Плач Сэнсом Кристофер
— Да. Они хорошие люди.
— Тогда они нам нужны.
Тут подал голос Сесил:
— Я знаю кое-что о Бараке, но этот молодой парень, этот…
— Николас.
— Ему в самом деле можно доверить такое? Кому он предан?
Я задумался:
— Думаю, никому, кроме меня.
— Вы можете за него поручиться в этом?
— Да, несомненно.
— А каково его происхождение? Его религиозные взгляды?
— Он из линкольнширских дворян. При дворе не имеет никаких связей. А что касается религии, то он как-то сказал мне, что хочет лишь следовать требованиям короля и считает, что другим должна быть обеспечена свобода совести.
— Даже папистам? — Тут в голосе Сесила послышалось неодобрение.
— Он сказал только это, — уточнил я. — Я не считаю своей обязанностью допрашивать своих служащих об их религиозных взглядах.
Лорд Парр пристально посмотрел на меня своими красными, усталыми, но по-прежнему пронзительными глазами и наконец принял решение:
— Включаем и парня. Расскажите ему всю историю. Он показал себя с хорошей стороны. Но теперь у него будет новая ответственность, поэтому заставьте его поклясться, что он будет хранить тайну о книге королевы. И с Барака тоже возьмите клятву.
— Похоже, в этом Николасе нет глубокой веры, — печально проговорила королева.
Я ответил с необычной дерзостью:
— Как я уже сказал, Ваше Величество, я не старался залезть ему в душу. У меня нет такого права. И по сути, у меня нет права подвергать его и Барака опасности.
Екатерина едва заметно покраснела. Лорд Парр нахмурился и раскрыл было рот, чтобы одернуть меня, но его племянница не дала ему этого сделать:
— Не надо. Мэтью имеет право сказать. Но… если ему и Сесилу поручается сделать это, то, конечно, чем больше у них людей, тем будет безопаснее.
Она взглянула на меня, и я медленно и неохотно кивнул.
Лорд Уильям нетерпеливо продолжил:
— Итак. Рич знает, что охота за еретиками закончена, но считает, что реформаторы еще не победили. Брат королевы был сегодня на заседании Тайного совета: Гардинер, Ризли и Пэджет снова шептались о чем-то в углу. Он расслышал, что они говорили о ком-то, кто вот-вот должен прибыть в Лондон.
— Не о Бертано ли, чье имя нас преследует? — живо спросил я.
— Мы понятия не имеем, — раздраженно ответил Парр. — Но если знает Пэджет, знает и король. — Он обратился к своей племяннице: — Сегодня вечером Его Величество ничего не говорил об этом?
Королева хмуро посмотрела на дядю:
— Нет. Он говорил только о приготовлениях к визиту адмирала д’Аннебо. А потом позвал музыкантов, и я ему пела. У него сильно болела нога.
Она отвела глаза: Екатерина очень не любила пересказывать, что говорил ее супруг. Но в последние месяцы она нуждалась в союзниках.
Лорд Парр встал.
— Хорошо, Шардлейк. Пошлите сообщение Ричу. Сесил поговорит с нашими людьми на таможне. А теперь мне пора поспать.
Он поклонился королеве.
— Спасибо, дядя, — тихо сказала она. — И вам, мастер Сесил. Мастер Шардлейк, задержитесь. Я хочу поговорить с вами. Мы можем немного пройтись по моей галерее, и Мэри Оделл может составить нам компанию. — По ее лицу промелькнула мимолетная горькая улыбка. — Всегда безопаснее быть с компаньонкой, когда я говорю с мужчиной, который мне не родственник.
Старый лорд бросил на меня колючий взгляд, и я понял, что он бы предпочел, чтобы все доверительные разговоры велись через него. Тем не менее они с Сесилом оставили нас, низко поклонившись Ее Величеству. Когда они выходили, я заметил за открывшейся дверью Мэри Оделл и сестру королевы. Сама она вышла и коротко переговорила с ними, оставив меня в кабинете одного, а потом вернулась и сказала:
— Пойдемте с нами.
Я вышел. Леди Герберт ушла, но Оделл осталась. Екатерина тихо проговорила:
— Мэтью, вы помните Мэри? Вы задавали ей вопросы на прошлой неделе.
