Время уходить Пиколт Джоди
– А что с ней? – спросила я.
– Ты же ее мать.
– А ты отец.
Я и так целый год каждый вечер укладывала Дженну спать. И рассудила, что один раз вполне можно пропустить, ради того чтобы понаблюдать, как Маура скорбит над телом сына. В конце концов, это моя работа. Будь я врачом, сегодняшняя ситуация была бы равносильна срочному вызову к больному.
Но муж, похоже, думал о своем.
– Я так рассчитывал на этого слоненка, – пробормотал он. – Он бы нас спас.
Гидеон откашлялся и предложил:
– Томас, давай я отвезу тебя домой и скажу Грейс, чтобы она принесла Элис свитер.
Они ушли, а я стала делать записи, отмечая моменты, когда Маура проводила хоботом по спине слоненка и вяло тыкала послед. Я зафиксировала изменения в производимых ею звуках – от воркующего урчания, которым она подбадривала малыша, до тревожного клича, каким матери призывают детенышей вернуться к ним и встать рядом. Увы, ответа она получить не могла.
Грейс принесла мне свитер и спальный мешок, немного посидела рядом – молча, просто сочувственно наблюдая за Маурой.
– Здесь как-то тяжело дышать, – заметила она, – словно бы воздух гуще.
Хоть я и знала, что смерть слоненка никоим образом не может повлиять на атмосферное давление, но поняла, о чем говорила Грейс. Тишина забилась мне в горло, грозя задушить, сдавила барабанные перепонки.
Невви тоже пришла выразить поддержку. Она ничего не сказала, только протянула мне бутылку воды и сэндвич, а сама осталась стоять в стороне, очевидно тасуя в голове колоду воспоминаний, которыми ни с кем не хотела делиться.
Часа в три ночи я начала задремывать, и тут Маура наконец отошла от слоненка. Она дважды безуспешно попыталась обхватить его хобот своим. Затем мать попробовала поднять малыша за шею, а когда из этого ничего не вышло, то и за ноги. После нескольких неудачных подходов ей удалось подсунуть хобот под тело детеныша, она подхватила его, словно вьюк сена.
Медленно и осторожно слониха пошла на север. Издалека доносился трубный зов Хестер. Маура отвечала негромко, приглушенно, словно боялась разбудить спящего малыша.
Невви и Гидеон уехали на квадроциклах, и у меня не осталось другого выбора, кроме как идти пешком. Я не знала, куда направляется Маура, поэтому сделала то, чего совершенно точно делать было не нужно, – нырнула в воротца, проделанные в изгороди для проезда транспорта, и в темноте отправилась вслед за слонихой.
К счастью, никаких негативных последствий мое опрометчивое поведение не имело. То ли Маура была слишком погружена в печаль, то ли целиком сконцентрировалась на своей бесценной ноше, но в любом случае она, не замечая меня, тихо-тихо пробиралась между деревьями. Я держалась ярдах в двадцати позади; так мы прошли мимо пруда, сквозь березовую рощицу, пересекли луг, и наконец Маура оказалась в том месте, куда любила приходить в разгар жаркого дня. Земля под раскидистым дубом была усыпана ковром из прошлогодних листьев. Слониха ложилась набок и дремала в тени.
Однако на этот раз все было иначе: Маура опустила слоненка на землю и принялась забрасывать его ветками, которые отламывала с соседних деревьев, пучками мха и опавшими листьями. Наконец тело малыша отчасти было прикрыто. Тогда Маура встала над ним, похожая на храм с колоннами.
А я наблюдала за этим и молилась. Просто молилась.
Прошли сутки после того, как Маура родила, а я так и не сомкнула глаз, и она тоже. Но, что было более критично, слониха совсем ничего не ела и не пила. Конечно, какое-то время без пищи она провести могла, но вот вода была ей жизненно необходима. Так что, когда Гидеон отыскал меня, целую и невредимую, снова сидящей у дальней стороны изгороди, я попросила его об одолжении.
Мне нужно было, чтобы он принес один из неглубоких тазов, которые мы использовали, когда делали слонам ванны для стоп, и пять двухлитровых бутылок воды.
Услышав шум подъезжающего квадроцикла, я посмотрела на Мауру: как она отреагировала? Обычно африканские слоны проявляли любопытство, заслышав какие-нибудь звуки, особенно если приближалось время кормежки. Но Маура даже не повернула головы в ту сторону, откуда приехал Гидеон. Когда он остановился на дорожке, я велела ему:
– Слезай.
То, что я собиралась сделать, а именно – вмешаться в устройство экосистемы, было строго запрещено в заповедниках дикой природы. Да и вообще, это было полнейшее безрассудство, потому как я покушалась на личное пространство горюющей слонихи-матери. Но мне было плевать.
– Нет, – покачал головой Гидеон, сообразив, что я задумала. – Лучше ты ко мне забирайся.
Так я и сделала. Обхватила его руками, и мы проехали сквозь низкие воротца в вольер со слонихой. Маура рванулась к нам, растопырив уши и топоча мощными ногами по земле. Гидеон попытался дать задний ход, но я положила ладонь на его руку и сказала:
– Не надо. Выключи мотор.
Он обернулся и глянул на меня через плечо, дико вытаращив глаза. Бедный парень явно оказался между двух огней, не зная, что разумнее: подчиниться жене босса или же прислушаться к инстинкту самосохранения.
