Квартира на двоих О'Лири Бет
– Слушайте, мне пора. Мо, я нормально… Герти, не надо так меня опекать, пожалуйста. Он не пытается затащить меня в постель или запереть в подвале. У меня практически нет причин думать, что он вообще мной интересуется.
– А ты им интересуешься?
– До свидания, Герти!
– Поправляйся! – успевает вставить Мо, прежде чем Герти, не любительница долгих прощаний, дает отбой.
Я, не мешкая ни секунды, набираю номер Рейчел.
– Главное здесь то, что ты каждый раз общаешься с Леоном в нижнем белье, – резюмирует Рейчел.
– Э-э-э… – Улыбаюсь.
– Впредь лучше не оголяйся. А то он подумает, что ты… как это называется?.. Знаешь, мужики, которые выставляют напоказ свое хозяйство в парке.
– Полегче! Я не…
– Просто говорю вслух то, что другие думают, милая моя. Ты точно не собираешься склеить ласты?
– Нет, я нормально, правда. Только устала и слабость.
– Ну и хорошо. В таком случае используй на всю катушку бесплатную ночевку в гостинице и звони мне, если во время ужина случайно снимешь лифчик.
Стук в дверь.
– Черт, все, мне пора… – шепчу в трубку. – Войдите!
Пока Леона не было, я натянула на себя свитер Бэбс и одета вполне прилично, по крайней мере, сверху.
Леон улыбается и показывает битком набитый пакет, пахнущий рыбой и картошкой фри. Я радостно ахаю.
– Настоящая приморская еда!
– А еще… – Извлекает из пакета другой, поменьше, и протягивает мне.
Заглядываю: кексы с глазурью из сливочного сыра.
– Кексики! Лучшие кексики на свете!
– То, что доктор прописал… Хотя Сока просто сказала «покорми ее чем-нибудь». Рыба и кексы – моя вольная интерпретация.
Его волосы почти высохли, от соли они кучерявятся еще больше и все время лезут на лицо. Замечает, как я наблюдаю за его попытками их укротить, и горестно улыбается.
– Ты не должна смотреть на меня в таком виде.
– Ага, а ты на меня в таком должен? – Неопределенно показываю на необъятный мешковатый свитер, бледное лицо и взъерошенные космы. – Крыса-утопленница – мой любимый образ!
– Или русалка.
– О, очень кстати. У меня тут плавник, – похлопываю по ногам под одеялом.
Леон с улыбкой кладет на кровать между нами рыбу с картошкой, скидывает туфли и осторожно садится, чтобы не задеть мою распухшую лодыжку.
Потрясающе вкусно. Как раз то, что надо, хотя я и не подозревала об этом, пока не вдохнула аромат. Леон взял практически все возможные гарниры – гороховое пюре, луковые колечки в кляре, соус карри, маринованный лук и даже пластмассового вида сосиску, которая обычно лежит на витрине за стеклом, – и мы все это радостно поедаем. Последний кекс проглатывается при значительном усилии воли.
– Тонуть страшно утомительно! – объявляю я, вдруг до смерти захотев спать.
– Вздремни.
– Не боишься, что я усну и не проснусь?
Веки наливаются тяжестью. Тепло и сытость – изумительное сочетание. Больше никогда не буду принимать его как должное.
– Стану каждые пять минут будить, чтобы проверить, нет ли у тебя черепно-мозговой травмы.
Широко распахиваю глаза.
– Каждые пять минут?
Он посмеивается, собирает вещи и идет к двери.
– Увидимся через несколько часов.
– О… Медицинскому персоналу не полагается шутить! – кричу я вслед, но он вряд ли слышит.
Может, я вообще говорю про себя. Дверь закрывается, и я проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь резко, вздрогнув всем телом. От толчка ногу, словно током, пронзает боль. Вскрикиваю и оглядываюсь. Обои в цветочек. Я дома? В кресле у двери сидит мужчина с книгой…
– «Сумерки»?!
Леон моргает, опуская книгу на колени.
– Ты на удивление быстро перешла из бессознательного состояния в критическое.
