Время уходить Пиколт Джоди

– Простите, что задержал вас. Мы перемещали одного носорога, и все прошло не так гладко, как я рассчитывал. – Оуэн Данкирк торопливо подошел к нам с сумкой и ружьем.

Этот человек-медведь предпочитал стрелять в животных дротиками из машины, а не с вертолета. Оуэн был приверженцем старой школы: верил в непреложные факты и статистику. И не одобрял тему моего исследования. С тем же успехом я могла бы сказать ему, что получила грант на изучение вуду или ищу доказательства существования единорогов.

– Томас, это Оуэн, наш ветеринар, – представила я его гостю. – Оуэн, познакомься с Томасом Меткалфом. Он приехал к нам на несколько дней.

– Ты точно готова, Элис? – обратился ко мне Оуэн. – Не забыла, как надевать ошейники, с тех пор как взялась писать слонам панегирики?

Я проигнорировала эту шпильку, а также удивленный взгляд Меткалфа и ответила:

– Уверена, что смогу сделать это с закрытыми глазами. Да и вообще, кто бы говорил. Напомнить тебе, кто в прошлый раз промахнулся? Не попал в цель… такую крупную, размером со слона?

К нам в «лендровер» села Анья. Надевать ошейник на слона мы обычно отправлялись на трех машинах. В первой ехали двое научных сотрудников, за рулем двух других автомобилей сидели рейнджеры, они должны были отгонять стадо, пока работа не выполнена. Один из них сегодня уже выезжал следить за стадом Тебого – так звали слониху, которая была нам нужна.

Надеть на слона ошейник – это скорее искусство, чем наука. Я не люблю заниматься этим в засуху или летом, когда стоит жара. Слоны быстро перегреваются, и, когда животное упадет, нужно следить за температурой его тела. Суть процесса в том, чтобы подвезти ветеринара на расстояние метров двадцать от слона, это достаточно близко для выстрела и в то же время безопасно. Как только подстреленное животное падает, в стаде начинается паника, тут-то и настает очередь опытных рейнджеров, которые знают, как правильно отогнать слонов, и новички вроде Томаса Меткалфа, готовые совершить какую-нибудь глупость, здесь совсем ни к чему.

В тот день нас сопровождали двое рейнджеров: Баши и Элвис. Когда мы поравнялись с машиной Баши, я огляделась и осталась довольна. Место для стрельбы прекрасное – кустов нет, земля ровная, так что если слониха бросится бежать, то не поранится.

– Оуэн, ты готов?

Ветеринар кивнул и вложил в ружье дротик с М99.

– Анья, ты прикроешь сзади, а я пойду вперед. Баши? Элвис? Вы отгоните стадо к югу, – распорядилась я. – Лады, действуем на счет «три».

– Погодите. – Томас положил ладонь на мою руку. – А что делать мне?

– Оставайтесь в машине и постарайтесь, чтобы вас не убили.

После этого я напрочь забыла о Томасе Меткалфе. Оуэн выстрелил, дротик попал прямо в зад Тебого. Слониха испуганно взвыла и стала вертеть головой. Она не выдернула из своего тела маленький флажок, и никто из слонов не сделал этого, хотя иногда такое случалось.

Страх Тебого оказался заразительным. Стадо сбилось в кучу, некоторые слоны оглядывались на предводительницу, ища защиты, кое-кто пытался прикоснуться к ней. Они трубили так, что дрожала земля, и у всех слонов из височных желез потек секрет – маслянистое вещество, оставлявшее полосы на щеках. Тебого сделала несколько шагов, кивнула, и тут М99 подействовал – хобот повис, голова опустилась, слониха зашаталась и начала валиться на землю.

Настал момент действовать, причем быстро. Если стадо не отогнать от упавшей самки-матриарха, слоны могут поранить ее, пытаясь поднять: проткнут бок бивнями или не дадут нам приблизиться, чтобы ввести антидот. Тебого могла упасть на ветку или случайно придавить себе хобот. Тут фокус в том, чтобы не показывать страха. Если стадо сейчас двинется на нас и мы отступим, то все пропало.

– Ну же! – крикнула я, и Баши с Элвисом завели моторы «лендроверов».

Они хлопали руками, громко гудели и разгоняли стадо машинами, чтобы мы могли подойти к матриарху. Как только между нами и остальными слонами образовалось достаточно большое пространство, Оуэн, Анья и я выскочили из машины, оставив рейнджеров управляться с возбужденным стадом.

У нас было всего десять минут, не больше. Я быстро проверила, не попало ли что-нибудь под бок упавшей слонихе. Чисто. Закинула ухо ей на глаз, чтобы защитить тот от пыли и прямого солнечного света. Тебого смотрела на меня, в ее взгляде застыл ужас.

– Ш-ш-ш, – успокаивала я слониху, хотела погладить, но знала, что этого делать нельзя.

Тебого не спала, она улавливала каждый звук, каждое прикосновение, каждый запах. А потому лишний раз дотрагиваться до нее ни к чему.

Я вставила небольшую палочку-распорку в кончик ее хобота, чтобы ноздри оставались открытыми; слон не может дышать ртом и задохнется, если отверстия в хоботе сомкнутся. Тебого тихо фыркнула, когда я полила ее ухо и тело водой. Потом я обвила вокруг толстой шеи слонихи ошейник, установила приемник на холке и застегнула пряжку под подбородком, оставив между шеей животного и противовесом зазор шириной в две ладони. Анья работала быстро – взяла кровь и отскребла кусочки кожи с уха Тебого, выдернула несколько волосков из хвоста для анализа ДНК, измерила ступни и температуру тела, длину бивней и расстояние от стопы до лопаток. Оуэн произвел беглый осмотр животного на предмет наружных повреждений, послушал дыхание. Наконец мы проверили, работает ли система GPS: приемник подавал сигналы, как положено.

Вся процедура заняла девять минут тридцать четыре секунды.

– Мы молодцы, – сказала я, после чего мы с Аньей собрали инструменты и отнесли их обратно в машину.

Баши и Элвис отъехали в сторону, а Оуэн еще раз склонился над Тебого.

– Ну вот и все, моя красавица, – проворковал он, вводя антидот в сосуд на ухе слонихи, прямо в кровоток.

Мы не могли уехать, не удостоверившись, что Тебого очнулась. Через три минуты она перекатилась на живот, встала, потряхивая массивной головой, и затрубила, призывая соплеменников. Ошейник, похоже, сел как надо. Предводительница слонов, пошатываясь, побрела к своим, и под взволнованное урчание и могучий рев состоялось воссоединение стада, сопровождаемое энергичными поглаживаниями и обильным мочеиспусканием.

Я была вся разгоряченная, потная, взбудораженная. Лицо грязное, рубашка в слоновьей слюне. И не вспоминала про Томаса Меткалфа, пока не услышала его голос:

– Оуэн, а что было в дротике? М99?

– Он самый, – ответил ветеринар.

– Я читал, что одной его капли хватит, чтобы убить человека.

– Верно.

– Значит, слониха, в которую вы стреляли, не спала. Она была только парализована?

– Ненадолго, – кивнул ветеринар. – Но, как вы сами видите, никакого вреда ей это не причинило.

– У нас в заповеднике есть азиатская слониха по имени Ванда, – сказал Томас. – Когда в тысяча девятьсот восемьдесят первом году Техас затопило, она жила в зоопарке в Гейнсвилле. Большинство животных погибло, но приблизительно через сутки кто-то увидел ее хобот, торчащий из воды. Слониха пробыла под водой два дня, прежде чем вода отступила, и тогда ее удалось спасти. После этого она страшно боялась грозы, не позволяла купать себя, не наступала в лужи. И так продолжалось несколько лет.

– Не думаю, что десять минут паралича после выстрела дротиком можно сравнить с сорока восемью часами стресса, – сердито пробурчал Оуэн.

Томас пожал плечами.

– Но вы все же не слон, – заметил он. – Как вы можете об этом судить?

Пока Анья вела подскакивающий на кочках «лендровер» обратно в лагерь, я искоса поглядывала на Томаса Меткалфа. Неужели он намекал, что слоны обладают способностью мыслить и чувствовать, способны затаить обиду или простить? Такие представления находились в опасной близости к моим убеждениям – тем самым, из-за которых коллеги надо мной насмехались.

Все двадцать минут, пока мы ехали, я слушала, как наш гость рассказывает Оуэну о Слоновьем заповеднике Новой Англии, и поняла, что мои первоначальные предположения относительно этого человека оказались ошибочными: Томас Меткалф не был ни цирковым дрессировщиком, ни хозяином зоопарка. Он говорил о своих слонах так, словно они были членами его семьи. Он относился к ним совсем как… ну, как я сама. Томас управлял заповедником, куда забирал слонов, содержавшихся в неволе, и давал им возможность доживать свои дни на покое. Сюда он приехал, чтобы узнать, как можно сделать их пребывание в заповеднике больше похожим на жизнь в естественных условиях, ну, как если бы их вернули в Африку или в Азию.

Таких людей я никогда еще не встречала.

По прибытии в лагерь Анья и Оуэн отправились в лабораторию, чтобы внести в журнал наблюдений данные о Тебого. Томас стоял, засунув руки в карманы.

– Знаете что, Элис, – сказал он, – я отпускаю вас на свободу.

– В каком смысле? – изумилась я.

– Я же вижу, что вам в тягость. Вы не хотите возиться со мной, развлекать праздного гостя, показывая ему шоу из африканской жизни. Вы предельно ясно дали это понять.

Мне воздавали по заслугам за грубость. Я залилась краской:

– Простите. Вы оказались не таким, как я думала.

Томас посмотрел на меня долгим взглядом, таким долгим, что его хватило, чтобы направление ветра в моей жизни кардинально изменилось. После чего усмехнулся:

– Вы ожидали увидеть Джорджа?

– И что же с ней стало? – спросила я Томаса позже, когда мы с ним вдвоем ехали на «лендровере» по заповеднику. – С Вандой?

– Потребовалось два года, и я несколько раз промокал насквозь, пока с ней возился, но все усилия окупились: теперь Ванда с удовольствием плавает в пруду.

Как только гость сказал это, я сразу поняла, куда отвезу его. Я переключилась на первую передачу и стала рулить по глубокому песку высохшего русла реки, пока не нашла то, что искала. Слоновьи тропы напоминали диаграммы Венна, отпечатки задних ног перекрывали следы передних. Они были свежие – ровные, четкие круги, еще не заметенные пылью. Вероятно, я могла бы определить, какие следы какому слону принадлежат, если бы захотела, стоило только приглядеться к щербинкам на отпечатке. Умножив длину окружности задней стопы на 5,5, я узнала бы рост слонихи. Это точно была самка, потому что здесь проходило целое стадо – дорожек из следов было много, а если бы тут шел слон-самец, она была бы одна.

Мы находились недалеко от тела Ммаабо. Я подумала: интересно, если эти слоны наткнулись на него, как они повели себя? Выбросив эту мысль из головы, я снова переключила передачу и поехала дальше по следам.

– Никогда не встречала человека, который владеет заповедником.

– А я никогда не встречал человека, умеющего надевать ошейник на слона. Полагаю, мы квиты.

– Почему вы решили организовать заповедник?

– В тысяча девятьсот третьем году на Кони-Айленде жила слониха по имени Топси. Благодаря ей был создан парк развлечений – она возила на спине людей, участвовала в разных шоу. Однажды служитель, который ухаживал за Топси, бросил ей в рот горящую сигарету. Она его прибила – ну надо же, какая неожиданность! – и ее стали считать опасным животным. Хозяева Топси захотели избавиться от нее и обратились к Томасу Эдисону, который тогда как раз пытался продемонстрировать, насколько опасен переменный ток. Он использовал для опыта слониху, и она погибла за считаные секунды. – Меткалф взглянул на меня. – За этим наблюдали полторы тысячи человек, включая и моего прадедушку.

– Значит, заповедник – это своего рода завет от предка?

– Нет. Я вообще не вспоминал про эту историю, пока не поступил в колледж. Будучи студентом, я на летних каникулах подрабатывал в одном зоопарке. Там недавно появилась слониха Люсиль. Это стало сенсацией, слоны ведь всегда привлекают внимание. Владельцы зверинца надеялись, что это поможет им разделаться с долгами и снова выйти в плюс. Меня наняли помощником главного смотрителя, у которого был большой опыт общения со слонами в цирке. – Томас устремил взгляд на буш. – Вы знаете, что к слону ни в коем случае нельзя прикасаться железной палкой, чтобы заставить его делать то, что хочешь? Стоит поднести орудие к уху, и слон мигом отпрянет, зная, что ему грозит боль. Нет нужды упоминать о роковой ошибке, которую я совершил, заявив, что слоны понимают, как плохо мы с ними обращаемся. Меня уволили.

– А я недавно изменила тему научной работы и теперь изучаю проявления скорби у слонов.

Томас перевел взгляд на меня:

– Скорбеть они умеют лучше, чем люди.

Я надавила на тормоз, и мы резко остановились.

– Мои коллеги вряд ли согласились бы с вами. Да что там, они просто высмеяли бы вас. Надо мной здесь постоянно насмехаются.

– Почему?

– Потому что это ненаучный подход. Мои коллеги проводят с помощью ошейников исследования, получают и обрабатывают данные, которые можно измерить количественно. А что такое эмоции? Даже относительно когнитивных способностей слонов единства мнений нет. То, что один исследователь рассматривает как познание, другой считает реакцией, вызванной обстоятельствами и не требующей сознательного осмысления. – Я повернулась к Томасу. – Но позвольте заметить, я могу доказать свою точку зрения. Вы представляете, какие сложности возникают при вмешательстве в жизнь дикой природы? Как вы справедливо заметили Оуэну: этично ли стрелять в слониху дротиком с М99, если она полностью осознает, что мы с ней делаем? Особенно, когда это предшествует выстрелу в голову при выбраковке животных. Но, с другой стороны, если мы откажемся от этой практики, как тогда контролировать численность слонов?

Томас восхищенно взглянул на меня:

– Наверное, эти ошейники открывают перед учеными широчайшие перспективы? Вы таким образом измеряете уровень гормонов? Стресса? Эта слониха, которую мы видели сегодня, больна? Как вы предсказываете возможную смерть и определяете, на какого именно слона следует надеть ошейник?

– О, не преувеличивайте. Мы не способны предсказать смерть. А этот ошейник нужен вовсе не для моего проекта. С его помощью пытаются определить радиус разворота слона.

Томас искренне рассмеялся:

– Вы меня разыгрываете? Неужели это может быть темой научной работы?

– Я не шучу.

– Правда? А кому это вообще нужно? Вот то, чем вы занимаетесь, – это действительно важно. Я, например, точно знаю, что слоны способны к эмпатии. – Он вздохнул. – У Ванды – ну, у той слонихи, которая едва не утонула в Техасе, – был частично парализован хобот. И, когда она появилась у нас в заповеднике, ей, как ребенку, требовалась для утешения какая-нибудь любимая игрушка. Так вот, она завела привычку таскать за собой повсюду старую автомобильную покрышку. Наконец Ванда подружилась с Лилли, и покрышка стала ей не нужна, потому что у нее появилась компаньонка. Но когда та умерла, Ванда была сильно расстроена. Лилли похоронили, а Ванда принесла на ее могилу и положила на землю ту самую покрышку. Она как будто отдавала последнюю дань памяти подруги. Или считала, что теперь утешение требуется Лилли.

Никогда в жизни я не слышала более трогательной истории. Мне хотелось спросить Томаса, остаются ли слоны из заповедника рядом с телами тех, кого считали своими родными. Интересно узнать, поведение Ванды – это норма или же исключение из правил?

– Можно, я кое-что вам покажу?

Приняв решение на месте, я сделала крюк, и мы подъехали к телу Ммаабо. Я знала, что Гранта хватил бы удар, если бы он узнал, что я собралась продемонстрировать гостю труп слона. Одна из причин, почему мы сразу сообщали рейнджерам о гибели животных, состояла в том, что, зная, где находится тело, они могли оградить туристов от неприятного зрелища разлагающейся туши. Падальщики уже обглодали труп слонихи; над скелетом густым облаком вились мухи. И тем не менее Оналенна и еще трое слонов тихо стояли неподалеку.

– Это Ммаабо, – сказала я. – Она была матриархом стада из примерно двадцати слонов. Умерла вчера.

– А кто это там?

– Ее дочь и еще несколько членов стада. Они оплакивают Ммаабо, – с вызовом заявила я. – Да, слоны скорбят, пусть я даже никогда и не смогу этого доказать.

– Вы можете замерить их печаль, – задумчиво произнес Томас. – В Ботсване ученые работали с бабуинами, измеряли уровень стресса. Доказано, что он отражается на помете животных; после убийства хищником одного из членов стада в фекалиях остальных увеличилось количество глюкокортикоидных гормонов – маркеров стресса, и, между прочим, это было более отчетливо заметно у тех бабуинов, которые имели социальные связи с погибшим. Так что если вам удастся собрать фекалии слонов, что, наверное, потребует немалых усилий, и вы сумеете статистически доказать повышение уровня кортизола…

– Тогда может оказаться, что здесь работает тот же механизм, как и у людей при выбросе окситоцина, – закончила за него я. – То есть имеется биологически обоснованная причина, почему слоны после смерти соплеменника ищут утешения друг у друга. Научное объяснение феномена скорби. – Я в восхищении смотрела на него. – Никогда в жизни не встречала человека, так же увлеченного слонами, как и я сама.

– Все когда-нибудь случается впервые, – пробормотал Томас.

– Вы ведь не просто владелец заповедника, да?

Он слегка смутился:

– Ну, вообще-то, у меня степень бакалавра, а диплом я защитил по нейробиологии.

– Я тоже.

Мы уставились друг на друга, продолжая корректировку взаимных ожиданий. Я заметила, что у Томаса зеленые глаза с рыжеватой полоской вокруг зрачков. Когда он улыбался, у меня возникало ощущение, будто мне под ребро попал дротик с М99 и я заключена в тюрьму своего тела.

Наше общение прервал трубный рев.

– Ага, – сказала я, с усилием отрывая взгляд от Томаса, – ну просто как по часам.

– Что это?

– Сейчас увидите. – Я завела мотор «лендровера» и поехала вниз по крутому склону, попутно тихо объясняя: – Когда приближаешься к дикому слону, нужно действовать так, чтобы не стать невольно его злейшим врагом. Вам бы понравилось, если бы незнакомец подошел к вам со спины? Или встал между вами и вашим ребенком?

Сделав широкий круг по плато, я остановилась на краю обрыва, откуда нам открылся вид на плещущихся в пруду слонов. Три слоненка наскакивали друг на друга посреди грязной лужи; образовалась куча-мала, а затем оказавшийся внизу малыш выбрался наружу и выпустил в воздух фонтан. Их матери тоже бродили по воде, били по ней ногами, от чего возникали волны, плескались и барахтались в грязи.

– Это самка-матриарх, – я указала на Ботшело, – а вот Аканьянг, с загнутым ухом. Она – мать Динео, вон той задиристой девочки, которая повалила своего брата. – Я представляла Томасу каждого слона по имени, закончив Кагисо: – Ей рожать примерно через месяц. В первый раз.

– Наши девочки все время играют в воде, – в полном восторге от зрелища произнес Томас. – Но я решил, будто они научились этому в зоопарке, где прежде жили, и делают это просто от скуки, чтобы развлечься. Я думал, в буше слонам не до игр, здесь ведь все, считай, вопрос жизни или смерти.

– Ну да, – согласилась я. – Но игра – это часть жизни. Однажды я видела, как слониха-матриарх каталась на заду с горки, просто ради забавы. – Откинувшись назад, я поставила ноги в кроссовках на приборную доску, а Томас тем временем любовался проделками слонят. Слоненок-девочка плюхнулась набок в грязи и слегка притопила младшего братца, который недовольно заверещал. Их мать тут же протрубила: «Ну хватит уже безобразничать».

– Именно для этого я сюда и приехал, – тихо проговорил Томас.

Я взглянула на него:

– Чтобы посмотреть на яму для водопоя?

Он покачал головой:

– Когда к нам в заповедник привозят слониху, она, как правило, сломлена. Мы всеми средствами стараемся вернуть ее к нормальной жизни. Но всегда действуем методом проб и ошибок, потому что не знаем, какой она была прежде, пока жизнь не раздавила ее. – Томас повернулся ко мне. – Вам повезло, вы видите это каждый день.

Я не сказала ему, что, помимо этого, вижу осиротевших из-за выбраковки слонят и слонов, истощенных засухой до такой степени, что кожа их натягивается на тазовые кости, словно холст на подрамник. Я не упомянула о том, как в сухой сезон стада разделяются, чтобы не конкурировать со своими собратьями за ограниченные ресурсы. Даже не обмолвилась о жестокой смерти Кеноси.

– Я рассказал вам о себе, Элис, но вы не объяснили мне, что же привело в Ботсвану вас.

– Говорят, с животными работают те, кто не умеет ладить с людьми.

– После знакомства с вами, – сухо заметил Томас, – я лучше воздержусь от комментариев.

Теперь уже почти все слоны вышли из воды. Они медленно поднимались по крутому склону, чтобы обсыпать себе спины пылью и побрести дальше, туда, куда поведет их матриарх. Последняя слониха подтолкнула своего малыша под зад, чтобы тот шел побыстрее, и вслед за ним выбралась наверх сама. Слоны молча уходили вдаль, двигаясь ритмично и синхронно. Мне всегда казалось, что у них в головах звучит никому больше не слышная музыка. А судя по тому, как вальяжно раскачиваются при ходьбе бедра слоних, могу предположить, что поет для них Барри Уайт.

– Я работаю со слонами, потому что наблюдать за ними не менее интересно, чем за сидящими в кафе людьми, – сказала я Томасу. – Они очень забавные. И такие трогательные. Изобретательные. Смышленые. Боже, я могу продолжать и продолжать. В них столько человеческого. Следя за стадом, можно увидеть, как малыши проверяют границы дозволенного, а мамочки заботятся о них, как девочки-подростки вылезают из своих ракушек, а мальчишки выделываются друг перед другом. За львами я не могла бы наблюдать целый день, но слоны – им я готова посвятить всю жизнь.

– Думаю, я тоже, – ответил Томас.

Но когда я взглянула на него, он смотрел не на слонов, а на меня.

В заповеднике гостям не позволяют гулять по главному лагерю без сопровождения. Во время ужина рейнджеры или ученые-исследователи забирают временных постояльцев из жилых хижин и, освещая путь фонариками, ведут в столовую. Делается это не из желания угодить, а из чисто практических соображений, ради элементарной безопасности гостей. Мне не раз доводилось видеть незадачливых туристов, которые с криком неслись по лагерю, наткнувшись в темноте на переходившего дорогу бородавочника.

Когда я пришла к Томасу, чтобы отвести его на ужин, дверь в домик была приоткрыта. Я постучалась, а потом зашла внутрь. В воздухе ощущался запах мыла: видимо, хозяин принимал душ. Над кроватью жужжал вентилятор, но все равно было чертовски жарко. Томас сидел за столом в шортах цвета хаки и белой майке; волосы мокрые, подбородок свежевыбрит. Руки быстро и ловко двигались над маленьким квадратиком бумаги.

– Секундочку, – сказал он, не поднимая глаз.

Я ждала, засунув большие пальцы в шлевки на поясе и раскачиваясь на пятках.

– Вот, – обернувшись ко мне, произнес Томас. – Это я сделал специально для вас. – Он взял мою руку и вложил в ладонь маленького слоника, сложенного из купюры в один доллар. Кажется, это называется оригами.

В следующие несколько дней я начала смотреть на лагерь, ставший для меня вторым домом, глазами Томаса: кусочки кварца блестели на земле, как горсточка бриллиантов; птицы, рассевшиеся на ветвях дерева мопане, на разные голоса исполняли симфонию, которой издали дирижировала карликовая зеленая мартышка; страусы бежали по саванне, как дамы на высоких каблуках, покачивая плюмажами.

Мы говорили обо всем, начиная с браконьерства в округе Тули-Блок и заканчивая остаточными воспоминаниями у слонов и тем, как они приспосабливаются к посттравматическому стрессу. Я проигрывала Томасу пленки с записями мустовых песен самцов и ответных песен самок в период гона, и мы рассуждали, существуют ли другие песни, исполняемые на низких частотах, таких, что человек их не слышит, а слоны используют для передачи потомкам истории своего племени, которую загадочным образом сохраняют и накапливают. В этой летописи содержатся сведения о том, какие территории опасны, а какие нет; где найти воду; как лучше перейти с одного места на другое. Томас рассказывал о слонах, которых заклеймили как опасных в цирке или зоопарке и доставили к нему в заповедник; о том, что большой проблемой для животных этого биологического вида, содержащихся в неволе, становится туберкулез; о слонихе Олив, которая участвовала в телепрограммах и шоу в парке развлечений, но однажды разорвала свои цепи и убила зоолога, пытавшегося ее поймать; о Лилли, которая сломала ногу, работая в цирке, да так никогда и не восстановилась. Африканский слон у них тоже был – слониха Хестер, осиротевшая после отстрела животных в Зимбабве; она выступала в цирке почти двадцать лет, после чего дрессировщик решил отправить ее на покой. Сейчас Томас вел переговоры о том, чтобы привезти в заповедник Мауру – еще одну африканскую слониху, которая стала бы компаньонкой для Хестер.

В ответ я поведала ему, что, хотя дикие слоны могут убить передними ногами, опускаясь на колени, чтобы раздавить жертву, чувствительными задними они гладят тело упавшего товарища, поднимая ступню и описывая ею круги, как будто ощупывают что-то невидимое подушечками пальцев. Рассказала, как однажды принесла домой челюстную кость слона для изучения, и в ту же ночь почти взрослый слон по имени Кефентсе ворвался в лагерь, забрал кость с моего крыльца и вернул ее на то место, где умер его друг. Вспомнила, как в первый мой приезд в заповедник одного японского туриста, ушедшего далеко от лагеря, атаковал и убил слон. Когда мы пришли забрать тело, то обнаружили, что рядом с ним стоял на страже другой слон, пытавшийся защитить погибшего от хищников.

В вечер накануне отъезда Томаса я отвела его туда, куда не водила никого другого. На вершине холма рос гигантский баобаб. Местные жители верят, что, когда Творец созвал животных, чтобы они помогли ему сажать деревья, гиена опоздала. Ей поручили посадить баобаб, и она так рассердилась, что воткнула его в землю верхушкой вниз, и дерево выглядело так, будто царапало корнями землю, вместо того чтобы с их помощью находить себе опору. Слонам нравилось объедать кору баобаба и прятаться в его тени. Вокруг дерева валялись кости слона по имени Мотхуси.

Томас притих, поняв, что видит. Кости сверкали белизной в лучах яркого солнца.

– Это же…

– Да. – Я остановила «лендровер» и вышла из машины, призывая спутника следовать за собой.

