Увечный бог. Том 2 Эриксон Стивен
Он увидел, как из строя малазанцев выходят двое – один высокий, а второй еще и широкий в плечах. Их темная кожа ярко выделялась на блеклом фоне окружающей местности. Далхонцы или уроженцы юго-восточных Семи Городов… Да я же их знаю! Тот худой стоял на носу корабля, когда мы сошлись с флотом тисте эдур. Быстрый Бен, Высший маг. А второй с ним, значит, убийца. Их тут быть не должно, но при прочих проблемах глаза-то мне пока не изменяют. Забыв про гонца, командующий заковылял навстречу парочке.
– Что мы тут делаем? – пробормотал Быстрый Бен.
– Что-что… – проворчал в ответ Калам. – Идем на переговоры с их командиром. Вот и он, кажется. Эрекала, да? Солдаты за ним в полном раздрае.
– Я думал, это невозможно, – произнес маг. – Открыть двое врат одновременно, да такие большие! Нижние боги, он и вправду Господин Колоды.
Калам поглядел на спутника.
– А ты сомневался?
– Я всегда сомневаюсь.
– Зрелище, конечно, впечатляющее, но Парана выжало подчистую. Значит, и у его могущества есть пределы.
– Минала сейчас вовсю его выхаживает. Не ревнуешь?
Убийца повел плечами.
– Такого органа в моем теле нет, Бен.
– Причем на пару с Ритой Буд. Интересно, отчего женщины к нему так и липнут?
– Просто он моложе, – сказал Калам. – Этого достаточно. Нам, старым пердунам, с ним не тягаться.
– Говори за себя.
– Убрал бы ты эту ухмылку со своего лица, или я сам это сделаю.
Они уже почти сошлись с Эрекалой – как и положено, на полпути между двумя армиями.
– И все-таки что мы тут делаем? – снова пробормотал Быстрый Бен. – Мы же ни хрена не смыслим в переговорах.
– Так положись на меня, – отозвался Калам. – Я все быстро улажу.
– О, я с удовольствием посмотрю.
Переговорщики остановились в шести шагах друг от друга, и убийца сразу перешел к делу.
– Командующий Эрекала, Первый Кулак Паран передает свое приветствие и предлагает вам сдаться, чтобы избежать ненужных жертв.
Эрекала выглядел так, будто угодил аккурат между «руганью» и «шрапнелью». Лицо все в мелких порезах и ссадинах, доспех покрыт пылью, одной кольчужной перчатки нет. Командующий несколько раз открыл и закрыл рот, не зная, что сказать.
– Сдаться? – наконец произнес он.
Калам скривился.
– Саперы только-только размялись. Понимаешь, к чему я?
– Что вы устроили?
Калам со вздохом закатил глаза, потом упер руки в боки.
– Старые способы ведения боя отмирают, на смену им приходят новые. Будущее, Эрекала, только что отхватило тебе пол-лица.
– Будущее?.. – переспросил Эрекала в явном недоумении.
– Отныне так и будет. Забудь про животных. Они вымрут, а мы останемся и продолжим убивать друг друга, но только теперь в ужасающих количествах.
Командующий покачал головой.
– Когда все звери вымрут…
– Останется самый жестокий. Ура! – Калам вдруг обнажил зубы. – И насилие не кончится. Никогда.
Эрекала медленно расширил глаза, потом перевел взгляд на выстроившихся в ожидании малазанцев.
– Когда все звери вымрут… – снова прошептал он и, уже громче, обратился к Каламу: – Твои слова убедили меня. Передай Первому Кулаку, что Серые шлемы Измора сдаются.
– Отлично. Сложите оружие, мы соберем его по пути. Увы, не поможем раненым. Спешим.
– А как вы намерены поступить с моими братьями и сестрами?
– Никак. Главное, не идите за нами. Ваше участие в этом Худом проклятом бардаке окончено. Все просто, – добавил убийца. – Нам нужно было преодолеть перевал. Вы встали у нас на пути. Ассейлов и их Покаянных не жалко – в конце концов, мы здесь именно затем, чтобы их убивать. А изморцев нам велели не трогать. Первый Кулак отчетливо дал понять, что мы с вами не враги. И никогда ими не были.
По пути назад Быстрый Бен покосился на Калама.
– Откуда ты знал?
