Метро 2035: Питер. Битва близнецов Врочек Шимун
- Torna a Surrieееееnto,
- famme camp!
«Вернись в Сорренто, верни меня к жизни». Что может быть лучше солнечной неаполитанской песни, звучащей над городом холодной земли и ледяной северной воды?
Соловей закончил петь. Лучше он не пел никогда.
Убер остановился.
– Браво, – сказал он. – Кажется, сегодня я слышал лучший голос на Земле.
Повернулся и пошел дальше.
За его спиной затихал крик Соловья:
– Убер, не бросай меня здесь! Я тебе скажу! Скажу! Это важно!
Убер уходил, не оборачиваясь. Какой бы ни был этот секрет, он не стоил его милосердия. Не в этом случае. Мика мертва, Мамед мертв, Нэнни и Юра тоже мертвы. А вот те, кто это сотворили, позволили и благословили, еще мертвы не все. И он это исправит.
Соловей закричал.
Он сорвал свой прекрасный голос и теперь не мог даже шептать. Только хрипеть.
Спина скинхеда исчезла вдали. Соловей вздохнул. Он все еще плавал в наркотическом тумане от обезболивающих. Мир вокруг играл яркими красками и плавился цветами. Мир вокруг был великолепен и потрясающ.
Но Соловей знал, что это ненадолго.
«Все-таки странно чувствовать себя без рук». Соловей видел, как из ран медленно сочится кровь. Видел багровую лужу. В луже отражалась колокольня храма, на ней сидели крылатые тени. Одна из теней вдруг шевельнулась, расправила крылья. «Черт». Соловей поднял голову и засмеялся. Нет уж, он просто так не сдастся.
Он подтянул под себя ноги, поднатужился. Первая попытка не удалась… со второй Соловей встал.
Он стоял, пошатываясь, безрукий и злой.
– Ну и дурак! – сказал он в спину удаляющему Уберу. А потом вдруг сжал зубы от невероятной, смертельной жалости к самому себе. – Ты так и не узнаешь, что она жива.
В следующее мгновение на него откуда-то сверху рухнула зубастая черная тень. Соловей закричал.
Через двадцать минут он был на карантинном блокпосте. В темноте его дыхание казалось чересчур громким.
– Успел! – сказал Убер, пытаясь отдышаться.
– Сворачиваемся, – пояснил пожилой солдат. – Карантин снят. Ты куда хотел? На «Звон»? Мой тебе совет – просто пройди мимо, только никуда не смотри. После Черного Санитара лучше бы тебе этого не видеть.
Младший переносил вещи на дрезину. Скоро солдаты тронутся в путь.
– Огнемет не одолжите? – сказал Убер.
– Чего-о?
– Я верну, – пообещал Убер.
– Прозвучало почти честно, – пожилой солдат усмехнулся.
– Я старался.
– Что ты… – Солдат замолчал. Убер наставил дробовик ему в лоб.
– Это… ты зря, – сказал пожилой солдат. – Парень, опомнись.
Убер передернул помпу. Щелк, вылетела стреляная гильза, покатилась, застряла между шпал.
– Не в первый раз, – сказал Убер. – Давайте обойдемся без разборок, а? Я сегодня офигительно устал. Прямо ни в сказке сказать, ни матом сформулировать. Руки!
Солдаты подняли руки.
Он поднял бак с бензином, вдел руки в лямки. Закинул на спину тяжелый, громоздкий аппарат.
«Вот что мне напоминает этот запах», понял он. Бензин в зажигалке. Взросление. «Ты становишься взрослым, когда в первый раз берешь в руки огнемет», съязвил он по привычке. И все-таки горечь не отпускала. Эх, Юра, Юра.
– Как этим пользоваться? – спросил он у пожилого.
– А тебе зачем?
– Случаи, они разные бывают.
– Я не знаю. Вот у него спроси. – Пожилой кивнул на товарища.
Убер оглядел дверь, замок, ржавую цепь. Затем закрепил гранату скотчем к решетке, продел веревку в кольцо. Медленно и аккуратно протянул веревку подальше в туннель, чтобы не прикончить себя раньше времени. Залег на рельсы и дернул.