— Да, — ответил я. — Дай вам Бог доброго вечера, миссис. Ваши сведения нам очень помогли.
Фрейлина кивнула. Ее полное лицо хранило серьезность — те, кто был приближен к королеве, как она, догадывались, что возникла какая-то новая опасность.
Екатерина провела нас по коридору мимо своих апартаментов, в широкий вестибюль, где у каждой из четырех дверей стояло по два-три стражника. Они отсалютовали королеве, и мы прошли в прекрасную галерею футов в двести длиной, темную, но с видом на реку через высокие застекленные окна с одной стороны. Один стражник взял из скобы на стене факел и по знаку Мэри Оделл поспешил вперед по галерее, зажигая канделябры, стоявшие через равные интервалы на столах, покрытых яркой турецкой тканью. Когда детали галереи стали виднее, я огляделся. Крыша была раскрашена голубым и золотым, на стенах виднелись картины на библейские и классические сюжеты, а несколько гобеленов сверкали золотой канителью. Через равные интервалы стояли на шестах клетки с птицами, на ночь накрытые тканью. Наконец стражник с поклоном удалился, а королева издала долгий вздох и, заметно успокоившись, обратилась к Оделл:
— Иди чуть позади нас, Мэри. Я хочу кое-что обсудить с мастером Шардлейком.
— Да, Ваше Величество.
Мы медленно двинулись по галерее. Через равные промежутки в стене находились ниши, наполненные редкими драгоценностями, выложенными на столах с каменными ножками: ящик с необычными золотыми и серебряными монетами, камни и минералы всевозможных цветов, несколько причудливых часов, чье тиканье звучало аккомпанементом нашему продвижению. Екатерина остановилась у стола, на котором лежали раскрытая книга и несколько листов бумаги с заметками, написанными ее почерком. Я уставился на них, и она посмотрела на меня с грустной улыбкой.
— Не беспокойтесь, Мэтью. Я изучаю испанский язык — это отвлекает и полезно для дипломатических встреч. Здесь всего лишь мои заметки. — Она осмотрела галерею. — Это мое любимое место во дворце. Здесь я могу спокойно говорить, а глаза отдыхают на сокровищах.
— Здесь много красоты, — согласился я.
— Часы напоминают мне, что, как ни безумны заговоры придворных и планы за этими дверями, время течет, не обращая на них внимания. — Ее Величество посмотрела мне в лицо своими зелеными глазами. — И приближает нас к суду.
Рядом закопошилась и запищала разбуженная шумом птичка. Королева подошла к клетке и сняла покрывало — и сквозь прутья на нас посмотрела хорошенькая желтая канарейка.
— Стыдно видеть ее в клетке, — осмелился сказать я.
Екатерина посмотрела на птицу.
— Все мы в клетке, Мэтью, в тюрьме этого суетного мира.
Я не ответил.
— Я хочу, чтобы вы искали спасения, Мэтью, — продолжала моя царственная собеседница. — Я уверена, что Бог должен призвать вас.
— Я не слышу Его, Ваше Величество, — признался я и некоторое время молчал в нерешительности. — Недавно я познакомился с другим юристом, его зовут Филип. Он из так называемых радикалов. Хороший человек. И все же в некотором смысле — зашоренный.
— Разве это зашоренность — искать веру, иметь веру?
— Может быть, я слишком строптив и своеволен для той веры, как ее понимаете вы и он. А по-вашему, это означает, что я проклят? — тихо спросил я.
Екатерина замерла в изумлении. Ее лицо казалось бледным в свете свечей. Наконец она мягко проговорила:
— Только Бог ответит в конце на такой вопрос. Но он держит всю радость истинной веры для тех, кто ее примет.
— Правда? — спросил я. — Я могу только гадать, так это или нет.
— Тогда зачем же вы делаете все это для меня? Я прошу от вас все больше и больше. Это ставит в серьезную опасность вас самого и тех, кто дорог вам. Я только что видела, как вы волнуетесь за тех, кто у вас работает.
— Да, это так. Но ведь Николас молод и безрассуден и ищет приключений, а Барак… — Я вздохнул. — Он уже не молод, но все равно безрассуден и стремится к приключениям.
Королева внимательно посмотрела на меня:
— А вы делаете это, потому что вас попросила я?
— Я делаю это для вас, из преданности вам, — тихо ответил я. — И потому, что если ваша сторона одержит верх, людям может быть позволена некоторая свобода совести и вероисповедания, потому, что подмастерьев, молодых дворянок и старых священнослужителей не будут сжигать заживо у столба за их личные верования на глазах у таких людей, как Рич и Гардинер.
Екатерина потупилась и через некоторое время прошептала:
— Вы хотите сказать: когда умрет мой муж?
И тут слова вдруг потоком полились из меня:
— Люди страшно запуганы, Ваше Величество. Они боятся, что за любую веру, которая может одобряться сегодня, через месяц их могут послать к столбу. Это ведет их не к вере, а к осторожному, полному страха фарисейству. Страха перед тюрьмой и костром, — тихо добавил я.
— Я тоже боюсь этого, — ответила моя собеседница. — Иногда в эти последние месяцы я бывала так поражена страхом, что еле могла встать с постели, не говоря уж о том, чтобы говорить и вести себя, как подобает королеве. — Она содрогнулась.
Мне страшно хотелось прикоснуться к ней, утешить ее, но я не смел этого сделать. Какое-то время мы молча стояли напротив огромного причудливого камина, где над пустой решеткой резвились высеченные на панелях геральдические звери. Мэри Оделл дожидалась в нескольких ярдах от нас, скромно сложив перед собой руки.
Наконец королева глубоко вздохнула.
— Моя семья надеется, что когда-нибудь я стану регентом при принце Эдуарде, — тихо проговорила она. — Если это случится, не будет никаких сожжений, никаких преследований. Правила управления Церковью будут пересмотрены, исчезнет смертная казнь. — Она сардонически улыбнулась. — Но Сеймуры, как дядюшки короля, считают, что у них больше прав на это. Хотя я уверена, они тоже захотят смягчить суровость законов. Одно время мы вместе противостояли Гардинеру и его сторонникам, но в будущем… Все в руках Божьих. — Ее голос зазвучал более страстно. — Я утешаюсь тем, что будущее в Его руках. Наш долг — быть Его прислугой на этой бедной, жалкой земле. — Она снова склонила голову. — Но я нарушила этот долг, когда из гордыни сохранила свою книгу вопреки советам архиепископа.
— А мой долг — вернуть собственность, украденную у благороднейшей леди, и призвать к ответу убийц. Это все, что я могу обещать, Ваше Величество. Я не могу обещать поисков веры.
— Это больше, чем сделало бы для меня большинство, — улыбнулась королева, а потом импульсивно подняла руку, словно собираясь коснуться моего локтя, но тут же уронила ее обратно.
Когда она заговорила снова, ее голос звучал ровно и даже несколько формально:
— Час уже очень поздний, Мэтью. Мэри может приготовить для вас комнату во внешних апартаментах, чтобы вы ушли завтра утром. Я знаю, у вас много дел.
Мне нашли место у ворот — большую комнату с тростниковой циновкой и удобной кроватью. Я спал крепко и проснулся поздно: солнце уже поднялось высоко, и с широкого двора за окном доносился говор людей. Было воскресенье, и звонили церковные колокола внутри дворцового квартала и за ним. Мне вспомнилось, что вчера состоялись похороны Билкнапа, о которых я совсем забыл. Интересно, пришел ли на них кто-нибудь? Что же касается его предсмертного злорадства — возможно, эта тайна умерла вместе с ним.
Я торопливо оделся: мне нужно было доставить сообщение Стайсу, а также я хотел поговорить с Николасом. Выйдя из апартаментов, я увидел людей, собравшихся с трех сторон двора у помещения королевской стражи. Слуги, придворные, чиновники — казалось, все сошлись в этом месте. Чуть поодаль я заметил Уильяма Сесила и протолкался сквозь толпу поздороваться с ним.
— Брат Шардлейк? — удивился он. — Вы пробыли здесь всю ночь?
— Да, мне предоставили ночлег, так как было очень поздно.
