Королева красоты Иерусалима Ишай-Леви Сарит

Они вышли из кафе, держась за руки. За ними следом шла толпа восторженных поклонников Луны. Некоторые только что из Еврейской бригады. Они были молоды, сильны и полны жизни, а главное – набиты историями, которые будоражили воображение Луны.

– Мир так велик и прекрасен, а мы дальше Тверии нигде не бывали, – вздохнула Луна, когда у дома они распрощались с проводившими их кавалерами.

– Как ты можешь думать об этом, когда в стране такое положение? Когда в любую минуту может вспыхнуть война? Когда наш Иерусалим в беде?

– А чем это поможет, если я сейчас буду думать о бедах Иерусалима и о том, что в любую минуту может вспыхнуть война? Сейчас война? Нет! Вот когда она вспыхнет, тогда и будем беспокоиться. Почему не помечтать, пока можно? Разве это стоит денег?

– Ну расскажи мне о какой-нибудь твоей мечте, – засмеялась Рахелика.

Невозможно было противиться обаянию Луны.

– Я мечтаю, что, как только выйду замуж, первым делом перееду жить в Тель-Авив. Здесь, в этой дыре, я точно не останусь. Знаешь, с того дня, как мы в первый раз поехали к тии Аллегре, с того дня, как папа повез нас на берег моря, я мечтаю жить в Тель-Авиве. Тель-Авив молодой, легкий, свободный, Тель-Авив – это я! А Иерусалим старый, он все принимает близко к сердцу, слишком много думает. Иерусалим, Рахелика, – это ты…

– Я, значит, старая? – обиделась Рахелика. – Вот как ты обо мне думаешь?

– Ты целый день сидишь в папиной лавке. Возвращаешься из лавки – сидишь дома. С тех пор как ты не ходишь в гимназию, ты живешь как дряхлая старуха.

– А что мне еще остается? Меня забрали из гимназии, забрали из скаутов, забрали из «Хаганы», так что мне делать?

– Делать что-то! Я бы на твоем месте ни за что не сдалась, я спорила бы с папой, я устроила бы ему такую жизнь, что он сам бы сдался! А ты… Папа сказал: бросай учиться, работай в лавке, – и ты, пай-девочка, делаешь все, как он говорит.

– Я не могу его не слушаться. Даже ты его слушаешься.

– Фокус, сестричка, состоит в том, чтобы дать папе почувствовать, что ты его слушаешься, проявить к нему уважение, но не отказываться от того, что ты хочешь. Фокус, Рахелика, в том, чтобы не просить разрешения на каждую мелочь. Просто говоришь «до свидания» и выходишь из дому. А если он спросит – куда, отвечаешь: «Я скоро вернусь». Когда ты вернешься, он уже будет храпеть.

– Ну и как я могу пойти учиться в гимназию, если он хочет, чтобы я работала в лавке? И как я могу пойти в скауты, если не учусь в гимназии?

– Ты действительно не можешь учиться в гимназии, если он не разрешает, и ему действительно нужно, чтобы ты работала в лавке, потому что он болен. Это раньше лавка была наказанием, а сейчас ты его правая рука, и забудь про гимназию. Но если тебе так хочется учиться, почему бы тебе не пойти в вечернюю школу? И кто сказал, что для того, чтобы быть в «Хагане», нужно учиться в гимназии?

Господи, подумала Рахелика, умеет же ее красавица-сестра удивить! Она обняла Луну.

– И откуда ты такая умная?

– Я в тебя, – парировала Луна. – Мы же с тобой одной крови, нет?

За ужином Габриэль был в хорошем настроении и даже сидел со всеми за столом. Роза подала соленый сыр и овощной салат, приправленный оливковым маслом и лимоном. Белый хлеб был свежим, и сыр легко на него намазывался. Они ели молча, но с удовольствием. Тишину нарушали то веселое щебетание девочек, то голос Габриэля, просившего передать ему соль. Только Розы не было слышно. Она вела себя очень тихо. В последнее время, подумалось Рахелике, мама сделалась почти незаметной. С тех пор как Габриэль заболел, она как будто угасает постепенно вместе с ним, превращается в собственную тень.