Грохнул взрыв.
Некоторое время Убер думал, что никогда в жизни больше не будет слышать ничего, кроме этого жуткого звона.
В туннеле стояла пылевая завеса, дышать было почти нечем. Убер натянул марлевую повязку вроде той, что носили мортусы.
Он вернулся к двери. Взрыв не сорвал замок, а просто вырвал петли решетки. Убер ухватился за решетку двумя руками, расшатал ее, как гнилой зуб – и сорвал. Вернулся за огнеметом, пролез через завал и подошел ко внутренней двери. Обычная металлическая. Какие-то буквы, не разобрать из-за времени и пыли.
Он помедлил. За дверью точно что-то было. Убер достал и выложил на ладонь две вещи. Фотокарточка из паспорта – на фото молодая девушка. Зажигалка «Зиппо» с оленем на рельефе – память о Юре.
Бережно спрятал фото во внутренний карман, оставил только зажигалку.
Вдел руки в ремни огнеметного ранца, застегнул пряжку на груди. Щелкнул зажигалкой, поджег запал огнемета. Пламя светило уютно и спокойно – как дух самурая перед битвой.
Убрал зажигалку в карман. Выдохнул. Взял огнемет наперевес – и толкнул дверь.
– Дракон? – Мика удивилась. – Что такое «дракон»?
Пауза. Убер поднял брови. Все-таки дети умеют озадачить.
– Неужели вы не читали ей сказок? Натали Васильевна, что же вы!
Нэнни заворчала. Убер сказал:
– Дракон – это животное. Огромное и обычно невероятно злое, если, конечно, не из Китая явилось.
– А там драконы – добрые?
– Там драконы – всякие. Но в основном добрые. И бумажные.
– А этот…
– Этот – злой.
Мика покачала головой.
– Нет? – удивился Убер.
– Он не злой. – Мика помедлила. – Просто его таким сделали.
От чудовищной вони Убер едва не задохнулся.
Чудовище, похожее на раздутый гигантский шланг, лежало здесь. Черное с желтыми и зелеными пятнами. Коротенькие лапы.
Та гора высохших трупов – это жертвы, что приносили жители «Обводного канала» чудовищу долгие годы, понял Убер. Останки люди Соловья паковали в мешки и выбрасывали в котлован через заброшенный старый коллектор. Справа груда серых мешков. Для трупов и отходов.
Дракон был огромен. Всего-то три метра.
Этот дракон – совсем не был похож на дракона. Это всего лишь обрубок, жуткий мешок плоти, кожаный бурдюк, перевитый толстыми венами – толщиной с руку человека. Он даже был не способен передвигаться самостоятельно…
– Второе пришествие Великого Сифилиса, – сказал Убер. – Блин. Никогда еще убийство животного не выглядело настолько фалличским! В общем, – сказал он тише: – Явно пора заканчивать читать Фрейда перед сном…
«Моя мама внутри него… она поет», – сказала Мика. Прощай, Мика. Видимо, она и была последней жертвой.
Убер направил огнемет на чудовище.
– Давай, чудовище, – сказал Убер. – Кричи в последний раз. Спой мне чертову подземную песню…
И нажал на спуск подачи бензина.
Когда в него ударила струя огня, дракон выгнулся и закричал…
Убер шел. Когда он добрался до вестибюля «Обводки», у него дрожали ноги. Лицо страшно горело. От него воняло, как от сгоревшей груды отходов.
«Я сжег дракона. Кому такое могло присниться?» – подумал он.
– Парень, ты цел? – спросил пожилой солдат. – Ты… как?
Он молча опустил огнемет на землю. Кивнул – спасибо.
– Парень?
– Дракона больше нет, – сказал Убер. И пошел. Надо было как-то отмыть эту черную жирную сажу.
Днем позже
Дрезина замедлила ход и остановилась.
– Тебя подвезти, парень? – спросили оттуда.
Убер повернул голову. Надо же, дежавю. Дрезина мортусов, опять их двое. Грузный мортус стянул белую маску вниз. Убер присвистнул. Ничего себе, старый знакомый.
Второй, молодой мортус, тоже стянул маску. Почесал начавшую отрастать рыжую бороду.
Люди покидали станцию. Шли вдоль путей, тащили на себе баулы с вещами. Дрезина проезжала мимо них, понурых, растерянных, несчастных. На «Обводном канале» скоро не останется ни одного жителя, подумал Убер. Проклятое место, проклятые воспоминания. Теперь ужас и боль умирающего дракона останется с ними навсегда.
Они шли мимо Убера, безразличные и безмолвные, словно тени в аду.
Кто такой ангел, как не тот, кто несет возмездие? Смерть и кару. Убер покачал головой. «Может, я зря приехал тогда вместе с мортусами», подумал он. Дрезина надсадно скрипела. «Никто не любит посланников смерти». Никто. «Даже я».
– Нет, – сказал Убер. Открыл глаза. – В этот раз я, пожалуй, сам. Спасибо.
– Я же говорил, он тоже верит в приметы, – обрадовался молодой. – Не такой уж он и безбашенный.
Старший мортус пожал плечами.
Убер зажал зубами сигарету, вынул зажигалку «зиппо». Чирк! Это была зажигалка с рельефным рисунком оленя на щечках. Прикурил.
Пламя осветило его измученное лицо, похожее на усталые лики святых в заброшенной, покинутой людьми церкви.
– Может, я просто… немного повзрослел? – сказал Убер. Потом засмеялся: – Да хрен там.
Мимо тлеющего огонька сигареты медленно пролетели несколько спор плесени. Плесень никуда не торопится. Плесень знает, кто в итоге будет владеть всем…
Интерлюдия-1
Человек без имени-2
Темнота. Мрак. Непроглядная бездна, полная фантомов, что бродят по моим зрительным нервам.
Иногда мне кажется, что я что-то вижу. Цвета. Синий. Желтый. Красная вспышка. Что-то зеленое.
Но это ложь. Ничего этого нет. Ни один случайный фотон не забредает сюда, в зеркальную гладь моих зрачков.
Здесь, под землей, только тьма. Никаких звезд.
Последние дни и мгновения растворяются в темноте. Мрак поглощает их, утробно чавкая…
С каждой секундой все сложнее мыслить ясно.
Воспоминания в темноте – пустая трата сил.
Чтобы понять, кто я есть, мне нужен свет. Это почти физическое ощущение.
Я встаю и иду.
Вопрос: вверх или вниз?
Конечно, почему бы не оставить себе иллюзию выбора?
На самом деле выбора нет.
Мои инстинкты, доставшиеся мне от двуногих животных, сотни тысяч лет живших между солнцем и землей…
…шепчут мне, что я совершаю ошибку.
На самом деле, настаивают они, тебе нужно наверх. К солнцу.
Инстинкты лгут.
Вся жизнь теперь – внизу.
Я иду по ступенькам эскалатора. Все ниже и ниже.
Спускаюсь.
Спускаюсь.
И вспоминаю.
Человек спускается по лестнице.
Спускается.
Спускается.
Спускается…
– Становится теплее, – говорит человек.
«Теплее». Кажется, я не ошибся.
И тут ступенька проваливается подо мной. Кхррхак! В последний момент я выбрасываю руки и вцепляюсь в металлический край.
Вишу над бездной. Ноги болтаются.
Ангел без крыльев, разучившийся летать.
В глазах темнеет. Сердце бьется так, словно его загнали, как загоняет одинокого беглеца стая собак Павлова.
Спокойно. Это всего лишь паника.
Спокойно.
Не думай о бездне под ногами.
Не думай о том, что ты слишком ослабел, чтобы подтянуть свое тело наверх.
Не думай о том, что пальцы вспотели и вот-вот соскользнут.
Не думай о шаткой конструкции, которая каждую секунду может обрушиться под твоей тяжестью.
Не думай.
Эти мысли бесполезны. Они лишают сил.
Долбаный самурай всегда спокоен перед лицом долбаной смерти.
Долбаный бусидо.
Из двух путей всегда выбирай путь, ведущий к смерти. Это я помню.
Я вишу над черной бездной. Пальцы взмокли и устали, и вот-вот соскользнут.
Что ж…
Иногда надо…
Сделать первый шаг.
Я отпускаю руки.
Человек падает в полной темноте.
Падает.
Падает.
Падение бесконечно. Воздух свистит в ушах. Сердце замирает…
И вдруг…
Я вижу свет.
Забавно.
В последний момент я группируюсь, чтобы упасть на спину. Так делают каскадеры.
И прежде чем упасть, я успеваю подумать:
«Забавно».
Помещение, освещенное теплым светом карбидки. Гора земли, обросшая грибными гирляндами.
Склонившаяся рядом темная фигура. Человек что-то делает. Рыхлит, подкапывает, ровняет. Тусклый отсвет металла. Вдруг человек слышит странный звук. Человек замирает, поднимает голову. Глаза его расширяются.
– О черт! – говорит человек.
Бух!
– Уфф, – удар в спину. Не так жестко, как я думал. Хотя дыхание из меня все же выбивает напрочь. Зубы лязгают.
Внутри меня что-то екает. И слетает и звенит, словно сорванная деталь. Шестеренка, вылетевшая из заржавленного механизма.
Я почему-то чувствую запах машинного масла.
Я скатываюсь вниз, переворачиваюсь на четвереньки. Черт. Земля все такая же твердая…
– Ох, – говорю я только. Чувствую, как кровь из прокушенной губы течет по подбородку.
Не худшее приземление.
Из тех, что у меня были.
Не худшее.
– Твою мать, – чей-то голос.
Я упираюсь ладонями в пол и с усилием поднимаю голову. Темная фигура смотрит на меня, пытающегося встать. В голове звенит, все двоится. Сотрясение? Этого еще не хватало. Но я жив.
Фигура вдруг разворачивается и убегает. А свет остается…
Я наконец встаю на колени. Все тело болит, как отбитое. Ха-ха-ха. Закрываю глаза ладонью, щурюсь. В затылке страшная, вытягивающая боль. Ничего, ничего.
Лампа-карбидка светит едва-едва. И все равно у меня ощущение, что глаза мне вынимают ржавой металлической лопаткой.
Как у садоводов.
Резь невыносимая. Слезы льются из меня, как реквием по мечте. Черт, черт, черт.
Соберись, солдат.
Я встаю вслепую, иду, вытягивая вперед руки, – пока не упираюсь в стену. Так, собраться. Сквозь пелену слез я вижу, что остался один. Тот человек, что здесь был, убежал. Но там, куда он убежал, наверняка найдутся люди, которые вернутся сюда. И я должен прийти в себя. Собраться и выжить в очередной раз.
Я опускаю руки и провожу по земле.
Ничего не вижу. Чертов свет. Сквозь облако слез я нащупываю что-то холодное и железное. Это садовая лопатка. Она мокрая от земли, рукоять еще хранит тепло человеческого тела.
Я поднимаю ее и беру на изготовку.
Что ж, будет чем сражаться, когда они за мной вернутся.
Убер и свобода
(Болотные солдаты)
Внутри бухих часов
с кукушкой, мокрой как собака
в такси забыв пальто
о нем никто не будет плакать
и обо мне – никто
Так допивай и пошли танцевать
скажи что мы не вернемся
дождь смыл следы сигареты и, блять,
куда же теперь нам идти?!
Бармен разбил коньяк
давай лакать его и плакать
зонта не будет я
отдал его одной собаке
я сам такой же пес
Так наливай еще пять, в смысле пить,
мосты давно уже смыло
ночь так черна, и на что же нам выть
зачем вы пропили луну?!
Дождь на лице, эта ночь – танцевать
твой нос холодный и мокрый
и мы с тобой будем вместе всегда
до самого
входа
в метро.[5]