Вечерняя звезда Соловьева Екатерина

– Риссу следует отправить домой.

– А вас куда следует отправить?

– Я останусь. Мне необходим амулет.

– Вы считаете, Оталус не знает этого?

– Я не применяла погодную магию. Что ему нужно?

– Я же говорил: вы имеете дело с разбитым озлобленным сердцем.

– Ну, не я его разбила, а озлобленное оно, вероятно, с рождения. Какие претензии ко мне?

– Симона, – он впервые назвал моё имя, – у меня слабые магические способности, но сильные амулеты для работы. С ними даже я вижу ваш свет истинной любви, а его он просто обжигает. Он ему невыносим.

– Но мой браслет!.. – я осеклась, не зная, стоит ли о нём говорить.

– Он скрывает ваш свет, но не совсем. Иногда свет вспыхивает так ярко, что браслета недостаточно. Я поискал немного в разных источниках… Сорок лет назад Оталуса бросила невеста. Ради другого мужчины. Он задушил её. Но дело замяли. Этот выродок из знатной семьи, и он убил её на расстоянии. Конечно, шлейф остаётся, но… Она была худощавой блондинкой с густыми волосами и светло-карими глазами. Похожей на вас.

Подам в городской магистрат идею об учреждении должности муниципального психолога.

Я предупредила Риссу, чтобы он вел себя как тяжелобольной. На носилках его дотащили до почтовой кареты.

– Я ещё не закончил с той яблоней, и артишоки болеют… – сокрушался он.

Артишоки болеют!.. Да пусть хоть весь огород сдохнет!

– Не переживай, дорогой мой. Всё будет хорошо. Тебя уже ждут дома.

И я осталась одна.

С яблоней, недолеченной Риссой, пришлось разбираться самой. Это мой многомудрый юный помощник делил день на фазы и осторожно подбирал заклинания для каждой растительной хвори, а у меня разговор с ними был короткий: зелёный камень в пальцы и «Давай, родненький!». А если «родненький» ленился, то: «Кому сказала, зараза!» Всё-таки амулет мне дала ведьма. И лазать, как мартышка, по лестницам я не собиралась.

После яблони наступила очередь артишоков. Я и земной-то их аналог не в масле и не кусочками видела лишь однажды.

– Хм… Артишоки как артишоки…

Но если Рисса был уверен, что болеют, ладно, так и быть. Я уже хотела привлечь к делу «родненького» (с самого начала своего растениеводства не могла отделаться от мысли, что зелёный камушек обладает пусть не душой, но характером, и довольно скверным), как услышала крик, перешедший в стон, и злобное шипение. Причём крик был женский, а шипение – мужское. На минуту всё стихло, а потом крик повторился с новой силой и резко оборвался, вызывая мысли о человеке, потерявшем сознание. Я никого не видела: деревья слишком плотно окружали огород. Снова услышала шипение. Очень чётко. И точно поняла, куда идти.

На земле, под деревом, ничком лежала молодая женщина с привязанной к спине маленькой девочкой, которая выглядела сломанной куклой. Кровь сочилась из-под светлых волос, стекала по тонкой шейке и расплывалась на застиранном платьице. Рядом стоял человек в чёрной мантии.

– О господи! Сударь, помогите!

Попыталась освободить девочку, но узел шали был у матери на груди, а перевернув её, я боялась травмировать ребёнка.

Маг не пошевелился.

– Вы оглохли? Помогите же!

Не поднимая головы в капюшоне, он спокойненько отправился прочь. Кто напал на женщину, сомнений не вызывало.

– Ах ты, подонок! А ну-ка, родненький, – шепнула я камушку, – отрасти ему что-нибудь вместо гуманизма.

После моих слов маг сделал ещё пару шагов, затем вдруг остановился и с воплями потянулся рукой к ягодице, потом скинул капюшон, схватился за голову, сорвал мантию и начал скакать, высоко закидывая колени, и хлопать себя по всем достижимым частям тела, изображая героя глуповатой комедии. Пока не рухнул как подкошенный.

Вокруг по-прежнему никого не было. Я разрезала шаль ножом, положила малышку, быстрым движением полоснула себе запястье, по очереди открыла рот матери и дочке, прилепила на рану лепесток ведьмы (всегда носила их с собой, растениеводство – дело опасное) и спрятала нож. Сердце билось так, словно я ограбила сберкассу. Выдохнула. И пошла проведать мантию.

