Весь этот свет Макгвайр Джейми

Глава двадцать четвертая

Кэтрин

В понедельник после последнего звонка я собрала свои вещи и направилась к шкафчику. Круз не пришел в школу, а Минка даже не смотрела на меня во время тех нескольких уроков, которые у нас совпадали. Я словно попала в параллельный мир. Еще на прошлой неделе Эллиотта постоянно окликали в коридорах, все пытались привлечь его внимание. Теперь же на него, как и на меня, взирали с любопытством и отвращением.

Подвозя меня до дома, Эллиотт молчал, но его рука постоянно сжимала мою ладонь. Если он и хотел что-то сказать, то никак не решался это сделать.

– Спасибо, что подвез, – поблагодарила я его, с трудом открывая дверь машины. Ветер мешал мне это сделать. – Как ты?

– Не волнуйся обо мне, со мной все отлично. После тренировки вернусь.

Я закрыла дверь, и Эллиотт поднял руку, вытянув вверх указательный палец и мизинец. Я повторила его жест, повернулась и пошла к дому.

Ветер трепал мои волосы, но я ускоряла шаг, торопясь поскорее добраться до крыльца, вовсе не из-за холода. Эллиотт не уедет, пока я не войду в дом, а ему нельзя опаздывать на тренировку.

– Кэтрин? – позвала мамочка, едва я переступила порог.

– Я дома, – ответила я, поочередно снимая куртку, шарф и вязаную шапочку и вешая все это на крючок возле двери.

Новых записей в журнале регистрации не было, так что я побрела на кухню и сгрузила рюкзак на кухонный стол, расстегнула его, достала пять учебников. Прошло уже три дня с тех пор, как Эллиотт столкнулся с Дюком, и я все еще тревожилась из-за этого. Сидя на занятиях, я не могла сосредоточиться на учебе. Я не закончила ни одного задания и почти ничего не записала на уроках. При виде стопки учебников я чувствовала упадок сил.

– Мой брат как-то встречался с девушкой, которая не понравилась моей маме. Они быстро расстались, – Тэсс поставила передо мной чашку горячего шоколада и отхлебнула из своей.

– С чего ты решила, что мамочке не нравится Эллиотт? Это она тебе сказала?

Тэсс пожала плечами.

– Она сказала, что Дюк распсиховался в присутствии Эллиотта. Ей из-за этого грустно, но, возможно, все что ни делается, к лучшему.

Я вздохнула.

– Спасибо за шоколад, но сегодня я не в настроении, Тэсс.

– Не в настроении? Ты должна положить этому конец. Ты разобьешь ему сердце. Ты же знаешь, что не сможешь с ним уехать, а он здесь не останется.

– Я не знаю! – огрызнулась я. Сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Это не твоя вина, – продолжала Тэсс. – Человеку хочется быть нужным, так что понятно, что ты привязана и к Эллиотту, и к гостинице на Джунипер-стрит.

– Кто сказал, что я привязана к этой гостинице? Для меня она – неизбежное зло. Зато к Эллиотту я привязана, и все шло просто отлично, пока не появился Дюк и все не испортил. Я что-нибудь придумаю, я всегда как-то выкручиваюсь.

– Обидно, конечно, но ты же сама понимаешь, что гостиница важнее, а ты в последнее время забросила все дела здесь.

Я закрыла глаза.

– Я ничего не знаю. И ты не знаешь.

– Я знаю, о чем ты думаешь, но ты ошибаешься. Тебе не удастся сохранить и то, и другое. Рано или поздно придется выбирать.

– Я могу сохранить и гостиницу, и Эллиотта. Когда он уедет, я… я его отпущу, а пока просто дай мне насладиться временем, проведенным с ним. В кои-то веки дай мне побыть счастливой.

– Он делает тебя счастливой?

– Ты знаешь, что так и есть.

– Значит, ты уже выбрала.

– Тут не из чего выбирать, Тэсс. Прошу тебя. У меня много работы. Просто… иди домой.

– Тебе есть из чего выбрать. Сохранить верность своей мамочке или сбежать с парнем, который скоро уедет. Для любого нормального человека исход очевиден. Я тебе не верю. – Я со вздохом встала, но Тэсс схватила меня за руку. – Я приходила вечером в пятницу. Тебя не было дома. Мэвис сказала, ты уехала на его игру. Ты совсем забросила работу.

Я отдернула руку.

– Мне позволено иногда брать выходной. Я работаю семь дней в неделю на протяжении последних двух лет, Тэсс.

– Ну да. Итак… Как прошла игра? Ты повеселилась?

– Не так, как надеялась.

Тэсс посмотрела на меня, прищурившись.

– А что пошло не так?

Ветер снаружи бился в окна, занавески слегка покачивались от этого напора.

Я не ответила, и Тэсс пришла к собственным выводам.

– Он тебя обидел?

– Эллиотт? Нет, он скорее руку себе отрежет, чем расстроит меня. Он даже на вечеринки без меня не ходит. Ради меня он выступил против собственного тренера. Он меня любит, Тэсс. Иногда мне кажется, что он любит меня больше собственной жизни.

Щеки Тэсс порозовели.

– А что сделал этот тренер?

– Ничего. – Я вздохнула. – Он ничего не сделал. Это сложно объяснить.

Она прищурилась.

– Это те девчонки, которые тебя достают. Они тебе докучали? Опять эта Пресли, да? Об этом говорила Алтея? Я слышала, как она рассказывала твоей мамочке, что эти девицы явились и угрожали тебе. Мэвис сказала, они приходили накануне.

С каждой секундой Тэсс все больше распалялась.

– Татум неравнодушна к Эллиотту, поэтому Пресли вредничает больше обычного, только и всего.

– Ну, по крайней мере, когда ты его бросишь, они от тебя отстанут.

– Я не собираюсь его бросать, и они вряд ли отстанут.

– Думаешь?

Я дернула плечом.

– Не знаю, почему они вдруг должны оставить меня в покое. Они доставали меня годами, и им это нравится, особенно Пресли. Они разбили фары автомобиля Мэдисон, пытались сделать так, чтобы мы провели ночь в Юконе. – Тэсс нахмурилась и сделала еще глоток шоколада. – Но это нестрашно: через несколько месяцев все они уедут учиться кто куда.

– Кстати говоря, – сказала Тэсс, придвигая ко мне стопку писем. – Алтея просила передать это тебе.

Я просмотрела конверты. Все письма пришли из разных университетов, находящихся в разных штатах. С вероятностью 99,99 процента я не могла себе позволить обучение ни в одном из них. В некоторых конвертах лежали анкеты, в других – просто брошюры, восхваляющие то или иное учебное заведение. Все кампусы на фотографиях выглядели чудесно: снимки были сделаны летом, когда вокруг студенческих общежитий зеленела трава, а в небе ярко светило солнце. У меня защемило сердце. Все эти места так бесконечно далеки от меня, мне до них как до луны.

Интересно, заметят ли наблюдатели Эллиотта? Какой университет он в итоге выберет? Как далеко уедет от Дубового ручья? Станет ли он первокурсником в одном из этих университетов, будет ли бродить по этим зеленым лужайкам? Какая девушка будет кричать ему с трибуны и поддерживать его? На глаза навернулись слезы, и я поскорее их утерла.

– Чем быстрее ты дашь ему от ворот поворот, тем легче вам обоим будет.

Я подняла глаза на Тэсс.

– Тебе пора. У меня большое домашнее задание, а потом нужно будет заняться работой по дому.

Тэсс кивнула, соскользнула с табурета и ушла.

Я открыла учебник по геометрии, достала вложенную в него тетрадь. В классе я сделала только половину требуемых заданий, потому что все мысли были лишь об одном: сколько еще я смогу обманывать себя и делать вид, что Эллиотт не уедет? Я подпустила его слишком близко, тем самым подвергнув опасности. Теперь он стал изгоем в школе. Когда придет время, мне придется его отпустить.

Страница за страницей, задачка за задачкой. Я закончила задание, когда солнце уже село, и наступил вечер. По ночам в гостинице становилось шумно. Поскрипывали стены, в трубах гудела вода, урчал холодильник. Зимой ветер порой дул так сильно, что входная дверь качалась, постукивая о косяк.

Холодильник щелкнул, и гудение прекратилось. Стало на удивление тихо. Открылась и снова закрылась задняя дверь, в коридоре раздались шаги: они то приближались, то удалялись, словно вошедший ходил по кругу.

