Королева красоты Иерусалима Ишай-Леви Сарит

– Но чем я виновата? – воскликнула Роза. – Даже если Эфраим убил Матильду, хоть я знаю, что он не убивал, чем я-то виновата?

– Ты не виновата, керида, но он твой брат, вы одна семья, а если в семье есть убийца, то даже самая хорошая семья уже не такая хорошая.

– Ты мне как сестра, – умоляла Роза. – Ты не можешь отвернуться от меня именно сейчас, когда я так нуждаюсь в тебе.

– Я правда очень люблю тебя, Роза, но Виктория Франко сейчас во мне нуждается больше, и между ней и тобой я выбираю ее.

Роза окаменела. Она не верила своим ушам. Кровь отхлынула от ее лица, и она почувствовала, как бешено колотится сердце. Она молча повернулась и вышла.

Три минуты ходьбы через двор, от соседкиного дома до своего, показались ей вечностью. Казалось, из всех окон на нее глядят во все глаза. Она поняла: все в Охель-Моше сделали свой выбор. Как и Тамар, все они выбрали сеньору Франко. Теперь Роза отверженная.

Отношения с Габриэлем с каждым днем становились все напряженнее, он с ней почти не разговаривал и уже неделю не прикасался к еде, которую жена ставила на стол.

Девочки вели себя тише, чем обычно. Рахелика и Бекки отказывались ходить в школу, и впервые в жизни Роза приняла решение, не посоветовавшись с Габриэлем, – оставила их дома. Большую часть времени они проводили у себя в комнате, почти не выходили оттуда и были на удивление молчаливы. Даже Луна ходила на цыпочках и не злила ее.

Однажды утром Роза, уже много дней не выходившая из дому, вышла во двор, села на скамеечку и, поставив на колени медный таз с рисом, стала его перебирать. Во дворе было очень тихо – видно, соседки старались не выходить во двор одновременно с ней. Но Роза твердо решила: хватит прятаться, словно она какая-то преступница. Даже если ее брат убил Матильду (а она все еще верила, что не убивал), это не ее вина. Она не позволит никому запереть ее в четырех стенах и наказывать ни за что.

Подошла Рахелика и уселась у ее ног.

– Мама, а что, если это правда, – спросила она, пристально глядя на мать, – и дядя Эфраим действительно убил Матильду?

– Замолчи! Не смей так говорить! Эфраим никого не убивал, его оклеветали! Давай не будем говорить об Эфраиме того, чего не видели своими глазами, он все-таки член нашей семьи!

– Но, мама, все говорят, что он убил ее, потому что она гуляла с англичанами.

– Ну и пусть говорят. С каких это пор нас интересует, что говорят?

– Говорят, что в «Лехи» убивают еврейских девушек, только если те доносили англичанам на евреев. Может, он убил ее за это?

У Розы будто второе дыхание открылось. Вот оно что! Если Эфраим убил Матильду, значит, у него была причина, это не просто потому, что она гуляла с англичанином, это потому, что она доносила на евреев! Картина прояснилась, все встало на свои места.

В несвойственном ей порыве чувств Роза обхватила голову Рахелики и стала покрывать ее поцелуями.

– Грасиас, грасиас, керида миа! – твердила она удивленной дочери, не привыкшей к ласкам матери: она никогда не видела, чтобы Роза целовала и обнимала отца, ее, сестер, вообще кого-либо. – Боже мой, теперь я понимаю: если Эфраим и впрямь убил Матильду, то не потому что он убийца, а потому что она доносила на евреев…

И когда Габриэль вечером вернулся домой, она сказала ему:

– Ты знаешь, когда «Лехи» убивают еврейских девушек? Только когда те доносят. Вот почему убили Матильду. Она доносила на евреев энгличанам. Вот почему ей обрили голову. Рахелика говорит, это Каинова печать.

Габриэль почувствовал, словно из него ушла вся кровь.

– Замолчи! – зарычал он и ударил кулаком по столу. – Твой брат-подлец своим чудовищным поступком рассорил нас со всем Охель-Моше, Суккат-Шалом и Махане-Иегуда! Я больше не могу работать на рынке, все относятся ко мне как к прокаженному; я шурин убийцы. И я, Габриэль Эрмоза, человек, которого уважали все, должен ходить опустив голову, прятаться от людей. Ты знаешь, сколько лет я знаком с семьей Франко? С того дня, как я родился! А теперь я не могу смотреть им в глаза. Ты знаешь, сколько людей было сегодня в лавке, Роза? Человек десять. Ты знаешь, что это значит? Это значит, что нас бойкотируют. А ты мне тут про Каинову печать! Каинова печать – это то, что твой брат, забулдыга и неудачник, сделал с моей семьей, вот это Каинова печать! И я больше не хочу слышать от тебя ни слова об Эфраиме при дочках! Я запрещаю тебе упоминать это имя! С сегодняшнего дня нет больше Эфраима. Хочешь поговорить о нем – иди к Западной стене, положи записку между камнями, говори со Всевышним, а в этом доме Эфраима не существует!

В отличие от Розы, Габриэль не сомневался, что Эфраим убил Матильду Франко. Сам он был человеком мирным, не принимал насилия и ни при каких обстоятельствах не стал бы оправдывать убийство – ни еврея, ни англичанина. И в тот день, когда родители Матильды, постоянные покупатели, пришли в лавку, встали против него и поставили на прилавок банку с изюмом и миндалем, Габриэль понял, что должен увезти свою семью из Охель-Моше.

– Ни меда вашего, ни жала вашего[81], – сказала сеньора Франко, ставя стеклянную банку на мраморный прилавок. – Мы не хотим у себя в доме ничего, что связано с вашей семьей, и тем более изюма и миндаля, которые Матильда купила у вас перед тем, как твой шурин, будь он проклят, убил ее.