Зрелище, представшее мне, было достойно уже не комедии, а фильма ужасов: сквозь кожу злополучного чародея проросла трава. Сочная зелёная травка. И кое-где заколосилась.

Раздался топот. По аллее к нам бежал Мелвин Пирс с помощником.

– Спасибо, родненький, – шепнула я амулету. – А теперь давай-ка открути этот газон назад, чтобы нас с поличным не накрыли.

Травка втянулась обратно, оставляя после себя уродливые кровавые дырки в шкуре душегуба.

– Что случилось, Симона? – спросил запыхавшийся господин Пирс.

– Не знаю, сударь. Там женщина с ребёнком, здесь маг. Нападавший уже, наверное, скрылся.

– Вряд ли один человек справился бы с магистром Оталусом. Вы кого-нибудь видели?

– Нет, я слышала крик, но не успела. Думаете, покушение на магистра?

– Кому нужна работница? Избавились от свидетеля.

– А ребёнка-то за что?

– Злодеи, известное дело. Боже, маг-то – как решето… Чёрная ворожба. Не мой профиль.

– И не мой. К счастью.

– Господин, – позвал помощник, – они живы, но обе были без сознания. Это Синичка, служка при саде.

Девочка громко заплакала, мать села, с удивлением озираясь. Когда подошли мы с Мелвином, она попыталась подняться, но он остановил её мягким жестом и обратился к помощнику:

– Бегите за лекарем, пусть осмотрит живых, а для мёртвого зовите полицию.

– Успокойте меня, сударыня, – как обычно неторопливо, глухим голосом сказал Мелвин. – Вы же не связаны с этим происшествием?..

– Я?! Да вы шутите, господин Пирс! Если вишня занедужит или тыквы засохнут, то пожалуйте ко мне. А убийство!.. Разве что убью артишоки: капризные, сволочи.

– Поосторожнее, сударыня. С королевскими артишоками.

Через час меня вызвали на допрос. В конторе оранжереи сидели трое: дознаватель в форме и двое магов – пожилой с пронзительными глазами на худом морщинистом лице и молодой полноватый парень, крайне взвинченный.

Вопросы полицейского были ожидаемы и понятны: где находилась, что слышала, кого видела. Маги не спрашивали. Младший нервничал и потел, старший стиснул мою руку жесткой горячей ладонью и впился в меня безжалостным взглядом. Дотронувшись до браслета, он подпрыгнул на месте и потребовал:

– Снимите!

В следующее мгновение оба мага закричали в голос. А господин Пирс скрестил руки на груди и горько усмехнулся.

– Ваш свет! – вопил старший. – Почему вы не сообщили о нём?!

Младший пребывал в предобморочном состоянии.

В первый миг я испугалась, но справилась с собой и надела браслет.

– А должна была?

– Да вы же – ходячий афродизиак[20]!

– Поэтому я и ношу браслет.

– Магистр Санбер, вы преувеличиваете, – вмешался Мелвин. – Насчёт афродизиака. Свет истинной любви – не чёрная магия, не приворот. Он привлекает окружающих, но…

Маг не дал ему договорить:

– Любые магические способности должны быть указаны при подаче документов на въезд. Какой у вас дополнительный дар?

– Кроме растениеводства? Никакого. – Я изо всех сил старалась быть спокойной.

– Свет – не способность, – заметил Мелвин. – По закону Высшего Магического Совета, утверждённому его величеством Конрадом Х, свет истинной любви признан чертой личности. Он не подлежит декларированию.

– Вы необычайно осведомлены для скромного растениевода, – прошипел маг. – И должны знать: этот абсурдный закон Конрад Х принял, чтобы защитить свою фаворитку Маризу Лебур – носительницу света.

– Закон отменили? – осведомился Пирс.

– Нет. – У Санбера от ярости только дым из ушей не валил.

– Тогда о чём мы говорим, сударь?

Никакой связи между мной и смертью Оталуса магистр не обнаружил (ай да родненький!), посему, облив нас с Мелвином презрением и ненавистью, он гордо удалился, пообещав разобраться самым дотошным образом. Младший коллега поплёлся за ним хвостиком.

– Я благодарна вам за помощь, господин Пирс. Но зачем вы с ним сцепились? Он же психопат. И наверняка мстительный.

