, Мэтью, то я думаю, что для всех будет лучше, если вы тоже уйдете.
— Да. И в конце концов, я был принят на эту должность, только чтобы разыскать пропавший перстень. — Я улыбнулся. — К сожалению, вашу книгу, похоже, уже не найти. Может быть, с моей стороны будет политично теперь уйти.
— Мой дядя тоже так думает, и я с ним согласна. — Екатерина устало улыбнулась. — Хотя мне бы хотелось получать ваши советы.
— Если вам понадобится позвать меня снова…
— Спасибо. — Ее Величество посмотрела на меня в нерешительности, а потом сказала, быстро решившись: — Еще одна вещь, Мэтью. Меня по-прежнему печалит недостаток в вас веры. Он будет есть вас изнутри, пока не останется одна оболочка.
Я печально задумался — неужели целью нашего разговора она ставила еще одну попытку обратить меня к вере? — и искренне ответил:
— Я желал Бога, но не могу найти Его сегодня ни в одной из христианских партий.
— Я молюсь, чтобы это изменилось. Прошу вас, подумайте над моими словами.
Она посмотрела мне в глаза. Серьезная, сильная Екатерина Парр.
— Я всегда думаю, Ваше Величество.
Краткая грустная улыбка — и, кивнув мне, королева повернулась к Мэри Оделл:
— Нам пора вернуться и немного посидеть с фрейлинами. А то подумают, что мы ими пренебрегаем.
Мы прошли по галерее обратно. Подойдя к двери, королева остановилась у столика, на котором стояли и тихо тикали великолепные позолоченные часы в фут высотой.
— Время, — тихо проговорила она. — Еще одно напоминание, что мы лишь песчинки в песках вечности.
Оделл прошла вперед и постучала в дверь. Стражник с другой стороны открыл ее, и мы вышли в сильно охраняемый вестибюль с дверями, ведущими в комнаты королевы и короля, а также на Королевскую пристань. В тот же момент другой стражник открыл дверь в покои Генриха VIII, и оттуда вышли два человека. Одним из них был рыжебородый лорд-канцлер Ризли, а другим — государственный секретарь Уильям Пэджет с толстой кожаной папкой под мышкой. Наверное, они только что встречались с Его Величеством.
Увидев королеву, они низко поклонились. Я тоже поклонился им, а выпрямившись, увидел, что они оба уставились на меня, этого горбуна-законника со значком королевы, который прогуливался с ней в ее галерее. Ризли смотрел особенно ошарашенно, и его взгляд слегка утратил свою пристальность, лишь когда вслед за нами вышла Мэри Оделл: ее присутствие свидетельствовало, что Екатерина не гуляла наедине с мужчиной, который не был ее родственником.
Королева немедленно приняла царственный вид — спокойный, серьезный и несколько высокомерный.
— Это сержант Шардлейк из моего Научного совета.
Взгляд Ризли опять напрягся, а большие карие глаза Пэджета какое-то время напряженно и пристально, не мигая, смотрели на меня. Потом, повернувшись к Екатерине, он опустил глаза и спокойно проговорил:
— Ах да, он назначен помочь вам в розыске драгоценного камня.
— Вы слышали об этом, мастер секретарь? — отозвалась Ее Величество.
— Да, слышал. Мне было печально узнать об этой пропаже. Кажется, подарок вашей покойной падчерицы Маргарет Невилл, да упокоит Бог ее душу.
— Да, ее подарок.
— Я видел, что имя сержанта Шардлейка включили в список вашего Научного совета. И узнал, что молодой Уильям Сесил перешел на службу к лорду Хартфорду. Это потеря для вас, Ваше Величество: он проявил себя как способный молодой человек.
Да, подумал я, Пэджет в курсе всех перестановок в королевском окружении, он видит все списки, чтобы ничто интересное не прошло мимо него. Государственный секретарь научился этой хитрости у Томаса Кромвеля, в прошлом нашего с ним господина.
— Сержант Шардлейк тоже покидает Совет, — сказала королева. — Мой камень не удалось найти, несмотря на все его усилия. Похоже, теперь уже мало шансов его разыскать.
Уильям Пэджет посмотрел на меня своим каменным немигающим взглядом и провел рукой по длинной раздвоенной бороде.