– Знал – что?
– Что его устроят твои слова о людях, вечно истребляющих друг друга?
Убийца пожал плечами.
– Я просто сказал, и он сразу понял: так и будет. Фанатик фанатиком, но это не значит, что он дурак.
Быстрый Бен хмыкнул.
– Ну, тут позволь не согласиться.
– Хорошо. – Калам кивнул. – А если так: даже фанатик чувствует дерьмо, в котором увяз. Подойдет?
– Не совсем. Дурак еще и убеждает себя, будто оно прекрасно пахнет. Ты ведь, по сути, сказал ему, что его священным зверям конец.
– Ага. А потом еще и подсластил.
Быстрый Бен обдумал эти слова и наконец вздохнул.
– Знаешь, не один Эрекала здесь за дурака.
– Чуешь, чем пахнет? А я-то думал, маг, что ты умный. Ладно, давай я доложу Парану, а ты найди нам лошадей.
– Поедем за Тавор?
– Да. Если она жива, мы ее найдем.
Издав разъяренный вопль, Корабас впилась клыками в плечо элейнту. Хрустнули, крошась, кости. Ногой она вспорола дракону брюхо, потом вонзила когти глубже и с фонтаном крови вырвала ему кишки. Взмахнув шеей, швырнула безжизненное тело в элейнта, надвигающегося сбоку.
По спине процарапала чья-то лапа. Корабас развернулась, схватила недруга, притянула к себе, вгрызлась ему в глотку и отпустила. Другой дракон вцепился зубами в лодыжку. Изогнувшись, она обхватила пастью его голову и, резко сомкнув челюсти, раскрошила череп. Очередной элейнт навалился сверху. Острые как бритва когти оставили царапины под левым глазом, клыки содрали кусок чешуи с шеи. Корабас сложила крылья и рухнула вниз, высвобождаясь из хватки. Дракон под ней ощутил всю огромную мощь ее веса. Со сломанным крылом и хребтом, он, кружась, упал на землю.
Корабас снова взмыла ввысь. Элейнты вились вокруг нее, будто вороны вокруг кондора, то подлетая, то отлетая. Воздух звенел от их хриплых воплей и яростного рева Древних.
Счет погибших шел на десятки – трупы драконов тянулись за ней по земле, будто след. Но число их не убывало. Корабас истекала кровью, почти задыхалась, а натиск с каждым разом становился все мощнее.
Однако что-то менялось. Она чувствовала это во внутренностях, что застряли между зубами и когтями, в шумно выдыхающих ноздрях, в воздухе. Слишком много элейнтов. Слишком много Древних. Пока что бури сталкиваются, но скоро сольются воедино.
Скоро пробудится Т’иам.
Ударила очередная Буря. Корабас взвыла и стала отбиваться, ломая ребра, выдирая ноги, отрывая крылья. Отгрызая головы. Вспарывая животы. Тела падали, продолжая собой след разрушения. Воздух наполнился кровью, и в нем было много крови Корабас. Слишком много моей крови.
Т’иам! Мать Т’иам! Ты поглотишь меня? Поглотишь свое дитя, такое нежеланное, ненавистное и брошенное?
Мать, ты видишь сгущающуюся тьму? Слышишь в ней мои крики?
Боль была сильна. Слепая ярость вокруг сама по себе была Бурей, что беспрестанно трепала Корабас. Она не просила, чтобы ее боялись. Не хотела всего этого яда, которым ее одаривали родичи. Не просила, чтобы ей давали жизнь.
Как больно.
Ты убьешь меня?
Мать, ты убьешь свое нежеланное дитя, когда явишься?
Вокруг непроницаемым вихрем вились драконы. Слабея, Корабас продолжала драться. Она уже не видела, куда летит – глаза ей застили боль и ненависть.
В этом вся моя жизнь. За что? Чем я ее заслужила?
Бури элейнтов рвали ей шкуру, раздирали крылья. Только сила воли удерживала ее в воздухе, в этом истерзанном небе, а далеко-далеко позади за горизонт медленно погружалось солнце.
Узри тьму. Услышь мои крики.
Глава двадцать третья
«Щепотка моих ответов» Рыбак кель Тат
- В серый день в глубокой каменной долине,
- Где, как тени из мертвого двора,
- Печали налетают мельтешащими саванами
- И лишь немного листьев, серых как мошки,
- цепляются за ветви на склонах горы,
- дрожа под ветром с ночного перевала,
- Я один встал на колени и возвысил голос,
- взывая к богу.
- Ожидая в отголосках угасающего дня,
- Когда тишина обретет форму,
- И пальцы легки, как пыль,
- И стая ворон, усевшихся на деревья,
- Чтобы рассмотреть человека на коленях,
- Напомнила мне звезды, которые только что
- Глядели, как часовые,
- С небесной стены, больше не закрывающей
- мои глаза,
- И все слова, которые я говорил всерьез,
- И весь гнев, и страстная воля сурово
- Встанут, как солдаты в ощетинившихся шеренгах,
- Нависая в сезон отлета птиц,
- И песни не позовут в полет,
- Где мои руки, расправленные как крылья,
- Окровавлены в страстной молитве
- И лежат, умирая,
- на моих коленях.
- Моему богу нечего сказать мне в серый день,
- Мертвенно-бледная пыль служит невероятным ответом,
- Немая, как листья в тихую погоду,
- И даже небеса забыли о солнце.
- Дай мне благо тишины, чтобы не ждать ответов
- От этого дразнящего безразличия, – не важно,
- Я покончил с предрассветными молитвами,
- И печали растают
- на свету.
Он подтащил завернутое тело так близко, как только осмелился, и теперь оно лежало рядом на земле. Обветшалая одежда в пятнах приобрела цвет высохшей грязи. Сидя верхом на мертвом коне, Ток оперся на луку седла, изучая одним глазом далекий Шпиль. Слева, за утесами, громадный залив бурлил, как во время прилива. Но ко всей этой ярости прилив не имел отношения. Собиралось колдовство, и больной воздух наливался силой.
Невозможно сказать, чем все кончится. Впрочем, он сделал, что мог.
Услышав за спиной стук копыт, Ток обернулся и отсалютовал.
– Сэр.
Лицо Скворца словно пародировало то, каким оно было раньше, у живого. Борода цвета стали под худым, высохшим лицом напоминала корни давно мертвого дерева. Глаза прятались в тени кустистых бровей.
Мы уходим. Отрываемся от любимого края.
– Тебе нельзя здесь оставаться, солдат.
– Я знаю. – Ток показал иссушенной рукой на лежащую на земле завернутую фигуру. За спиной Скворца молча и неподвижно ждали на своих конях «Мостожоги». – Я понятия не имел, сэр, что их так много.
– Война – великий пожиратель, солдат. По пути мы стольких потеряли…
Скворец говорил спокойно, без эмоций, и от одного этого могло разорваться то, что осталось от сердца. Так не должно быть. Мы увядаем. Так мало осталось. Так мало…
Когда Скворец, развернув коня, отправился дальше и «Мостожоги» двинулись за ним, Ток какое-то время ехал за всадниками; затем что-то резануло внутри, будто нож провернули в ране, и он, вновь остановив скакуна, проводил воинов взглядом. Тоска разрывала душу. Когда-то я мечтал стать «Мостожогом». Если бы получилось, сейчас я ехал бы с ними и все было бы гораздо проще. Увы, моя мечта, как и многие другие, не сбылась, и все сложилось иначе. Он развернул коня и посмотрел на уже далекий силуэт на земле.
Падший, я тебя понимаю. Ты искалечил меня у Крепи. Вырвал глаз, оставив пещеру в моем черепе. Духи то и дело искали там укрытие. Пользовались пещерой. Пользовались мной.
Но теперь они покинули меня, остался только ты. И шепчешь обещания в пещере моей раны.
– Неужели ты не видишь правды? – пробормотал Ток. – Я держусь. Держусь, хотя чувствую, что хватка моя… слабеет. Слабеет, Падший. – И все же надо держаться последнего обещания и единственным оставшимся глазом видеть все.
Если смогу.
Он ударил коня пятками, посылая вперед, следом за Стражами Врат. Деревушки стали серыми, заброшенными, все было засыпано пеплом от Шпиля. Изрезанные бороздами поля покрылись белой рябью, словно припорошенные снегом. Повсюду валялись ребра и тазовые кости. Ток ехал в туче пыли, поднятой «Мостожогами». А далеко впереди торчал из тумана Шпиль.