– Секунду думала, что это все-таки дико странный сон. Только в моем сне у тебя был бы гораздо более приличный литературный вкус.
– У Бэбс больше ничего не нашлось. Как ты?
Задумываюсь. Нога пульсирует, горло, в котором еще чувствуется соль, саднит, но головная боль исчезла. И уже сейчас ясно, что мышцы живота от кашля будут ныть.
– Вообще-то, гораздо лучше.
Улыбается. У него о-о-очень милая улыбка. Когда он серьезный, лицо немного суровое – четко очерченный лоб, скулы, подбородок – а когда улыбается, видишь только мягкие губы, темные глаза и белые зубы.
Смотрю время в телефоне, чтобы был предлог отвести взгляд, – неожиданно со всей ясностью понимаю, что лежу в постели, волосы взъерошены, а голые ноги лишь отчасти прикрыты одеялом.
– Половина седьмого?
– Ты спала как убитая.
– А чем занимался ты?
Показывает закладку в книге – почти дочитал «Сумерки».
– Белла Свон – популярная женщина для особы, которая заявляет, что очень непривлекательна. Такое впечатление, что все до единого мужчины в книге, кроме отца, в нее влюблены.
Серьезно киваю.
– Да, быть Беллой – дело непростое.
– С блестящими воздыхателями всегда непросто, – соглашается Леон. – Попробуешь наступить на ногу?
– А нельзя до конца жизни валяться в постели?
– Если спустишься на первый этаж, обещаю ужин и виски.
Смотрю в упор. Отвечает совершенно невозмутимым взглядом, и я вдруг понимаю, какой он, наверное, замечательный медбрат.
– Ладно. Только сперва отвернись, я надену штаны.
Леон никак не комментирует тот факт, что видел достаточно и нет никакой нужды прятаться; спокойно поворачивается в кресле и открывает «Сумерки».
42. Леон
«Только не напиваться», – повторяю сам себе который раз и снова прихлебываю из стакана. Виски со льдом. Гадость… Был бы таковым, не скажи Бэбс, что виски за счет заведения – и напиток мгновенно сделался удобоваримым.
Сидим за стареньким деревянным столом с видом на море и чайником, в который воткнута большая толстая свеча. Тиффи от такого подсвечника в восторге. Заводит оживленный разговор с официантами о дизайне интерьера – они именуют его «нутром».
Больная нога, по совету Соки, покоится на стуле. Вторая закинута туда же – Тиффи расположилась практически горизонтально, волосы пламенеют на фоне закатного моря. Словно картина эпохи Возрождения. От виски вернулся румянец и порозовела грудь, которую я против воли разглядываю всякий раз, когда Тиффи не видит.
Весь день думал только о ней, даже до того, как стала тонуть. Поиск Джонни Уайта для мистера Прайора отодвинулся на второй план. На прошлой неделе я, как сказала бы Кей, был на нем «зациклен», а теперь он интересует меня постольку, поскольку в нем участвует Тиффи.
Она рассказывает о родителях. То и дело откидывает голову и, полуприкрыв глаза, убирает волосы назад, на спинку стула.
Тиффи: Прижилась только ароматерапия. Мама сама отливала свечи, но на них не заработаешь, и, в конце концов, она психанула и объявила, что будет покупать их за фунт в магазине распродаж, а нам было запрещено произносить «мы же тебе говорили!» А потом у нее был очень странный период увлечения спиритическими сеансами.
Последняя фраза выводит меня из транса, и я на секунду перестаю рассматривать Тиффи.
Я: Спиритическими сеансами?
Тиффи: Ага, ну знаешь, когда садятся вокруг стола и разговаривают с покойниками.
У стула, на котором покоится ее нога, возникает официант. Смотрит на ногу несколько удивленно, однако молчит. Они здесь ко всему привыкли, включая тонувших девушек, которые ужинают, задрав ноги.
Официант: Пудинг?
Тиффи: О нет, спасибо, я уже объелась.
Официант: Бэбс сказала, за счет заведения.
Тиффи, без малейшей паузы: Финиковый с карамелью, пожалуйста.