Она повернулась и вместе с мужем демонстративно вышла из лавки, оставив Габриэля в смятении и с открытым ртом. На его счастье, в лавке в это время не было покупателей, Аврамино и Мацлиах ушли обедать, так что никто не видел его позора.

Габриэль почувствовал слабость и опустился на стул. Голова у него кружилась, сердце болело. Он напился воды из джары, стоящей под прилавком, и попытался как-то привести мысли в порядок и успокоиться. Что ж, самое время уже перейти на другой уровень жизни и переехать в современную квартиру в хорошем районе. Он почему-то ленился увозить семью из удобного и привычного места, ну а теперь пришла пора сделать что-нибудь. Они не могут оставаться в Охель-Моше, в такой враждебной атмосфере. Он перевезет семью в один из самых лучших районов Иерусалима, чтобы его дочери начали жизнь с чистого листа. Никто в новом доме, где они будут жить, не должен знать, что его шурин – убийца.

Спустя месяц Габриэль велел Розе паковать вещи.

– Мухаррам[82], переезжаем на другую квартиру.

Три дня подряд занимались сборами. Заранее нанятые грузчики погрузили мебель и ящики вместе с посудой и одеждой на телегу, запряженную двумя лошадьми, которая ожидала за воротами Охель-Моше, и семья Эрмоза переехала.

Теперь они жили в многоквартирном доме с лифтом на улице Кинг-Джордж.

Роза не находила себе места в новой просторной квартире, с балкона которой были видны улица, здание Еврейского агентства, монастырь Ратисбон и синагога Йешурун. Из комнаты девочек можно было увидеть городской сад, мусульманское кладбище в Мамиле, а за ним – стены Старого города.

У них было недостаточно мебели, чтобы обставить все комнаты. В Охель-Моше у них была комната Меркады, куда никто не входил с тех пор, как она уехала в Тель-Авив, комната девочек и третья комната, служившая гостиной, а по ночам – спальней для нее и Габриэля. В новом доме для них с Габриэлем была своя, отдельная комната, отдельная комната для девочек и гостиная, в которой сейчас не было мебели, потому что Габриэль решил, что незачем перевозить хлам из Охель-Моше в соседствующий с Рехавией район.

Он купил новый диван и новые кресла в гостиную и кровати в комнату девочек. Над каждой кроватью висели полки: у Рахелики и Бекки на них стояли учебники, а у Луны красовалась косметика и парфюмерия.

На внутренней стороне дверцы шкафчика она приклеила фотографию Риты Хейворт, вырезанную из газеты. В столярной мастерской братьев Романо Габриэль купил круглый стол, и Роза покрыла его кружевной скатертью, которую сама связала. Красавец-буфет с витриной они перевезли из старого дома. В зеркалах витрины отражалась фарфоровая посуда и хрусталь. Эта посуда времен Меркады и Рафаэля была такой красивой и изысканной, что у Розы не поднялась рука ее выбросить. На мраморной полке комода в серебряных рамках стояли фотографии: на одной, с помолвки, Габриэль сидит на стуле и держит в руке газету, а она, в черном элегантном платье, каких не надевала уже много лет, стоит рядом с ним, серьезная и напряженная, на другой, семейной, они с Габриэлем сидят на стульях, а три девочки стоят позади них. В спальне стоял роскошный шкаф с зеркальными дверцами и двумя львами наверху.

Габриэль никогда не привлекал ее к участию в покупках, все выбирал сам и ни разу не попросил сопровождать его. Каждый день грузчики привозили мебель и утварь, которые он купил для новой квартиры. Вместо керосинок и примусов у них появилось чудо техники – электрическая плита.

– С примусами покончено, – сказал он Розе. – Теперь будешь готовить на электричестве.

А еще он купил ящик для льда производства компании «Левит». В нем было три отделения, и лед закладывали в верхнее, открывая крышку. В старом доме, в Охель-Моше, лед развозили на телеге, и возчик, звеня колокольчиком, кричал «Лед, лед!», и все соседки стояли вдоль улицы Агриппас со специальными щипцами, которыми они ухватывали половину или четверть куска льда и несли домой. В новый дом телега со льдом не приезжала, вместо нее приезжала машина. Водитель стоял на углу, рядом с Сохнутом, и звонил в колокольчик, возвещая о своем прибытии. Но Роза ни разу не спустилась купить льда. Ну как она успеет спуститься с четвертого этажа? Да если и успеет, то как поднимет тяжелый лед на четвертый этаж?

– О господи, Габриэль, что нам делать со льдом? – спросила она, когда в ящике три дня не было льда, и вся еда испортилась.

– Послушай, Роза, ты должна привыкнуть спускаться на лифте. Ты просто не хочешь приспосабливаться к жизни!

Ничто на свете не могло убедить Розу пользоваться лифтом. Она демонстративно не замечала насмешек бессовестной Луны, которая звала ее отсталой и примитивной, и была тверда в своем намерении не пользоваться «этой чертовой придумкой». Пришлось Габриэлю послать Мацлиаха на велосипеде взять лед из машины, стоявшей рядом с Сохнутом, и занести его в их квартиру на четвертый этаж.

Что я буду делать со всеми этими новомодными штуковинами, которые Габриэль принес? – спрашивала себя Роза. Не было соседки, с которой она могла бы посоветоваться. К электроплите она так и не привыкла, и, когда Габриэль уходил на работу, вытаскивала из-под раковины керосинку и примус и готовила на них. И только одна вещь вызывала у нее восхищение – воздушный шкаф. Его задняя часть выходила наружу и была закрыта решеткой, а циркуляция воздуха сохраняла свежими продукты. Вместо занавесок, которые в Охель-Моше закрывали все, что находилось под раковиной, у нее теперь были деревянные шкафчики, а вместо ковров, которые она вешала на стену, чтобы украсить дом, – ковер на полу в гостиной. Жизнь здесь была, конечно, гораздо комфортнее, но уж очень сильно отличалась от привычной, и потому Роза чувствовала себя неуютно и одиноко в большом доме на Кинг-Джордж, в котором было так много ступенек и так много соседей, спускавшихся и поднимавшихся в лифте. И хотя соседи были любезны, всегда здоровались и интересовались здоровьем мужа и дочерей, ей не удалось найти с ними ничего общего.