– Вам не за что благодарить меня. Я – королевский служащий и обязан проявлять справедливость. Всегда.

– Спасибо. А… Про афродизиак – это правда?

– Ну… – Мелвин опустил глаза. – Отчасти. Не для всех, конечно…

Я не узнавала чиновника. Покраснел. Смутился?..

– Ваш артефакт блокирует его свет, но иногда…

– Да-да, иногда он пробивается. Вы говорили.

– С браслетом его могут обнаружить только сильные маги, но…

– Ваши служебные амулеты.

– Да.

И сестры у Шильды, по-видимому, нет.

– Уважаемая, где живёт Синичка? – спросила я хозяйку постоялого двора в пригороде.

– Зачем она вам?

– Я маг, работаю в королевском саду.

– Ой, не серчайте, ваше чародейство, не признала! – она испуганно поклонилась. – Вы без мантии.

– Я издалека, на моей родине не носят мантии. На Синичку было покушение. Хочу проведать.

– А… Зачем вам, госпожа?

– Помочь. Вот, еды собрала.

Её настороженность отступила.

– Не везёт ей. Как совратил девчонку этот лиходей, вся жизнь – под откос!

– Что за лиходей?

– Да молчит, скрывает. Из благородных, небось. Ой, извиняйте, госпожа! – испугалась она своей откровенности.

– Ничего.

– До конца улицы и налево. Самый бедный дом, не ошибётесь.

Дом действительно был бедным: облупившиеся рамы окон, кое-как залатанная крыша. Старая изгородь покосилась, а сломанная калитка, вросшая штакетинами в землю, не закрывалась.

У порога сидела кудрявая дочка Синички.

– Где мама?

Она махнула ладошкой за угол дома. Я дала девчушке пряник, она улыбнулась, как бледное зимнее солнышко.

Синичка хлопотала на кухне. Увидев меня, она упала на колени.

– Госпожа! Это вы спасли нас? Вы же чародейка?

– Расскажи, что случилось?

Она побелела, взгляд стал затравленным.

– Они спрашивали… Полицейские и эти… Моя бабушка была магичкой, дар закончился на ней, но кое-какие зелья сохранились. Я выпила «слепой» травы. Иначе они бы всё узнали.

– Почему он пытался…

– Он не пытался. Он нас убил. Я с детства изучала лекарскую науку и знаю приметы смерти.

Женщина разрыдалась. Я дала ей воды.

– За что он так? Что вы ему сделали?

– Моя дочка – его ребёнок.

Я не могла вымолвить ни слова.

– Он искал жену, похожую на его любовь. Она ушла к другому, а потом погибла. Оталуса обвинили в её гибели. Но он был не виноват.

Если бы!..

– Он хотел жениться на девушке без волшебных способностей, ненавидел магичек, не доверял им. Его семья не одобрила бы наш брак, но он полюбил меня…

Наивная дурочка!

– Дар пробуждается в три года, он ждал трёхлетия нашей дочки. Никаких намёков не было, но он узнал о бабушке. Я скрыла от него правду, боялась, что бросит: забеременела сразу, на втором свидании. Он чарами внушил страсть, я не могла сопротивляться.

Ну и мразь!

– А потом я в самом деле почувствовала к нему… Я была совсем одна. Вы же понимаете: для всех я падшая, ничем не лучше девиц из весёлого дома. Он помогал нам деньгами. Давал не много, но мы хотя бы не голодали. – Она говорила сбивчиво и вся ушла в свои воспоминания. – Я радовалась и этому. Родители, как услышали о беременности, выгнали на улицу, родственники отвернулись, а он устроил на работу в королевский сад, купил нам дом.

«Не у Доральда, случаем? Дешевле, наверное, не нашёл», – усмехнулась я.

– Не смейтесь, госпожа. Оталус обещал, что после трёхлетия дочки наша жизнь изменится, я стану женой. Он и Ягодка – всё, что у меня есть. Было. А позавчера… Я пришла в сад на работу, он ждал меня. И был в бешенстве: узнал про бабушку. Она жила в Даркуме, очень далеко отсюда, и давно умерла. Но он узнал. Я клялась, что ни во мне, ни в малышке нет дара, через две недели её день рождения. Он не слушал. Говорил о лжи… Таким страшным голосом!

Она обессиленно уронила голову на руки. Бедная девочка со стокгольмским синдромом.

– Синичка, никому и никогда не повторяй ни слова из того, что я сейчас слышала. Поняла?

Она кивнула.

– Есть зелье, которое заставит тебя забыть тот день? Стереть из памяти навсегда.

– Я поищу.

– Найди и выпей. – Я положила сумку на стол: – Здесь продукты и немного денег.

– Госпожа! Я буду вечно молиться за вас Небесной Матери.

– И за себя молись. Мать слышит невинных.

Вечером в гостиницу зашёл Мелвин. Я попросила подать цветочный чай в номер.

– Вы ходили к пострадавшей, сударыня?

– Да, отнесла овощей, хлеба, молока для ребенка, несколько монет. Им нужно на что-то жить, а она пока больна и не в состоянии работать.

– Больше никогда этого не делайте.

– Почему? – Я постаралась придать лицу наивное выражение.

– Не понимаете? – Его взгляд потяжелел. – Это опасно. Ваш порыв не обошёлся без внимания. Вы теперь под лупой. Круглые сутки. Магистр доложил о свете.

– Вы же сами говорили, закон Конрада Х…

– Они не арестуют за свет, но за незаявленные способности…

– У меня нет незаявленных способностей.

– Искренне рад, – выдал он так сухо и обиженно, что я поспешила смягчить положение.

– Спасибо, Мелвин. За вашу дружбу и заботу. Чем я могу отплатить вам?

Он улыбнулся. До сих пор я не замечала, насколько привлекательным мужчиной был суровый шеф растениеводов. Особенно без дурацкой форменной шапки.

– Ума не приложу, сударыня. Лысиной Бог не наградил, разве что побрить голову?

И с чувством юмора.

– Спокойной вам ночи, господин Пирс.

– И вам, госпожа Трой. А мои ночи, не пойму причину, не слишком спокойны.

Я смотрела в окно на отъезжающий экипаж.

Где ты, волк? Кто-нибудь в твоём далеке протянет тебе руку? Заступится, защитит? Если это сделает влюблённая женщина, я не стану ревновать. Только выживи. Только дождись меня.

Каждый день я вставала ни свет ни заря, чтобы лечить смородину и крыжовник, обрушивать праведный гнев на долгоносиков и заклинать редис. Мелвин выделил мне двух ребят, которые могли перенести лестницу, натаскать воды или удобрений. Сам он был очень занят, но иногда разделял со мной трапезу, оставаясь безупречно вежливым и деликатным. Я радовалась его обществу.

– Вас приглашают во дворец. Зимний сад и горшечные растения требуют вашего внимания, – сказал Пирс после тяжелого рабочего дня.

Кроме ужасной жары окончательно добивали цветы, которым нитка не придумала никакого названия и именовала их по-ордэсски – меверле. Неожиданно они расцвели везде! Тошнотворная смесь ароматов магнолии и самой отъявленной садовой лилии.

Мы сидели на веранде «Синего фазана» за стаканами лимонада.

– Вы выглядите уставшей.

– Запах. От него болит голова.

– Это меверле.

– Зачем сажать такую дрянь возле дома?

– У нас они считаются символом любви.

– Вероятно, символом неотвязной любви. И удушающей.

– Они цветут лишь три дня. В эти дни девушки и женщины могут делать предложение мужчинам.

– О! Как интересно!

– В первый день «Раскрывающихся бутонов», сегодня, юные прелестницы добрачного возраста предлагают юношам подождать их пару лет. Завтра наступит черед «Полного цветения» – для всех остальных незамужних девиц, а послезавтра, в день «Опыленных цветов», вдовы предложат сердце вдовцам и холостякам.

– Всё происходит в свободной форме или есть специальная церемония?

– В свободной форме? У нас в Ордэсе? Как вам такое в голову пришло? Разумеется, церемония. Дама или девица в своём лучшем платье с букетом меверле приходит к дому возлюбленного. Если она хочет подчеркнуть свою невинность и чистоту помыслов, то выбирает цветы посветлее и перевязывает их белой лентой. Если намекает на бурную страсть, то оборвёт куст поярче, а лента будет красная. Синяя лента – безоблачная жизнь.

– Что в понимании ордэсцев безоблачная жизнь?

– Невеста – образцовая хозяйка, без лишних фантазий и ненужного образования, обученная вести дом, небогатая, но готовая подарить мужу дюжину здоровых наследников.

– Безоблачная жизнь?..

– Сударыня, не я это придумал. Соблазнять жениха щедрым приданым принято жёлтой лентой, а обещать верность – зелёной.

– Почему зелёной? – удивилась я.

– Зелёная лента говорит о том, что невеста цветёт для него одного, а для других мужчин у неё есть только листья.

– Ну и закручено! А чёрная лента говорит о чём-нибудь?

Чиновник засмеялся:

– Чувствую, вы готовы вписать новую строчку в традиции Ордэса.

– Вы сами-то завтра много невест ждёте?

– Завтра выходной, я поеду навестить брата. Порыбачим в уединении.

– Хитрый манёвр!

– Зачем вы спрашиваете? Хотите подарить мне меверле?

– Представьте себе! Вот соберёшься обвязать чьё-нибудь сердце ленточкой, а он рыбачит! С цветом пока, правда, не определилась. И я, кажется, догадываюсь, почему для вашего странного обычая выбраны именно эти три дня.

– Растолкуйте-ка.

– Одновременно сопротивляться решительно настроенным девицам и дурманящей вони невозможно.

– Симона, в вас нет никакой склонности к романтике.

– Вы неправы.

– Ни малейшей.

– А как же чёрная ленточка?

– Будьте осторожны, – сказал он, сопровождая меня во дворец. – Лучше всего – молчать. Спросят – ответьте, чаще извиняйтесь и говорите, что вы – неместная, не знаете правил. Прикиньтесь помешанной на своей работе. Растения – ваша жизнь.

– А это не так? – я пыталась шутить.

Он тяжко вздохнул.

– Вы меня с ума сведёте.

– Мелвин, не волнуйтесь, я выполню все ваши рекомендации. Я вас не подведу.

– Сначала дворец, потом зимний сад, – седоватая дама с такой тяжёлой челюстью, что косметолог непременно предложил бы ей пройти феминизацию лица, смотрела не мигая. – Вы знакомы с этикетом Ордэса?

– Не слишком, ваша милость.

– Главная мудрость – молчать и приседать.

Я шла за ней по коридорам, залам, лестницам.

Огромный портрет короля. Никогда не доверяла придворным живописцам, жалкие льстецы! Но если их монарх вполовину так хорош собой, как на портрете, он самый красивый человек из всех, кого я видела.

Прости, чудовище, объективность – прежде всего.

– У нас много растений. Теперь на них мода. Продвигайтесь с верхнего этажа вниз. В жилое крыло вас не пустят, не пытайтесь пробраться.

Зачем мне туда?..

Шёлковые портьеры, зеркала, роспись, картины. Великолепные скульптуры. Чахлые подобия пальм и мелколистных фикусов. Истощённые гардении.

– Нужна вода, – сказала я ей, – список удобрений напишу. И кое-что требует пересадки. Извините, ваша милость, давно ли нет садовника?

– Месяц. За последние полгода казнили троих.

Молчать и приседать.

Внутренним слухом я слышала скрипичную сонату Баха cоль минор. Чьё сердце плачет в чертогах этого прекрасного дворца, разрываясь от невысказанной боли? Кто заточён в его роскошь, как в тюрьму? У кого придворная маска скрывает кровоточащие раны? Где прячется? И… сколько их?

На входе в парк ждал бледный Мелвин, он нервно прохаживался вдоль ограды.

– Как прошло?

– Нормально. Практически все горшечные при смерти, обитатели дворца боятся дышать и, кажется, у всех, кроме меня, составлено завещание. А в остальном – нормально.

– Давайте пообедаем. Или поужинаем… Не знаю. Я не ел с самого утра.

– Мелвин, мне там работать не меньше трёх недель. За это время я вас потеряю.

Даже мои мрачные шутки имели целью обмануть Пирса: дела обстояли гораздо хуже. Сказать об атмосфере королевского дворца «гнетущая» – не сказать ничего. Слуги скользили торопливыми тенями, сливаясь с мебелью, придворные беззвучно струились вдоль стен подобно привидениям. Служанка уронила метёлку для смахивания пыли – лёгкий стук о паркет – на неё посмотрели, как на самоубийцу.