Квадроцикл вздрогнул и остановился.
Маура тоже.
Очень медленно я слезла с сиденья и вытащила из небольшого кузова тяжелый резиновый таз, поставила его на землю приблизительно в десяти футах от квадроцикла и налила воды, после чего снова уселась позади Гидеона и прошептала:
– Вот теперь поехали отсюда.
Он испуганно дернулся, потому что Маура махнула хоботом в нашу сторону, но потом слониха быстро подошла к тазу и одним махом опорожнила его.
При этом она наклонила голову, так что бивни ее оказались всего в нескольких дюймах от меня – я даже разглядела на них щербинки и царапины, оставленные временем. Маура заглянула мне в глаза, протянула хобот и погладила меня по плечу, после чего вернулась к телу мертвого слоненка и заняла сторожевой пост над ним.
Я почувствовала руку Гидеона у себя на спине. Это был отчасти жест утешения, а отчасти – почтения.
– Все нормально, – сказал он.
Через тридцать шесть часов появились грифы. Они кружили в небе, словно ведьмы на метлах. Каждый раз, как птицы совершали нырок вниз, Маура хлопала ушами и ревела, отгоняя их. Ночью пришли куницы. Их глаза вспыхивали зелеными огоньками, когда зверьки подбирались в темноте к телу слоненка. Заметив приближение маленьких хищниц, Маура резко, как по щелчку выключателя, вышла из транса и бросилась на них, опустив бивни к земле.
К тому времени Томас уже бросил звать меня домой. Все от меня отстали. Я не собиралась уходить, пока Маура не оставит свой пост. Я заменю ей соплеменниц и напомню, что нужно жить дальше, даже если детеныш мертв.
От меня не укрылась ирония ситуации: я изображала из себя слониху, в то время как Маура вела себя совсем по-человечески – никак не прекращала оплакивать своего мертвого сына. Одна из наиболее удивительных особенностей слонов в дикой природе – это их способность глубоко переживать горе, а потом полностью освобождаться от него. Людям, как мне кажется, такое не под силу. Я всегда считала, что причина в религии. Мы рассчитываем увидеться с любимыми еще раз в загробном мире, каков бы он ни был. Слоны же лишены этой надежды, у них есть только воспоминания о жизни здесь и сейчас. Может быть, поэтому им легче двинуться дальше.
Через семьдесят два часа после родов я попыталась сымитировать слоновий призыв «Пойдем!», который слышала тысячу раз в природе, и показать направление, как это сделала бы слониха. Но Маура не отреагировала. Сама я к этому моменту уже едва держалась на ногах, все вокруг было как в тумане. Мне привиделся слон-самец, проламывающий изгородь, но потом оказалось, что это квадроцикл, на котором приехали Невви и Гидеон. Посмотрев на меня, Невви покачала головой и сказала зятю:
– Ты прав, она сама на себя не похожа. – А затем обратилась ко мне: – Элис, ты сейчас немедленно поедешь домой. Ты нужна дочери. Если не хочешь оставлять Мауру одну, я побуду с ней.
Гидеон боялся, что если я сяду у него за спиной, то могу заснуть и свалюсь с сиденья, поэтому я устроилась впереди, в кольце из его рук, как ребенок, и клевала носом всю дорогу, пока квадроцикл не остановился перед нашим домиком. Я в смущении соскочила на землю, быстро поблагодарила Гидеона и зашла внутрь.
И немало удивилась, обнаружив, что Грейс спит на диванчике рядом с кроваткой Дженны, которую мы поставили посреди гостиной, потому что отдельной комнаты для детской у нас не было. Разбудив няню, я отправила ее домой вместе с Гидеоном, а потом заглянула в кабинет к Томасу.
Как и я, он был в той же одежде, что и три дня назад. Склонился над книгой и так глубоко погрузился в ее изучение, что не заметил моего появления. На столе были рассыпаны таблетки из какого-то флакона, а рядом, как стражник, стояла пустая бутылка из-под виски. Я сперва подумала: муж, наверное, уснул за работой, но, подойдя ближе, увидела, что его остекленевшие, невидящие глаза широко раскрыты.
– Томас, – тихо позвала его я, – пойдем спать.
– Ты что, не видишь, что я занят? – воскликнул он так громко, что в соседней комнате захныкала Дженна. – Пусть она заткнется! – заорал он, схватил книгу и швырнул ее об стену у меня за спиной.
Я пригнула голову, потом наклонилась, чтобы поднять запущенный снаряд.
И что же я увидела? Это была не книга, а гроссбух. Уж не знаю, чем занимался Томас, но явно не бухгалтерией: все страницы оказались сплошь пустыми.
Теперь я поняла, почему Грейс не хотела оставлять Дженну наедине с отцом.
Только после свадебной церемонии в ратуше я обнаружила флакончики с таблетками, выстроившиеся, как солдатики, в ящике прикроватной тумбочки моего супруга. Депрессия, так он ответил на мой вопрос. После смерти отца – мать он потерял еще раньше – Томас не мог найти в себе силы встать с кровати. Я кивнула, выражая понимание и сочувствие. А сама испуганно подумала, что, пожалуй, поступила опрометчиво, когда столь поспешно вступила в брак, даже не узнав, живы ли родители моего избранника.
Томас не рассказывал мне о других случаях, когда он впадал в депрессию, а сама я, сказать по правде, не стала расспрашивать его, сомневаясь в том, хочу ли услышать ответ.