— Мне тоже часто приходится ночевать здесь. Но я скучаю по жене и детям. — Молодой человек грустно улыбнулся, а потом с любопытством посмотрел на меня. — Вы говорили с королевой?
— Да. В основном о религии.
— Она хочет, чтобы увиденный ею свет увидели все.
— Да, действительно, — согласился я и сменил тему. — Похоже, мастер Сесил, мы будем тесно сотрудничать и даже вместе встречать опасность.
Уильям серьезно кивнул:
— Да. Я не знал, что дело зайдет так далеко.
— И я. — Я с любопытством огляделся. — А зачем все тут собрались?
— Разве вы не знали? Когда король в своей резиденции в Уайтхолле, в воскресенье по утрам он устраивает торжественное шествие в церковь.
— Вместе с королевой?
— Да. Смотрите.
И я увидел, как из богато разукрашенной двери, ведущей в помещение королевской стражи, вышли несколько стражников и выстроились перед ней. Потом вышел другой отряд — королевских телохранителей в своих черных с золотом мундирах и с алебардами. За ними вышел король. Поскольку он был ближе ко мне, чем шедшая рядом с ним королева, я лишь мельком заметил ее по другую сторону этой огромной массы — мелькнуло ее яркое платье. Все, кто был в шапках, сняли их, и толпа издала приветственный рев.
Я взглянул на Генриха. Сегодня он был в официальном пышном наряде — длинной кремовой шелковой робе с куньим мехом на широких подбитых плечах. Он казался чуть менее ожиревшим, и я гадал, не затягивают ли его в корсет, когда он выходит на публику, — об этом ходили слухи. Огромные перевязанные ноги правителя были обтянуты черными рейтузами. Он двигался очень скованно, опираясь одной рукой на толстую трость с золотым набалдашником, а другую продев в руку телохранителя.
Король обошел двор, обернулся, чтобы улыбнуться толпе, и приподнял свою черную шапку, усыпанную мелкими бриллиантами. Однако я заметил, как плотно сжаты его губы, и увидел выступивший на красном лбу и щеках пот. Я мог лишь восхищаться его мужеством по-прежнему появляться перед толпой, демонстрируя свою способность ходить. Должно быть, это причиняло Генриху страшную боль. Он снова приподнял шапку — его маленькие глазки бегали по всему двору, и на мгновение мне показалось, что они задержались на мне. Затем король медленно двинулся дальше, на другую сторону двора, и вошел в двери Большого зала. За ним последовали высшие должностные лица и советники — я увидел в процессии бородатого Пэджета, худого рыжебородого Ризли и герцога Норфолкского в красной робе.
— Мне показалось, он на секунду посмотрел на меня, — шепнул я Сесилу.
— Я не видел. Думаю, он весь сосредоточен на том, чтобы удержаться на ногах. Как только он скроется из виду, его погрузят на коляску. — Уильям печально покачал головой.
— Как долго он еще протянет? — спросил я.
Молодой юрист нахмурился и придвинулся поближе.
— Не забывайте, мастер Шардлейк: предсказывать смерть короля — в любой форме — считается изменой.
Мы с Сесилом договорились, что я свяжусь с ним сразу, как только переговорю со Стайсом. Я снова нанял лодку к причалу Темпл, завидуя тем горожанам, которые после церкви сядут в другие лодки, чтобы прокатиться по реке в солнечный день, и, добравшись до берега, пешком направился к узким улочкам Амен-корнер, где, как мне было известно, жил Николас.
На стук мне открыл дверь молодой человек — с виду еще один ученик. Он как будто бы с неохотой повел меня к Овертону.
— Вы его наставник? — спросил этот юноша.
— Да.
— Ник попал в драку, — осторожно сообщил сосед моего ученика. — Он не говорит, что случилось, но я уверен, он не виноват…
— Да, я знаю. И он в самом деле не виноват.
Парень проводил меня вверх по лестнице и постучал в дверь. Открыл Николас. Он был в рубашке с развязанными тесемками, отчего была видна повязка у него на груди. Синяки на лице Овертона пожелтели и почернели, и вид у него был довольно жалкий.
— Как здоровье? — спросил я его.