– Мамочка? – позвала я. Она не ответила. – Печка плохо работает. Хочешь, я позвоню мастеру?

Из-за угла вышел Дюк, потный и отдувающийся, ослабленный галстук у него на шее съехал набок. Я напряглась, ожидая гневных криков.

– Дюк. Я… не знала, что здесь кто-то есть. Извините, что я могу для вас сделать?

– Я позабочусь о печке. Отныне держись подальше от подвала. Я слышал, ты любишь сидеть там взаперти.

– А вы этого не знали? – спросила я.

– Что это значит? – вскинулся он.

– Ничего, – пробормотала я, убирая в рюкзак законченную домашнюю работу.

Дюк говорил о том случае, когда я просидела в подвале три часа. Я спустилась туда проверить водонагреватель, и кто-то запер дверь. Я подозревала, что это сделал именно Дюк, но когда на мои крики наконец пришла мамочка, то заявила, что в тот день Дюк к нам не заселялся.

Подвальная дверь хлопнула, и шаткая лестница жалобно застонала под тяжелыми ботинками Дюка. Он перетаскивал какие-то вещи и ужасно шумел. Я порадовалась, что успела закончить свою домашнюю работу: из-за стука и скрипа ножек стула по бетонному полу я ни за что не смогла бы сосредоточиться.

Я собрала рюкзак на завтра, поставила его у двери, потом поднялась по лестнице, от усталости еле-еле передвигая ноги. Споткнулась о запачканный, грязный ковер и, чтобы не упасть, схватилась за засаленные деревянные перила. За два года, миновавшие со смерти папы, дом состарился лет на двадцать. Я умела немного, разве что включить котел или найти протечку. Краска отваливалась, трубы текли, лампы перегорали, и дом весь продувался. Мамочка не разрешала мне ничего чинить и улучшать. Она не хотела ничего менять, так что мы просто позволяли дому гнить.

Добравшись до своей комнаты, я разделась и включила воду. Какое-то время я слушала, как гудят и свистят трубы, пока из лейки душа не полилась наконец вода.

Приняв душ и вымыв голову, я надела халат и встала перед зеркалом, стряхивая с ладоней крошечные капли воды. Девушка в зеркале не походила на ту девушку, что стояла перед зеркалом в комнате Эллиотта несколько дней назад. Вернулись темные круги под глазами, а сами глаза глядели грустно и устало. Даже понимая, чем все в итоге закончится, я все равно каждый день ждала возможности увидеть Эллиотта в школе. Только эта надежда заставляла меня вставать по утрам, и все же я готовилась отпустить Эллиотта, хотя сама до конца не понимала, почему должна это сделать.

Я провела расческой по мокрым волосам. Интересно, что сказал бы папа, увидев, как сильно они отросли. Одобрил бы он Эллиотта? Какой была бы моя жизнь, если бы папа не умер? Музыкальная шкатулка на моем комоде вдруг заиграла, но тут же умолкла; я вошла в спальню и уставилась на розовую коробку. Шкатулка была закрыта, я уже несколько дней ее не заводила, но после смерти папы мне нравилось думать, что внезапное срабатывание механизма, порождавшее медленную, жутковатую мелодию – это способ, посредством которого папа общается со мной с того света.

Я открыла крышку музыкальной шкатулки, завела ее, поставила на окно и стала смотреть, как кособокая балерина кружится на месте. Я села на скамейку, стоявшую под окном, чувствуя, как из щелей тянет холодом. Клен, росший в дальнем конце участка Фентонов, отчасти заслонял ночное небо, но я все равно видела между ветвями дерева сотни горящих звезд.

Уличными фонарями никто не занимался, и они постепенно гасли один за другим, но миллионы звезд в вышине никуда не делись. Загадочные, молчаливые свидетели людской жизни, прямо как гости дома на Джунипер-стрит.

В стекло со звяканьем ударилась пригоршня мелких камешков, я выглянула в окно и увидела, что на темной улице стоит Эллиотт.

Улыбаясь, я подняла оконную раму, и мне в лицо подул холодный зимний ветер.

– Я думала, ты не придешь.

– Почему ты так думала?

– Потому что тренировка закончилась несколько часов назад?

Эллиотт выглядел пристыженным.

– Извини, я немного устал. Я подумал, что следует прийти снова, – шепотом ответил он. – Подумал, мне следует остаться.

– Эллиотт…

Я вздохнула. Одна ночь – это риск, но две ночи – это уже принятое решение.

Ледяной ветер разметал волосы Эллиотта. Проведя всего одну ночь с ним в одной комнате, я отчаянно желала снова оказаться рядом с ним, дотронуться до его волос, рук, ощутить чувство безопасности, которое испытывала в его присутствии. В окно снова задул холодный ветер, и я плотнее запахнулась в халат.

– На улице колотун, тебе лучше пойти домой.

– Всего на секундочку, – ответил Эллиотт, отступая на несколько шагов.

Он разбежался, подпрыгнул и взобрался по решетке к моему окну.

Я не дала ему забраться в комнату, удержав за плечо.

– Нас поймают.

– Именно за этим я здесь, верно? На случай, если кто-то заявится в твою комнату без приглашения?

– Я не хочу, чтобы ты находился здесь, если это случится, Эллиотт. Тогда мне будет еще сложнее все объяснить.

– Ты не должна ничего мне объяснять.

– Бардак, – вздохнула я. – Моя жизнь – один сплошной бардак.

– Ну, теперь твой бардак это и мой бардак.

Я коснулась щеки Эллиотта, и он прильнул к моей руке, так что у меня защемило сердце.

– Знаю, ты просто пытаешься помочь, но если бы я по-настоящему о тебе заботилась, то вообще не позволила бы тебе влезать в это дело. Может… – Мне было тошно даже произносить эти слова. – Эллиотт, думаю, нам пора расстаться. Ты все равно скоро уедешь, и я хочу, чтобы ты держался подальше от всего этого.

Он нахмурился.

– Проклятье, Кэтрин, не говори так. Не смей даже произносить такое. Ты поедешь со мной, помнишь? Кроме того, пока я здесь, я тебя защищаю.

– Ты вроде бы говорил, что это я – воительница?

– Давай ты ненадолго возьмешь выходной?

Я разочарованно вздохнула.

– Эллиотт, ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты даже не знаешь, с чем имеешь дело.

– Ты про драку? – спросил он.

– Нет.

– Хорошо. Хорошо, тогда, может быть, – начал он, тщательно подбирая слова. Я видела, что его сердит одно упоминание слова «расставание», а еще он волновался – почти как в тот день, когда мы обедали вместе с Сэмом и Мэдисон. – Хорошо. Я понял. Если тебе никто не причиняет вреда, я ничего не скажу. Просто я волнуюсь за тебя. Я не понимаю, что происходит, и из-за этого волнуюсь еще больше.

Подул ветер, и я обхватила себя за талию.

– Ладно, это смешно, – сказал Эллиотт, забираясь в комнату.

Он закрыл окно, прошел через комнату, сел на кровать, и та скрипнула под его весом. Эллиотт посмотрел на меня, улыбнулся и похлопал по матрасу рядом с собой.

Я быстро посмотрела на дверь и прошептала:

– Я ценю твою заботу, но, как видишь, я жива и здорова. А теперь, пожалуйста…

В коридоре раздались приглушенные голоса, и мы оба замерли. Я узнала голоса Дюка и мамочки, потом заговорила Уиллоу. Эллиотт озадаченно нахмурился.

– Это?..

Я прикрыла глаза ладонями, чувствуя, что вот-вот расплачусь.

– Эллиотт, ты должен уйти.

– Прости. Я больше не буду говорить вопросами.

– Я серьезно. Все это очень серьезно. Я пытаюсь тебя защитить.

– От чего?

Я указала на дверь.

– До сих пор никого из них тут не было, а теперь они пришли. Должна быть причина. Они что-то задумали. Тебе лучше уйти, здесь небезопасно.

Эллиотт встал и протянул мне руку.

– Тогда и тебе не следует здесь находиться. Идем.

Я прижала ладонь к груди.

– У меня нет выбора!

Эллиотт приложил палец к губам и крепко меня обнял. Мне хотелось стоять так вечно, под защитой его теплых рук.

– Я предлагаю тебе выбор, – тихо проговорил Эллиотт мне на ухо. Он не боялся, а я не могла показать ему, насколько опасно находиться в доме на Джунипер-стрит. – Как насчет миссис Мейсон? Разве ты не можешь с ней поговорить?

Я покачала головой и прижалась щекой к его груди. Этот спор давался мне нелегко, ведь больше всего на свете мне хотелось, чтобы Эллиотт остался в моей комнате.

– Мы что-нибудь придумаем. Только больше никаких разговоров про расставания и про то, что ты меня покинешь. Посмотри на меня. Похоже, что меня нужно спасать? – Он попытался улыбнуться, но при виде моего печального лица погрустнел.

– Ты должен оставить меня здесь одну, Эллиотт. Рано или поздно ты уедешь, и я не могу поехать с тобой. Будет лучше, если ты просто…

В коридоре скрипнула половица. Я закрыла рот ладонью, отошла от двери и стала пристально смотреть на полосу света на полу, ожидая, что там появится тень.

Эллиотт привлек меня к себе, а тот, кто находился в коридоре, протопал мимо двери, свернул на лестницу. Хлопнула дверь в подвал.

– Это был Дюк, – прошептала я. Умоляюще посмотрела на Эллиотта снизу вверх. – Нельзя, чтобы тебя здесь застали, нельзя, чтобы тебя увидел Дюк. Тогда все станет еще хуже. Он не войдет в комнату, мамочка ему не позволит, поэтому, пожалуйста, просто уходи.

– Если ты не боишься, что он войдет сюда, почему в таком случае твой комод придвинут к двери?

– Это не из-за Дюка.

Эллиотт потер лоб основанием ладони.

– Кэтрин, довольно. Я больше не хочу слушать твои отговорки. Тебе придется довериться мне, рассказать, что здесь происходит. От кого ты забаррикадировалась?

Я сглотнула.

– От мамочки.

Плечи Эллиотта поникли.

– Она тебя бьет?

Я покачала головой.

– Нет, просто она меня пугает. С каждым днем становится все хуже. Это трудно объяснить… Эллиотт, поверь мне, даже если бы я тебе рассказала, ничего не изменилось бы. Тут ничем не поможешь.

– Позволь мне попробовать.

Я прикусила губу, раздумывая.

– Хорошо. Хорошо, оставайся.

Он вздохнул с облегчением.

– Спасибо.

Хлопнула задняя дверь. Я подошла к окну, вгляделась в темноту и ахнула.

В центре участка Фентонов стояла мамочка и смотрела на дорогу. Она была в одной ночной рубашке. Дети Фентонов только недавно договорились, чтобы к ним на участок приехал трактор и разровнял площадку под фундамент нового дома. Босые ноги мамочки по щиколотку утопали в холодной почве, но она, похоже, не обращала на это внимания.

Она повернулась, посмотрела на окно моей спальни, и я поспешно отпрянула от окна и прижалась спиной к стене. Через несколько секунд я снова выглянула на улицу. Мамочка по-прежнему стояла на пустом участке и смотрела на дом. На этот раз ее взгляд был прикован к другому окну. Я вдруг осознала, что боюсь не гостиницы, а именно мамочки, и у меня кровь застыла в жилах.

Как всегда моим первым порывом было превозмочь страх, выбежать на улицу и заставить мамочку вернуться в дом, но она выглядела рассерженной, а я боялась того, с кем могу столкнуться снаружи.

Я попятилась от окна и угодила прямо в объятия Эллиотта.

– Это твоя мама?

– Она сейчас вернется и ляжет спать.

Эллиотт подался вперед и выглянул в окно, потом отпрянул, видно было, что ему тоже не по себе.

– Как думаешь, что ей там нужно? Думаешь, она ищет меня?

Я покачала головой и снова выглянула в окно: мамочка опять смотрела на дорогу.

– Она не знает, что ты здесь.

Мамочка посмотрела себе под ноги.

– Что она делает? – спросил Эллиотт.

– Мне кажется, она и сама не знает.

– Ты права. Она меня пугает.

– Тебе не обязательно оставаться, – сказала я. – Давай дождемся, когда она вернется в дом, а потом ты уйдешь.

Эллиотт крепче прижал меня к себе.

– Я никуда не уйду.

Глава двадцать пятая

Эллиотт

Мы устроились на кровати, стараясь, чтобы она не слишком скрипела. Кэтрин не даром считала гостиницу на Джунипер-стрит жутковатым местом. Дом полнился всевозможными звуками: казалось, стены, трубы, полы и даже фундамент постоянно разговаривают друг с другом.

Я снова и снова обдумывал, что делать, если кто-то попытается вломиться в комнату. И все же ни один, даже самый страшный образ из тех, что возникали у меня в голове, не шел ни в какое сравнение с пугающими словами Кэтрин. Она уже произнесла их не раз, а значит, уже раз десять все обдумала. Кэтрин считала, что мы с ней слишком разные, что все происходящее с ней слишком чудовищно, чтобы вовлекать в это меня, и что она должна выставить меня из своей жизни, чтобы защитить. Я просто отказывался это признавать, но чем меньше времени оставалось до выпускного, тем больше я боялся, что она даст мне от ворот поворот.

Однако Кэтрин понемногу начинала рассказывать мне правду, пусть по крупицам, и все же это вселяло в меня надежду. Я лежал на кровати, обнимая Кэтрин, и говорил себе, что, в конце концов, моей любви хватит на нас обоих, что Кэтрин все-таки выберет меня. Если она этого не сделает, я просто не смогу собрать вещи и уехать в университет, оставив Кэтрин бороться в одиночку.

Мне хотелось, чтобы Кэтрин отдохнула, но еще хотелось поговорить с ней о нашем будущем. Я лежал молча, и в моей душе боролись сочувствие и эгоизм.

– Эллиотт? – прошептала Кэтрин.

– Да? – прошептал я, испытывая неимоверное облегчение.

– Я не хочу, чтобы ты пострадал. Ни по моей вине, ни по чьей-либо еще.

– Причинить мне боль способна только ты, – ответил я с тяжелым сердцем. Я не представлял, что Кэтрин скажет в следующую секунду.

Она прижалась щекой к моей груди и крепко меня обняла.

– Твои слова о том, как понять, что любишь кого-то… что если… что если твои любимые люди очень для тебя важны, но все вышло из-под контроля, и теперь те, кого ты любишь, стоят у тебя на пути?

Я посмотрел на нее, ожидая, когда она тоже взглянет на меня. В глазах Кэтрин блестели слезы, и я постарался не паниковать.

– Я помню, как увидел тебя в первый раз. Ты показалась мне самой красивой девочкой из всех, кого я когда-либо видел. Потом оказалось, что ты самая добрая на свете, а потом – самая печальная. Самая напуганная. Самая храбрая. С каждым днем я все больше тобой восхищаюсь, и, если тебе интересно, что пугает меня, я тебе скажу. Я боюсь, что не достоин тебя, но знаю, что буду любить тебя больше, чем кто бы то ни было. Я готов на все, лишь бы защитить тебя и сделать счастливой. Мне остается лишь надеяться, что этого достаточно.

– Знаю. Я все это знаю и люблю тебя за это. Рядом с тобой мне так спокойно, я счастлива. Что если я не могу уйти?

– Что если я могу тебе помочь? – спросил я.

– Как?

Надежда в голосе Кэтрин была почти осязаема, она окутывала нас теплым одеялом; Кэтрин ждала, что я укажу ей выход из положения, но долг и страх покинуть мать сковывали ее по рукам и ногам, и я боялся, что не смогу разбить эти цепи. Чувство вины и страх – это очень сильные твари, они годами грызли Кэтрин изнутри.

– Я могу упаковать твои вещи и отнести в свою машину.

Кэтрин отвела глаза.

– Это место может пойти ко дну с тобой или без тебя. Никто не станет тебя винить, если ты покинешь этот корабль. Если бы твоя мать была в здравом уме, она бы тоже не винила тебя. Любой, кто любит тебя, захотел бы, чтобы ты уехала подальше от этого места – как и ты, любя меня, хочешь, чтобы я держался от него подальше. Поэтому, когда эта гостиница прогорит – а она прогорит, – спроси себя, стоило ли оно того? Какой судьбы хотел бы для тебя твой отец?

По щеке Кэтрин скатилась слеза, она покачала головой.

– Но я не могу просто взять и бросить ее здесь.

– Так давай найдем другой выход. Какую-то социальную программу, помощь правительства. В конце концов, мы оба можем устроиться на работу и посылать твоей маме деньги. Можно дать объявление и найти для нее помощницу. Этот дом не для тебя, Кэтрин. И гости – не твоя семья.

– Но мамочка – моя семья. Кроме нее, у меня никого нет.