Рахелика колебалась, стоит ли рассказать матери то, что она недавно услышала от своей подружки Тмимы из юношеской ячейки «Лехи». Рассказать ей, что у дяди Эфраима теперь другое имя и что он теперь важная персона, командир? Но все же она решила этой новостью ни с кем не делиться. Если она хочет вернуться в ряды Сопротивления, нужно молчать. Никто, даже Луна, не должен знать о ее планах.

Ее размышления прервал отец:

– Ты где, керида? Куда ты уехала, в Америку?

Рахелика улыбнулась, радуясь, что он пришел в себя. Она очень за него волновалась. Ревматизм сильно повлиял на его настроение, но вот сейчас он снова стал тем милым и любимым папой, которого она знала. Дрожь в пальцах не прошла, несмотря на его отчаянные попытки скрыть это, но улыбчивость и мягкость к нему вернулись. Она решила воспользоваться его хорошим настроением.

– Папа, я все-таки хочу возобновить учебу. Я могу заниматься в вечерней школе после работы, так что это не помешает работе в лавке.

Габриэль помолчал пару минут, которые показались ей вечностью, потом ответил:

– Я сейчас нездоров, Рахелика, в лавку практически не хожу, сижу дома. Почему бы тебе не забрать лавку себе? Будешь продолжать мое дело, ты и твой будущий муж.

– Какой будущий муж, папа? У меня и парня-то нет.

– Еще будет, керида. Будет, бог даст, и парень, и свадьба. Лавка – это твое приданое, девочка. Луна и Бекки выйдут замуж, будут сидеть дома и заботиться о своих мужьях и детях, но у тебя хорошая голова, ты сможешь управлять лавкой, ты ведь моя правая рука, ты научилась от меня всему, что нужно, и ты заменишь меня в лавке.

– Папочка, и это все, чего ты для меня желаешь? Чтобы я работала в лавке на рынке? Разве не ты говорил, что хочешь, чтобы я получила образование? Что ты работаешь для того, чтобы дать нам шанс, которого у тебя не было?

Габриэль заколебался. Что с ним происходит? Дочка права, всю жизнь он хотел дать детям больше, чем дали ему, всю жизнь мечтал, что его дочери будут образованнее Розы, которая не умеет считать даже до десяти и не знает букв. Рахелика права; если это только не помешает работе в лавке, почему бы ей не пойти учиться? – Хорошо, дорогая моя, – широко улыбнулся он, – иди записывайся в вечернюю школу.

Рахелика бросилась ему на шею, стала осыпать поцелуями, потом затанцевала вокруг стола. Луна широко открытыми глазами смотрела на свою вечно серьезную сестру, которая так разошлась. Такой счастливой Луна давно ее не видела. Она вышла из-за стола и стала танцевать и смеяться вместе с Рахеликой. Бекки присоединилась к ним, и все втроем заплясали вокруг стола, держа друг дружку за талию. Габриэль глядел на своих развеселившихся дочерей, и теплая волна затопила его. Его дочери, такие красивые, такие чудесные, радость жизни…

Он и не замечал Розу, которая словно застыла. Она сидела в конце стола, смотрела на счастливого мужа и смеющихся дочерей и думала о своих отце и матери, которые умерли от проклятой болезни, о своем брате Нисиме, который живет в Америке, и она уже забыла, как он выглядит, о своем брате Рахамиме, которого проклятые турки повесили у Дамасских ворот, а главное – об Эфраиме, который бог весть где, и она по нему отчаянно тоскует. Ну что это такое, скажите на милость, у нее семья, муж, дети, но в такие минуты она вовсе не чувствует с ними близости – наоборот, острее ощущает, как она от них далека. И чем больше она думала о чудовищной отъединенности от мужа и дочерей, тем сильнее в ней рос гнев на Габриэля.

Ему удалось отдалить от меня дочерей. Мало того что он всю жизнь от меня отстраняется – теперь и мои дочери от меня отстранились. Ладно Луна, родственная ему душа, к этому я уже привыкла, это я приняла, но Рахелика? Бекки? Что я сделала в прошлой жизни, чем заслужила такое наказание? Какую ужасную вещь сделала моя душа, прежде чем вселилась в это мое тело? И почему я плачу в этой жизни такую непомерную цену за то, что случилось в прошлой?

Она оттолкнула стул и встала из-за стола. Грохот упавшего на пол стула мгновенно прервал веселье.

– Мама, что случилось? – испугалась Рахелика.

– Ничего не случилось! Танцуйте и оставьте меня в покое! – зло ответила Роза и демонстративно вышла на балкон.

Ее встретил иерусалимский промозглый холод, но она его не чувствовала. Унижение жгло ее, глаза наполнились слезами. Она оперлась на перила балкона, и на минуту у нее мелькнула мысль броситься вниз, на улицу, чтобы избавиться раз и навсегда от боли, которую ей причиняют муж и дочери, от своей обособленности, от сиротства, которое она ощущала с того дня, как умерли мать с отцом и оставили ее, десятилетнюю девочку, и ее пятилетнего брата одних на свете.

Назавтра, сразу же после работы, Рахелика пошла и записалась на вечерние занятия. За учебу она будет платить из заработка в лавке, решила она, даже не станет просить денег у отца. Записавшись, она тут же побежала на работу к Луне – рассказать ей первой. Луна стояла босиком в большой витрине магазина «Закс и сын», одевая манекен в новое платье. Рахелика смотрела на свою красавицу-сестру, закалывающую булавками платье на резиновом туловище манекена, а рядом стоял симпатичный молодой человек и пялился на витрину как загипнотизированный. Рахелика усмехнулась про себя и постучала по стеклу, чтобы привлечь внимание Луны, а та, увидев ее, улыбнулась своей широкой белозубой улыбкой и сделала знак рукой – входи.

– Вот это да! – сказал парень то ли себе самому, то ли Рахелике. – Не знаю, кто тут настоящая кукла – манекен в витрине или та, что наряжает куклу.

Рахелика засмеялась.

– Если вы спрашиваете меня, то кукла, которая наряжает куклу, – это моя сестра.

– А как зовут вашу сестру?

– Луна – как луна.

– Если так, то передайте вашей сестре, что я болен лунатизмом.

– Выздоравливайте! – улыбнулась Рахелика и вошла в магазин.

Луна спустилась с витрины и спросила:

– Кто это был там, снаружи?

– Откуда мне знать, кто это? Просто парень. Спросил, как тебя зовут, я сказала, и тогда он заявил, что болен лунатизмом.

– Ух ты! – засмеялась Луна. – Очень мило…

– Но вообще-то я пришла не для этого, а чтобы рассказать тебе, что я записалась в вечернюю школу.

– Молодчина, сестренка! – обрадовалась Луна. – Наконец-то ты начинаешь приходить в себя.

– А все благодаря тебе, Луника. Если бы не ты, я бы даже не подумала о вечерних занятиях…

Когда в этот вечер Луна вернулась домой, она выглядела еще восхитительнее обычного. Ее кожа, казалось, сияла еще ярче, чем всегда, глаза сверкали, она расточала всем вокруг ослепительные улыбки.

При первой же возможности она затащила Рахелику в их комнату и стала рассказывать:

– Выхожу я из «Закса», целую мезузу и вдруг вижу перед собой того парня, с которым ты разговаривала, когда я стояла в витрине. В руке у него роза, он протягивает ее мне: «Это кукле, которая прелестней куклы в витрине». Я поблагодарила его, взяла розу и пошла, а он за мной. Я ему говорю: «Большое спасибо за розу, но почему вы идете за мной?» А он отвечает: «С сегодняшнего дня я ваша тень, куда бы вы ни пошли, я пойду за вами».

– И ты его не прогнала?

– Зачем же его прогонять? Он очень милый! Проводил меня до самого дома. А когда мы дошли до скамейки у входа в городской сад, мы там сели, и он рассказал, что зовут его Давид Ситон, что он был в британской армии и недавно вернулся из Италии. Он, как мы, сефард, родился в «Мисгав-Ладах» в Старом городе, учился в Талмуд-тора[85]. И знаешь, с каждой минутой он мне нравился все больше… И тут он неожиданно поцеловал меня в губы! Колокола, клянусь, Рахелика, я услышала колокола! Ты не поверишь – это мой первый поцелуй.

– А я еще ни с кем не целовалась, – проговорила Рахелика застенчиво.

– Не волнуйся, у Давида есть друзья из британской армии, уж мы найдем тебе, с кем целоваться.

– Ты говоришь «мы»? Так вы теперь пара? Он предложил тебе встречаться?

– Конечно, предложил. Он предложил мне выйти за него замуж.

– Сегодня, на скамейке в саду? Вы же только познакомились!

– Он сказал, что с первой минуты, как меня увидел, уже знал, что я буду его женой. Так зачем терять время?

– И что ты ему ответила?

– Засмеялась. Что я могла ответить? Любовь с первого взгляда, представляешь?

Отношения между Луной и Давидом развивались стремительно. Она с радостью обнаружила, что он такой же жизнелюб. Они ходили в кафе, в танцевальные клубы и в кино. Правда, он предпочитал фильмы про ковбоев, а она – про любовь, но кино они любили оба и смотрели часто.

– Вот что значит судьба, – прошептал он ей на ухо как-то вечером. – На следующий же день по возвращении в Иерусалим, после трех с половиной лет на этой проклятой войне, я шел по Яффо и увидел тебя!

Луна покраснела. Ей не верилось, что это происходит с ней. Не верилось, что наконец-то явился ее рыцарь на белом коне. Но сомнений не было: она нашла мужчину своей мечты, человека, который станет отцом ее детей.

Она была настолько уверена в прочности их отношений, что пригласила Давида домой и познакомила его с Габриэлем. Тот был рад узнать в Давиде сына Виктории и Аарона Ситонов, их бывших соседей, которые «купили» умершего первенца Рафаэля. Вскоре после смерти маленького Рафаэля Ситоны переехали из Охель-Моше в Ромему, и связь между ними оборвалась. Теперь же благодаря Луне и Давиду знакомство возобновилось, и, поскольку семьи Луны и Давида были знакомы с давних времен, очень скоро состоялась помолвка.

Каждый вечер, когда Луна заканчивала работу в магазине, Давид забирал ее, и они отправлялись в один из многочисленных иерусалимских кинотеатров. После фильма они шли, обнявшись, к своей скамейке в городском саду и разговаривали. Луна рассказывала Давиду о сестрах и о своей глубокой любви к отцу. Он обратил внимание, что она почти никогда не упоминала о матери, но не спрашивал почему. Сам Давид избегал говорить о себе, и Луна снова и снова упрашивала его рассказать о своей жизни. Зато когда он наконец согласился и начал говорить, она уже не могла его остановить. Он рассказывал о своей семье, о британской армии, о войне, но больше всего о матери, к которой был особенно привязан.

После помолвки Луна стала своим человеком в доме Ситонов. Она не могла не обратить внимания на большую разницу в возрасте между отцом и матерью Давида.

– Мама познакомилась с отцом еще девочкой, – рассказал ей Давид. – Но в свои четырнадцать лет она была уже вдовой. Не успела она выйти замуж, как ее первый муж умер в эпидемию холеры. А какой мужчина возьмет в жены вдову? Только вдовец, как она, и с детьми. А где найдешь молодого вдовца? Вот ей и подыскали пожилого, старше ее на тридцать лет, и они поженились. Знаешь, мой отец не работал ни одного дня в своей жизни. Его сыновья, которые сбежали от службы в турецкой армии в Америку, присылали деньги, но этого не хватало. И когда у них с мамой родились свои дети, всех нас, как только нам исполнялось двенадцать, забирали из Талмуд-тора и посылали работать. Я работал в мясной лавке в Мекор-Барух у своего старшего брата. Потом он переехал в Хайфу, открыл мясную лавку в нижнем городе, возле порта, там, где, прости меня, шлюхи и бары для моряков, и забрал меня с собой. Я видел моряков, приплывающих на кораблях, слушал их рассказы о дальних странах, и мне хотелось того же. Когда мне было семнадцать, я услыхал, что в британскую армию мобилизуют солдат и отправляют их во флот. Мне хотелось попасть за границу, я не сознавал, что там идет война. И я подделал документы – вместо семнадцати лет написал восемнадцать.

– Как подделал?

– Вернулся в Иерусалим и пошел прямиком к мухтару в Зихрон-Тувия. Тогда можно было дать мухтару пару грушей, и он делал для тебя все, что попросишь. Ну вот он и переправил мой возраст. Меня мобилизовали и послали охранять базу британских военно-воздушных сил возле Расха-Никра. Я понял, что заграницу увижу только во сне, а море – из Расха-Никра. Однажды в лагерь приехал человек, который представился как Гад. Он сказал, что от имени «Хаганы» просит, чтобы мы добровольно вступили в Еврейскую бригаду британской армии. Что мы поедем в Европу и будем воевать с немцами. Но мне тогда было неважно, для чего, для меня это было приключение, возможность попасть за границу. Меня мобилизовали в стройбат и послали на курсы, где нас учили строить военные лагеря и разбирать мосты. Вместе со мной был мой друг из нашего квартала, Моиз Бехор.

– Он тоже хотел увидеть заграницу?

– Нет, – засмеялся Давид. – Он хотел сбежать от матери, которая здорово его допекала. Когда мы возвращались ночью, она поджидала его у двери и орала:

«Что приключилось, что ты пришел в такой час? Солнце уже восходит!» А когда он сказал ей, что призывается в британскую армию, она бежала за ним по улице и умоляла, чтобы он остался дома. Я не забуду, как бедняжка сидела на камнях прямо посреди улицы и рыдала. В ту минуту я думал, что у Моиза сердце из камня. – А твоя мама? – спросила Луна, захваченная рассказом. – Что она сказала?

– Моя мама ухаживала за моим старым отцом, а он заставлял ее работать на износ.

– А у Моиза и вправду сердце из камня?

– Из камня? – засмеялся Давид. – Да у него сердце из маргарина! Он золотой парень, я люблю его как брата, мы всю войну прошли рядом, в восьмом батальоне Монтгомери в Аль-Аламейне, в камуфляжной роте номер один. Мы сражались с армией Роммеля, которая шла захватывать Эрец-Исраэль. После завоевания Египта нас погрузили на корабли и отправили в Сицилию. Мы построили целый лагерь на севере Италии, а на следующий день прилетели немецкие самолеты и все разбомбили. Воздушные бои – прямо как в кино. Оттуда мы двинулись к Монте-Кассино. Итальянские фашисты засели на вершине горы, а мы были внизу. И так каждый день: мы пытаемся подняться на гору, а фашисты сбрасывают нас вниз. Пока не прибыли американские подрывники и не превратили Монте-Кассино в прах и пепел. Ну и фашисты сразу же сдались, не было у них охоты воевать, у этих ленивых итальянцев. Армия шла вперед, на Рим, и наш батальон дошел до Сиены и там остановился. Когда мы были в Сиене, снова появился Гад из «Хаганы», на этот раз с новым заданием: похищать амуницию у британцев и переправлять ее на грузовые суда, доставлявшие беженцев в Эрец-Исраэль. Мы прятали детей беженцев в лагере, а оттуда тайно переправляли их на корабли, и так помогали «Хагане».

– И все это ради приключений?

– Да нет, тогда это уже было не только приключением. Ох, Луника, чего мы только не пережили на войне. Только, ради бога, не подумай, что я строю из себя большого героя.

– Ты и есть мой герой, – Луна прижалась к нему.

– А ты моя принцесса, – он вобрал ее губы в свои, и она словно растворилась в нем.

Луна готова была целовать Давида бесконечно, никак не могла насытиться им. Она любила щекотание его усов, запах его одеколона, его манеру одеваться. Он всегда носил элегантные костюмы с галстуками в тон. Давид Ситон был обаятелен, элегантен, красив, а главное – с ним было интересно. Ей никогда не надоедало слушать его военные истории, а он охотно их рассказывал. Но когда он дошел до того периода, когда они были в Венеции, она почувствовала, что он больше скрывает, чем рассказывает, и стала приставать к нему с расспросами.

– Скажи мне, радость моя, – он пытался сменить тему, – как это получилось, что тебя до сих пор никто не похитил?

– Моя мать хочет выдать меня замуж, с тех пор как мне исполнилось шестнадцать, – фыркнула Луна. – Как-то привела какого-то богатого жениха из Аргентины. Я как только его увидела, убежала из дому. А мать сказала, что я ее опозорила. День-деньской мне твердит: выходи уже замуж, пускай кто-то другой о тебе заботится.

– Права твоя мама: пришло время, чтобы кто-то о тебе позаботился.

Давид заметил, конечно, что отношения у Луны с матерью натянутые, но ему вовсе не хочется вмешиваться. – Когда мама на меня сердится, – продолжает Луна, – она говорит: «Пусть твои дети ведут себя с тобой так, как ты ведешь себя со мной». Когда она мне в первый раз это сказала, я хотела бежать в Тель-Авив, к бабушке Меркаде, и попросить, чтобы она провела ливьянос и вылечила меня от недоброго глаза матери. Я стала кричать как сумасшедшая. А мать сказала: «Хочешь ты или не хочешь, но мы найдем тебе жениха, ты уже здоровая лошадь, пришла пора». И тут появился еще один дядечка, двадцати семи лет, не знаю, где она его откопала.

– И кто он был?

– Папа сказал, что у его отца большая пекарня и что они богачи.

– Так почему же ты не вышла за него?

– Мужику двадцать семь лет, и он еще не женат? Что-то с ним не в порядке.

– И что же ты сделала?

– А как ты думаешь? Кругом марш! Убежала из дому и сидела на скамейке в городском саду, пока не увидела, что этот придурок и его отец выходят, и только тогда вернулась домой. Папы дома не было. Мама сказала, что он от стыда вышел прокатиться на своем автомобиле, чтобы успокоиться. Она кричала, что мне ничто не поможет, я могу убегать из дому сколько влезет, все равно они найдут мне жениха, если не по-хорошему, то силой. Она хочет, чтобы я вышла за мужчину, которого не люблю, как мой папа женился на женщине, которую он не любил.

– Луна, что ты говоришь!

– Я говорю правду! Мой отец заболел, потому что он не любит мою мать.

– Луна! – Давид был потрясен. – Это же твоя мать! Не годится такому ангелу, как ты, так говорить о ней.

– Моя мать будит во мне всех чертей. А вот папа, наоборот, любит меня больше, чем моих сестер!

– Я тоже люблю тебя больше, чем твоих сестер, – засмеялся он и обнял ее.

Луна сделала вид, будто пытается высвободиться из его объятий.

– Ну что мы все про маму да про маму, – протянула она капризно. – Расскажи лучше о Венеции. Расскажи о городе, где каналы вместо улиц.

– Ах, Венеция… – он поднял к небу мечтательный взгляд. – Это самый красивый город на свете, нет второго такого. Мы жили на Лидо, на виллах богачей, которые убежали из-за войны и бросили свои дома – так, словно через минуту вернутся: в буфете съестное, ряды бутылок с красным вином. Ты знаешь, что итальянцы пьют вино за каждой едой? Оттого они такие веселые. Мы ведь до Венеции пили вино только во время кидуша и на Песах, а у итальянцев научились пить просто так. Ну и напивались в стельку, танцевали на столах, распевали на улицах – словом, вовсю блаженствовали. После этой проклятой войны, после всех этих смертей…

– А что еще там было?

Он посмотрел на нее так, словно видит ее впервые:

– Ты что, не слушала меня? А что еще нужно? Жизнь – вот что там было. Жизнь!

– А девушки?

– Да полно девушек! Любая готова была пойти с нами за пару чулок. За еду они готовы были на все. Не только они – вся семья. Отец становился сутенером своих дочерей и их матери, продавал своих женщин за хлеб и сыр.

– Так у тебя было много женщин?

– Тысяча, как у царя Соломона, – засмеялся Давид.

– И не было ни одной особенной? Одной-единственной?

– Для чего тебе это знать?

– Я хочу знать о тебе все!

– Луна, душа моя, если я чему-то и научился в этой жизни, так это тому, что не нужно рассказывать все. Ни мне, ни тебе не нужно. Мы должны говорить друг другу только то, что хотим услышать.