— С виду хуже, чем на самом деле, сэр. А грудь заживает.
Я прошел вслед за ним в неопрятную комнату, всю покрытую толстым слоем пыли. На столе там стояли немытые тарелки, и повсюду были разбросаны книги по юриспруденции. Это вернуло меня в те дни четверть века назад, когда я сам был учеником — но все-таки я тогда был поопрятнее. Николас, очевидно, жил один, как и я в свое время. Мой отец не был достаточно богат, чтобы послать со мной слугу, а отец моего ученика предпочел никого не посылать с ним — несомненно, в качестве еще одного знака своего порицания. Ник предложил мне единственный стул, а сам сел на не застеленную кровать. Я задумчиво рассматривал его. Он обладал мужеством и сообразительностью, но также и безрассудной показной храбростью юности. Но в том, что ему можно доверять, я теперь не сомневался.
Я заговорил:
— Николас, вчера ты увидел, что дела, которыми я занимаюсь, касаются высочайших лиц страны. Персона, на которую я работаю, по положению еще выше Рича.
Парень вытаращил глаза:
— Это сам король?!
— Нет, не так высоко. Николас, однажды ты рассказывал мне о религиозных распрях, которые разорили эту страну. И сказал, что хотел бы прекратить их все, чтобы тебя оставили в покое и ты не вмешивался бы в веру других. Я бы тоже этого хотел. Но дело, по которому я сейчас работаю, касается распрей при дворе. На одной стороне те, кто хочет сохранить мессу, и даже те, кто хочет вернуть папу. На другой — те, кто хочет покончить с остатками католических обрядов. Участие в этой борьбе может привести к пыткам, убийству и сожжению. Некоторых уже привело.
Овертон молчал. Я видел, что мои слова произвели на него впечатление.
— Вы так и не сказали мне, на кого работаете, — наконец проговорил Николас.
— И не могу, пока ты не поклянешься держать это в тайне.
— А Джек работает с вами?
— Да. Он настоял.
— И вам нужна еще помощь?
— Да.
Молодой человек невесело улыбнулся.
— Раньше никто никогда не просил у меня помощи.
— Я совершенно честно предупреждаю: для тебя может быть лучше остаться в стороне. Не потому, что я сомневаюсь в твоем мужестве или преданности, а из-за опасности. Как я говорил вчера, я могу устроить тебя к другому барристеру. Николас, ты не должен думать только о себе. Подумай о родителях, о наследстве, о твоем будущем джентльмена. — Я улыбнулся, подумав, что это тронет ученика, как ничто другое.
Его реакция меня удивила. Он заговорил с внезапной злобной горечью:
— Мои родители! Я говорил вам, сэр, почему приехал в Лондон. Мой отец — и мать — хотели женить меня на девушке, которую я не любил. Вы знаете, я отказался…
— Да, и поэтому тебя послали в Лондон изучать право. Уверен, когда твое обучение закончится, твои родители перестанут сердиться и, возможно, даже начнут уважать тебя за твой поступок.
— Никогда, — горько сказал Овертон. — Отец сказал мне, что если я не женюсь по его выбору, он лишит меня наследства. Он послал меня изучать право, чтобы убрать меня с глаз долой. И мать тоже, она в этом деле еще свирепее, чем отец. Она сказала, что раз я отказываюсь жениться по их выбору, то я не мужчина и не сын ей. Так что наследства у меня не будет. — Он злобно посмотрел на меня.
— Это очень жестоко. Но слова, сказанные в гневе…
Молодой человек покачал головой:
— Они не шутили. Я видел это по их лицам, когда они говорили мне это. Хорошо помню ту внезапную слабость, когда я понял, что они меня не любят. — Ник вдруг закашлялся, и я подождал, когда он прокашляется. — Мать с отцом уже наняли юристов, чтобы узнать, как не допустить меня к имуществу. Они передадут его моему кузену, молодому хлыщу, который женится хоть на одноногой карлице, если она принесет ему богатство. Нет, мастер Шардлейк, они серьезно взялись за дело. — Он потупился и стал разглаживать простыню на неубранной постели. — Я их единственный ребенок. Это моя беда, как и их.
— У меня тоже ни братьев, ни сестер. Да, в этом есть своя тяжесть, хотя мне никогда не было так тяжело, как тебе.
Николас обвел взглядом комнату, посмотрел на неряшливые книги по юриспруденции.
— Иногда право казалось мне интересным, хотя порой это напоминает крыс, грызущихся в мешке. Дело Изабель Слэннинг…
Я улыбнулся:
— К счастью, такие случаи редки. А какие дела тебе кажутся интересными?
— Такие, где можно посочувствовать клиенту, где видишь, как можно исправить несправедливость.
— Нельзя помогать только тем, чье дело ты одобряешь. Однако в осеннюю сессию, возможно, ты сможешь ассистировать мне по делам в Суде по ходатайствам.
Парень состроил гримасу.
— Мужичье судится с джентльменом, который является их естественным правителем?
— Разве не все имеют равные права прибегнуть к закону, как они должны иметь равные права на свои религиозные воззрения?
Николас пожал плечами.
— Возможно, ты увидишь все по-другому, если поработаешь над такими делами, — добавил я.
— Не знаю. Сейчас я хочу одного — активной жизни в стремлении к благородной цели. Даже если это означает новое похищение. — Овертон улыбнулся, и его большие зеленые глаза засияли.
— Хочешь чего-нибудь осмысленного?
Он поколебался, а потом сказал:
— Да, мне нужно что-то осмысленное.
Теперь я понял, что Николасу была нужна жизнь в приключениях еще и для того, чтобы избавиться от воспоминаний о том, что сделали его недостойные родители. Я вспомнил историю, как он дрался с кем-то на мечах из-за проститутки, и подумал: если этот парень не найдет нужных ему приключений со мной, он может найти их где-нибудь еще и закончит с мечом в брюхе. А если он будет со мной, я смогу направлять его и сдерживать саморазрушительные порывы, которые заметил в нем.
— Ты думаешь, дело, которому я служу, справедливо? — спросил я.
Ник серьезно ответил:
— Если оно положит конец преследованиям, которые я вижу с тех пор, как приехал в Лондон, то да.
— Чтобы я сказал тебе, на кого я работаю, и рассказал детали всего этого дела, ты должен сначала поклясться клятвой джентльмена, что не скажешь об этом никому — никому на свете.
— У меня здесь нет Библии.
— Хватит твоего слова.
— Тогда клянусь.
— Мой наниматель — благородная леди, Ее Величество королева Екатерина.
Овертон вытаращил глаза:
— Скелли говорил мне, что вы выполняли для нее юридическую работу.
— Я знал ее еще до того, как она стала королевой. Это добрая и великодушная леди.
— Многие говорят, что у нее неприятности.
— Да. Она в беде. Но она никого не преследует.
— Тогда я помогу вам.
— Спасибо. Но, Николас, делай все как я скажу, осторожно, без всякого героизма.
Молодой человек покраснел под своими синяками:
— Хорошо.
Я пожал ему руку:
— Тогда спасибо.
Глава 26
Я пошел из Амен-корнер обратно на Нидлпин-лейн. В свете дня узкий переулок выглядел еще грязнее и противнее — на стенах старых домов облупилась штукатурка, а из сточной канавы посредине воняло мочой. Было воскресенье, однако у таверны с флагом стояли на солнцепеке люди, жадно глотая пиво из деревянных кружек. Среди них я увидел пару ярко накрашенных девиц в платьях с глубоким вырезом. Указом короля этой весной Саутваркские бордели были закрыты, но хотя проституция и так была запрещена в Сити и нарушение запрета могло привести к порке, многие шлюхи перебрались на северный берег реки. Одна девица, сильно навеселе, поймала мой взгляд и закричала:
— Не гляди на меня так, горбун, я уважаемая леди!
Мужчины посмотрели на меня, и некоторые захохотали.
Не обращая на них внимания, я постучал в дверь дома с зелеными ставнями, отметив про себя, что дом этот был новым и крепким. Стайс тут же открыл мне.
— Вы быстро вернулись.
— У меня сообщение для вашего хозяина. — Я кивнул ему за спину. — Мне лучше войти, а то я привлекаю внимание этих у таверны.