– Мама, пойдем в «Мааян Штуб», – предлагала Рахелика, которая видела, что мать не находит себе места, и сочувствовала ей всем сердцем.

– Что мне делать в этом «Мааян Штуб»? Там все так дорого, трусы стоят столько, что на рынке за эти деньги можно купить еды на неделю. Нет, керида, лучше отведи меня на Махане-Иегуда, «Мааян Штуб» для меня слишком большая роскошь.

Она знала, что они люди зажиточные, что муж зарабатывает хорошие деньги, и это позволяет им жить в достатке, но терпеть не могла расточительности и была очень недовольна пугающе высокими ценами на новом месте по сравнению с ценами в их прежнем районе. А еще она не понимала, как люди могут жить в таком большом доме, где каждый прячется в своей квартире за запертыми дверями, и нельзя войти, не позвонив в звонок или не постучав. Роза отчаянно скучала по открытым дверям в Охель-Моше, по праздным посиделкам с соседками во дворе, по разговорам во весь голос, по отдыху на скамеечках вечером за холодным арбузом и цфатским сыром. Она тосковала по задушевным беседам на спаньолит, заполнявшим часы ее досуга, по тому, как соседки пробуют друг у дружки из тарелок, негласно соревнуясь, кто печет самые удачные бурекасы и варит самое вкусное софрито. Ну а больше всего она скучала по доброй соседке Тамар, которая без колебаний поддерживала Розу, когда ей приходилось тяжко, и была ее единственной опорой.

А здесь Роза чувствовала себя ужасно одиноко. Даже туалет и ванная комната с двумя кранами – один с холодной водой, другой с горячей, которые, вкупе с лифтом, вызывали необыкновенное возбуждение родственников, и те специально приходили, чтобы поглядеть на чудеса, – ее не трогали. Не нужны ей ванна и краны с холодной и горячей водой, ей достаточно было жестяного корыта и джары с горячей водой, чтобы чувствовать себя чистой.

Девочки, в отличие от Розы, были счастливы. Им нравилось новое жилье, и они к нему быстро привыкли.

Габриэль записал Бекки в гимназию «Рехавия», в нескольких минутах ходьбы от дома. Рахелика поначалу ездила двумя автобусами в школу в Бейтха-Кереме, но это было утомительно, и она тоже решила перейти в «Рехавию». Там она быстро завела себе новых друзей, живших в этом же районе.

Однажды утром вся семья Эрмоза и их соседи по дому – большому каменному дому на улице Кинг-Джордж – проснулись от громкого взрыва. Бомба взорвалась в «Palestine Post» на улице Ха-Солель и потрясла центр города. Здание «Palestine Post» было разрушено, соседние дома пострадали. Люди прыгали с балконов навстречу гибели. Раненых увезли в больницы, остальные жители улицы вместе с вещами перебрались в ближние отели «Варшавски» и «Цион».

Роза испугалась до смерти, ей было страшно оставаться дома одной, и она сказала Габриэлю:

– Может, пусть лучше девочки сегодня не выходят из дому? На улице смертельно опасно, лучше пусть останутся со мной.

– Бога ради, Роза, – рассердился Габриэль. – Сейчас в любой день смертельно опасно, такие уж времена, так что же, запремся в четырех стенах?

– Керидо, – взмолилась Роза, – но правда же опасно на улице, не дай бог случится что-нибудь с девочками. – Хватит, Роза, – отрезал Габриэль. – Все время что-то происходит, но нельзя же перестать жить. Ничего с девочками не случится.

Если он и понял, что Роза боится оставаться одна, то ничем этого не выдал.

С каждым днем ему становилось все тягостнее добираться автобусом от дома на Кинг-Джордж до рынка Махане-Иегуда. Давным-давно пора было купить собственную машину.

Он купил ее из вторых рук – у врача из поликлиники. Тому из-за возраста было уже трудно водить, и он продал свой «Остин» 1935 года выпуска по дешевке. Габриэль уплатил требуемую сумму наличными и попросил привезти машину и поставить у его дома на Кинг-Джордж. Теперь осталось только взять несколько уроков вождения, сдать экзамен и получить права.

В тот день, когда Габриэль получил права, он повез всю семью на прогулку по улицам Иерусалима. Немногие могли позволить себе завести собственный автомобиль, но Габриэль еще два года назад расширил свой бизнес и открыл на паях с Мордухом Леви фабрику по производству халвы, и теперь его счет в Англо-Палестинском банке позволял ему это.

Габриэлю очень нравилось водить машину, нравилось возить Бекки и Рахелику в школу, хоть от дома до школы было совсем недалеко, а Луну – на работу в «Закс и сын». Понемногу он набирался уверенности и даже повез семью в гости к матери и сестре в Тель-Авив.

Они стали ездить в Тверию. По утрам они спускались к Кинерету и купались, под вечер садились в одну из рыбацких лодок и катались по озеру в свое удовольствие, наслаждаясь лучами закатного солнца, которое окрашивало Кинерет и горы вокруг в розовый и золотистый цвет. Девочки бросали хлебные крошки чайкам, кружившимся над лодкой. Рахелика прыгала с лодки в воду, Роза, обмирая от страха, кричала на нее и требовала немедленно вернуться в лодку. Луна, видя сестру в центре внимания, тоже сползала с лодки в воду и плавала на животе, держа голову над водой, чтобы не испортить прическу. Как лебедь, говорил Габриэль, а Роза думала: да просто она не умеет плавать, но с чего бы ее отцу такое замечать? Он всегда видит в этой девочке только хорошее, а плохое – никогда. И тут же сама себя упрекала: когда Рахелика входит в воду, она с нее глаз не спускает от волнения, а когда Луна в воде, даже не смотрит в ее сторону.

Иногда в Тверии они купались в горячих источниках: считалось, что те полезны для здоровья и продлевают жизнь.

По субботам Габриэль ездил с дочками на пляж Эйн-Фешха, они проводили там весь день, плескались в бассейне и купались в Мертвом море.

Роза, все еще соблюдавшая субботу, от поездок воздерживалась, но со временем одиночество, охватывавшее ее по субботам, плюс обособленность в новом доме, к которому она так и не привыкла, заставили ее отказаться от своих принципов. Она стала ездить вместе со всеми.

Как я тоскую по Охель-Моше, думала Роза. Если бы мы жили в Охель-Моше, я оставалась бы дома с соседками и не нарушала бы субботу. Но что мне делать одной в этом огромном доме, одной в четырех стенах, – сходить с ума?

Вскоре семейные поездки за пределы Иерусалима пришлось прекратить. Настали тяжелые времена, каждое утро приносило новые неприятности. Взрывы, перестрелки, растущая напряженность между евреями и арабами, комендантский час, введенный британской полицией, – все это не способствовало дальним поездкам в пустынные места вроде Эйн-Фешха. Даже шоссе на Тель-Авив сделалось опасным. Арабские снайперы сидели в засаде и обстреливали машины, проезжающие по узкой дороге под горой Кастель.

– Это смертельно опасно, – объяснил Габриэль дочерям. – Сейчас не стоит ездить в Тель-Авив в машине.

Так прекратились и поездки к ноне Меркаде и тии Аллегре.

Два месяца спустя после первого взрыва в здании «Palestine Post» произошел еще один взрыв. Британская армейская машина взорвалась посреди улицы Бен-Иегуда. Два дома были разрушены до основания, несколько домов осело.

Перепуганная Роза запретила Луне ходить на работу, а Рахелике и Бекки – в школу. На этот раз Габриэль был вынужден с ней согласиться, он тоже волновался за девочек. Как знать, где случится следующий взрыв, девочки будут идти по улице – и тут вдруг на них рухнет дом… Лучше пусть посидят дома несколько дней, пока ситуация не прояснится.

Луна громогласно протестовала, но в глубине души она тоже страшилась выходить на улицу в такое опасное время. Бекки панически боялась взрывов и предпочитала оставаться дома с матерью и сестрами. Но Рахелика, как только отец ушел в лавку, сестры занялись своими делами, а мать на минуту повернулась к ней спиной, выскользнула из дому. Ей было уже пятнадцать лет, и она вступила в «Хагану». Они с друзьями по гимназии изучали приемы ближнего боя, учились вязать узлы и даже обращаться с оружием.

Рахелика быстро добежала до гимназии, там в условленном месте ее уже ждали друзья. Разбившись на группы и получив распоряжения от вожатых, они побежали в район взрыва, на улицу Бен-Иегуда. Они должны были выстроиться в живую цепь и не позволять зевакам мешать эвакуации раненых – эту задачу они неоднократно отрабатывали прежде.

Роза и Габриэль ничего не знали о тайной жизни Рахелики. Единственной, кому она доверилась, была Луна. – Ты тоже должна вступить в «Хагану», – убеждала сестру Рахелика. – Мы должны прогнать англичан, чтобы у нас была своя страна.

– Говори шепотом, а то папа услышит. Ты же знаешь, что он думает о дяде Эфраиме.

– Это не одно и то же, – возразила Рахелика. – Дядя Эфраим в «Лехи», а я в «Хагане».

– Все равно это глупо! Зачем нам быть в «Хагане»? Сейчас тысячи ребят вернулись из британской армии, они ходят тут рядом, у нас под носом. Нам нужно найти себе парня, и тебе и мне, и выйти замуж.

– Чего ради – замуж? Когда я закончу учиться, то пойду служить в «Пальмах»[83], как мальчики.

– Какой еще «Пальмах», что ты вбила себе в башку! Кто тебе даст туда пойти? Пока замуж не выйдешь, не сможешь уйти из дому, так уж это в семье Эрмоза ведется. – Я хочу участвовать в борьбе, как ты этого не понимаешь?!

– Да что тут понимать! Девушки не воюют. Девушки ждут парней, которые возвращаются из британской армии, и выходят за них замуж.

– Ох, Луна, я не могу тебя слышать. Земля горит, вся история народа Израиля лежит на весах, а ты говоришь о свадьбе!

– Ай-ай-ай, какие высокие материи! Я ничего не понимаю в истории, которая лежит на весах, но я понимаю в людях. А у людей женщины – это женщины, а мужчины – это мужчины, и неважно, мирное это время или военное.

– Да ну тебя! – рассердилась Рахелика. – Все, что тебя интересует, это развлечения и наряды. Ты просто глупая девчонка.

– Я глупая, потому что люблю хорошо одеваться? Хочешь, чтоб я была таким пугалом, как ты? Чтобы одевалась как босячка? Ты выглядишь как парень, какой мужчина в тебя влюбится? Будешь носить штаны хаки и косоворотку – никого себе не найдешь!

– С тобой невозможно разговаривать! Я тебе рассказываю о своей мечте, а ты надо мной смеешься. Не буду тебе ничего рассказывать!

И Рахелика вышла из дому, хлопнув дверью.

Она была тверда в своем намерении участвовать в борьбе, хоть и побаивалась отца. И когда пришла пора выбирать между курсом подготовки юношеских бригад в «Хагане» и курсом подготовки скаутов, она выбрала скаутов. Подготовительные курсы в «Хагане» предполагали пребывание в рабочих лагерях за пределами Иерусалима; ясно же, что отец ей такое не разрешит.

Накануне первого занятия она от волнения не спала всю ночь. Ее лучшая подруга Дина решила к ней присоединиться, и они явились на место сбора, в барак на улице Хавацелет, одетые в хаки. Рахелика поискала глазами друзей из гимназии, но не увидела. Она подошла к группе девушек во дворе и спросила:

– Не знаете, где новый подготовительный курс?

Одна из девушек посмотрела на нее свысока:

– На подготовительных курсах нет места для сефардок. Иди отсюда!

Рахелику, обычно спокойную, охватил гнев. Кровь бросилась ей в голову, и она с размаху ударила обидчицу по лицу.

– Никто и ниоткуда не может меня выгнать! Я шестое поколение в стране, а эта ашкеназка пять минут назад сошла с корабля…

История о том, как Рахелика врезала девушке, широко разнеслась вокруг.

Подготовительный курс Рахелика окончила с отличием. В конце курса должен был состояться поход на гору Тавор, но она даже не спросила у отца разрешения в нем участвовать – знала, что это бесполезно, поэтому предпочла в последнюю минуту сообщить, что из-за болезни матери пойти не сможет.

Когда ребята вернулись из похода, переполненные впечатлениями и переживаниями, она почувствовала укол в сердце и впервые в жизни пожалела, что хотя бы немножко не похожа на Луну. Она не сомневалась: Луна не уступила бы. Если бы Луне не разрешили пойти в поход, она пошла бы без разрешения. А вот она ни при каких обстоятельствах не способна ослушаться отца и тем более манипулировать им, как это не раз делала Луна.

Окончив курс, Рахелика стала инструктором у «оленят» – воспитанников младшей группы отряда, ровесников Бекки. Однажды, когда она учила их вязать узлы, прогремел еще один взрыв – к ужасу Рахелики, со стороны городского сада, в районе их дома. Несколько минут спустя англичане объявили комендантский час, и она застряла со своими воспитанниками в отделении на улице Хавацелет.

– Я должна попасть домой, родители умрут от волнения, – сказала она командиру отделения.

– Никто никуда не идет, комендантский час! – отчеканил тот.

Но при всем уважении к командиру, тревога за родных оказалась сильнее. Прошел слух, что «Лехи» взорвал офицерский клуб на первом этаже дома Хальбрайха, а это рядом с их домом. Улучив минуту, когда на нее никто не обращал внимания, Рахелика выскользнула через задние ворота и побежала вверх по улице Бен-Иегуда. И тут вокруг началась стрельба. Она вбежала в какой-то дом и отчаянно заколотила в дверь одной из квартир, но никто ей не открыл. Дрожа от страха, она спряталась за лестничными перилами на первом этаже. Внезапно в подъезд вошли британские полицейские, и один из них спросил, что она здесь делает. Она пролепетала, что как раз шла домой, когда начался комендантский час.

– Где ты живешь? – спросил офицер.

Она показала пальцем в сторону городского сада.

– Ни шагу отсюда! – приказал тот.

Когда британцы ушли, она выждала несколько минут и вышла следом. Окольными путями добралась она до дома Хальбрайха. Издалека Рахелика увидела, что здание окружено британскими полицейскими и военными, вокруг выставлены заграждения. Она поняла: нет ни малейшего шанса, что ей удастся пройти. Тогда она повернула обратно и побежала в сторону Охель-Моше. Арабский полицейский, проходивший по улице, заметил ее и начал стрелять. Она мчалась от него, словно охваченная амоком, задыхаясь, добежала до дома дяди Шмуэля и застучала в дверь. Никто ей не открыл. Тогда она стала стучать и кричать:

– Дядя Шмуэль, это я, Рахелика!

Только тогда дверь открылась. Шмуэль схватил ее в охапку и быстро втащил в дом.

– Что ты делаешь на улице, сейчас же комендантский час? – испуганно спросил он.

– Я была у скаутов, когда взорвалась бомба, это со стороны нашего дома, я волновалась за своих.

– Мы слышали по радио, – кивнул Шмуэль. – Мы тоже волновались за твоего папу и за семью. Но если англичане тебя поймают, то посадят в кутузку. Оставайся здесь, пока не закончится комендантский час, а потом пойдешь.

Всю ночь слышались выстрелы и крики полицейских – на английском и на арабском. Наутро комендантский час был снят, и Рахелика заспешила домой.

– Ох, чтоб ты была здорова! – бросилась Роза ей на шею. – Ты из нас всю душу вынула, до сердечного припадка довела!

Габриэль прижал Рахелику к груди и сказал тихо и деловито:

– Со скаутами покончено. В такие времена ты не будешь выходить из дому. Мы должны знать, где ты находишься.

Страх перед реакцией отца парализовал Рахелику, и хотя она понимала, что не выполнит его наказа, но смолчала, а он принял ее молчание за согласие. Она даже не пыталась отрицать, что была у скаутов. Когда после взрыва она не вернулась домой, Луна наверняка рассказала родителям об ее участии в скаутском движении.

Рахелика поискала глазами сестру и не нашла.

– Где Луна? – спросила она у матери.

– Пошла в «Закс и сын». Боится пропустить хоть минутку своей работы, – ответила Роза.

– Ладно, я иду в лавку, – сказал Габриэль. – Пойдем, Бекки, отвезу тебя в школу. А ты, – повернулся он к Рахелике, – не смей выходить из дому, даже в школу. Сиди дома.

– Но, папа, я же пропущу занятия!

– Надо было думать об этом раньше, а не идти в скауты без разрешения.

– Прости, папа, но я знала, что ты не разрешишь, а я должна участвовать в борьбе. Все у нас в гимназии или в скаутах, или в «Хагане». Ты же всегда говорил, что ты за «Хагану».

– Да, я за «Хагану». Но я не хочу, чтобы моя дочь без разрешения участвовала в действиях «Хаганы». Я не хочу, чтобы моя дочь бессовестно мне врала!

– Но, папа, я не пошла в «Хагану», я пошла в скауты!

– Это одно и то же.

– Ну пожалуйста, папа, ты не можешь запереть меня в дому!

– Не хочешь быть запертой в дому – идем со мной в лавку, будешь мне помогать, – Габриэль остановился в дверях.

Рахелика не понимала, всерьез ли он это говорит, и не сдвинулась с места.

– Ну? Ты идешь? Или остаешься?

Она молча направилась к двери и вышла вслед за отцом.

С этого дня она уже не возвращалась ни к скаутам, ни в гимназию. Она начала работать с Габриэлем в лавке и сделалась его правой рукой.

Между двумя и четырьмя часами в их большом каменном доме воцарялась полная тишина, это было время послеобеденной сиесты. Впрочем, с тех пор как девочки подросли, а лавка оказалась далеко от дома, днем больше никто не спал. Габриэль уже не приходил домой обедать, как раньше, когда они жили в Охель-Моше. Теперь он обедал в «Рахму» на рынке или делил обед с Рахеликой, которой Роза давала с собой еду в судках. Когда Луна увидела, что отец больше не приходит домой на обед, она тоже перестала приходить.

В четыре часа пополудни, с точностью швейцарских часов, лифт в доме пробуждался к жизни, и тогда Бекки сообщала Розе:

– Я спускаюсь вниз.

Роза этого не любила. Она не очень полагалась на здешнее «внизу». В Охель-Моше, когда Бекки не было дома, она знала, что та у кого-то из соседок или в саду, вместе со всеми детьми квартала. А что такое «внизу» здесь? Большие улицы с машинами, городской сад, где бог весть кто шляется. И все же Роза понимала, что не может не пускать Бекки. Девочке уже одиннадцать, она большая и красивая, тьфу-тьфу, и разве Роза может сказать ей, чтобы сидела дома, только потому, что ей страшно?

В эти часы, когда дома не было ни девочек, ни Габриэля, Роза сидела на балконе и считала проносящиеся по улице машины – большие машины компании «Ха-Мекашер», которые на остановке напротив их дома высаживали пассажиров и принимали новых, и маленькие, как у Габриэля. Иногда она видела, как большой черный автомобиль въезжает в ворота Еврейского агентства, описывает круг, разворачивается и высаживает людей, которые казались ей очень важными персонами.

Она любила слушать отзвуки голосов, доносящиеся во время минхи из синагоги Йешурун. Иногда у нее мелькала мысль спуститься в синагогу, посидеть на женской половине… Но с кем она окажется рядом? С чужими женщинами? То ли дело синагога в ее квартале: там она знала каждого человека. Роза чувствовала себя одинокой и неприкаянной, в голову лезли нехорошие мысли, но она старалась гнать их от себя.

Как велел Габриэль, она перестала говорить об Эфраиме, но не перестала думать о нем. Она по-прежнему ничего не слышала о брате, не имела от него вестей после убийства Матильды. Сара Ланиадо, которая была для Розы источником новостей, выгнала ее из дому и велела держаться подальше, пока шум не уляжется. Да и как бы она пошла к ней сейчас? Откуда ей знать дорогу? И что скажет Габриэль, если она уйдет из дому и направится в Суккат-Шалом?

Прохладный восточный ветер, повеявший со стороны Старого города, не успокоил охватившего ее жара и тревоги. Одиночество жгло ее. Раньше они были близки с Рахеликой, но с тех пор, как Габриэль запретил ей ходить в гимназию и посадил работать рядом с собой в лавке, девочка почти не разговаривает ни с ней, ни с отцом. Ходит в лавку, работает рядом с отцом, делает все, что он скажет, – но даже не улыбнется, весь день с кислой физиономией. Габриэль, конечно, прав, ведь, когда в ночь комендантского часа Рахелика не вернулась домой, Роза думала, что у нее сердце разорвется. Лучше пусть будет рядом с отцом, чем ходит в гимназию; кто знает, какие опасности там ее подстерегают. В любом случае, через год-два найдет себе жениха, зачем ей эта гимназия?

А Луна с каждым днем становится все большей модницей. Выглядит как девушки из журналов, прямо голливудская актриса. Откуда она такая красотка? Понятно, что не в нее, но даже Габриэль не настолько красив. Да и во всей его семье нет таких красавцев. Да что там, во всем Иерусалиме нет! Только бы не во вред эта красота, только бы не принесла она неприятностей. Ну вот где эта Луна? Шастает где-то по улицам, вместо того чтобы прийти отдохнуть в сиесту…

Однажды вечером, когда Луна собиралась выйти из дому, нарядная, на каблуках высотой с Масличную гору, Роза сказала ей:

– Смотри, как бы тебе не упасть со своих каблуков и не разбить себе голову.

Луна смерила ее ледяным взглядом:

– Это ты смотри, как бы тебе не превратиться в одно из кресел в гостиной. Сидишь сиднем целый день и носу из дома не высовываешь.

Роза побледнела. Столько лет прошло, а она все не привыкнет к ехидству старшей дочери. Она сняла тапку и швырнула в Луну, но та успела выскочить за дверь. Нет, я так не могу, лихорадочно думала она, Луна должна уйти из дому! Сегодня же поговорю с Габриэлем. Нужно найти ей жениха, хватит, она уже здоровая лошадь, пора уже уйти ей в свой дом, пусть отравляет жизнь мужу, а меня оставит в покое.

Дверной звонок заставил Розу сорваться с места. Уже почти год живут они на Кинг-Джордж, а она еще не привыкла к звонку.

– Минуточку! – крикнула она и пошла открывать.

К ее удивлению, в дверях стоял Габриэль. Не здороваясь, он прошел прямо в спальню, разделся и, не вымывшись, надел пижаму, лег и закрыл глаза.

Габриэль в последнее время стал сильно уставать. Все тело у него болело, кости будто отяжелели, ступни горели, он почти все время чувствовал себя утомленным и подавленным. Он приписывал это тревоге из-за неизвестности, из-за событий, которые набегали друг на друга, страху за благополучие девочек и тягостному ощущению, что он их теряет. А еще он был озабочен состоянием дел в лавке: из-за ситуации в стране люди перестали покупать деликатесы, поток посетителей редел с каждым днем. Даже британские солдаты, его постоянные покупатели, теперь держались на расстоянии и избегали приходить на рынок Махане-Иегуда просто так, за покупками.

Спрос на халву тоже упал, а его компаньон Мордух Леви оказался человеком тяжелым и упрямым и не хотел слушать никого, кроме себя. Когда Габриэль предложил уменьшить объем производства, пока ситуация не улучшится, тот настоял, чтобы фабрика работала как обычно, притом что количество заказов день ото дня уменьшалось.

– Не волнуйся, Эрмоза, положись на Мордуха, все будет в порядке!

Но Габриэль не мог полагаться на Мордуха. Что-то шептало ему, что концы с концами не сходятся. У него пока не было доказательств, но что-то в поведении Мордуха не давало ему уснуть. Нужно приглядывать за курдом, подумал он, прежде чем закрыть глаза.

Ветры войны дуют в стране. Автобус «Ха-Мекашер», который возит детей из Старого города в школу за его стенами, обстреляли. Стекла лопнули, только чудом никто из детей не пострадал. В Старом городе убит некто Мизрахи, пришедший на рынок за покупками, Йосеф Иехезкель ранен у Яффских ворот и потерял зрение. Председатель Еврейского комитета Иерусалима Вайнгертен потребовал от губернатора усилить охрану горожан-евреев, но, похоже, не был услышан. Между тем ситуация все ухудшается. Зима 1945-го – тяжелая зима. Проливной дождь хлещет по крышам Иерусалима, улицы залиты потоками воды, пройти невозможно.

Здоровье Габриэля ухудшается, его мучает бессонница, по ночам он мокрый как мышь. Нервный, нетерпеливый, сердится из-за каждого пустяка. Ему трудно встать утром, сесть в машину и поехать в лавку, а в лавке он быстро устает и еще до перерыва чувствует себя обессиленным, словно держит весь мир и всю скверну этого мира на своих плечах. Все, чего он хочет – лечь в постель и уснуть. Ноги не держат его, он даже перестал ходить к толстяку Францу, чтобы купить газету и побеседовать о положении в стране. За газетой он посылает Рахелику. На фабрику халвы он тоже не наведывается и хоть не вполне полагается на курда, но позволяет тому вести дела. У него едва хватает сил на то, чтобы заниматься лавкой. Вопреки своим правилам, Габриэль передает все больше полномочий Мацлиаху и почти не вмешивается в работу. Ему тяжело сесть на стул и тяжело встать, все мышцы скованы. Движения становятся все замедленней, порой он теряет равновесие.

– Пойди к доктору Сабо, – говорит Роза. – Может, ты простудился? Может, съел что-то нехорошее?

Но Габриэль, болевший всего раз в жизни, отметает все ее слова взмахом руки:

– Я просто устал. Слишком тяжело работаю. Это пройдет.

Но это не проходит. И девочки, и Роза замечают, что, когда Габриэль хочет подняться со стула, его бьет дрожь. Временами ему тяжело говорить, как будто не хватает слов, речь становится вялой и замедленной, но потом он приходит в себя.

– С папой что-то неладно, – озабоченно говорит Луна Рахелике.

– Еще как, – кивает Рахелика. – Иногда он сидит и словно ничего не видит. А иногда у него дрожат руки, и он не может положить сыр на весы.

– Папа, тебе нужно пойти к доктору Сабо, – говорит ему Луна за ужином.

Но Габриэль упрямится:

– Это от усталости. Пройдет.

– Папа, это длится уже слишком долго, – вступает Рахелика. – Может, доктор Сабо даст тебе лекарство, и все пройдет.

Габриэль раздражается и со злостью встает из-за стола, но едва не падает. Роза бежит к нему, хватает за руку и помогает выпрямиться, от этого он злится еще сильнее. Он багровеет, кривит рот и начинает честить ее на все лады. Изумлена не только Роза, но и девочки: отец еще никогда не вел себя так грубо.

Но поскольку самочувствие не улучшается, Габриэль сам начинает понимать, что стоит послушать дочерей и жену и посоветоваться с доктором.

Сабо, хороший врач, выслушивает его жалобы, осматривает и ставит диагноз: ревматизм. Он рекомендует горячие ванны и поездку на горячие источники в Тверию – тогда, мол, все придет в норму.

Тем же вечером Роза наполняет ванну горячей водой, и Габриэль в нее погружается. Это и правда немного облегчает его страдания, но когда он вылезает из ванны, то, зашатавшись, падает и растягивается на полу.

На звук падения прибегает Роза – и в ужасе видит нагого, как младенца, мужа распростертым на полу. За все годы замужества она ни разу не видела его обнаженным, поэтому в сильном смущении выходит из ванной. – Что случилось? – спрашивает Луна испуганную мать.

– Папа… там… упал на пол, – лепечет Роза.

Слезы душат ее. Она понимает, что нельзя было оставлять Габриэля на полу, но стыд мешает помочь.

Луна спешит в ванную, открывает дверь и видит отца на полу. Она подбегает к нему:

– Папа! Что с тобой случилось?

– Полотенце, – хрипло командует Габриэль.

Луна берет полотенце и накрывает обнаженного отца. Тревога пересиливает в ней смущение.

– Ты в порядке?

Она опускается на колени рядом с ним и пытается помочь ему подняться.

– Рахелика! – зовет она сестру.

Прибегает Рахелика, и они вдвоем поднимают отца с пола. Он тяжелый и к тому же совсем им не помогает. Маленькая Бекки, которая тоже услышала шум, поспешно приносит из спальни халат Габриэля. Они помогают ему надеть халат и усаживают на стул.

– Папа, тебе больно? – спрашивает обеспокоенная Луна, а Рахелика усаживается рядом и держит его дрожащую руку. – Керидо, что с тобой случилось?

Он смотрит на них и не отвечает. Его мягкое доброе лицо помрачнело, глаза блестят, в них стоят слезы. Девочки глядят на него и не верят своим глазам: их отец, красивый, высокий, сильный, плачет. Они обнимают его, Луна гладит его по лицу, Бекки льнет к нему, Рахелика не выпускает его руку. Все четверо плачут, а Роза стоит в стороне. Сердце ее тянется к мужу и дочкам, но ногам не сдвинуться с места, она не в состоянии влиться в их общее объятие, стать частью огромной любви, которую делят между собой ее муж и дочери. Она стоит у двери, колеблясь, готовая выйти в любую минуту, будто не принадлежит этому дому, этому мужчине, этим девочкам, этой семье. Никогда прежде не испытывала она такого острого одиночества, такой отчужденности. Это чувство перевешивает даже страх за мужа.

Состояние Габриэля все ухудшается. Он уже почти не ходит в лавку и все больше и больше времени проводит в постели. Рахелика в лавке каждый день, заменяет отца за прилавком. Она видит, как убывают продукты на полках. Видит, что Мацлиах, столько лет работавший рядом с Габриэлем, так ничему и не научился и не способен раздобыть новые товары. С болью в сердце она замечает, что с каждым днем в лавку приходит все меньше покупателей. Времена тяжелые, и люди покупают только необходимое: хлеб, овощи и курицу для субботней трапезы. Сухофрукты, халва, сласти и даже лакерда – все это считается роскошью.

Рахелика решает не рассказывать отцу о том, что происходит в лавке.

– Не хочу его волновать, – говорит она Луне, – но я очень беспокоюсь. Положение вообще-то дрянь.

– Так что будем делать?

– Подождем, пока папе полегчает, а там посмотрим. Пока что я приглядываю за дядей Мацлиахом, но он, правду говоря, бестолочь, лучше бы его вовсе не было в лавке.

– Нужно отвезти папу на горячие источники в Тверии, – говорит Луна. – Доктор Сабо сказал, что это помогает против ревматизма, он почувствует себя лучше. – Но как мы поедем? Папа не сможет вести машину в таком состоянии.

– Так получи права – поведешь сама.

– Я? Да папа ни за что не даст мне водить.

– Папа сейчас ни во что не способен вмешиваться, – говорит Луна твердо и рассудительно, удивляя этим Рахелику. – Запишись к Ашерову, у которого папа учился вождению, и получи права.

А почему бы тебе самой не получить права, думает Рахелика. Но вслух этого не произносит, она знает: сестра, красавица и модница, держится как можно дальше от любой учебы, а вождению ведь нужно учиться. Луна очень привязана к отцу, она все для него сделает, но при этом не перестанет жить своей жизнью. Даже когда он болен, она продолжает развлекаться и наряжаться, она окружена поклонниками, она веселится с ними в кафе «Атара». Но как можно на нее сердиться? Как можно устоять перед ее неотразимым обаянием? Перед ее жаждой жизни? Даже в такие тяжелые времена, когда папа болен, а страна на пороге войны, у нее словно нет никаких проблем в жизни, на все смотрит через розовые очки и знай себе смеется. Чего бы только Рахелика не отдала, чтобы смеяться как Луна! Любая ерунда ее смешит, любое слово.

Сейчас, когда Рахелика уже не в скаутах и не в гимназии, она иногда составляет компанию сестре. Сидит в «Атаре» или «Зихеле» с Луной и ее друзьями, наблюдает, как та всегда оказывается в центре внимания, как все ловят каждое ее слово. Стоит Луне попросить огня, как все мужчины за столиком, да и за соседними, бросаются к ней со своими зажигалками; если она на минутку встанет из-за стола, все тут же поднимаются, будто английские джентльмены. Ага, джентльмены, как же, – босяки из Мусорного квартала.

А сигарета? Когда Рахелика впервые увидела закуривающую Луну, она была ошеломлена:

– Луна, ты с ума сошла?

– Не смей рассказывать папе, – ответила Луна.

– С каких это пор ты куришь? Только дешевки курят сигареты!

– Да что ты говоришь! Даже Голда Меерсон[84] курит. Это сейчас модно – курить, а я девушка современная.

Современная, как же. С трудом школу окончила, читает только журналы о моде и о кино. Зато в этом она эксперт; если бы в Еврейском университете изучали моду или Голливуд, Луна уже была бы доктором наук. – Да ну же, Рахелика, не будь такой занудой, – убеждает Луна свою вечно серьезную сестру. – Улыбнись и пойдем танцевать!

– Какие танцы, что за глупости! Столько проблем – в лавке дело дрянь, папа чувствует себя паршиво, каждый день стреляют, – а у тебя в голове танцы.

– Да ну в самом деле, – уговаривает ее Луна, – кому это поможет, если ты будешь сидеть дома с похоронным лицом? Папа почувствует себя лучше?

– А если я ему понадоблюсь?

– Дома мама и Бекки. Мы же не оставляем его одного. Ну пошли уже, зануда. Чего ты хочешь? Чтобы я встала на колени?

– О, тоже вариант. Интересно, как у тебя это получится. Может, тогда и пойду…

Они танцевали в тот вечер до полуночи.

– Ну все, Золушка, – сказала сестре Рахелика, – пора домой, пока папа не поднял на ноги всю британскую полицию.