В это время дня здесь было безопасно. Томас осторожно перемещался среди останков Мотхуси: то подбирал с земли длинное ребро, то прикасался пальцами к пористому, похожему на соты тазобедренному суставу.

– Мотхуси умер в тысяча девятьсот девяносто восьмом году, – пояснила я. – Но стадо продолжает навещать его. Слоны стоят тихо и задумчиво, как и люди, когда приходят на чью-нибудь могилу. – Я наклонилась, подняла два позвонка и сложила их вместе.

Некоторые кости растащили хищники, а череп Мотхуси мы забрали в лагерь. Остальные части скелета были такими белыми, что напоминали разрывы в ткани земли. Сами не понимая, что делаем, мы начали собирать их, пока у наших ног не образовалась целая коллекция. Я с пыхтением притащила сюда же длинную бедренную кость. Мы работали молча, зачарованные загадкой жизни и смерти, собирая пазл в натуральную величину.

Когда все кости были сложены, Томас взял палку и начертил линию вокруг скелета слона.

– Вот, – сказал он, делая шаг назад, – мы за час справились с тем, на что природа потратила сорок миллионов лет.

Ощущение покоя окутывало нас, словно вата. Солнце садилось в облако.

– А вы не хотите работать в моем заповеднике? – спросил вдруг Томас. – Там у вас будет масса возможностей наблюдать за проявлениями скорби у слонов. И ваши родные обрадуются, когда вы вернетесь в Штаты, а то они, наверное, скучают по вам.

У меня внутри все сжалось.

– Я не могу.

– Почему?

– Я видела, как на глазах у матери застрелили слоненка. Не малыша, а почти уже взрослого. Она не покидала его много дней. Когда я на это смотрела, во мне что-то изменилось. – Я встретилась глазами с Томасом. – Горе не дает биологических преимуществ. Вообще, в живой природе опасно хандрить или отказываться от пищи. Глядя на ту слониху, я не могла сказать, что ее поведение было обусловлено ситуацией. Это было горе, простое и чистое.

– Вы все еще жалеете того слоненка, – заметил Томас.

– Да, пожалуй.

– А его мать?

Я не ответила. После смерти Кеноси я встречала Лорато. Она была занята своими младшими детьми, вернулась к заботам предводительницы стада. Ужасный момент гибели сына слониха оставила позади, а вот я сама никак не могла отпустить прошлое.

– В прошлом году у меня умер отец, – сказал Томас, – я до сих пор ищу его в толпе.

– Это печально.

Он пожал плечами:

– По-моему, печаль похожа на застарелый кашель. Она никогда не проходит. Вокруг нее можно навешать разных украшений, прикрыть кружевной салфеточкой, задвинуть в угол комнаты, но в конце концов просто приучаешься жить с ней.

А слоны, подумала я, в некотором смысле продвинулись дальше людей. Они не морщатся всякий раз, войдя в комнату и увидев тот самый диван. А вместо этого говорят: «Сколько же хороших воспоминаний у нас с ним связано». Они присядут на него ненадолго, а потом пойдут дальше своей дорогой.

Наверное, я заплакала, сейчас уже точно не помню. Но Томас был так близко, что я чувствовала исходивший от его кожи запах мыла. Видела оранжевые искры в его глазах.

– Элис, кого вы потеряли?

Я замерла. Дело вовсе не во мне. Я не могла допустить, чтобы он так думал.

– Вы поэтому и отталкиваете от себя людей? – прошептал Томас. – Чтобы они не могли оказаться слишком близко, а потом причинить вам боль, когда уйдут?

Этот фактически незнакомый человек знал меня лучше, чем любой другой в Африке, даже лучше, чем я сама. На самом деле я исследовала вовсе не то, как переживают утрату слоны, а то, как люди не способны справиться со своим горем.

И оттого, что я не хотела отпускать свою печаль, не знала, как это сделать, я обняла Томаса Меткалфа и поцеловала его под сенью баобаба – дерева с торчащими вверх, словно бы перевернутыми корнями и корой, которую можно ободрать сотню раз, а она снова вырастет.