— Это просто болваны, они всегда орут на прохожих.
Одноухий посторонился, и я вошел в пустую комнату. Когда Стайс закрыл дверь и подошел к столу, моя рука инстинктивно сжала нож. Он же сел с наглой улыбкой. Меч, которым этот человек чуть не убил Николаса прошлой ночью, лежал на столе — видно, с утра Стайс начищал его. На остром как бритва клинке сияло солнце. На столе также стоял кувшин с пивом и несколько оловянных кружек.
— Никаких обид, а, мастер Шардлейк? — заговорил Стайс. — Все мы служим тем, кому обязались служить. — А потом вдруг спросил резким голосом: — У вас готов ответ моему господину?
— Да, — ответил я. — Те, на кого я работаю, согласны сотрудничать в розыске пропавших людей и записей Анны Эскью. Я буду держать с вами связь. У нас есть еще один человек, юрист по имени Уильям Сесил, который наблюдал за портом. Вот список людей, которым заплатили, чтобы они следили, если кто-то попытается тайно вывезти рукопись. — Я протянул нашему новому сообщнику копию списка.
Тот быстро пробежал список глазами и кивнул.
— Что ж, похоже, вместе мы перекрыли порт и таможню.
— Сколько человек там у вас?
— Мы платим двум старшим чиновникам. — Стайс написал внизу листка два имени, оторвал полоску с ними и дал ее мне.
— Сэр Ричард сказал, что Бойл ждет посылку. Будем надеяться, мы успеем.
— Аминь!
— Одно важное условие, мастер Стайс. Если какая-либо из сторон получит известие о грузе, то моментально предупреждает другую.
— Разумеется. — Одноухий улыбнулся и развел руками. — Кстати, если придется драться — например, с оставшимися людьми Грининга, если они вернутся, — сколько человек вы сможете выставить?
— Как минимум двоих. И, вероятно, еще двоих-троих.
— Первые двое — это Барак и тот молодой парень?
— Да.
Стайс одобрительно кивнул:
— Оба ловкие ребята.
— Сесил, наверное, наберет еще.
— А у меня трое, включая Гоуэра, с которым вы вчера познакомились. Сейчас он присматривает за портом. Я уверен, мой хозяин примет ваши условия. — Мой собеседник рассмеялся. — Кто бы мог подумать, когда вы пришли вчера, что мы будем работать вместе… Садитесь, выпьем пива!
Я неохотно сел за стол напротив него. Чем больше я узнаю об этих людях, тем лучше. Я не сомневался, что если к ним попадет «Стенание», Рич предаст нас в то же мгновение.
Стайс налил мне пива и откинулся на спинку стула. Я прикинул, что ему, должно быть, было лет двадцать пять. Он был хорошо одет — из-под рукава его камзола снова виднелась кружевная манжета вроде той, которую он порвал при неудавшемся налете на жилище Грининга. У него было красивое суровое лицо, хотя и изуродованное поврежденным ухом. Я удивился, почему он не отращивает волосы, чтобы скрыть обрубок.
Он же заметил мой взгляд и поднес руку к уху:
— Не могли не заметить, а? Привлекает взгляды, как, пожалуй, и ваша спина. Я этого не стыжусь — сие случилось в честном поединке с одним паршивым псом, который засомневался в моем происхождении. А в делах, которые мне порой поручает мастер Рич, это показывает людям, что со мной шутки плохи.
— Давно вы работаете на Рича? — поинтересовался я.
— Два года. Я приехал из Эссекса, где у сэра Ричарда много владений. Земли моего отца примыкают к его, и отец послал меня в Лондон попытать счастья. А сэр Ричард искал молодых джентльменов без связей, но склонных к приключениям. — Одноухий снова улыбнулся.
Еще один молодой джентльмен, подумал я, как Николас, в поисках приключений. И все же Стайс, как я догадался, пойдет на все вплоть до убийства, чтобы возвыситься на службе у Рича. Несомненно, потому тот и взял его.
Он рассмеялся:
— Святая Мария, сэр, у вас такой мрачный вид! Сэр Ричард говорил, что у вас манеры лицемерного лютеранина, хоть вы и не лютеранин.