Я: Мне то же самое.
Тиффи: Бесплатно! Как в сказке! Надо почаще тонуть.
Я: Ой, нет, пожалуйста.
Поднимает на меня взгляд и секунду дольше, чем нужно, смотрит чуть сонными глазами.
Откашливаюсь. Сглатываю. Ищу тему для разговора.
Я: Настоящие спиритические сеансы?
Тиффи: Ах да! Короче, пару лет все шторы в доме были задернуты, и народ за столом говорил «появись!» и «стукни один раз, если “да”, и два раза, если “нет”». По-моему, процентов шестьдесят этих «явлений» были мной, когда я возвращалась из школы и швыряла портфель в шкаф под лестницей.
Я: А потом, после спиритических сеансов?
Задумывается. Официант приносит финиковый пудинг, огромный и утопающий в карамельном соусе. Тиффи радостно мычит, а я… Нет, смешно просто. Нельзя возбуждаться, когда женщина мычит от удовольствия при виде десерта. Надо срочно взять себя в руки. Отхлебываю виски.
Тиффи, с полным ртом: Она шила занавески. Правда, начальные капиталовложения требовались огромные, и занавески быстро превратились в бумажные салфеточки под торты и пирожные. А уж потом – ароматерапия.
Я: Вот откуда у нас столько свечей!
Тиффи улыбается.
Тиффи: Ага, те, что в ванной, отобраны самым тщательным образом и помогают релаксации.
Я: На меня они производят прямо противоположное действие. Приходится всякий раз их убирать.
Тиффи подносит ложку ко рту и бросает на меня лукавый взгляд.
Тиффи: В некоторых случаях ароматерапия бессильна. Кстати, мои духи тоже подбирала мама. Если ей верить, они «отражают и подчеркивают мою индивидуальность».
Вспоминаю первый день, когда зашел домой и почувствовал запах – срезанные цветы и пряности. Странно было ощущать посторонние ароматы у себя в квартире. Теперь – нет. Теперь странно будет, если вдруг запахнет чем-то другим.
Я: И что в них?
Тиффи, быстро: Верхняя нота – роза, а еще мускус и гвоздика. Что означает, по маминому мнению…
Слегка морщит нос.
Тиффи: «Надежда, огонь и сила».
Выглядит изумленной.
Тиффи: И все это, видимо, я…
Я: Похоже.
Закатывает глаза, не желая слушать бредни.
Тиффи: «На мели, горластая и упрямая» подошло бы больше – может, она это и имела в виду.
Я, уже порядком охмелев: А я какой?
Тиффи наклоняет голову. Смотрит в упор, да так внимательно, что хочется то ли отвести взгляд, то ли потянуться через стол и поцеловать ее над чайником со свечой.
Тиффи: Надежда, это определенно. За нее держится твой брат.
Застигнут врасплох. Очень мало кто вообще знает о Ричи; еще меньше тех, кто сам о нем заговаривает. Она смотрит на меня, проверяя реакцию, готова сдать назад, если мне больно. Улыбаюсь. Мне приятно о нем поговорить. Как будто так и надо.
Я: Значит, купить лосьон после бритья с запахом розы?
Тиффи корчит гримасу.
Тиффи: Для мужчин, наверное, свой набор ароматов. Я разбираюсь только в женской парфюмерии.
Хочется еще повыведывать, что она обо мне думает, однако спрашивать неприлично. Сидим молча, пламя свечи мечется в чайнике. Прихлебываю виски.
43. Тиффи
Я не пьяна, но и не то чтобы трезвая. Говорят, что, когда поплаваешь в море, хочется есть. Что сказать? Когда чуть не утонешь, становишься легкомысленным.
И виски со льдом очень крепкий.
Хихикаю, не могу остановиться. Леон тоже под градусом; расслабились плечи, кривоватая улыбка почти не сходит с губ. А еще бросил приглаживать волосы, и время от времени очередной завиток вырывается на свободу и, пружиня, оттопыривается в сторону.
Рассказывает мне о детстве в Корке и хитроумных ловушках, которые они с Ричи придумывали, чтобы позлить маминого бойфренда, я хихикаю.
– Погоди, то есть вы натягивали проволоку в коридоре? Так ведь и остальные спотыкались?
Леон качает головой.
– Нет, мы тихонько, после того, как мама нас укладывала. Умник всегда засиживался в пабе. Слушали, как он матерился, когда навернется, – очень расширяет словарный запас.
Смеюсь.
– Его звали Умник?
– Ага. Не по паспорту, естественно.
Его лицо становится серьезным.
– Один из худших маминых мужчин. Вытирал о нее ноги, обзывал дурой. А она его все не бросала. Выгоняла, потом пускала обратно. Когда они познакомились, она училась на вечернем, и он скоро заставил ее бросить.
Я хмурюсь. История про капканы перестает быть веселой.
– Серьезно? Мудак хренов!
Леон глядит несколько ошарашенно.
– Что-то не так?
– Да нет, – улыбается он. – Нет, просто не ожидал. На состязании по сквернословию ты бы вполне составила Умнику конкуренцию.
Наклоняю голову.
– Благодарю. А как же ваш с Ричи отец? Его не было?
Леон почти в такой же горизонтальной позе, как я: закинул ноги на тот же стул, скрестив в лодыжках, и покачивает стакан в воздухе, болтая виски туда-сюда в огоньке свечи. Кроме нас, почти никого не осталось; официанты тихонько убирают со столов на другом конце зала.
– Он бросил нас, когда родился Ричи. Уехал в Штаты. Мне было два года. Я его не помню. Только силуэт и… – Поводит рукой. – Смутное ощущение. Мама о нем почти не говорит, знаю только, что он водопроводчик из Дублина.
Широко раскрываю глаза. И это все? Невероятно! А Леон рассказывает как ни в чем не бывало. Замечает мой взгляд и пожимает плечами.
– Меня никогда особенно не интересовало. Я не выяснял. Ричи озаботился в старших классах, чем кончилось, не знаю – мы не обсуждали.
Такое ощущение, что еще не все сказано, но я не хочу на него давить и портить вечер. Кладу руку ему на запястье; он снова бросает на меня удивленный, любопытный взгляд. Официант подбирается ближе, чувствуя, что, если нас не подтолкнуть, мы с места не сдвинемся. Начинает уносить тарелки; я с запозданием отпускаю руку Леона.
– Пора спать, да?
– Наверное… Бэбс еще не ушла? – обращается Леон к официанту.
Тот качает головой.
– Ушла.
– О… А вы не знаете, где моя комната? Бэбс говорила, мы с Тиффи можем переночевать.
Официант переводит взгляд с Леона на меня.
– Э-э-э… Она решила, что вы…
Леон понимает не сразу. А когда понимает, легонько стонет и закрывает лицо руками.
– Ничего, – говорю я, опять давясь от смеха, – мы привыкли спать в одной постели.
– Ага, – произносит официант еще более удивленно. – Значит, все в порядке?
– Но не в одно время! – возражает Леон. – Мы спим в одной постели, но в разное время!
– Ага, – повторяет официант. – Так мне… Хотите, чтобы я что-нибудь организовал?
Леон примирительно машет рукой.
– Да нет, идите домой. Я лягу на полу.
– Кровать большая, – возражаю я, – поместимся.
Вскрикиваю – осмелела и, вставая из-за стола, оперлась на больную ногу. Леон мгновенно оказывается рядом. Для человека, который залил в себя столько виски, у него на удивление хорошая реакция.
– Я в порядке, – успокаиваю я, но позволяю себя обнять и поддержать.
Скачу на одной ноге. Когда добираемся до лестницы, он произносит «да ну на хрен» и берет меня на руки.
Взвизгиваю от неожиданности и хохочу. Не протестую – пусть несет. Мимо снова проплывают полированные перила и картины в вычурных рамах с позолоченными завитушками. Леон медленно поднимается по лестнице, толкает локтем дверь в мою – нашу – комнату, заносит меня и ногой закрывает дверь.
Опускает на кровать. В комнате почти темно, мягкий свет от фонаря за окном ложится желтыми треугольниками на одеяло и золотит волосы Леона. Его большие карие глаза – в нескольких дюймах надо мной. Осторожно убирает из-под меня руку, и моя голова опускается на подушки.
Не шевелится. Смотрим глаза в глаза. Напряженное ожидание, сулящее бесконечные возможности. На периферии сознания на секунду вспыхивает страх – что, если я снова запаникую? – но мне до смерти хочется его поцелуя, и страх гаснет, благополучно позабытый. Чувствую на губах дыхание Леона, вижу в полутьме его ресницы.
Он закрывает глаза и отстраняется, отворачивает голову с едва слышным вздохом, как будто долго не дышал.
Уф… Я тоже отстраняюсь, накатывают сомнения, и напряжение исчезает. Может, я неверно истолковала взгляд глаза в глаза и почти касающиеся губы?
Кожа моя горит, сердце колотится. Он опять смотрит на меня, в глазах то же пламя, между бровями морщинка. Нет, он точно хотел меня поцеловать. Может, я как-то все испортила – в конце концов, давно не практиковалась. Или проклятие Джастина теперь портит поцелуи еще до их начала?
Леон ложится на спину; вид у него ужасно смущенный, и, пока он возится с футболкой, я раздумываю, не сделать ли первый шаг самой? Приподняться, повернуть его лицо к себе и поцеловать… А что, если я все неправильно поняла, и это – тот случай, когда надо оставить все как есть?
– Спим?
– Да, – отвечает он низко и тихо.
Откашливаюсь. Ну, значит, на этом все.
Шевелится. Задевает рукой мою руку, и у меня по коже сразу бегут мурашки. Чувствую его легкий удивленный выдох, когда наши руки касаются. Резко встает и идет в ванную, а я, с мурашками и колотящимся сердцем, гляжу в потолок.
44. Леон
Ее дыхание замедляется. Отваживаюсь украдкой взглянуть. Ресницы легонько вздрагивают. Значит, уснула. Медленно выдыхаю, стараясь успокоиться.
Надеюсь, правда, надеюсь, что ничего не испортил. Очень для меня нетипично – отнести на руках и уложить в постель. Показалось… сам не знаю… Тиффи так импульсивна, что даже заразительно. Ну, разумеется, я – это я, и в решающий момент импульсивность иссякла, а на смену ей пришла привычная неуверенность, до паники. Тиффи пьяна и травмирована – пьяных травмированных женщин не целуют, да? А может, целуют. Вдруг она хотела?
У Ричи репутация романтика, а на самом деле романтик – я. Когда были подростками, он обзывал меня размазней. Он-то гонялся за любой, кто на него хоть мельком взглянет, а я сох по девчонке, которая нравилась мне с первого класса, и никак не решался заговорить. Из нас двоих я всегда был тем, кто подстилает соломку – хотя оба мы падали и ударялись одинаково больно.
Сглатываю. Вспоминаю, как Тиффи коснулась моего запястья. Смотрю в потолок. С запозданием понимаю, что не задернул шторы, и от фонаря в комнату протянулись полосы света.
Лежу, думаю, наблюдаю, как двигается по полу свет, и до меня медленно доходит, что в Кей я не влюблен уже очень давно. Любил ее, чувствовал близость, радовался, что она часть моей жизни. Безопасно и незамысловато. Но я забыл сумасшествие первых дней, когда ни о чем другом не можешь и думать. С Кей на подобное даже намека не было последние… последний год, наверно…
Снова смотрю на Тиффи, от ее ресниц на щеки ложатся тени. Думаю о том, что она сказала о Джастине. Из записок у меня сложилось впечатление, что он не особенно ей подходит. Почему вдруг надо было с ним расплачиваться?.. А рассказ в поезде действительно насторожил. И потом, записки, несмотря на их важность, – просто записки. На бумаге врать себе легче, никто не заметит.
В голове сумбур: страх, сожаление, пары виски, – уснуть невозможно. Гляжу в потолок. Слушаю дыхание Тиффи. Мысленно прокручиваю разные сценарии: что, если бы мы поцеловались и она бы меня остановила; что, если бы не остановила… о последнем лучше не думать. Картинки становятся совсем неприличными.
Тиффи переворачивается и тянет одеяло за собой. Я наполовину открыт ночному воздуху. Не могу на нее сердиться. Главное, чтобы она как следует согрелась – все-таки едва не утонула. Снова переворачивается. И утягивает одеяло. Теперь закрыта только моя правая рука. Нет, так совершенно невозможно. Придется отвоевывать одеяло. Сначала пробую легонько. Как будто канат перетягиваем. Женщина в бессознательном состоянии, а одеяло держит, словно клещами. Как только удается! Надо дернуть резко и решительно. Надеюсь, не разбужу, и она просто…
Тиффи: Ай!
Перекатилась вместе с одеялом. Я, кажется, тоже сместился к центру. Мы лицом к лицу, восхитительно близко. Мое дыхание учащается. Ее щеки раскраснелись, веки припухли со сна. До меня наконец доходит, что она ойкнула. Видимо, резкое движение потревожило ногу.
Я: Прости! Прости!
Тиффи, недоуменно: Хотел отобрать у меня одеяло?
Я: Нет, я пытался его вернуть!
Моргает. Очень хочется ее поцеловать. Что, если все-таки… Она, наверное, уже протрезвела? Но тут она морщится от боли, и я чувствую себя последним мерзавцем.
Тиффи: Вернуть откуда?
Я: Ты целиком его захватила…
Тиффи: Ой, извини! В следующий раз просто разбуди меня. Я потом сразу усну.
Я: А, хорошо. Конечно.
Тиффи бросает на меня слегка удивленный сонный взгляд, переворачивается и натягивает одеяло до подбородка. Тыкаюсь лицом в подушку. Не хочу, чтобы она увидела, как я улыбаюсь, точно по уши влюбленный подросток, оттого что она сказала «в следующий раз».
45. Тиффи
Просыпаюсь от солнечного света. Совсем не так приятно, как говорят. Вчера мы не задернули занавески. Инстинктивно отворачиваюсь от окна, перекатываюсь и понимаю, что на правой стороне пусто. Сначала не удивляюсь: в конце концов, я каждый день просыпаюсь в кровати Леона, и его там нет. Сонный мозг говорит: «А, ну конечно… нет, постой…»
На подушке записка:
Ушел на охоту за завтраком. Скоро вернусь с чем-нибудь вкусненьким.
С улыбкой перекатываюсь в другую сторону, чтобы проверить время на телефоне, который оставила на тумбочке у кровати.
Мать вашу! Двадцать семь пропущенных звонков с незнакомого номера! Что за…
Сердце колотится. Выкарабкиваюсь из постели, ударяюсь больной ногой и вскрикиваю. Черт! Набираю номер голосовой почты; глубоко внутри растет неприятное ощущение. Словно вчерашний день был слишком хорошим, нереальным. Случилось что-то ужасное – я знала, не надо было…
«Тиффи, ты как? Я видел статус Рейчел в Фейсбуке. Ты чуть не утонула?!»
Джастин. Застываю при звуках его голоса.
«Слушай, да, ты на меня сердишься, но я должен знать, что с тобой все в порядке. Позвони!»
И далее в том же духе. Если точно, двенадцать сообщений. Я удалила его контакт после особенно энергичной психотерапевтической сессии, проходившей под девизом «женщина – сила», вот номер и не определился. Хотя я сразу догадалась, что это Джастин. Никто другой никогда не звонил по стольку раз, а Джастин – да, обычно после ссоры или расставания.
«Тиффи, это смешно! Знай я, где ты, сразу бы приехал. Позвони, хорошо?»
Вздрагиваю. Ощущение… ощущение ужасное. Как будто вчерашний день с Леоном – что-то постыдное. Если бы Джастин узнал, где я была и что делала! Страшно представить!
Встряхиваюсь. Чувствую, что мои рассуждения не выдерживают никакой критики. Я опять сама себя пугаю.
Набираю ответ.
Читать бесплатно другие книги:
