Гимназия Царима Сурикова Марьяна
Он качнул головой.
— Как помочь? Ты ведь врач, подскажи, что сейчас нужно сделать?
Я отклонилась, пытаясь понять, что не так, но Эсташ притянул обратно. Поймал мою ладонь и поднес ее к губам. Поцелуй обжигал, как и его кожа, словно защитник горел сейчас в очищающем огне, точно после яда Архъаны.
«Мэйэлит», — услышала я.
— Что? Повтори, слишком тихо.
Светлые силы! Я не вижу, куда он ранен! Если это яд, он ведь сгорит? Вырвав из мужских пальцев руку, вскочила на ноги и опять попыталась отыскать следы удара, да хоть бы царапину, в которую проникла отрава. И в этот момент произошло непонятное: вся фигура защитника оказалась охвачена золотистым сиянием, а кожу точно покрыли чистым золотом, и Эсташ вдруг застыл неподвижно. Как был, преклонив колено и сжимая ладонь, словно по-прежнему держал в ней мою руку.
— Эсташ?
— Мариона!
Я вздрогнула, вглядываясь в его лицо, но ответил вовсе не защитник, еще одно горестное «Мариона» донеслось из-за спины.
Тяжело ступая по черной выжженной тверди, к нам приближался Олайош. Он подошел, остановился, а потом медленно опустился на землю и крепко обнял застывшую фигуру защитника.
— Олайош! Поднимитесь! Не видите, он под заклинанием. Что это за чары? Вы можете распутать их? Подскажите мне, как это сделать, я загадаю.
— Мариона…
— Он успел произнести что-то, наверное, подсказку. Звучало как «мэйэлит». Снимите заклятие.
— Мариша, послушай…
— Да не тяните же, расколдуйте его. Я вам все разъяснила, почему вы ничего не понимаете? Произнесите: «Мэйэлит». Мэйэлит! Почему не работает? Я неправильно произношу?
— Это не заклинание, девочка, — Аллар опустил голову и спрятал от меня глаза, — это обращение на древнем языке.
— Какое обращение! При чем здесь обращение? Да посмотрите уже на меня!
Он посмотрел, и я увидела в его глазах слезы.
— Невозможно найти точное слово в человеческом языке, Мариона, нет значений, способных в полной мере описать глубину заложенных в него чувств. Оно говорит о созвучии душ, когда одно существо словно рождено для другого…
— Вы все запутали! Перестаньте говорить загадками. Что значит «мэйэлит»?
— «Любимая» — так это можно перевести.
Олайош еще что-то говорил, а я впала в ступор и откровенно не понимала случившегося. Разум отказался его воспринимать, и эти бессмысленные объяснения не доходили до моего сознания. Я только после смогла сообразить, что на тот момент Аллару было намного тяжелее, ведь на него не напало спасительное отупение. И все же он пытался дать мне понять и как-то растолковать произошедшее. Немного прийти в себя позволили действия наставника, вновь обнявшего золотую статую и сказавшего:
— Прости, мой друг, прости всех нас. Я желал бы отдать свою жизнь взамен твоей, но ничем не смог помочь. Для нашего мира ты слишком хорош, Эсташ, и оттого никому не дано постичь и поверить, даже я оказался не в состоянии принять правду. Прости меня, последний из истинных. Если сможешь, прости.
— Бред, Олайош! — Никогда еще я не была так груба с любимым наставником. — Ваши слова звучат как бред.
Меня ужасно раздражало его бормотание и то, что он ничего не делает.
— Почему тратите понапрасну время?
— Мне больно, Маришка, поэтому не выходит подобрать правильные слова, а я пытаюсь проститься.
— Почему вы прощаетесь?
— Потому что Эсташ погиб.
— Нет!
— Разве ты не видишь?
Мы кричали друг на друга, словно разом сошли с ума.
— Он не мог погибнуть! Я загадала, чтобы Эсташ остался невредим. И на нем нет даже царапины! Он всего лишь…
— Обратился в золотую статую? Да? Как все статуи, что украшают башни Царима. А ведь я их даже ни разу не сосчитал, что там говорить, абсолютно не замечал.
— О чем вы, Олайош?
Из-за его кошмарных догадок стыла кровь в жилах.
— Именно так он погибает. Становится статуей. Даже утратив жизнь, умудряется стоять на страже и охранять, ведь в день нападения наследник способен призвать их на защиту и направить против чудовищ.
Олайош закрыл лицо руками. То, что он говорил дальше, звучало приглушенно и тихо, но оттого не менее ужасно: «Не важно, ранен он или нет. Яд высшего когда-то отравил Царима, а потому цикл завершается с гибелью обоих».
Я стремительно огляделась, вспомнив о чудовище, но кроме черной земли не осталось и намека на его присутствие. Словно он действительно обратился в прах, исчезнувший за давностью лет.
— Эта магия сильнее дара жрицы, что бы ты ни загадала, девочка.
Глава 17
МОЛИТВА
— Олайош сказал, есть невыполнимые желания, он утверждал, что воскресить невозможно.
Прижавшись к спине коленопреклоненной статуи, прислонившись щекой к холодному гладкому металлу, обнимала неподвижное золотое изваяние. Его перенесли сюда защитники, на это самое место, которое ему прежде нравилось и которое я отыскала. От Аллара потребовала отпустить и не следовать за мной, иначе сбегу и пожелаю, чтобы они меня никогда не нашли. Знаю, так не следовало говорить и поступать, но я не могла сейчас находиться со всеми внизу, а потому, сидя на крыше, разговаривала сама с собой, ведь статуям не дано слышать.
— Еще Олайош упоминал, будто некоторые желания жрицы могли исполнить лишь вместе, а не поодиночке.
— Маришка!
Я вздрогнула от неожиданности и повернула голову.
В слуховом окошке показались головы Доминики и Селесты.
— Вот ты где, а мы обыскались! Ты так опасно сидишь, — заметила Сеша и тут же добавила: — Давай вернемся в комнату, в башнях уже навели порядок.
— Мы искали тебя с тех пор, — поддержала подругу Ника, — как нас выпустили из убежища. И учителя с ног сбились, и директор.
Я только крепче обняла статую и покачала головой.
— Маришка, там обрыв и ущелье, а крыша покатая и скользкая. Это о-очень большая высота, — ласково проговорила Сеша, — говорят даже, что глубину ущелья невозможно измерить. Зачем тут сидеть? Ты здесь пряталась все это время?
— Кто вас отправил за мной?
— Мы сами искали.
— В гимназии Цахарис знает что творится, — сказала Доминика, — все в растерянности. Срочно собрали попечительский совет, но учителя, которые остались здесь на каникулы, не могут толком ничего объяснить. Гимназисты говорят лишь, что их загнали в колодец, назвав его убежищем. Директор спешно вернулся из Сенаториума. Вероятно, ты что-то видела?
— Когда ты упала с башни, а арис Лоран прыгнул следом, — вставила Селеста, — мы видели, как он тебя подхватил и понес на край ущелья. А Олайош отогнал всех от стены и велел немедленно спускаться. Потом другие защитники провели нас подземными коридорами. Я даже не знаю, сколько времени мы просидели в их убежище. Когда нас выпустили, кругом была кровь.
— У некоторых защитников такие страшные раны! Их уже увезли в госпиталь. Те, кто чувствует себя лучше, — на совете. Инспектор Орсель спрашивает, что за аферу они организовали и провернули. Требует объяснений случившемуся с его сыном. Арто серьезно ранен, его даже не смогли отправить в госпиталь. Он в нашем лазарете.
— Арто? — Имя защитившего меня парня вызвало слабый интерес к этому долгому и на редкость бессодержательному рассказу. Какое имеет значение кто, кого и куда вызвал?
— Защитники говорили о нападении на школу, — пояснила Доминика. — Сенатор им не верит. Кроме разрушений и ран самих защитников, нет ни одного доказательства, что было нападение.
— Да, — Селеста горячо поддержала Нику, — еще арис Лоран пропал! Его сенатор Орсель требует найти и привести в каком угодно состоянии. Инспектор ужасно зол.
— Пусть ищет, — ответила я на ее тираду, — пускай хоть с ног собьется, разыскивая человека, который обратился в статую.
Из груди вырвался то ли всхлип, то ли смех, а девчонки переглянулись.
— Послушай, — Ника откашлялась и перешла на очень серьезный тон, — ты видела нападение? Расскажи сенатору, что не было никакой мистификации. Защитники не просто так пострадали. Он ведь заявляет, будто они это специально. Говорит, на какие только поступки не решатся одержимые своей силой и уникальностью, когда для них наступают трудные времена. Инспектор обвиняет их в том, что они опасны для общества, раз рискнули разыграть подобие битвы и нарочно ранить самих себя.
— Маришка, — принялась умолять Селеста, — защитники не могли сделать ничего подобного! Они сильные, но они ведь хорошие и всегда охраняли нас. Сенатор заявляет, будто арис Лоран подбил всех на авантюру, а после позорно сбежал.
— Сбежал? — Сердце кольнула резкая боль. — Он бы никогда не сбежал!
— И мы так думаем. Маришка, идем с нами. Что тебе здесь сидеть? Отпусти статую и пошли вниз.
— Статую?! Это Эсташ, он обратился в статую, а вовсе не сбежал! Я видела и тварей, и его сражение с главным монстром. Он победил, спас нас всех, а сам стал золотым изваянием.
Девчонки обменялись встревоженными взглядами.
— Давай расскажешь нам все подробно внизу? — тихонько проговорила Доминика.
— Я не спущусь, пока не придумаю, как его расколдовать. Ведь не должно быть так, понимаете? Нельзя, чтобы за благополучие всех платил только один, до бесконечности! Олайош заявил, будто круг разорвать под силу лишь Цариму, а того уже много веков как нет в живых. Тоже обратился в статую. Застыл на самой вершине и спускается раз в несколько столетий по призыву наследника. Вновь убивает чудовищ, нападающих на башни, а потом возвращается на свой пьедестал. И таких статуй становится все больше.
— У нее жар, наверное, — негромко сказала Доминике Сеша.
— Она что-то видела и перепугалась. От сильного испуга случаются временные помутнения рассудка, — вполголоса высказалась Ника.
Однако меня не интересовали их рассуждения, я напряженно думала, что хочу вернуться в прошлое и заставить Царима разорвать этот круг, тогда Эсташ остался бы жив. Ради этого желания я отдала бы все на свете, но не под силу одной жрице пройти сквозь завесу времени, так говорил Олайош.
— Маришка… — Наверное, Сеша вновь хотела приступить к уговорам, но ее перебили.
— Тэа Эста, вы здесь! — Директор живо оттеснил девчонок, и его пылающее гневом лицо показалось в слуховом окне. — Вас все ищут, немедленно идите сюда, только осторожно. Селеста, Доминика, обеих тоже касается. Марш вниз!
— Это теперь никого не касается, директор, — во мне проснулась злость, — это могло касаться вас в то время, когда Эсташ предупреждал о нападении, когда он вам рассказывал о тварях, что поселились вблизи школы и внутри самой гимназии. Что вы сделали тогда? Ничего! Слишком боялись гнева инспектора и попечительского совета.
— Тэа Эста, — угрожающе протянул мужчина, — вы так договоритесь…
— До чего? До исключения из школы? Мне уже все равно! А вас я даже слушать не желаю. Жалкий трус! Не рискнули пойти наперекор и всех-всех отправить по домам, чтобы Эсташу не пришлось сражаться в одиночку. Ведь остальные воины были заняты, они пытались не дать воскресшим тварям добраться до людей…
— Довольно! Пора это прекращать! — Директор полез в окно и оказался на крыше. Вставать в полный рост он не рискнул, а потому очень осторожно пополз вперед. — Какая-то девчонка будет читать мне мораль, обвинять во всех грехах, пока не договорится, что именно я вызвал к жизни высшего.
Меня разом прошиб холодный пот, а мгновенное озарение заставило взвиться на ноги. Девчонки вскрикнули, но я успела ухватиться за вытянутую руку защитника и устояла.
— Вы! Это ваших рук дело! Вы подселили тех тварей! Но как оживили их раньше времени? Как решились впустить врага в самое сердце гимназии? Неужели надеялись, что они погубят хранителя прежде, чем он вступит в сражение? Подлый, мерзкий… Вы ударили ему в спину!
— Несусветная чушь! Вы повредились рассудком, тэа!
Директору оставалось преодолеть еще некоторое расстояние, когда девчонка попятилась к краю крыши, и он вынужден был остановиться.
Злость распирала его изнутри. Она и стала причиной его оговорки. Сегодня хозяин погиб, не наградив верного слугу за долгую службу. Ведь он делал все, что ему приказывали. Нашел слабых новорожденных тварей, оживленных высшим, поселил их, где было приказано, и растил. Докладывал обо всем, что происходило в школе, никогда ни на шаг не отступал от инструкций.
Теперь же он утратил то, к чему стремился. Решившись заключить сделку с высшим, допустив того к своему разуму, он просил взамен не богатства, как прочие дурачки, он просил знаний. И сколько всего мог получить! Со знаниями не проблема достичь желаемого. Брат всю жизнь трясся над семейным делом, чтобы приумножить наследство, доставшееся от родителей, но эти ювелирные побрякушки ничего не стоили. А вот знания!.. Сегодня, в момент, которого ждал столько времени, перед самой гибелью хозяина он услышал лишь: «Ты упустил жрицу! Отыщи, поставь мою печать, иначе умрешь!» — а дальше пустота и молчание.
Она, эта девчонка, во всем виновата. И по ее вине не вышло в нужный момент выпустить прикормленных тварей, из-за нее защитник уничтожил всех. Гадина! Пусть же не надеется дожить до утра. Он поставит печать, исполнит последний приказ, чтобы узнать, есть ли еще в Кенигхэме подобные ей, а после устроит девчонке несчастный случай.
— Тэа Эста, — сложнее всего было не выдать обуревавшей его ярости, — не смейте подходить к краю. Вы же не хотите упасть в ущелье?
Перепуганные подруги смотрели на меня сквозь слуховое окно, а директор уговаривал не отходить к краю. Я все еще цеплялась за руку защитника и следила, как предатель приближается. Ползет, извивается, точно мерзкая пиявка. И ведь дойдет, и тогда стащит с крыши, потому что он сильнее, а противопоставить ему вряд ли что-то смогу. У меня и сил почти не осталось, они покинули еще там, в кругу выжженной земли. И я больше ничего не смогу. А дар мой совершенно бесполезен. Он не помог спасти защитника.
«Вы же не хотите упасть в ущелье!» — выкрикнул директор, и показалось, что сама крыша под моими ногами дрогнула от сверкнувшей в голове безумной мысли.
Директор притормозил, увидев мой новый шаг назад, а я изо всех сил крикнула: «Девочки, это он предатель! Из-за него Эсташ погиб. Помогите мне! Задержите!»
Всегда буду удивляться, как в трудную минуту, в ситуации, когда совершенно непонятно было, кому стоит верить, растерянные подруги вдруг заняли сторону не серьезного и разумного взрослого мужчины. Вопреки доводам рассудка, они сразу прислушались ко мне. И дело было вовсе не в доверии, а в силе самой дружбы, не позволившей им предать меня в трудный момент. Такая дружба способна зародиться лишь в душах, еще не испорченных, а потому способных откликнуться.
Доминика первая бросила необычное плетение, которое стянуло запястья директора, вынудив того упереться в крышу локтями, а Сеша уже карабкалась в окно, чтобы, подобравшись поближе, ухватить дядю за щиколотки.
Взбешенный мужчина попытался лягнуть девушку, и, вскрикнув, Селеста вцепилась в его ноги с удвоенной силой.
— Отпусти, глупая! Не видишь, твоя подруга не в себе? Ее нужно срочно снять с крыши, она может разбиться!
Да, могу, ведь теперь поймать меня будет некому. Но это уже не важно. Судя по лицу директора, ущелье было самым милосердным способом свести счеты с жизнью.
До края крыши оставалось шагов двадцать, и пришлось выпустить надежную ладонь защитника, на прощанье скользнув пальцами по холодному металлу. Разведя руки в стороны, я ступила вперед.
— Стой! — Директор взревел не хуже раненой Архъаны, когда понял, что я собралась сделать. — Стой, дрянь!
Он лягнул племянницу изо всех сил, и, взвизгнув, Сеша едва успела уцепиться за выступ, ноги ее заскользили по наклонной поверхности.
— Ника! — закричала она.
— Держись, я помогу!
Оглянувшись на подруг и увидев, что Доминика уже подбирается к Селесте, протягивая той руку, я заметила, как, отбросив предосторожности, директор тоже встает во весь рост.
Догонит!
Только бегом успевала уйти от него.
— Стой!
И я побежала.
Не менее двадцати шагов до края, и только одно мгновение, чтобы решиться.
— Девочки! — Как же страшно, как страшно мне сейчас… — Прощайте!
Скользкий конек крыши, стук каблуков школьных туфель, позади подруги и навсегда застывшая статуя защитника, а впереди ущелье, затянутое густым туманом. Двадцать шагов. Толчок, прыжок и полет. Одно желание в голове, но его не под силу исполнить одной.
Раскинув руки, закрыла глаза. Я летела.
Невероятное желание, которому не суждено сбыться, потому что для воплощения нужны силы всех сестер.
Сестры!
Мой голос вплелся в вой ветра, а тело скрыл туман. И все звуки вокруг стихли. Сколько оставалось до дна пропасти? Я не имела понятия, просто понимала, что есть несколько секунд, чтобы отпустить мою молитву, и если ее услышат те, чьи души и силы пойманы в ловушку времени, они помогут. Сестры не откажут, ведь я единственная из них, кто еще жива, кто еще может желать. Я больше не думала, не боялась и успела послать в вязкое туманное пространство, белоснежное, словно легкие струящиеся наряды, свою молитву: «Хочу пройти сквозь время к Цариму».
Возьмись я описывать ощущения, поглотившие в момент, когда туман вокруг превратился в настолько плотную пелену, что тело зависло в пространстве, ни один человек не поверил бы. Не видя ничего вокруг широко открытыми глазами, я угадывала происходящее лишь внутренним зрением.
Бестелесные фигурки, собравшиеся в круг, протянутые ко мне руки и голоса. Они что-то шептали. Не разбирая слов, я все же знала: вокруг звучала моя молитва.
Как перед грозой плотно напитывается напряжением воздух, так и все мое существо наполнилось до краев чужой энергией. Словно она вошла разом, забурлила в каждой клеточке. Ее становилось так много, слишком много для меня одной, и вдруг рывок столь сильный, что вышиб из груди весь воздух.
Бросок, когда тело рвануло в одну, в другую сторону, а потом я полетела стремительно, не чувствуя направления, не понимая, вверх лечу или вниз, и упала, больно ударившись о каменистое плато. Перед глазами было темно, но постепенно зрение возвращалось, как и слух, уловивший скрежет металла.
Под пальцами чувствовались комки выжженной земли, по кругу ревело пламя, а впереди, где-то в нескольких шагах от меня, шло сражение.
Приподнялась, вскинув голову.
Огненные крылья, охваченная пламенем кожа и руки, крепко державшие занесенный для удара меч. Я видела спину, а потому первым, кто приметил мое появление, стал высший. Этой секунды, когда его бездонные жуткие глаза расширились, а безгубый рот попытался что-то произнести, хватило защитнику, чтобы нанести удар.
Высший рухнул, его когти скрючились и прочертили борозды на черной земле, а защитник стремительно обернулся.
Я не успела еще подняться и только поэтому не упала снова.
Похож, как же похож! И в то же время, конечно, другой. Волосы, фигура, черты лица, а цвет глаз неразличим из-за яркого пламени.
Эсташ.
Стон стал комом в горле, мешал пролиться подступившим слезам, мешал произнести безумно дорогое имя.
Пламя погасло. Глаза знакомые и в то же время чужие, немного иного оттенка, смотрели, боясь поверить. Я видела, как меч опустился, коснувшись острием земли, и мужчина медленно встал на колени. Его губы шевелились, шептали какое-то слово, я больше угадала его, чем услышала: «Жрица».
Воздух вокруг меня вдруг подернулся дымкой, я ощутила дыхание ветра, услышала далекие голоса. Мое время здесь заканчивалось.
— Царим, — протянула в мольбе руку, — прошу, разорви круг времени! — А в следующий момент я дернулась вместе с ним, как от резкой боли.
Защитник не добил высшего. Мое появление отвлекло обоих. И позволило жуткой твари собрать последние силы и напасть со спины. Именно оно помогло Цариму ударить первым. Отравленный коготь, подобно шипу ядовитой Архъаны, отделился от скрюченного пальца и вонзился между лопаток принявшего человеческий облик воина. Я поздно заметила этот роковой замах. Отвлеклась на созерцание самых дорогих сердцу черт лица и не успела предупредить.
Чтоб ты никогда не смогло возродиться, чудовище! Жуткий монстр, погубивший самого дорогого мужчину на земле.
Все вокруг стремительно затягивала пелена тумана.
Пожалуйста, не умирай на моих глазах снова, Эсташ, я больше не смогу этого пережить!
Сквозь туман, сквозь свои слезы видела, как защитник с трудом, но поднялся на ноги, не отрывая взгляда от меня, шатаясь, едва удерживая равновесие, поднял над головой меч и резко разрубил им воздух. Сверкнула ярко-алая вспышка, и я нырнула в молочное марево.
Уже через секунду туман вокруг разорвали порывы ветра и унесли прочь, глазам предстали отвесные стены расщелины и дно пропасти. Стремительное падение возобновилось так резко и неожиданно, что, закричав, я закрылась руками.
Удар. Странно мягкий, пружинистый. Меня, точно мячик, подбросило вверх и снова повлекло вниз. Открыв глаза, увидела сферу. По моим пальцам струился свет, крылья сверкающего кольца расправились, и от них во все стороны расходились тонкие золотые нити. Сфера закрывала подобно упругому шару, который перевернулся и снова подпрыгнул на камнях пропасти. Медленно, медленно оболочка сужалась, пока не превратилась в тонкую золотистую пленку, закрывшую мое тело, точно защитный костюм. И после уже растаяла, а я оказалась лежащей на дне. Далеко-далеко вверху виднелось синее небо, на мгновение его озарил алый отблеск, а мое сознание накрыла тьма, и, прежде чем совсем лишиться чувств, я снова ощутила рывок.
Глава 18
ИНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
— Это одна из лучших гимназий в стране. Как так вышло, что они не сумели проследить за безалаберными ученицами?
Мамин голос, звучавший непривычно сурово, выговаривал кому-то, кто стоял, склонившись надо мной. По волосам прошлась широкая ладонь, и я расслышала ответ отца:
— Руководство школы разрешило забрать Мариону до ее полного выздоровления, но в ответ на мои обвинения они напомнили, что наша дочь одна из этих безалаберных учениц.
— Для чего целая гвардия преподавателей приставлена к детям? Чтобы неопытные создания умудрялись тайком варить непроверенное приворотное зелье?
— Очень даже проверенное, как сказал директор, причем на Маришке и ее подругах. Оно и стало причиной отравления.
— Однако же дочь не приходит в себя, а остальных уже выписали из школьного лазарета. Я не верю этим объяснениям. Посмотри на нее, такая красавица, к чему ей готовить приворот? Ей даже никто особо не нравился, она не упоминала ни об одном теоне, если только в общих чертах.
— Директор говорит, это мог быть преподаватель.
— Что?
— Что тебя удивляет? Они пытаются себя обелить, мол, не в их недосмотре дело, сама виновата, если влила в себя сомнительное средство. Утверждают, будто участницы затеяли все на спор. У кого получится такое зелье, что с первого взгляда будет сражать всех встречных мужчин, та и выиграет.
— Ноги нашей девочки больше не будет в этой гимназии. Выдумают тоже! Преподаватель!
— Я уже написал письмо…
— Маришенька! Доченька! Очнулась!
Я ощутила на лице тонкие теплые пальцы, они пробежались по щекам, коснулись мокрых дорожек, вздрогнули.
— Доченька, что с тобой? Больно?
Больно оказалось открывать глаза, ресницы слиплись, веки не поднимались. А фокусировать взгляд на родных встревоженных лицах было еще сложнее.
— Эсташ… — Голос шелестел, как сухие листья, гонимые по земле ветром.
— Что говорит? — Отец склонился к губам.
— Доктора, немедленно зови доктора! Маришенька, я сейчас воды принесу.
Меня осмотрели, дали воды, каких-то лекарств, снова воды. Пощупали, послушали, пошептали заклятия и влили в тело такой заряд бодрости и чужой энергии, что я смогла самостоятельно сесть в постели.
— Она здорова, действительно здорова. Если это последствия зелья, то установить, какого именно, сейчас не представляется возможным. — Врач оттянул мне веки, посмотрел зрачки и снова задумался.
— Хорошее питание и полноценный отдых, — вот что могу посоветовать. Иногда неверно изготовленные магические препараты имеют отсроченный эффект, а порой способны поглощать внутреннюю энергию. Вашей дочери нужно время на восстановление.
Доктор заставил открыть рот и осмотрел горло.
— Отлично, не красное, связки тоже в порядке. Ей трудно разговаривать из-за слабости. Мариона, скажите «а-а-а».
Я послушно протянула низкое «а-а-а». В целом апатия, безраздельно владевшая мной сейчас, не предполагала сопротивления и непослушания. Мне ровным счетом было все равно, что происходит вокруг.
— Дня три-четыре, и девочка восстановится полностью. Сможет вернуться к занятиям.
— Отлично. Но вот насчет занятий мы подумаем. Сперва разберемся в этой ситуации. Иначе как может Кенигхэмская гимназия называть себя одной из лучших, если у них совершенно здоровые ученицы падают в обморок?
— Это весьма старая школа, а директор уважаемый человек. Вероятно, некое стечение обстоятельств… Вам лучше тщательно разобраться, прежде чем принимать решение.
— Разберемся, поверьте.
Отец пошел провожать доктора, а мама присела на край кровати и снова протянула мне стакан воды.
— Что такое Кенигхэмская гимназия? — тихо спросила, ощутив, что голос снова меня слушается.
Глаза мамы стали шире, в них мелькнуло удивление, недоумение и тревога.
— Твоя школа, доченька. Ты учишься в ней уже три года. Четвертый пошел. Как себя чувствуешь? Голова и правда не болит?
— Башни переименовали в Кенигхэмскую гимназию?
Я наморщила лоб, пытаясь выстроить логическую цепочку событий, но в голове было пусто, никакие мысли не приходили на ум.
— Какие башни? — Мама удивилась еще сильнее.
— Башни Царима. — И вновь при звуках этого имени дрогнуло и заныло сердце. Совершенно иные по звучанию буквы упорно складывались в тоскливый шепот: «Эсташ».
— Э-э-э… — Мама поднялась и прошлась по комнате, а когда повернулась к кровати, на лице ее снова была улыбка, ласковая, но чуточку встревоженная. — Башни — это башни, Мариша. Их никто не переименовывал. Да, собственно, разве кто-то рискнет вмешиваться в дела защитников? Башни их владения.
Пришел мой черед недоуменно смотреть на маму, и, по мере того как я пыталась осознать услышанное, в голове мелькали неясные картинки. Крыша, ущелье, туман, огонь, золотые крылья и горячие губы, прижавшиеся к моей руке. Праздник, танец, поклоны защитников, вновь огонь, окруживший меня, и прекрасная золотая статуя коленопреклоненного воина. Потом вдруг совершенно другие картинки: длинные светлые коридоры, зеленые лужайки за окнами и никаких гор, абсолютно иная школа, чужие лица. Или… не чужие? Яростно растерев ладонями лицо, попыталась встряхнуться, навести в мыслях порядок, но странный вихрь воспоминаний набирал силу. Сердце забилось точно сумасшедшее, я ощутила испарину на висках, и в этот момент дверь снова открылась и вошел отец.
— Он вернется вечером, осмотрит еще раз.
— Хорошо. — Я видела, как мама облегченно выдохнула и не нашла лучшего момента, чтобы спросить: — Защитники еще не уехали из башен?
— Из каких башен? — Отец повторил мамин вопрос и удивленно на меня посмотрел.
Не смогла вновь произнести это имя вслух, и объяснения взяла на себя мама. Слегка понизив голос, она чуточку растерянно произнесла:
— Мариша говорит о башнях Царима.
— Царима?
Каждый раз, когда они повторяли это имя, в голове звучало горестное эхо и хотелось изо всех сил стиснуть ее руками и унять нестерпимо болевшее сердце.
— Зачем защитникам покидать башни? По крайней мере, пока несут свою службу. Они подменяются с какой-то периодичностью, я точно не знаю, но вряд ли в башнях может совсем никого не остаться. Кто тогда будет охранять границу близ гор?
Что-то не сходилось, а если быть точной, ничего не сходилось. Мысли, воспоминания, слова родителей, само место, где находилась… Я впервые огляделась по сторонам. Почему я дома? О чем был весь разговор? Доктор? Зачем доктор? Что произошло?
Вновь потерла лицо, перед глазами стоял туман — молочной белизны, словно легкие наряды, тихий шепот голосов, произносящих желание. Единое желание на всех.
— Папа!
Не передать, как отчаянно я страшилась задать ему этот вопрос. Как дрожали мои губы, пытаясь произнести несколько слов.
— Папа, скажи мне, — голос осип, отец подался вперед, прислушиваясь, — ты знаешь род тен Лоранов? Хотя, конечно, ты же писал ему письмо. Эсташ, он… — Я выдохнула его имя, а сама вцепилась в одеяло. — Он жив?
Отец бросил взгляд на маму, она ответила ему такой же тревогой во взоре.
— О тен Лоранах даже самый дремучий житель Кенигхэма слышал. А Эсташ — это наследник, кажется?
— Один из двоих, — подсказала мама, напряженно вглядываясь в мое лицо.
— Точно, он и его брат. Но вроде не слышно, будто у них там что-то случилось. Род известный, вечно в новостных колонках о них пишут, уже бы все журналы трубили. А кому из них я писал и зачем?
— Дайте мне журнал!
Не передать, как я напугала родителей — даже не самой просьбой, а как, вытянув вперед трясущиеся руки, ждала, пока мне дадут журнал. Кажется, весь дом подняли на уши, чтобы за считаные минуты отыскать и принести красивое глянцевое издание о светской жизни, где на первой странице большими буквами выделялась новостная колонка, датированная вчерашним числом: «Глава рода тен Лоран объявил о грядущей помолвке».
Жив!
Смысл статьи так и не дошел до сознания, потому что важным было — жив!
Я закрыла лицо руками и расплакалась.
Старая лестница приятно пахла деревом, а гладкие, заново покрытые лаком ступеньки поскрипывали под ногами. На подпиравших витые перила столбиках были искусно вырезаны фигурки животных. На этой лестнице мне нравилось сидеть. Здесь ощущался особый уют, присущий древнему поместью. Я глядела в витражное окно, слушала барабанную дробь дождя и следила за стекавшими вниз разноцветными каплями. Папа с мамой присели у зажженного камина в большой гостиной, и до меня долетал их разговор.
— Что дочка? Спит уже? — послышался голос отца.
— Легла, — ответила мама и замолчала на несколько долгих минут. Тихо потрескивали горящие поленья, а дождь продолжал шелестеть за стеклом.
— Я сегодня от него письмо получил. Вот, посмотри. Сам ответил.