Войны Миллигана Киз Дэниел
— Конечно же, ты можешь сам о себе позаботиться! — Воскликнул Аллен, сев рядом со стариком. — Ты хорошо здесь работаешь. Ты серьезный парень и прекрасный столяр.
— Они правда закроют клинику?
— Да, так говорят.
— Я буду скучать по Лиме.
— Что?! Ты правда будешь скучать по этой дерьмовой дыре?
— Не по этому месту. По людям. Я еще никогда не встречал людей, подобных тебе и твоим приятелям. До вас никто никогда не пытался мне помочь. Раньше у меня никогда не было приятного повода, чтобы просыпаться утром.
Он обвел взглядом мастерскую, и движением подбородка указал на конвейер.
Никто больше не сделает для меня ничего из того, что сделали вы.
Аллен положил руку на плечо Мэссинджера.
— Эй, Пэпи, ты легко найдешь друзей! Старайся только не забиваться в себя. Выйди из комнаты и поговори с людьми. И ты увидишь, что тех, кто хочет тебе помочь, гораздо больше.
Аллен знал, что он кормит старика сладкой ложью. Пока у пациентов было, за что бороться, был общий враг, пока они готовы были умереть, чтобы улучшить условия жизни, их объединяла внутренняя солидарность. Но теперь, как только эта война оказалась бесполезной, как только оружие бунтовщиков превратилось в куски дерева и металла, снова стало господствовать старое правило «каждый за себя».
Энтузиазм и динамизм, царивший в мастерской ОТТ, исчез.
Весь день Аллен работал за шлифовальным станком. Его волнение росло. В следующие месяцы он мог оказаться в тюрьме, но с тем же успехом его могли бросить из одной лужи дерьма в другую. Он не позволял себе думать о вероятном возвращении в Афины. Но мысли об этой вполне реальной возможности не оставляли его.
В 15:00 Ленни собирался закрыть мастерскую, как делал ежедневно. Повернувшись к окну в двери, он сообщил Аллену:
— Билли, у нас недостает одного человека.
— О чем это ты?
— Что-то не сходится. У нас не хватает работника!
Аллен ощутил странное предчувствие.
— Ты посчитал Мэссинджера?
— Нет. Когда я видел его в последний раз, он пил с тобой кофе.
— Я видел его позже, — вмешался Зак. — Он работал на ленточной пиле, на сборочной линии. Он говорил, что нигде в мире о нем так не заботились.
— Черт!
Аллен бросился к ленточной пиле.
На рабочем столе он нашел отрезанную руку.
Кровавый след тянулся к сушильне.
— Хоть бы он был еще жив! — взмолился он. — Пожалуйста!..
Но когда он открыл сушильную комнату, то обнаружил на полу окровавленное тело Пэпи Мэссинджера.
Следующим утром в отделении трудотерапии все говорили только об одном самоубийстве Пэпи Мэссинджера.
— Интересно, кто придет на его похороны? — сказал Ленни.
— Он покончил с собой потому что думал, что никому не нужен. Ему казалось, что ему больше нечего ждать от жизни, — пояснил Аллен.
— Хорошо бы, если б нам разрешили включить музыку на его похоронах. Как думаешь, это будет уместно?
Аллен помотал головой.
— Его положат в общую могилу, вот и все. Пэпи был здесь чужой. Никто не станет организовывать музыку на его похоронах.
— А я думаю, музыка не помешает… — объявил Ленни задумчиво.
— Даже не надейся! — отрезал Зак.
— Есть разные стили похоронной музыки, — вмешался Аллен. — Все зависит от предпочтений человека, которого хоронят.
— Черт возьми, а кто-нибудь хоть догадывается, какую музыку любил Пэпи? — спросил Зак.
Аллен задумался.
— Я знаю, какую музыку он любил больше всего.
Он протянул руку и включил ленточную пилу.
Аллен опустил голову, когда двигатель и лезвие начали вращаться, издавая пронзительный гул. Зак запустил шлифовальный станок. Друг за другом, пациенты ОТТ включили четырнадцать машин в мастерской в честь Пэпи Мэссинджера.
Они стояли молча и неподвижно посреди грохота, от которого дрожал пол у них под ногами.
Ленни Кэмпбелл сообщил Аллену, что ему осталось сделать в ОТТ лишь одно, прежде чем его отправят в тюрьму.
— Я верну должок Барбекю на Колесах.
— И как ты собираешься это сделать?
— Ты же шаришь в электричестве, Билли. Ты мог бы догадаться.
— Раньше бы я понял. Но теперь нет.
Томми ощутил жуткий стыд за то, что не смог избежать электрошок.
Аллен посмотрел в окно. Зловещий фургон припарковался внизу у стены.
— Мы не сможем избавиться от этой дряни, — утверждал Зак. — Они договорились, что в случае жалобы и последующего расследования, им не останется ничего, кроме как переставить фургон. Нет фургона, нет доказательств. Когда они засунули Джо Мэйсона под электрошок, его адвокат подал жалобу, и пришли федералы. Но они ничего не нашли. Один из горилл увез Барбекю в город и поставил его на парковке у супермаркета.
— А если мы выведем фургон из строя, чтобы они не смогли перевезти его в другое место?
— Да, это было бы идеально, — ответил Аллен. — Может, сделаем зажигательную бомбу и спустим ее на веревке?
— Не думаю, что это сработает. Я это уже долго обдумываю, но после того, как тебя подвергли пыткам, Билли, я решил отплатить им их же монетой, в той или иной мере. И я знаю, как.
— Правда? Ты расскажешь нам о своей задумке?
Ленни показал пальцем на окно.
— Что вы видите внизу, вдоль стены, рядом с нашим окном?
— Ничего, — ответил Зак.
— Водосток, — сказал Аллен.
— И из чего он сделан?
— В этом старом здании все водостоки медные.
— А грузовик стоит у стены, прямо рядом с водосточной трубой! — проговорил Зак.
Аллен нахмурил брови. Возможно, до электрошока Томми мог бы осмыслить эти наблюдения, но он не понимал, куда клонит Ленни.
Тот взглянул на часы.
— Один из парней Арни Логана скоро будет выносить мусорные баки из зоотерапии. Скажете, когда увидите его, ладно?
Аллен расположился на окне, чтобы следить за входной дверью. Ленни надел резиновые перчатки, затем вытащил два длинных изолированных провода из шкафа в мастерской. Потом он открыл дверь электрощитка, который обеспечивал энергией станки, и соединил верхние кабели с предохранительной коробкой.
— Парень Логана идет! — воскликнул Аллен.
Он внимательно наблюдал за пациентом-мусорщиком, который вытолкал свою тележку во двор, а затем беспечно направился к фургону.
— Он направляется к Барбекю.
Аллен видел, как этот человек прошел за машиной, будто не увидел входную дверь. Приподняв подол рубашки, он размотал что-то похожее на длинную красную веревку, обмотанную вокруг его живота.
— Черт! Это же кабели питания, которые должны были подавать электричество на вхдные решетки!
Аллен описывал Ленни, как пациент закрепил один из концов кабелей к амортизатору перед фургоном, а другой к водосточному стояку.
Разбив форточку молотком, Ленни схватил свободные концы кабелей, переплетенных в электрощитке, а затем вытянул руки за решеткой по направлению к водостоку.
— Давай назад! — приказал он. — И передавай привет Барбекю!
Когда кабели соприкоснулись с водостоком, сильнейший удар тока прошел до фургона, разливаясь по всем трубам. Свет потускнел, так как электричество со всего здания с громким жужжанием уходило в кабели.
Ленни убрал их от водостока и отошел от окна.
— Черт возьми! — радостно воскликнул Аллен. — Дайте мне вдохнуть этот запах горелой резины! Тебе удалось расплавить все четыре шины. И внутри Барбекю должно быть тоже все в отвратительном состоянии!
Другие пациенты, прилипнув к окнам, начали вопить от радости. Все казармы вскоре наполнились счастливыми криками заключенных и грохотом разбитых стекол.
— Единственное, о чем можно пожалеть, — грустно сказал Аллен, следя взглядом за разлетающимися перьями, — так это то, что ты убил током целую стаю голубей.
17. Последние дни Лимы
Теперь, когда войны не предвиделось, Мэри решила не возвращаться в Афины, вопреки желанию своих родителей, которые пытались заставить ее продолжить учебу. Она не решалась уехать в университет, так как каждое мгновение, проведенное вместе с Билли, озаряло ее жизнь, наполняло ее волнением, смягчало депрессию. Девушка решила оставаться в Лиме, пока его не переведут, а потом переехать туда, куда его отправят, где бы это ни было. Она будет помогать Билли всем, чем сможет, она будет рядом с ним. Она никогда не думала об этом факте, как о подтверждении ее любви.
Ей и в голову не приходило произнести хоть слово о том, что она к нему чувствует.
Дневник Мэри
7 октября, вторник
— Запиши, — сказал Аллен. — Мы отдали ему его хлеб, но он был мокрым.
— Что ты этим хочешь сказать, если не считать намека на Библию?
— Мы сделали новый крест для часовни из сосны и красного дерева. Намного красивее того, который мы унесли, когда нам нужна была древесина.
10 октября, пятница
Капеллан утверждает, что произошло чудо, что по велению Бога в часовне появился новый превосходный крест.
11 октября, суббота
Мне позвонил Алан Голдсберри. Он хотел сообщить что штат Огайо отослал Билли счет за его лечение и госпитализацию в центр психического здоровья в Афинах и в Лиме. Они надеялись, что Билли заплатит им деньгами, которые он получил за рисунки.
Вот отрывок из письма Билли, которое он отослал своему адвокату и попросил меня его напечатать.
«11 октября 1980
Дорогой Алан
Обсудив с Мэри ваш последний телефонный разговор, я решил лично описать Вам мое финансовое положение, чтобы в дальнейшем не было подобных недоразумений.
Я хочу ясно дать понять: я скорее отрежу себе ногу, чем дам хоть один цент штату. Меня обворовали в центре психического здоровья в Афинах (причем апелляционному суду было на это наплевать) для того, чтобы запереть меня потом в эту сторожевую башню, где я не получаю никакой психиатрической или терапевтической помощи. Меня закрыли здесь, чтобы я сгнил. Моя враждебность по отношению к штату глубоко оправдана.
В этих условиях у меня нет причин проявлять „доверие“ к людям, причинившим мне больше зла, чем кто-то другой на земле, за исключением Челмера. На мой взгляд, этот счет за лечение не что иное, как узаконенное вымогательство. Я не допущу этого. И угроза возвращения в тюрьму меня уже больше не пугает.
Меня осмеяли, мне угрожали, меня ограбили под предлогом защиты, обманули физически и психологически, выставили на посмешище, мною манипулировали, избивали, глумились и унижали. Меня обманывали, на меня плевали и пытались промывать мозги. Мою семью и моих друзей преследовали. Мэри в марте того года попала под рэкет. Если вы видите хоть одну причину, чтобы я проявлял „доверие“, то назовите мне ее, пожалуйста.
Алан, большая часть вреда, который мне здесь причинили, необратима.
Вы можете представить себе, как это бояться уснуть? И не знать, проснетесь ли вы утром; не знать, убьет ли вас ночью ваша же часть? Быть неспособным доверять самому себе разве это просто? И знать, что шансы на выздоровление один на миллион?
Черт, в моем положении я даже не уверен в том, что хочу лечиться…
Алан, я устал от всех этих юридических битв, которые никогда не выиграть. Борьба со всем миром обходится нам обоим очень дорого, как финансово, так и психологически. Я думаю, что это последний бой и если мы проиграем, мы избавимся от войны навсегда.
Меня удерживает только тоненькая ниточка. Очень хрупкая.
Билли».
12 октября, воскресенье
Вот уже четыре дня Билли удается сделать так, что надзиратели не входят в комнату дневного пребывания. Он заключил с ними договор. Он ничего не будет рассказывать о взятках и других незаконных мерзостях, которыми они будут продолжать заниматься, пока не войдут в комнату дневного пребывания. А это означает, что не будет больше выговоров и дисциплинарных взысканий, ограничений, принудительных заседаний в течении этих четырех дней.
Пациенты пользуются вновь обретенной свободой.
Билли объяснил троим из них, как делать самогон, начиная с пакетов для катетера и прочего, сам он больше не захотел участвовать в этом. Он попросил в следующее посещение принести шахматы, чтобы научить меня играть.
16 октября, четверг
Так как персонал ОТТ должен сегодня отправиться в Коламбус, то ОТТ сегодня не будет работать. Я приехала в 13.30, и Билли сразу же расставил фигуры на доске, чтобы учить меня игре.
— Я не очень понятливый ученик, — предупредила я.
— Послушай, я научил играть многих из моих обитателей, и мы часто играем друг с другом в мыслях. Шахматы это прекрасная дисциплина для развития ума. Это очень важно держать ум в напряжении.
— Почему?
— Чтобы он не превратился в мастерскую дьявола.
— Не надейся, что я смогу играть быстро. Я должна подумать, прежде чем начать переставлять пешки.
— Все в порядке. Мне нравятся длинные партии.
Я раздумывала над каждым движением.
— Ну и? — сказал он (очевидно, ему все-таки не хватало терпения).
— А я и правда поверила, что ты любишь длинные партии.
— Это так. Я хотел сказать, партии, которые длятся один-два часа.
— И это ты называешь длинными?
Подумав около 45 минут над моим пятым ходом, я в конце концов решила не передвигать ни одной фигуры, чтобы позволить нейтрализовать атаку Билли.
— Ну и?
— Я не хочу ходить
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мне нет никакого смысла ходить.
— Но ты должна ходить, таковы правила игры! — настаивал он.
— Никто не может заставить меня делать то, чего я не хочу. Я отказываюсь ходить!
Он рассмеялся до слез. В 16.45, не выдержав больше, он начал играть за себя и за меня, передвигая каждую фигуру меньше чем через две минуты. Меняясь местами, он пускался в подробные комментарии об общем положении, используя саркастические замечания по отношению к своему «противнику».
Я спросила себя не так ли он играет в шахматы мысленно?
Через некоторое время он снова заставил меня участвовать в игре, но после того, как я слишком долго раздумывала над моим вторым ходом, он сбил щелчком своего короля.
— Ты выиграла, — сказал он. — Я прекращаю эту партию.
— Я знала, что все, что мне нужно было делать, это ждать, когда ты сдашься.
Он пробурчал в ответ что-то невнятное.
p>— Послушай, ты можешь позвонить Голдсберри и попросить его узнать, когда меня отправят в тюрьму округа Франклин, чтобы пройти комиссию, и кто будет меня сопровождать? Я должен подготовить детей к тому, что они проснутся там в новой камере. Я не хочу, чтобы они испугались или что-нибудь натворили.27 октября, понедельник
Подводя итоги двух последних недель, мне кажется, что распадаясь Билли старается избежать стресса, вызванного периодом ожидания. Он все чаще ведет себя, как отдельные личности, с меньшим слиянием. Сегодня я присутствовала во время проявления этого. Казалось, что Билли Д. терял своих компаньонов, по крайней мере, время от времени. А потом были эти поразительные контрасты, когда он переходил от Учителя к очень инфантильному Билли, или от Аллена, уверенного в том, что его перевели в Афины… к совершенно раздавленному Билли, который с трудом мог думать.
Когда снова появился Учитель, я решила спросить его, каково ему распадаться на личности, а потом снова приходить в себя.
— Это похоже на то, когда ты выходишь из автобуса после длительного путешествия в компании невыносимых туристов.
— Но тогда почему ты разделяешься? Почему бы всегда не оставаться одним целым?
— Ты же понимаешь, что синдром множественных личностей неизлечим. И так я помогу врачам лучше понять пациентов, которые живут с несколькими личностями.
— То есть ты сдаешься? — спросила я в ответ. — Принимаешь эту проблему?
— То, что некоторым людям кажется недостатком, может быть на самом деле большим достоинством.
— Я никогда не смотрела на вещи таким образом.
— Когда ты разрушаешь механизмы, которые личность разрабатывала очень старательно и точно, чтобы защищаться, ты делаешь ее уязвимой, готовой уступить любой агрессии… Личность впадает в депрессию, потому что не знает, как реагировать на свое новое состояние. Врачи должны не снимать защиту с множественных личностей, а обеспечить им защиту более эффективную и более легкую в управлении. Но так как сейчас это вряд ли возможно, СМЛ неизлечим.
— Это очень пессимистично, — заметила я.
— Нет, не обязательно. Скажем так, что если личность, пораженная СМЛ, однажды захочет вылечиться, то она должна вылечиться сама.
Как и просил меня Билли, в этот вечер я позвонила Голдсберри. Ему еще не удалось узнать дату прохождения комиссии. Прокурор Белинки не сможет представлять дело Билли в суде, сказал мне Голдсберри, но он будет работать с адвокатом, который этим займется. По словам Белинки, Департамент психического здоровья Огайо все еще не решил, куда отправить Билли, если судья даст согласие на перевод. Белинки предложил Центральную психиатрическую клинику Огайо (ЦПКО) или даже новый Центр судебной медицины в Дейтоне.
Билли никогда не говорил мне, кто он такой, и сегодня это меня действительно тревожило. Я чувствую себя обманутой, раздраженной и обеспокоенной мыслью, что если бы Билли вдруг умер, я бы даже не знала, с кем из его Обитателей я провела около четырех месяцев. Я тысячу раз пыталась объяснить ему, что мне очень нужно знать, с кем я разговариваю, но он пропускал это мимо ушей. Я не ставила целью заставить его нервничать или управлять им; но я хочу, чтобы он понял, как это важно для меня…
Я спросила Билли, есть ли, по его мнению, смысл жизни. Он отвечал:
— Нет. Люди ничто иное, как биологическое оружие.
Это выражение он позаимствовал у меня (а я услышала его в сериале Star Trek). Однако он думает, что люди должны учиться всему, что видят вокруг себя, и передавать это знание своим потомкам.
Главный вопрос, на который он хотел бы найти ответ, заключался в следующем: «Почему я здесь? Почему мы здесь?» Мы должны вступить в контакт с другими разумными существами, чтобы обмениваться знаниями. Открытие, сделанное землянами может быть, это именно то, что необходимо другим сущностям, чтобы ответить на Главный Вопрос. К тому же, если люди сделают Землю непригодной для жизни, им придется переехать на другую планету, чтобы продолжить свои поиски знаний.
Я много раз спрашивала у него, стоят ли эти поиски знаний того, чтобы мы переносили все муки человеческого существования. Он признался, что нет, но все-таки думает, что наш долг заключается в поиске.
Я понимаю, что его представления о жизни более здравые, чем мои.
31 октября, пятница
Сегодня Билли показался мне более цельным, чем в начале недели. Кажется, он вернулся в то состояние, в котором находился до октября, но мне сказал, что настроение у него мрачное. Он и парни из ОТТ сегодня утром долго вспоминали свою неудачную войну.
Билли признался мне, что его очень беспокоит то, что он повел людей убивать. Однако в глубине души он убежден, что это было необходимо…
2 ноября, воскресенье
Этим утром в 8.30 мне позвонил Билли. Вернувшись в свой корпус он увиедел, что сотрудники упаковывают все его вещи. Ему сообщили, что в понедельник утром его переведут в тюрьму округа Франклин. Там он останется до тех пор, пока не пройдет комиссию по пересмотру наказаний. Его вещи останутся в камере хранения на пропускном пункте, пока не станет известно, покинет Миллиган Лиму или вернется в свой корпус. Он хотел, чтобы я сообщила всем о его ситуации и пришла завтра в клинику забрать некоторые его вещи. Билли выглядел встревоженным; он сказал, что в данный момент он не совсем цельный: беспокоится о том, что случится, если кто-то другой проснется в тюрьме и запаникует, оказавшись запертым в камере, не зная, что это только на несколько дней.
3 ноября, понедельник: КАТАСТРОФА!
Департамент Психического здоровья решил перевести Билли в Центр судебной медицины Дейтона. Дейтон новая психиатрическая клиника, построенная для того, чтобы заменить психиатрическую клинику в Лиме. С самого открытия в мае прошлого года, до Билли доходили ужасные слухи о ней. Видимо, администрация Лимы думает, что прокурор Джеймс О' Грэди не будет возражать против его перевода в Дейтон. Таким образом, они смогут без проблем избавиться от Билли. Кроме того, так как речь идет о внутреннем переводе в аналогичную структуру, то прохождение комиссии не потребуется.
Я приехала в клинику в час дня. По причине перевода этим утром Билли был одет в костюм, и его ожидал полицейский фургон, но Хаббард был против его отъезда. Он объявил: «Миллиган никуда не поедет!». Билли в растерянности потребовал, чтобы ему объяснили происходящее. В конце концов, персонал клиники сообщил ему, что его переводят в Дейтон.
Когда мы увиделись, его лицо было жутко спокойным, но руки дрожали, а пульс был, наверное, больше ста тридцати ударов в минуту. Он казался уникальной личностью, которую я не встречала раньше. Я назвала его «M». Казалось, он абсолютно уверен, что все кончено. «M» сказал, что не испытывает злости к доктору Линднеру, но злится на самого себя за то, что был так наивен, поверив ему. На самом деле, не только «M», но и два других приняли за чистую монету слова Линднера. Рейджен никогда не доверял директору клиники он хотел воткнуть ему нож в спину. «M» потребовал, чтобы Голдсберри оставил любые попытки отправить его на комиссию.
— Я уезжаю, — заявил он мне. — Решение принято единогласно.
Он хотел сказать, что все обитатели собираются погрузиться в сон.
Я старалась убедить его, что слишком рано делать выводы, что администрация еще не приняла окончательного решения, и что даже еще не известно, действительно ли ему отменили прохождение комиссии.
Он мог разрушить себя из-за пустяка, не приняв во внимание доводы, которые вселяли надежду в этой ситуации. Мои аргументы не произвели на него никакого впечатления. Он решительно был настроен на то, чтобы с этим покончить.
Ужасное чувство тоски и грусти охватило меня при мысли о том, что я навсегда потеряю Билли. Я заплакала, потом пыталась смотреть телевизор, но мне не уалось сосредоточиться на событиях, происходящих на экране.
Мне требовалось находиться в компании других людей, но рядом со мной не было ни одного друга.
На следующий день вместо личности «M» вновь вернулся Билли. Он долго потирал лицо я знала, что это жест один из его способов бороться с тоской. Я видела, как ему плохо. Казалось, что он испытывает невыносимую муку.
В то же время ему нужно было концентрироваться, чтобы не потерять контроль над собой, оставаться на пятне и убедиться в том, что его отъезд проходит нормально.
— Скоро я уеду, — сказал он мне. — Остается совсем немного времени.
Я поняла, что он ориентируется на свои внутренние часы. Постепенно он угасал и уже не мог контролировать процесс.
— Если мне немного повезет, то я никогда не увижу Дейтон.
— Ты его увидишь, — заверила я его, — даже если ты не будешь об этом думать.
Он кивнул.
— Когда ты не на пятне, то продолжаешь думать; но словно во сне, точно мертвый. Я не знаю, на что буду похож снаружи, когда все уснут. Но я не верю, что в этом состоянии мы долго просуществуем.
Из этих и последовавших за ними слов я поняла, что один из его Обитателей может проснуться и покончить жизнь самоубийством.
Билли передвинул стул и сел напротив меня.
Глядя мне прямо в глаза, он сказал:
— Я не хочу больше, чтобы ты меня навещала. Не хочу, чтобы ты видела, как я превращаюсь в овощ.
Он взял мои ладони и сжал их, будто это был последний раз, который мы проводили вместе.
— Я люблю тебя и не хочу тянуть за собой в ад.
— О! Билли! Но разве ты будешь страдать?
— Нет… Когда мы уснем, это будет похоже на то, что мы все умерли. Но тебе будет слишком больно наблюдать за этим отсюда. Ты должна начать новую жизнь, Мэри. Одна. Я не могу увести тебя за собой в тюрьму.
— Но я могу быть нужной тебе! Я буду посредником между тобой и Дэниелом, буду передавать тебе записи и новости.
Он кивнул головой.
— Я не могу оставить тебя прямо сейчас! — настаивала я. — Мы же не знаем, когда они тебя переведут.
— Нет. Мы должны попрощаться сегодня.
Я подавила слезы, которые стояли у меня в глазах, чтобы он не видел, что я плачу.
— Я хотела провести с тобой всю мою жизнь, Билли!
— Я тоже, Мэри. Но сейчас это невозможно.
— Даже не думай, что время, проведенное с тобой это время страданий. Как раз наоборот. Единственное, что для меня было важным это быть вместе с тобой.
Меня терзала мысль о том, что я должна с ним расстаться, но я видела, что решение было принято. Он ужасно страдал, но мои визиты только усугубят существующее положение.
Я знала, что рано или поздно нам нужно будет сказать друг другу «Прощай», и что Билли ненавидит прощаться. Я только хотела, чтобы наши последние моменты вместе выглядели достойно.
Я не хотела каждый день тащиться в зал для свиданий, если это не радовало его, а мое присутствие только отягощало его. Я знала, что должна принять его решение, но безнадежно пыталась сказать еще что-нибудь, чтобы он остался рядом со мной хоть несколько минут.
У нас было столько всего сказать друг другу для этого не хватило бы и целой жизни и так мало времени для этого.
Билли заплакал. Я впервые видела его слезы.
Мне стало стыдно оттого, что я не плачу.
— Я знаю, что тоже заплачу, — сказала я ему, — но я верю, что со мной еще не все случилось из того, что должно случиться.