Ну а сейчас, вся дрожа, я, пятясь, вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь. Взяла на руки сразу затихшую Дженну и отнесла ее в кровать, которую делила с незнакомцем, случайно оказавшимся отцом моего ребенка. Несмотря на пережитое потрясение, уснула я мгновенно: глубоким бархатным сном, зажав в ладони, как упавшую звездочку, ручонку своей дочери.
Когда я проснулась, солнце скальпелем полосовало комнату, а над ухом жужжала муха. Я помахала рукой у виска, чтобы прогнать ее, но поняла, что мешает мне вовсе не назойливое насекомое и избавиться от противного гудения невозможно. В заповеднике работало строительное оборудование – похоже, велись какие-то ландшафтные работы.
– Томас, – позвала я, но он не откликнулся.
Подняв с кровати Дженну, которая уже проснулась и улыбалась, я отнесла девочку в кабинет. Мой муж сидел за столом – уткнулся лицом в журнал ежедневных записей и отключился. Я посмотрела, как поднимается и опускается его спина, чтобы удостовериться, жив ли он, и посадила Дженну в заплечную перевязь, чему научилась у африканских женщин, которые готовили еду в лагере. Выйдя из дому, я села на квадроцикл и направилась к северному краю заповедника, где вчера оставила Мауру.
Первым, что я увидела, была загородка из колючей проволоки под напряжением. Маура ходила вдоль нее туда-сюда, отчаянно трубила, ревела, вскидывала голову и чиркала бивнями по земле, подбираясь как можно ближе к колючке, но не прикасаясь к ней, чтобы не получить удар током. Исполняя все эти жесты агрессии, слониха не отрывала взгляда от своего детеныша, который лежал, скованный цепью, на деревянном поддоне рядом с Невви, дававшей Гидеону указания, где рыть могилу.
Я проехала на квадроцикле сквозь воротца мимо Мауры и резко остановилась возле Невви:
– Какого черта вы тут делаете?!
Она посмотрела на меня, на привязанного к моей спине ребенка и одним взглядом дала понять, что считает меня никудышной родительницей, а потом спокойно пояснила:
– То, что всегда делаем в случае смерти слона. Утром ветеринар забрал материалы для анализов.
В ушах у меня застучала кровь.
– Вы отделили скорбящую мать от ее детеныша?
– Прошло уже три дня, – сказала Невви. – Это для ее же блага. Мне случалось видеть слоних, которые были вынуждены наблюдать за страданиями своих детей, и это их ломало. Помнишь Вимпи? История может повториться, если мы не примем меры. Ты этого хочешь для Мауры?
– Чего я хочу, так это чтобы Мауре дали время самой принять решение, когда настанет пора уходить! – возмутилась я. – Я думала, именно в этом и состоит философия нашего заповедника.
Повернувшись к Гидеону, который перестал рыть могилу с помощью какого-то механического устройства и стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, я поинтересовалась:
– А Томаса ты хотя бы спросила?
– Да, – приподняв подбородок, ответила Невви. – Он сказал, что полностью доверяет мне, поскольку я знаю, что делаю.
– Ты ничего не знаешь о том, как горюет мать о своем детеныше, – возразила я. – Это не милосердие, а жестокость.
– Все равно уже ничего изменить невозможно. А чем раньше мы закопаем слоненка, чтобы Маура его не видела, тем быстрее она забудет о том, что случилось, – упорно стояла на своем Невви.
– Она никогда не забудет, что случилось, и я тоже, – пообещала я.
Вскоре Томас очухался: он был слегка подавлен, но снова стал прежним. Устроил Невви выволочку за то, что она слишком уж раскомандовалась, виртуозно сняв с себя ответственность за разрешение действовать по своему усмотрению, которое дал ей, находясь в невменяемом состоянии. Он плакал, всячески раскаивался и просил прощения у нас с Дженной, объяснив, что его просто черт попутал. Невви надулась и скрылась с глаз долой на весь вечер. Мы с Гидеоном сняли веревки и цепи с тела слоненка, но оставили его лежать на поддоне. Как только я отключила электричество от колючей проволоки, Маура разорвала ее, словно соломенную, и бросилась к своему сыну. Она погладила его хоботом, переступила через него задними ногами и простояла так еще три четверти часа, после чего медленно ушла в березняк.
Я подождала еще минут десять, ожидая, не вернется ли слониха, но она не пришла.
– Вот и хорошо, – сказала я. – Теперь можно.
Гидеон вновь запустил свой агрегат и стал рыть землю под дубом, где любила отдыхать Маура. Наконец яма была готова. Я прицепила тело слоненка к поддону ремнями, чтобы опустить его в могилу, а потом взяла у Гидеона лопату, которую тот захватил с собой, и начала засыпать труп землей – своего рода жест почтения к мертвому и заодно небольшая помощь могильщику, сгребавшему выкопанный грунт обратно в яму.
И вот я уже похлопываю рукой по могильному холмику из рыхлой земли, похожей на кофейную гущу. Волосы у меня растрепались, пот пропитал рубашку под мышками и на спине. Все тело ныло от усталости, и вдруг эмоции, от которых я отмахивалась последние пять часов, нахлынули на меня с такой силой, что буквально сбили с ног. Я упала на колени и зарыдала.
Рядом со мной сразу оказался Гидеон, обнял за плечи. Он был крупным мужчиной, выше Томаса и шире его в плечах. Я прильнула к нему, как прижимаешься щекой к земле после затяжного падения.
– Все хорошо, – сказал он, хотя ничего хорошего, разумеется, не было: я не могла вернуть Мауре малыша. – Ты была права, Элис. Нельзя насильно разлучать слониху с мертвым детенышем. Я полностью с тобой согласен.
Я слегка отклонилась от него и спросила:
– Но тогда зачем ты стал рыть могилу?
Он заглянул мне в глаза и вздохнул:
– Можно подумать, что Невви стала бы слушать мои возражения.
Я чувствовала его руки на своих плечах, соленый запах пота, смотрела на кожу Гидеона, такую темную на фоне моей.
И вдруг над нами раздался голос Грейс:
– Я подумала, что тебе не помешает освежиться. – Она протянула мужу кружку холодного чая.
Не знаю, когда она к нам подошла, и понятия не имею, что подумала, увидев, как ее супруг утешает меня. Между нами ничего не было, тем не менее мы отпрянули друг от друга, как будто нам было что скрывать. Я утерла глаза краем рубашки, а Гидеон потянулся за кружкой.
Даже когда он ушел, держа за руку Грейс, я ощущала жар его ладоней у себя на плечах. Это навело меня на мысли о Мауре, которая стояла над своим малышом, пытаясь быть для него защитой и опорой, безопасной гаванью, когда это уже явно было ни к чему.
Дженна
Когда ты подросток, большинство людей тебя старательно игнорируют. Деловые мужчины и женщины даже не смотрят в твою сторону, они целиком поглощены телефонными звонками, отправлением эсэмэсок или писем по электронной почте своим боссам. Молодые матери отворачиваются от тебя, потому что ты – отблеск недалекого будущего, когда их милый маленький поросеночек превратится в асоциального недоросля, заткнувшего уши наушниками и не способного поддерживать разговор иначе, как издавая нечленораздельное хмыканье. Мне в глаза смотрят только те, кто и сам нуждается во внимании: одинокие пожилые дамы или маленькие дети. А потому забраться в междугородный автобус, не покупая билета, тинейджеру невероятно легко. Вот и замечательно, поскольку за проезд пришлось бы отвалить аж сто девяносто баксов, а у меня лишних денег нет. Я просто топчусь рядом с многодетным семейством, которое никак не может собраться в кучу: тут есть крикливый младенец и мальчик лет пяти, засунувший в рот большой палец, а еще девчонка-подросток – она строчит сообщения с такой скоростью, что мне кажется, ее айфон вот-вот задымится и вспыхнет ярким пламенем. Когда дают сигнал к отправлению в Бостон и замученные родители пытаются не потерять багаж и своих отпрысков, я захожу следом за их старшей дочерью в автобус, как будто я с ними.
Никто меня не останавливает.
Я знаю, что водитель пересчитает всех по головам, прежде чем тронуться в путь, поэтому направляюсь прямиком в уборную, запираюсь внутри и не показываю наружу носа, пока не начинаю ощущать, что колеса завертелись: «До свидания, Бун, штат Нью-Гэмпшир!» Потом я пробираюсь на заднее сиденье, где никто не хочет ехать, потому как там воняет туалетом, и притворяюсь спящей.
Даже думать боюсь, что ждет меня по возвращении. Бабуля наверняка посадит меня под домашний арест лет этак на двадцать, не меньше. Я оставила ей записку, а потом специально отключила мобильник, потому что не хочу выслушивать, как она станет вопить, обнаружив мое послание. Если бабушка полагает, что виртуальные поиски матери в Интернете разрушают мою жизнь, то представляю, как она отреагирует, узнав, что я пробралась зайцем в автобус, который направляется в Теннесси, чтобы самостоятельно отыскать следы своей родительницы в реальности.
Вообще я немного злюсь на себя за то, что не додумалась сделать этого раньше. Может быть, на меня так подействовал гнев отца, совершенно нехарактерный для человека, который большую часть времени находится в кататоническом ступоре, и вся эта сцена в психушке дала толчок моей памяти. Как бы там ни было, но недостающий фрагмент пазла встал на свое место – я вспомнила Гидеона и то, как важен он был для меня и моей матери. Реакция отца на кулон с камушком оказалась подобна удару током, который поджег нейроны, тихо мерцавшие долгие годы, так что в голове у меня вдруг замахали флаги и вспыхнула яркая неоновая надпись: «Внимание!» Правда, даже вспомни я про Гидеона раньше, все равно не могла бы узнать, куда он отправился десять лет назад. Но теперь мне, по крайней мере, известно, где он останавливался по пути.
Когда исчезла моя мать, а отцовский бизнес обанкротился, животных перевезли в Слоновий заповедник в Хохенуолде, штат Теннесси. Всего-то и нужно было – быстренько пошарить в Интернете и прочесть, как руководство заповедника, услышав о несчастье, постигшем коллег из Новой Англии, сделало все возможное, чтобы найти место и приютить бездомных слонов. Сопровождал животных единственный оставшийся смотритель – Гидеон Картрайт.
Я не знала, наняли его потом на работу для ухода за нашими слонами или он доставил зверей до места и поехал дальше; встретился ли он с моей матерью и продолжают ли они держаться за руки, когда думают, что их никто не видит.
Кстати, взрослым, которые не замечают присутствия детей, нужно учесть одну немаловажную вещь: одновременно с этим они теряют осмотрительность, что небезопасно.
Понимаю, это глупо, но я отчасти надеялась, что Гидеон до сих пор живет там, в Теннесси, однако не имеет представления, где находится моя мать, хотя именно ради того, чтобы разгадать эту загадку, я зайцем проникла в автобус и теперь сижу в нем, надвинув на глаза капюшон толстовки и не позволяя окружающим входить со мной в зрительный контакт. Мне была невыносима мысль, что моя мать прожила эти десять лет счастливо. Нет, я вовсе не желала ей смерти или страданий. Но меня мучил вопрос: разве мне не полагалось быть составляющей ее существования?
Как бы там ни было, я прокрутила в голове возможные сценарии.
1. Все это время Гидеон продолжал работать в заповеднике и жить с моей матерью, которая взяла другое имя: например, Мата Хари, Эуфония Лалик или еще что-нибудь столь же загадочное, чтобы остаться неузнанной. Заметьте: у меня нет ни малейшего желания разбираться в том, прячется она от закона, отца или меня. Ни одну из этих версий проверять не хочется. Гидеон, конечно, узнает меня с первого взгляда и отведет к матери, которая страшно обрадуется, растает от избытка чувств, попросит прощения и скажет, что ни на миг обо мне не забывала.
2. Гидеон больше не работает в заповеднике, но, учитывая, что сообщество людей, имеющих дело со слонами, крайне немногочисленно, в этом узком кругу специалистов наверняка сохранилась какая-нибудь контактная информация, так что связаться с ним труда не составит. Я появлюсь на пороге его дома, дверь откроет моя мама… И дальше события будут разворачиваться как в сценарии № 1.
3. Я нахожу Гидеона, где бы он ни был, и слышу от него: «К сожалению, я ничего не знаю о судьбе твоей матери». Он признается, что действительно любил ее и, да, она хотела сбежать с ним от моего отца. Может быть, даже намекнет, что смерть Невви была как-то связана с этим завязавшимся под несчастливой звездой романом. Но за те годы, пока я росла, отношения между ними испортились и мама бросила его так же, как бросила меня.
Разумеется, это наихудший сценарий. Страшнее может быть лишь еще один вариант; он настолько ужасен, что я позволила воображению только заглянуть в щелочку приоткрытой двери и мигом ее захлопнула, чтобы мрак не вытек оттуда и не заполнил все уголки моего сознания.
4. С помощью Гидеона я нахожу мать. Но радостно-изумленного воссоединения не происходит, одно только возмущение – она раздраженно вздыхает и заявляет: «Лучше бы ты меня не искала».
Я уже сказала, что не собираюсь рассматривать всерьез такую возможность, чтобы, как говорит Серенити, негативная энергия, отправленная во Вселенную со случайной мыслью, не привела к заданному ею исходу.
Не думаю, что Верджилу будет трудно догадаться, куда я поехала. Наверняка он придет к аналогичным выводам, что Гидеон – это ниточка, ведущая к моей матери, потенциальная причина ее бегства, или что он даже связан со случайной смертью в заповеднике, которая вполне может оказаться и не случайной. Мне немного стыдно, что я не сказала Серенити, куда направляюсь. Но она у нас все-таки ясновидящая. Надеюсь, сообразит, что я собираюсь потом вернуться.
Только не одна.
В Бостоне, Нью-Йорке и Кливленде нужно делать пересадки. На каждой остановке я выхожу из автобуса, задерживая дыхание, уверенная: уж здесь-то меня точно поджидают копы, чтобы отвезти домой. Но для этого необходимо заявление бабушки о моем исчезновении, а она вряд ли захочет повторить неудачный опыт и пойдет в полицию.
Мобильник я не включаю, поскольку не хочу, чтобы мне звонили – она, Верджил или Серенити. На каждой остановке я действую по стандартной схеме: ищу многочисленную семейку, которая наверняка не заметит, что я прилепилась к ней, как запутавшаяся в челке травинка. По пути я то погружаюсь в сон, то пробуждаюсь и играю сама с собой: если мне встретятся на шоссе три красные машины подряд – значит мама обрадуется нашей встрече. Если, не успев досчитать до ста, я увижу «фольксваген-жук» – значит она убежала, так как у нее не было другого выбора. Если на дороге попадется катафалк – значит она не приехала за мной, потому что умерла.
Катафалки мне не встретились, если вас это интересует.
И вот наконец, через один день три часа и сорок одну минуту после отъезда из Буна, я оказываюсь на автовокзале в Нэшвилле, штат Теннесси. Выхожу на улицу, и ужасающая жара сразу же наносит мне удар под дых.
Автовокзал находится в центре города, меня ошеломляют шум и суета. Это все равно что брести сквозь головную боль. Тут встречаются мужчины в галстуках-боло, туристы, присосавшиеся к бутылкам с водой, и гитаристы, которые исполняют музыку перед витринами магазинов, собирая мелочь в шапки. И кажется, все здесь поголовно обуты в ковбойские сапоги.
Я мигом ретируюсь обратно в здание автовокзала, где работают кондиционеры, и изучаю карту штата Теннесси. Хохенуолд, где находится заповедник, расположен к юго-западу от города, примерно в полутора часах езды. Я предполагаю, что это не слишком популярное у туристов место, а значит, на общественном транспорте туда не добраться. И я не настолько глупа, чтобы отправиться в такой путь пешком. Неужели преодолеть последние восемьдесят миль окажется труднее, чем тысячу?
Некоторое время я стою перед висящей на стене гигантской картой Теннесси и думаю, что надо было уделять больше внимания географии, а то я практически ничего не знаю об этом штате. Делаю глубокий вдох и вновь выхожу наружу. Бреду по центру города, заглядываю в магазины, где продается ковбойская атрибутика, и в ресторанчики с живой музыкой. На улицах припарковано немало легковых машин и фур. Я разглядываю номерные знаки – многие автомобили, похоже, взяты напрокат. Правда, у некоторых внутри есть детские кресла, а кое-где по полу рассыпаны компакт-диски – следы беспорядочной жизни хозяина.
Потом я принимаюсь читать наклейки на бамперах. Одни вполне ожидаемы («Американец по рождению, южанин милостью Господа»), а от некоторых меня просто воротит («Спаси юнца, подстрели гея»). Но я ищу ключи, как сделал бы Верджил, намеки на то, что за люди – владельцы этой машины. Наконец на одном пикапе нахожу стикер с логотиом частной школы в Колумбии. Отлично, я одним выстрелом убью двух зайцев: у машины есть кузов, где я могу спрятаться, а город Колумбия, если верить карте, находится по дороге к Хохенуолду. Думая, что меня никто не видит, я ставлю ногу на задний бампер, чтобы забраться в кузов и лечь на дно, как вдруг:
– Что ты делаешь?
Я так увлеклась наблюдением за людьми на улице, выбирая удобный момент для нырка в машину, что не заметила, как сзади ко мне подошел маленький мальчик. Ему на вид лет семь, и он потерял столько молочных зубов, что оставшиеся во рту напоминают могильные камни на кладбище.
Присев на корточки, я призываю на помощь весь свой опыт общения с малышней.
– Играю в прятки. Хочешь со мной? – (Он кивает.) – Отлично. Но это будет наш секрет. Нельзя ничего говорить маме или папе. Ты умеешь хранить тайны?
Мальчик торжественно поднимает и опускает подбородок, а затем спрашивает:
– А потом будет моя очередь прятаться?
– Само собой, – обещаю я и залезаю в кузов.
– Брайан! – Из-за угла выбегает запыхавшаяся женщина, а позади нее тащится угрюмая девочка-подросток. – Иди сюда!
Металлический кузов раскален, как поверхность солнца. Я буквально ощущаю, как у меня на ладонях и на бедрах вздуваются пузыри. Чуть-чуть приподнимаю голову и приставляю палец к выпяченным губам – универсальный жест, беззвучно говорящий: «Тссс».
Мама мальчика приближается к нам, поэтому я ложусь на дно, складываю на груди руки и задерживаю дыхание.
– Потом будет моя очередь, – шепчет малыш.
– С кем это ты разговариваешь? – спрашивает его мама.
– Со своей новой подругой.
– Сколько раз можно объяснять, что обманывать нехорошо, – произносит она и отпирает дверцу машины.
Бедный Брайан: мало того что мама ему не поверила, так еще и я вовсе не собираюсь выполнять данное ребенку обещание. Мне придется выйти раньше, чем настанет его очередь прятаться.
Кто-то открывает изнутри заднее окошко, чтобы было попрохладнее. Сквозь него я слышу радио, а Брайан, его сестра и мама тем временем выезжают на шоссе и направляются, как я надеюсь, в Колумбию, штат Теннесси. Закрыв глаза, я лежу под палящим солнцем и представляю, что нахожусь на пляже, а не в железном кузове.
Все песни, которые звучат по радио, на один лад: о том, как славно ехать на таком вот грузовичке, или о добрых девушках с разбитым сердцем. Мелодии кажутся мне похожими. Моя мать испытывала такое сильное отвращение к банджо, что это даже смахивало на аллергию. Помню, заслышав в голосе певицы малейший намек на гнусавость, она сразу выключала радио. Могла ли женщина, ненавидевшая музыку кантри, поселиться неподалеку от знаменитого концертного зала «Грэнд оул опри»?[10] Или она использовала эту свою неприязнь в качестве дымовой завесы, рассудив, что никому из тех, кто хорошо ее знал, даже и в голову не придет искать ее в таком месте?
Покачиваясь на дне кузова, я думаю: «Во-первых, банджо – это не так уж и плохо; во-вторых, со временем люди меняются».
Элис
Не будет преувеличением сказать, что для слонов период спаривания – это время песен и танцев.
Как и во всех прочих ситуациях, когда эти животные общаются друг с другом, подаваемые голосом сигналы всегда подкрепляются жестами. В обычный день матриарх может, к примеру, протрубить: «Пошли!» – и одновременно развернется всем корпусом, показывая направление, куда должно двигаться стадо.
Звуки, сопровождающие спаривание, сложнее. В дикой природе мы слышим ритмичное нутряное урчание половозрелых самцов – низкое и глубокое, раскатистое, словно бы смычком гормонов проводят по струнам злости. Самцы издают такие звуки, когда бросают вызов другим особям мужского пола, когда их застает врасплох приближение машины, когда они ищут себе партнершу. У каждого самца свой голос. При этом слоны обязательно машут ушами и обильно мочатся.
Заслышав мустовую песнь слона, все самки в стаде хором отвечают ему. Таким образом они привлекают не только самца, начавшего «разговор», но и всех подходящих холостяков, которые находятся поблизости, чтобы иметь возможность выбрать наиболее привлекательного партнера. Я имею в виду не внешние данные претендента, в данном случае речь идет о самце с наилучшими шансами на выживание: слон должен быть взрослым и здоровым. Если самец не понравился самке, она всегда может убежать, даже если партнер уже взгромоздился на нее. Но, разумеется, это только в том случае, если у нее есть шанс найти ему более достойную замену.
Для расширения возможностей выбора за несколько дней до начала течки слониха издает особый сигнал о готовности к спариванию – мощный призывный рев, который привлекает к ней множество особей противоположного пола. И еще самка поет специальную брачную песню, извещая самца о своей готовности. В отличие от брутального рева слонов песни слоних лиричны – это повторяющееся горловое урчание, этакое воркование с восходящей тональностью, которое постепенно замирает. Слониха громко хлопает ушами, и из височных желез у нее выделяется секрет. После совокупления к ней присоединяются другие самки из стада: звучит целая симфония рыков, урчания и трубных звуков, похожих на те, что они издают и в других ситуациях общей радости – при рождении слоненка или же встречаясь после разлуки.
Известно, что у китов самку получает тот самец, который исполняет самую сложную песню. В противоположность китам у слонов самец совокупляется со всеми, с кем сможет; у слонов поют самки, и это пение обусловлено биологической необходимостью. Период течки у слоних продолжается всего шесть дней, а партнеры, пригодные к спариванию, могут в это время оказаться далеко. Феромоны на таком расстоянии не срабатывают, а потому слонихе приходится использовать еще какие-то дополнительные способы для привлечения потенциальных женихов.
Доказано, что песни китов передаются из поколения в поколение, что они одинаковы для животных, обитающих в различных регионах земного шара. Мне всегда было интересно: верно ли то же самое и для слонов? Запоминают ли слонихи-девочки гоновые песни старших родственниц в брачный сезон, чтобы, когда настанет их очередь, исполнить свою песню и привлечь самого сильного и горячего самца? И, поступая так, учатся ли дочери на ошибках своих матерей?
Серенити
Я, кажется, еще не рассказывала вам, как однажды у меня произошла осечка: еще находясь в зените славы как экстрасенс, я на одном из сеансов вдруг временно потеряла способность общаться с духами.
Ко мне обратилась молоденькая девушка, студентка колледжа, которая хотела, чтобы я помогла ей войти в контакт с умершим отцом. Она привела с собой мать, и они обе прихватили диктофоны, чтобы потом заново прокрутить записи и внимательно послушать, что происходило во время сеанса. Целых полтора часа я на все лады призывала этого мужчину, окликала его по имени, пыталась связаться с ним, но в голову приходила только одна мысль: этот человек застрелился из пистолета.
И дальше – тишина, совсем ничего.
Точно так же, как теперь, когда я пытаюсь входить в контакт с покойными.
Я чувствовала себя ужасно неловко. Посетительницы оплатили полуторачасовой сеанс, а взамен не получили вообще ничего. Я даже полностью вернула им деньги, хотя обычно такого не практикую, поскольку вообще не даю никаких гарантий. И принесла клиенткам извинения, пояснив, что подобное фиаско за всю мою богатую экстрасенсорную практику случилось впервые.
Расстроенная тем, что ничего не вышло, девушка заплакала и попросила разрешения воспользоваться ванной. Как только она вышла, ее мать, большую часть сеанса молчавшая, поведала мне кое-что о своем покойном муже, и объяснила, что держит эту информацию в секрете от дочери.
Этот человек действительно совершил самоубийство – застрелился из пистолета. Он был известным в Северной Калифорнии баскетбольным тренером, и у него случилась любовная интрижка с одним из парней – членов команды. Узнав об этом, жена потребовала развод и заявила, что разрушит его карьеру, если он не заплатитей за молчание. Муж отказался и сказал, что по-настоящему любит этого мальчика. Тогда супруга заявила, что он может оставаться со своим любовником, но она будет судиться с ним за каждый цент и не станет молчать о том, как он с ней обошелся. Это расплата за любовь, припечатала она.
Он спустился в подвал и вышиб себе мозги.
Во время похорон, прощаясь с покойным у гроба, женщина сказала: «Ты, сукин сын, даже не надейся, что я прощу тебя, раз ты теперь мертв. Я рада, что от тебя избавилась».
Через два дня мне позвонила их дочь и сообщила о том, какая невероятная вещь приключилась. Обе кассеты, на которые они записывали наш сеанс, оказались абсолютно пустыми. Там не было записи нашей с ними беседы, на пленке слышалось только какое-то странное шипение.
И тогда я поняла: покойник на похоронах очень хорошо расслышал упреки своей жены и поймал ее на слове. Она не хотела иметь с ним ничего общего, а потому и он тоже держался в стороне от всех нас и упорно отказывался идти на контакт.
Разговор с духами – это диалог. Для него нужны двое. Если же ничего не получается, это может происходить по двум причинам: либо дух не хочет общаться, либо медиум не способен наладить связь.
– Это тебе не водопроводный кран! – рявкаю я, пытаясь создать дистанцию между собой и Верджилом. – Я не могу просто открывать и закрывать канал связи с потусторонним миром.
Мы стоим на парковке возле оптового магазина Гордона и осмысливаем полученную информацию о самоубийстве Грейс Картрайт. Должна признаться, я ничего подобного не ожидала. А Верджил убежден, что это важный фрагмент головоломки.
– Послушай, давай говорить начистоту. Я всячески пытаюсь поверить, что экстрасенсорика – это не глупая брехня. Я хочу, как бы это лучше выразиться, дать твоему… таланту… шанс. А ты отказываешься даже попробовать?
– Ладно, уговорил, – раздраженно бросаю я и, прислонившись к капоту своей машины, встряхиваю руками, как пловец перед стартом, а потом закрываю глаза.
– Ты что, собираешься делать это прямо здесь? – изумляется Верджил.
Я распахиваю глаза:
– А разве ты не этого добивался?
Он краснеет:
– Ну, вообще-то… Я думал, тебе понадобится…
– Что?
– Не знаю… Ну, какой-нибудь шатер или что-нибудь в этом роде.
– Я прекрасно справлюсь без хрустального шара и чайных листьев.
Ни Дженне, ни Верджилу я не признавалась, что больше не способна общаться с духами. Пусть думают, что бумажник и подвеску Элис в старом слоновьем заповеднике я обнаружила не в силу счастливой случайности, а благодаря своему незаурядному дару экстрасенса.
Наверное, я и саму себя в этом отчасти убедила. А потому закрываю глаза и произношу про себя: «Грейс, Грейс, пожалуйста, поговори со мной».
Раньше я всегда так делала.
Но ответа нет. Абсолютная пустота – как в тот раз, когда я пыталась пообщаться с пустившим себе пулю в лоб тренером из Северной Каролины.
Смотрю на Верджила и спрашиваю:
– Есть что-нибудь?
Он тычет пальцами в экран телефона – ищет Гидеона Картрайта в Теннесси.
– Не-а, – признается сыщик. – Скорее всего, этот парень сменил имя. На его месте я бы так и сделал.
– Ну, я тоже ничего не добилась, – говорю я Верджилу.
Какой смысл скрывать правду?
– Может, тебе просто нужно звать ее… погромче? – высказывает предположение мой напарник.
Я подбочениваюсь:
– Слушай, разве я учу тебя, как выполнять свою работу? Так что лучше помалкивай! – осаживаю его я, а потом размышляю вслух: – Иногда так бывает с самоубийцами.
– В смысле?
– Они упорно не идут на контакт, поскольку стыдятся того, что сделали.
Самоубийцы – по определению – почти все призраки: они не могут покинуть этот мир, потому что отчаянно хотят извиниться перед своими любимыми или же просто раскаиваются в своей слабости.
Это снова наводит меня на мысль об Элис Меткалф. Может, я никак не могу связаться с ней, потому что она, как и Грейс, покончила с собой?
Мигом отбрасываю эту догадку: не стоит обманывать себя. Причина, по которой я не могу войти в контакт с Элис или с любым другим духом, если уж на то пошло, скорее заключается во мне самой.
– Попробую позже, – отговариваюсь я. – А что ты вообще хочешь от Грейс?
– Хочу узнать, почему она убила себя, – отвечает он. – С чего вдруг молодая женщина, которая была счастлива в браке и имела стабильную работу, решила утопиться?
– Видимо, она вовсе не была счастлива в браке, – отзываюсь я.
– Ага! В этом случае у нас есть подозреваемый, – оживляется Верджил. – Допустим, ты узнала, что муж тебе изменяет. Что ты станешь делать?
– Боюсь, не смогу примерить ситуацию на себя, поскольку никогда не была замужем.
Верджил вздыхает:
– Тут есть два варианта: либо устроить неверному супругу разборку, либо просто уйти от него.
Я понимаю, к чему клонит мой собеседник, и развиваю его мысль:
– Допустим, Гидеон хотел получить развод, а Грейс сказала «нет». Вдруг он убил жену и представил дело так, будто она сама наложила на себя руки?
Сыщик качает головой:
– Нет, патологоанатома не обманешь. Во время вскрытия он сразу определяет, было это убийство или суицид.
– Правда? У меня сложилось впечатление, что правоохранительные органы далеко не всегда делают верные заключения о причинах смерти, – ядовито замечаю я.
Но Верджил не обращает внимания на мою шпильку:
– Что, если Гидеон планировал сбежать с Элис, а Томас узнал об этом?
– Но ты же вроде как сам отвез Томаса в психушку еще до того, как Элис ушла из больницы. Разве не так?
– Так, но он вполне мог поссориться с ней раньше, тем же вечером. Небось поднял на жену руку, вот она и кинулась в вольер. Может быть, Невви Руэль просто оказалась не в то время и не в том месте. Она пыталась остановить Томаса, но вместо этого он остановил ее. Тем временем Элис кинулась наутек, однако, пробежав некоторое расстояние, ударилась головой о сук и потеряла сознание. Потом, когда она уже оклемалась, Гидеон встретил любовницу у больницы, и они вдвоем придумали план, который позволил ей смыться от злобного супруга. Мы точно знаем, что Гидеон сопровождал слонов, когда тех перевозили на новое место. Может быть, Элис на время исчезла и встретилась с ним уже там.
Звучит логично. Я складываю на груди руки и киваю:
– Что же, вполне стройная версия.
Читать бесплатно другие книги:
