Время уходить Пиколт Джоди
Глядя на эту сцену, я заплакала. Томас обнял меня за плечи, а Хестер наконец сплела свой хобот с хоботом Мауры, затем отпустила его и шагнула назад от трапа. Маура осторожно последовала за ней.
– Только представь, что значит жить в бродячем цирке, – напряженным голосом проговорил Томас. – Ничего, это последний раз, когда она выходит из трейлера.
Две слонихи, мягко покачивая бедрами, двигались к полосе деревьев. Они шли так близко, что казались каким-то гигантским мифическим созданием. Вокруг них сгустилась ночная тьма, и я уже с трудом различала фигуры животных среди зарослей, где они скрылись.
– Ну что ж, Маура, – сказала Невви, – добро пожаловать в новый постоянный дом.
Я могла бы придумать множество объяснений, почему в тот момент приняла окончательное решение: слоны в этом заповеднике нуждались во мне больше, чем жившие в дикой природе. Мне стало понятно, что тема моего научного исследования не ограничена географическими рамками, а мужчина, державший меня за руку, как и я, прослезился из-за прибытия спасенной слонихи. Все это так, однако главная причина заключалась в другом.
Приехав в Ботсвану, я жадно бросилась в погоню за знаниями, за славой, повсюду искала то, что пригодится для моего исследования. Но теперь, когда личные обстоятельства изменились, причины оставаться в Африке тоже отпали. В последнее время меня не тянуло к работе. Я постоянно пыталась отмахнуться от пугавших меня мыслей и уже больше не гналась за будущим, а хотела убежать от всего, что меня окружало.
Я хотела, чтобы у меня появился постоянный дом, я хотела этого для своего ребенка.
Было уже так темно, что я ничего не могла различить и, подобно слонам, была вынуждена искать путь, полагаясь на другие органы чувств. Обхватив лицо Томаса ладонями, я вдохнула его запах, прижалась лбом к его лбу и прошептала:
– Томас, я должна тебе кое-что сказать.
Верджил
Подсказку мне дала та дурацкая подвеска.
Стоило Томасу Меткалфу ее увидеть, и он перестал владеть собой. Ну ладно, согласен, этот парень и вообще не был золотым стандартом здравомыслия, но как только сфокусировал взгляд на этой побрякушке, в его глазах появилась ясность, которой не было, когда мы вошли в палату.
Истинная сущность человека часто проявляется в моменты гнева.
Теперь, сидя у себя в офисе, я забрасываю в рот очередную таблетку для снижения кислотности – наверное, это уже десятая, я сбился со счета, – потому что никак не могу избавиться от жгучей тяжести в груди. Сперва я списал изжогу на те дерьмовые хот-доги, которые мы съели на ланч в передвижной закусочной. Но в глубине души подозреваю, что дело тут, похоже, вовсе не в проблемах с пищеварением. Вероятно, это чистой воды интуиция. Нервное предчувствие, какого я не испытывал уже очень-очень давно.
Мой кабинет полон улик. К каждой взятой в полицейском управлении коробке прислонены бумажные пакеты, содержимое которых аккуратно разложено полукругом рядом: схема преступления, вымышленное фамильное древо. Я внимательно смотрю под ноги, чтобы случайно не раздавить обрывок бумаги с темным пятном крови или не проглядеть маленький пакетик с ниткой внутри.
И радуюсь, что в свое время проявил небрежность. В нашей кладовой вещдоков всегда хранилась масса предметов, которые надо было вернуть владельцам или уничтожить, но этого по каким-то причинам не сделали: может, следователь не отдал соответствующих распоряжений или же исполнитель попался нерадивый. После того как смерть Невви Руэль признали несчастным случаем, мой напарник ушел на пенсию, а я не то забыл, не то подсознательно решил не говорить Ральфу, чтобы тот избавился от коробок с уликами. Может, в глубине души я подозревал, что Гидеон захочет предъявить гражданский иск к заповеднику, или сомневался, какова была его роль в событиях той ночи. Похоже, так или иначе я просто чувствовал на уровне интуиции: в один прекрасный день мне понадобится вновь перерыть все эти коробки.
Вообще-то, формально заказчик отстранил меня от дела, это правда. Но ведь Дженна Меткалф – тринадцатилетняя девчонка, у которой семь пятниц на неделе, и она наверняка еще передумает. Да, вчера эта красавица бросалась в меня словами, как комьями грязи, но теперь они высохли, и я могу легко смахнуть их с себя и двигаться дальше.
Откровенно говоря, я не уверен, виновны в смерти Невви Руэль Томас Меткалф или его жена Элис. Теперь я считаю, что Гидеона тоже не следует сбрасывать со счетов. Если он спал с Элис, то его тещу это вряд ли радовало. Так или иначе, я просто не верю, что Невви затоптал слон, хотя и подписался под этим официальным заключением десять лет тому назад. Но раз я хочу выяснить, кто убийца, то прежде всего мне нужно доказать, что это вообще было убийство, а не несчастный случай.
Благодаря Талуле, которая сделала анализ ДНК, мне теперь известно, что волос, обнаруженный на теле жертвы, принадлежал Элис Меткалф. Но вот нашла ли она затоптанную слоном Невви, а потом убежала? Или сама убила ее? Мог ли волос оказаться на теле случайно, как хотелось бы верить Дженне: две женщины утром работали бок о бок, не догадываясь, что одна из них к концу дня будет мертва?
Конечно, Элис – это ключ ко всему. Если я найду ее, то получу ответы на все вопросы. Что я знаю об этой фигурантке? Она сбежала. Люди, которые убегают, либо к чему-то стремятся, либо пытаются от чего-то скрыться. Трудно сказать, к какой категории отнести это бегство. И в любом случае почему она не взяла с собой дочь?
Неприятно признавать, что Серенити хоть в чем-то была права, но не могу с ней не согласиться: если бы Невви Руэль вдруг объявилась и рассказала, что случилось той ночью, это сильно облегчило бы мою задачу.
– Мертвые не разговаривают, – вслух произношу я.
– Что, простите?
Эбигейл, квартирная хозяйка, пугает меня до смерти. Она неожиданно появляется в дверном проеме и хмуро оглядывает разложенные по всему кабинету принадлежности сыска.
– Черт, Эбби, не надо за мной шпионить!
– Обязательно использовать это слово?
– Черт! – повторяю я и добавляю с широкой улыбкой: – Не знаю, что вы имеете против. По-моему, это прекрасное слово, очень емкое и удобное. Это может быть и существительное, и междометие, выражать целую гамму чувств – в общем, оно универсально.
Старушка принюхивается и оглядывает лежащие на полу вещи:
– Хочу напомнить вам, что жильцы сами отвечают за вынос своего мусора.
– Это не мусор. Это нужно мне для работы.
– Вот этот хлам? – Эбигейл недоверчиво прищуривается.
– Да, у меня тут целая лаборатория на дому.
– Лаборатория?! – ахает хозяйка. – Я так и знала, что вы занимаетесь темными делишками! Неужели?.. – Она испуганно прикрывает ладонью рот.
– Да успокойтесь уже! Я не имею отношения ни к наркотикам, ни к взрывчатке! – заверяю я ее. – Сколько раз повторять: я частный сыщик. А это все улики, связанные с одним делом, которое я в данный момент расследую.
Эбигейл упирает руки в боки:
– Это оправдание я уже слышала, придумайте что-нибудь новенькое.
Я растерянно моргаю. А потом вспоминаю: однажды, это было не так давно, когда я в очередной раз ушел в запой и плескался в собственном дерьме целую неделю, не выходя из конторы, Эбигейл заглянула ко мне проверить, в чем дело. И пришла в ужас: я сидел, уронив голову на стол, а комната выглядела как после взрыва бомбы. Я тогда сказал хозяйке, что работал всю ночь и, наверное, заснул. А мусор на полу – это, мол, вещественные доказательства, собранные экспертами по особо важным делам.
Хотя, по правде сказать, кто поверит, что криминалисты станут тщательно изучать пустые пакеты от попкорна и старые выпуски «Плейбоя»?
– Вы опять пили, Виктор?
– Нет, – отвечаю я и сам удивляюсь: надо же, за последние два дня мысль о выпивке даже не приходила мне в голову.
Мне просто не требовалось спиртное. Дженна Меткалф не только зажгла искру смысла в моей жизни. Она заставила меня бросить пить, а этого не могли добиться три реабилитационных центра.
Эбигейл делает шаг вперед и останавливается рядом со мной, балансируя между пакетами от улик. Она наклоняется, стоя на цыпочках, будто собирается поцеловать меня, но вместо этого принюхивается к моему дыханию и говорит:
– И правда трезвый! Ну просто чудеса в решете! – Старушка идет назад по своим следам и наконец оказывается на пороге. – Знаете, вообще-то, вы не правы. Мертвые разговаривают. Например, у нас с моим покойным супругом был свой секретный код, как у этого мастера побегов, еврея…
– Гудини?
– Точно. И мы договорились, что если муж найдет канал связи из загробного мира, то оставит послание, смысл которого смогу понять только я.
– Эбби, и вы верите в эту чушь? Никогда бы не подумал. – Я смотрю на нее. – А давно он умер?
– Да уж двадцать два года прошло.
– Дайте-ка я догадаюсь. Вы с ним без конца препирались.
Она некоторое время молчит, а потом вдруг заявляет:
– Между прочим, я бы давным-давно вас выселила, если бы не он.
– Неужели ваш покойный супруг ходатайствовал за меня с того света?
– Ну, не совсем, – отвечает Эбигейл. – Но его тоже звали Виктором. – И старушка закрывает за собой дверь.
«К счастью, она не знает, что на самом деле я Верджил», – думаю я и присаживаюсь на корточки рядом с очередным пакетом.
В нем красная футболка и шорты до колен, в которые Невви была одета в момент смерти. Такая же форма была в ту ночь на Гидеоне Картрайте и на Томасе Меткалфе.
А ведь Эбби права: на самом деле мертвые умеют говорить.
Я беру из стопки старую газету и расстилаю ее на столе. Потом аккуратно вынимаю из пакета красную футболку и шорты, раскладываю их на газете. Ткань запачкана – видимо, это кровь и грязь. Местами она разорвана – последствия встречи со слоном. Я достаю из ящика стола лупу и начинаю пристально изучать каждый разрыв. Разглядываю края, пытаясь решить, можно ли заключить, что дыры в ткани появились от удара ножом, а не от грубого растягивания. Я занимаюсь этим целый час и постепенно начинаю путаться, какие разрывы уже осмотрел, а какие еще нет.
И вдруг замечаю дырку, которую до сих пор не видел. Потому что она находится у самого шва, как будто нитки распустились в том месте на левом плече, где вшит рукав. Отверстие диаметром несколько сантиметров, такие, скорее, могут появиться, когда за что-то зацепишься.
Но главное, там застрял полумесяц обломанного ногтя.
У меня в голове сразу же возникает картинка: драка, борьба, кто-то хватает Невви за грудки.
В лаборатории без труда определят, принадлежал ли этот ноготь Элис. А если нет, мы возьмем образцы ДНК у Томаса. Хорошо бы проверить также и Гидеона Картрайта.
Я кладу улику в конверт, осторожно сворачиваю одежду и опускаю ее в пакет. И тут замечаю еще один конверт, в нем лежит бумажный пакетик меньшего размера, с фотографиями отпечатка пальца. Кусочек бумаги, на котором он был оставлен, обработали нингидрином, и на нем проявились предательские фиолетовые рифы папиллярного узора. Эксперт в морге выяснил, что рисунок совпал с большим пальцем левой руки потерпевшей. Неудивительно, если отпечаток взяли с чека, найденного в кармане у Невви.
Вынимаю из конверта маленький бумажный квадратик. Чернила выцвели до светло-лавандового оттенка. Можно попросить, чтобы в лаборатории снова поработали с чеком – проверили, нет ли на нем еще каких-нибудь отпечатков, хотя теперь они, вероятно, окажутся нечитаемыми.
Только убрав бумажку в конверт, я вдруг понимаю, что это зацепка. На чеке написано: «Оптовая торговля Гордона», а также стоит дата и время – утро того дня, когда погибла Невви Руэль. Я не знаю, кто именно получал на складе заказанную провизию. Но может быть, работники магазина вспомнят приезжавших к ним сотрудников заповедника и сообщат что-нибудь важное.
Если Элис сбежала от Томаса, то непременно нужно выяснить, куда именно она направлялась.
Такое чувство, что эта женщина исчезла с лица земли. Скрылся ли вместе с ней и Гидеон Картрайт?
Я не собирался звонить Серенити. Это получилось как-то само собой.
Вот я держу в руках телефон, а уже в следующее мгновение в трубке звучит ее голос. Клянусь, я вообще не помню, как набирал номер, хотя при этом был абсолютно трезв!
Вообще-то, я хотел спросить у Серенити, есть ли какие-нибудь вести от Дженны.
Не знаю, почему мне есть до этого дело. Казалось бы, пусть себе эта капризная девчонка живет как хочет – мне-то что, у меня и своих забот хватает.
Однако я так за нее беспокоился, что всю ночь не мог уснуть.
Думаю, это оттого, что Дженна, впервые войдя в мой офис и заговорив тем самым голосом, который преследовал меня в кошмарных снах, так резко сорвала пластырь с моих душевных ран, что они опять начали кровоточить. В одном эта девчонка, вероятно, права: я виноват, что проявил слабость и тогда, десять лет назад, пошел на поводу у Донни Бойлена, который пожелал закрыть глаза на явные нестыковки. Но она даже не подозревает, как важно выяснить для меня правду сейчас, чтобы найти свой путь.
К сожалению, пока я не слишком далеко продвинулся в расследовании.
Вот так и случилось, что я держу в руке трубку и, сам себе удивляясь, прошу Серенити Джонс, облажавшегося экстрасенса, отправиться вместе со мной на оптовый продовольственный рынок Гордона, чтобы собрать там кое-какие факты. И только когда она с энтузиазмом участника реалити-шоу соглашается заехать за мной на машине и фактически стать моей напарницей, я понимаю, почему обратился именно к этой женщине. Не то чтобы я серьезно рассчитывал на ее помощь в расследовании. Причина в том, что Серенити знает, каково это, когда ты не можешь жить в ладу с самим собой, пока не исправишь роковую ошибку.
И вот через час на ее машине – настоящей консервной банке – мы едем на окраину Буна, где, сколько я себя помню, всегда располагался склад-магазин Гордона. Именно здесь посреди зимы, когда все умирают от желания отведать манго, продают эти душистые плоды, которые в это время года растут только в Чили да Парагвае. А летом там торгуют клубникой – каждая ягода величиной с голову новорожденного младенца.
Не зная, о чем завести разговор, я протягиваю руку, чтобы включить радио, и нахожу заткнутого в угол маленького бумажного слоника.
– Это она сделала, – говорит Серенити.
Произносить имя Дженны нет нужды, я и так понял, о ком речь.
Бумажная фигурка выскакивает из моих пальцев и, как арабский мячик, описав изящную дугу, летит в разинутую пасть массивной фиолетовой сумки Серенити, которая лежит на консоли между нами – этакий саквояж Мэри Поппинс.
– Она уже звонила тебе сегодня? – спрашиваю я.
– Нет.
– А почему, как ты думаешь?
– Потому что сейчас еще только восемь утра.
Я ерзаю на сиденье:
– А может, все дело в том, что я вчера был таким ослом?
– Давай подождем часиков до десяти или даже до одиннадцати, а потом уже будем делать выводы. Уверена, прямо сейчас Дженна просто спит, как любой нормальный ребенок на летних каникулах.
Серенити кладет руки на руль, и я невольно ловлю себя на том, что пялюсь, причем уже не в первый раз, на меховой чехол, который на него натянут, – ярко-синий, с круглыми, как шары, глазами и белыми клыками. Он немного похож на обжору Коржика из «Улицы Сезам», если бы тот проглотил руль.
– Что это за гадость? – спрашиваю я.
– Брюс, – отвечает Серенити таким тоном, будто я задал очень глупый вопрос.
– Ты дала имя рулю?
– Мой дорогой, ни с кем у меня не было таких долгих отношений, как с этой машиной. И уж не тебе меня осуждать, учитывая, что твоего лучшего друга зовут Джек Дэниэлс. – Она лучезарно улыбается. – Хотя теперь ты вроде как выбрал в напарницы меня? Это разумно, поскольку, по большому счету, мы с тобой занимаемся примерно одним и тем же. Наши профессии похожи.
Я искренне хохочу:
– Да уж, если не считать того, что полиция принимает во внимание только материальные доказательства, а не какие-то там озарения, видения и послания от духов.
Она пропускает мое замечание мимо ушей:
– Ну подумай сам: мы оба знаем, какие вопросы стоит задавать, а какие нет. Мы хорошо владеем языком тела, частенько полагаемся на интуицию.
Я качаю головой. То, чем занимаюсь я, просто не идет ни в какое сравнение с ее делами. И возражаю:
– В моей работе нет ничего сверхъестественного. Меня не посещают видения, я фокусируюсь на том, что вижу. Детективы – это наблюдатели. Я встречаю человека, который упорно отводит глаза, и пытаюсь понять, в чем причина. Я замечаю, что огорчает того или иного фигуранта дела, вызывает у него слезы. Внимательно слушаю, пытаюсь читать между строк. Тебе не приходило в голову, что никакого ясновидения вообще не существует? Что экстрасенсы, может быть, просто очень хорошие детективы?
– Или наоборот. Может быть, хороший детектив разбирается во всех этих тонкостях, потому что он немного экстрасенс.
Она сворачивает на парковку у магазина Гордона.
– Ладно, все это лирика. В данный момент ситуация у нас следующая. Мы, считай, отправляемся на рыбалку, – говорю я и, вылезая из машины, на ходу прикуриваю сигарету; Серенити торопится поспеть за мной. – А поймать на крючок собираемся Гидеона Картрайта.
– Ты не знаешь, куда он подался, когда заповедник закрылся?
– Я знаю только, что он ошивался здесь довольно долго, помогал организовать перевозку слонов на новое место. А после этого… тут можно только строить догадки.
– А почему ты приехал именно сюда?
– Думаю, все, кто работал в заповеднике, по очереди ездили к Гордону забирать провизию. Если Гидеон планировал сбежать вместе с Элис, то, возможно, проболтался о чем-нибудь в разговоре с продавцами.
– Но ведь прошло целых десять лет, персонал мог уже сто раз поменяться…
– Да, разумеется. Но повторяю еще раз: мы идем на рыбалку. Никогда не знаешь, что попадется на крючок, когда забрасываешь удочку. Просто попробуем – авось что и выясним.
И, раздавив сигарету каблуком, я вхожу в магазин. Это просторное деревянное сооружение, где работает в основном молодняк чуть за двадцать – все с дредами и в модных кедах. Есть, правда, и один пожилой мужчина – он складывает гигантскую пирамиду из помидоров. Картина, черт возьми, впечатляющая, но какой-то бесенок во мне хочет вытащить помидорину из самого низа, чтобы гора рассыпалась.
Одна из продавщиц – молоденькая девушка с колечком в носу – тащит к кассе большую корзину кукурузы и на ходу улыбается Серенити:
– Дайте знать, если вам понадобится помощь.
Наверняка такими оптовыми покупателями, как Слоновий заповедник Новой Англии, занимался кто-то из руководителей предприятия, возможно даже и сам Гордон. Решаю попытать счастья у пожилого сотрудника: он явно не рядовой продавец.
Я беру из ящика персик, надкусываю его и говорю Серенити:
– Боже мой, какая вкуснотища! Гидеон был прав.
– Простите, – обращается ко мне мужчина, – но вы не можете пробовать товар, не заплатив.
– О, не беспокойтесь, я заплачу за этот персик. Я куплю их целый ящик. Мой друг не обманул меня. Лучше ваших фруктов я в жизни не пробовал. Он, помнится, говорил: «Маркус, если ты когда-нибудь окажешься в Буне, штат Нью-Гэмпшир, непременно загляни в магазин к Гордону, не пожалеешь».
Мужчина широко улыбается:
– Ну что ж, не стану спорить с вами. – Он протягивает мне руку. – Позвольте представиться: я Гордон Гордон.
– Маркус Латуаль, – отвечаю я. – А это моя… жена Хельга.
Серенити улыбается ему и говорит:
– Мы едем на конференцию собирателей наперстков, но, увидев вашу вывеску, Маркус настоял, чтобы мы остановились.
В этот момент за занавеской из бусин слышится грохот: там явно что-то опрокинули.
– Ох уж эта молодежь… – вздыхает Гордон. – Рассуждают о мировых проблемах вроде экологии, а сами локтя от задницы отличить не могут. Извините меня, я на секундочку.
Как только он выходит, я набрасываюсь на Серенити:
– Конференция собирателей наперстков? Надо же такое придумать!
– А Хельга, по-твоему, лучше? – парирует она. – Я сказала первое, что пришло мне в голову. Никак не ожидала, что ты начнешь врать старику прямо в глаза.
– Я не врал, просто сыщику иначе нельзя. Приходится всячески изощряться, чтобы выудить информацию. Люди сразу замыкаются, узнав, что ты из полиции, потому что боятся навлечь на себя неприятности или подвести кого-нибудь.
– И ты еще считаешь экстрасенсов шарлатанами?
Гордон возвращается с извиняющейся улыбкой на губах:
– Представляете, нам прислали червивую китайскую капусту.
– Фу, какая мерзость! – морщится Серенити.
– Могу я предложить вам дыню? – меняет тему Гордон. – Чистый сахар.
– Помнится, Гидеон сокрушался, что приходится переводить такие замечательные продукты на слонов, – сообщаю я хозяину.
– На слонов? – повторяет он. – Уж вы не Гидеона ли Картрайта имеете в виду?
– Вы его помните? – радостно улыбаюсь я. – Вот здорово! Мы с ним вместе учились в колледже, но с тех пор я его не видел. А что, он и сейчас живет где-то здесь? Очень хотелось бы повидаться со старым приятелем…
– Он давно уехал из города, после того как закрыли слоновий заповедник, – говорит Гордон.
– А что, его закрыли?
– Да, к сожалению. Одну из смотрительниц слон затоптал насмерть. Между прочим, это была теща Гидеона.
– Представляю, какой это был удар для него самого и для его жены, – продолжаю я разыгрывать свою партию.
– Грейс умерла за месяц до этого, да оно и к лучшему, – отзывается Гордон. – По крайней мере, бедняжка не узнала о трагедии, случившейся с ее матерью.
Чувствую, как Серенити напрягается. Для нее это новость, но я смутно припоминаю, что во время расследования Гидеон упоминал о смерти жены. Потерять одного члена семьи – трагедия, а когда подобное происходит два раза подряд – это уже не похоже на простое совпадение.
Гидеон Картрайт казался просто воплощением страдания, когда погибла его теща. Но может, мне следовало получше приглядеться к этому типу, рассмотреть его в качестве подозреваемого.
– А вы, случайно, не в курсе, куда Гидеон мог поехать после закрытия заповедника? – спрашиваю я. – Мне хотелось бы связаться с ним. Выразить соболезнования.
– Кажется, он собирался в Нэшвилл, где располагается заповедник, куда увезли слонов. И Грейс вроде бы тоже там похоронили.
– Вы знали его жену?
– Да, очень милая была девочка. Как жаль, что она умерла совсем молодой.
– Наверное, она болела? – спрашивает Серенити.
– Скорее всего, – отвечает Гордон. – Иначе с чего бы Грейс вдруг вошла в реку Коннектикут с карманами, полными камней? Ее тело нашли лишь через неделю.
Элис
Двадцать два месяца беременности – очень долгий срок.
Для слонихи это огромнейшие затраты времени и энергии. Прибавьте сюда еще и усилия, необходимые, чтобы, так сказать, довести новорожденного слоненка до ума, вырастить его, чтобы он смог жить самостоятельно, и тогда вы начнете понимать, что на кону у матери. И поэтому не имеет значения, кто вы и какие личные отношения сумели построить за время общения со слонихой: только попробуйте встать между ней и детенышем, и она вас убьет.
Маура работала в цирке, и ее отправили в зоопарк к африканскому слону, чтобы получить потомство. Страсти мигом накалились, но совсем не так, как ожидали дрессировщики. И чему тут удивляться, ведь в природе слониха ни за что не станет жить рядом со слоном. Маура набросилась на своего милого дружка, снесла ограждение вольера и пригвоздила к нему смотрителя, сломав бедняге позвоночник. К нам она попала с ярлыком «убийца». Как и у любого животного, которое привозят в заповедник, у Мауры взяли десятки анализов, включая пробу на туберкулез. Но тест на беременность не входил в обычный набор исследований, а потоу мы очень долго не знали, что наша новая постоялица собирается произвести на свет потомство.
Когда за пару месяцев до родов мы заметили, что у Мауры набухли молочные железы и опустился живот, то сразу перевели ее в карантин. Невозможно было предсказать, как отреагирует на появление малыша ни разу не рожавшая Хестер – вторая африканская слониха, которая жила в одном вольере с Маурой. Не знали мы и того, насколько опытной матерью была сама Маура, пока Томас не разыскал цирк, с которым она путешествовала. Там ему сказали, что у нее прежде уже был детеныш мужского пола. Это, кстати, стало одной из причин, почему в цирке ее посчитали опасной. Не желая подвергаться риску столкновения с материнской агрессией, сотрудники цирка сковали слониху цепью, чтобы спокойно заняться новорожденным слоненком. Но Маура просто обезумела – она трубила, ревела и рвала цепи, чтобы добраться до своего малыша. Как только ей позволили прикоснуться к нему, она успокоилась.
Когда слоненку исполнилось два года, его продали в зоопарк.
Услышав от Томаса эту историю, я пошла к вольеру, где паслась Маура, села рядом с ним, посадив играть у ног свою дочку Дженну, и сказала:
– Не переживай, милая, больше такого не случится.
В заповеднике все радовались тому, что Маура скоро станет матерью. Томас предвкушал, какие доходы может принести нам рождение слоненка, хотя, в отличие от зоопарков, мы не собирались выставлять малыша на всеобщее обозрение, чтобы в разы увеличить количество посетителей. Просто люди с большей охотой дают деньги на содержание детенышей. Нет ничего умилительнее фотографии слоненка, который просовывает голову между похожих на колонны ног матери, изогнув, словно запятую, свой маленький хобот. Мы надеялись наполнить такими снимками наши буклеты с просьбами о сборе пожертвований. Грейс никогда прежде не видела, как рождаются слонята. В отличие от нее Гидеон и Невви дважды наблюдали подобное в цирке и надеялись на благоприятный исход.
А что я сама? Признаться, я чувствовала родство с этой мамашей-гигантом. Заповедник стал домом для Мауры примерно в то же время, что и для меня, и я родила дочь через полгода после приезда. Восемнадцать месяцев я наблюдала за Маурой и иногда ловила ее взгляд. Понимаю, что уподоблять слонов людям – это совершенно ненаучный подход. Но скажу не для протокола: мне кажется, мы с ней обе были счастливы, что оказались здесь.
У меня были прелестная дочурка и замечательный муж. Я могла собирать данные о способах коммуникации у животных, используя сделанные Томасом аудиозаписи слоновьих «разговоров», и готовила статью о феномене скорби у слонов и их когнитивных способностях. Каждый день я училась чему-нибудь у этих умеющих сочувствовать, невероятно разумных существ. Однако жизнь моя не была совсем уж безоблачной: по ночам я нередко заставала Томаса над гроссбухами в мучительных попытках придумать, как нам удержать заповедник на плаву; потом мой супруг начал принимать снотворное, иначе он вообще не мог уснуть; сама я прожила тут уже полтора года и до сих пор не зафиксировала ни одного случая смерти у слонов, так что материала для исследования скорби у меня не было. Думая об этом, я всякий раз испытывала чувство вины: в самом деле, нельзя же быть такой эгоисткой.
Постепенно я стала вступать в споры с Невви, которая считала себя выдающимся экспертом на том основании, что она дольше всех работала со слонами. Эта женщина отвергала весь мой полученный в Африке опыт по одной простой причине: поведение слонов в дикой природе, полагала она, никак нельзя соотнести с их жизнью в заповеднике.
Иногда конфликты происходили из-за сущей ерунды – я готовила еду для слонов, а Невви меняла состав блюд, потому что ей, видите ли, казалось, что Сирах не любит клубнику, а Олив слабит от белой мускатной дыни, хотя лично я не видела никаких тому доказательств и считала эти ее утверждения голословными. Но порой Невви решала показать, кто тут главный, и ее выпады были направлены против меня лично. Например, один раз я положила в вольер африканского слона кости азиатского, чтобы зафиксировать реакцию животного, а Невви убрала их, посчитав это неуважением к умершему. Оставаясь сидеть с Дженной, у которой резались зубки, Невви упорно пыталась накормить девочку медом, утверждая, что это поможет, хотя во всех книгах для родителей, которые я читала, говорилось, что мед противопоказан детям до двух лет. Когда я попыталась обсудить проблему с Томасом, он расстроился и сказал: «Невви была со мной с самого начала», – словно это все объясняло, а то обстоятельство, что сама я собиралась провести с ним остаток дней до самого конца, не имело никакого значения.
Поскольку никто из нас точно не знал, когда забеременела Маура, дата родов была предположительной, и мы с Невви не сошлись в оценках. Судя по состоянию молочных желез слонихи, я предполагала, что ждать уже совсем недолго, все произойдет буквально со дня на день. Однако Невви утверждала, что слонихи всегда рожают в полнолуние, а до него оставалось еще целых три недели.
В дикой природе я видела всего одни роды, хотя, учитывая количество детенышей в слоновьих стадах, логично было бы предположить, что мне выпадало больше таких возможностей. Ту слониху звали Ботшело, на языке тсвана это означает «жизнь». Я следила за передвижениями одной группы животных и случайно наткнулась возле реки на стадо, члены которого вели себя странно: они столпились вокруг главной самки, окружив ее плотным кольцом, стояли мордами наружу и охраняли ее. Примерно полчаса изнутри круга слышалось глухое урчание, а потом раздался шлепок. Слоны немного расступились, и я увидела, что Ботшело оторвала послед и плюхнула его себе на голову, будто была центром внимания на вечеринке и забавляла гостей, напялив на себя абажур. Под ней на траве лежал крошечный слоненок, девочка, а вокруг трубила, ревела и рокотала ее родня. Члены стада обильно мочились, испускали секрет из височных желез и, глядя на меня, выкатывали глаза, так что становились видны белки: они как будто приглашали меня присоединиться к их торжеству. Каждый член стада ощупал малышку от макушки до пяток. Ботшело обвила новорожденную хоботом, а потом засунула свой хобот дочери в рот, словно говорила: «Привет! Добро пожаловать!»
Девочка-слоненок некоторое время барахталась в траве, лежа на боку, не понимая, где она и что с ней происходит. А затем попыталась встать, но ноги у нее разъезжались в стороны, как лучи у морской звезды. Ботшело хоботом и лапами пробовала поднять детеныша. Малышке удалось привстать, опираясь на передние ноги, но они подкосились, как только она выпрямила задние; она напоминала треножник, которому никак не выровнять длину ножек. Наконец Ботшело опустилась на колени, прислонилась лбом к голове слоненка, после чего встала, будто старалась показать, как нужно подниматься на ноги. Малышка совершила новую попытку, но поскользнулась, тогда мать подбросила дочурке под ноги травы и земли, чтобы сделать опору более прочной. И вот, приблизительно минут через двадцать, новорожденная уже на шатких ножках трусила рядом с матерью, а та поднимала дочку всякий раз, как та спотыкалась. Наконец малышка укрылась под брюхом Ботшело и ощупывала его пока еще слабым хоботом, чтобы начать сосать молоко. Весь процесс родов оказался весьма непродолжительным и, можно даже сказать, обыденным, но для меня это было самое невероятное зрелище, которое я только видела.
Однажды утром, посадив в «кенгурушку» Дженну, я пошла проведать Мауру – это уже вошло у меня в привычку – и заметила на заду у слонихи выпуклость. Я сразу поехала на квадроцикле к сараю с индийскими слонами, где Невви и Томас обсуждали животрепещущую проблему: у одной из наших девочек на ногтях появился грибок.
– Началось! – задыхаясь от волнения, выпалила я.
Томас повел себя так же, как в тот момент, когда я сообщила ему, что у меня отошли воды: он заметался, взволнованный, ошеломленный, не зная, за что хвататься. Он связался по рации с Грейс и попросил ее забрать Дженну, отвезти малышку в наш домик и посидеть с ней, пока мы сходим к вольеру африканцев.
– Торопиться некуда, – уверенно заявила Невви, – никогда не слышала, чтобы слонихи рожали средь бела дня. Это всегда происходит ночью, чтобы зрение малыша не пострадало.
Я понимала: если Мауре потребуется на роды так много времени, значит что-то неладно. Ее тело демонстрировало все признаки приближающихся родов.
– Думаю, у нас полчаса, самое большее, – сказала я.
Томас переводил глаза с меня на Невви и обратно, а потом вызвал по рации Гидеона.
– Встречаемся у сарая африканцев. И поспеши! – велел он, и я отвернулась, почувствовав на себе недобрый взгляд Невви.
Поначалу настроение у всех нас было приподнятым. Томас с Гидеоном спорили, что лучше для заповедника: чтобы родился самец или самка. Невви вспоминала, как она в свое время рожала Грейс. Все вместе они обсуждали, можно ли давать слонихам обезболивающее. Я же сосредоточила все внимание на Мауре. Она ревела, страдая от схваток, а по округе разносились участливые сестринские голоса. Сперва Хестер отвечала Мауре трубными звуками, потом к ней присоединились и индийские слонихи, которые издалека справлялись о состоянии роженицы.
Прошло полчаса с того момента, как я сказала Томасу, что нужно поторопиться, потом – час, два. Маура ходила кругами и трубила, но в ее состоянии ничего не изменилось.
– Может, позвать ветеринара? – предложила я.
Но Невви лишь беспечно отмахнулась от меня:
– Я же тебе говорила, что она родит после заката.
Я не раз слышала в Африке рассказы рейнджеров о слоновьих родах, и, судя по их словам, это могло произойти в любое время суток. Однако я не стала спорить. А лишь подумала: жаль, что Маура рожает не на воле; в дикой природе другие самки из стада находились бы с ней рядом, уверяя, что беспокоиться не о чем и все будет хорошо.
Через шесть часов я начала сомневаться.
Гидеон и Невви ушли готовить и раздавать еду азиатским слонам и Хестер. Роды – это, конечно, очень важное событие, но у нас в заповеднике имелось еще шесть животных, которые требовали ухода.
– Думаю, надо все-таки позвать ветеринара, – сказала я Томасу, наблюдая за обессиленно бродившей по вольеру Маурой. – Что-то явно пошло не так.
На этот раз муж поддержал меня:
– Ладно, я только проверю, как там Дженна, и сразу позвоню врачу. – Он с сомнением посмотрел на меня. – Ты останешься с Маурой?
Я кивнула, села у изгороди, придвинув колени к подбородку, и продолжила следить за слонихой. Мне не хотелось говорить этого вслух, но я почему-то постоянно думала про Кагисо – слониху, которая незадолго до моего отъезда из Африки произвела на свет мертвого детеныша. Лучше было вообще выкинуть из головы эти мысли из суеверного страха, как бы не сглазить нашу роженицу, но у меня плохо получалось.
Не прошло и пяти минут после ухода Томаса, как Маура повернулась ко мне задом, чтобы я могла хорошо видеть околоплодный пузырь, выпиравший наружу между ног. Я встала, разрываясь между желанием позвать Томаса и сознанием, что у меня просто нет на это времени. Не успела я склониться в пользу того или иного решения, как с потоком излившихся вод из чрева Мауры вывалился околоплодный пузырь, и слоненок, не освободившийся от белой «рубашки», приземлился на траву.
Если бы рядом с Маурой находились ее сестры, они подсказали бы ей, что делать. Они подбодрили бы роженицу, чтобы она смело разорвала плаценту и помогла малышу встать. Но у Мауры не было никого, кроме меня. Сложив рупором ладони у рта, я попыталась сымитировать тревожный сигнал, который подавали слоны, когда обнаруживали поблизости хищника. Я надеялась, что Маура испугается и приступит к решительным действиям.
Потребовалось три попытки, но наконец слониха начала разрывать плаценту хоботом, однако я тем не менее чувствовала, что дело плохо. Никаких признаков ликования, как у Ботшело и слоних из ее стада. Маура была явно подавлена: глаза опущены в землю, рот уныло приоткрыт, уши поникли и распластались.
Она выглядела точь-в-точь как несчастная Кагисо.
Маура попробовала поставить мертвого малыша на ноги. Она толкала его передней ногой, но он не шевелился. Она пыталась обвить его хоботом и поднять, но он выскальзывал из захвата. Тогда Маура отбросила в сторону послед и перевернула детеныша. По ее задним ногам вовсю струилась кровь, и на них оставались полосы, такие же темные, как от секрета, выделявшегося из височных желез, однако слониха продолжала теребить и обсыпать пылью малыша, который так и не сделал ни единого вдоха.
Когда вернулись Томас с Гидеоном и сообщили, что ветеринар прибудет через час, они нашли меня в слезах. Весь заповедник словно бы застыл в молчаливой неподвижности, слоны прекратили перекличку, даже ветер стих. Солнце в последний раз повернуло свой лик и взглянуло через плечо на землю, после чего – так люди в порыве отчаяния рвут на себе одежду – сквозь прорехи в траурной ткани ночи на небе засияли мириады звезд. Маура стояла над мертвым сыном, накрывая его своим телом, как зонтиком, защищая его от всех.
– Что случилось? – спросил Томас, и до конца дней меня теперь будет преследовать мысль, что в его голосе слышался укор, он как будто осуждал меня.
Я в ответ лишь сказала:
– Позвони ветеринару, чтобы не приезжал. Ему здесь делать нечего.
Кровотечение у Мауры уже прекратилось, а другая помощь ей была не нужна.
– Но он захочет вскрыть тело слоненка…
– Не раньше, чем Маура закончит оплакивать его, – отозвалась я, и эти слова напомнили о невысказанном желании, которое посетило меня несколько дней назад: вот бы один из слонов умер, тогда я смогла бы продолжить свои исследования.
Я как будто подсознательно хотела этого. Так что, наверное, Томас был прав, осуждая меня.
– Останусь здесь, – заявила я.
Муж шагнул ко мне:
– Но это вовсе не обязательно…
– Я должна, – упрямо проговорила я сквозь зубы.
– А как же Дженна?
Гидеон отошел немного назад, когда мы заговорили на повышенных тонах.