Собирайтесь в моей пещере. Уже почти пора.
Однажды, давным-давно, по голой равнине бродили многочисленные стаи мохнатых животных – мигрировали, подчиняясь сезонному зову природы. Брат Усерд вспоминал громадных существ, глядя на фургоны с провизией, ползущие вверх по насыпным дорогам, прочь от траншей и редутов. Необходимость кормить пятьдесят тысяч солдат уже начала истощать запасы. Еще неделя ожидания – и закрома города опустеют.
Впрочем, неделя и не понадобится. Враг уже строится на юге, всадники-разведчики разъезжают по хребту на противоположном краю широкой долины.
Рассветный воздух звенел от накапливаемой энергии. Акраст Корвалейн закручивался так густо, что был уже почти видим. Но Усерд ощущал и глубокое возбуждение, чуждые потоки, вливающиеся в проявление Старшего Пути; это беспокоило.
Усерд стоял на продолговатой платформе, немного возвышающейся над защитными укреплениями; пока светало, он заново оглядывал сложную систему насыпей, траншей, навесных бойниц и редутов внизу. В уме он уже представлял атаку врага, видел, как обновленные защитные сооружения заставляют нападающих скучиваться, попадать под обстрел онагров и лучников в редутах на флангах. Видел, как вражеские солдаты в беспорядке мечутся под обстрелом и отступают, окровавленные.
Его взгляд скользнул к центральному высокому валу, где он разместил изморских Серых шлемов – они были заперты на равнине, и путей для отхода было мало. Слишком уж охотно пал на колени этот Кованый щит. А девица… Усерд не доверял злобному взгляду ее глаз. Впрочем, они готовы сражаться и умереть на месте; и будут держать центр столько, сколько нужно.
По всем прикидкам, его защитники превосходили числом нападающих, сводя шансы врага к нулю. Атака уже обречена.
Доски под ногами заскрипели и прогнулись. Брат Усерд, повернувшись, увидел, что на платформе появился Кованый щит Танакалиан. Бледное лицо блестело от пота. Он приблизился к форкрул ассейлу, словно с трудом заставляя себя держаться прямо, и Усерд усмехнулся, представив, как человек падает ниц к его ногам.
– Кованый щит, как поживают ваши братья и сестры?
Танакалиан вытер пот с верхней губы.
– У болкандской армии есть стальной кулак – Эвертинский легион, брат Усерд. Командует сама королева Абрастал. А еще баргастские гилки…
– Баргасты? А раньше вы не говорили, – вздохнул Усерд. – Значит, они все же вернулись в дом древних предков? Очень кстати.
– Они считают себя ударным войском, сэр. Вы узнаете их по лицам, покрытым белой краской.
Усерд застыл.
– Лица, покрашенные белым?
Танакалиан прищурился.
– Да, они называют себя «Белолицые баргасты».
– Давным-давно, – проговорил Усерд, – мы создали баргастскую армию, чтобы она служила нам. Они хотели быть похожими на форкрул ассейлов и выбелили лица.
Кованый щит хмуро покачал головой.
– Было некое пророчество, которое привело их через моря к северным берегам Летера. Ожидалась священная война – или что-то вроде. И мы думаем, что остался только клан гилков.
– Они предали нас, – сказал Усерд, пристально глядя на Танакалиана. – От их руки пало много Чистых. Скажите, эти гилки носят доспехи?
– Да, из черепашьих панцирей – очень странные.
– Гилланкаи! На их руках кровь Чистых!
Танакалиан отшатнулся перед такой внезапной яростью.
– И сколько воинов у этих гилков?
– Тысячи три. Или четыре.
Зарычав, Усерд снова повернулся лицом к долине.
– Оружие форкрул ассейлов – наши руки и ноги; гилланкаи придумали броню от наших ударов. Кованый щит, когда они пойдут, сосредоточьтесь на этих баргастах. Разбейте их!
– Сэр, я не могу приказывать вражеским силам. Я пришел сообщить о своих подозрениях: думаю, на Серых шлемов пойдет Эвертинский легион – тяжелые пехотинцы. Мы сцепимся с ними и победим. И в таком случае, сэр, мы оставим гилков, сафийцев и прочих союзников вашим колансийцам. И плюс, конечно, летерийцев.
– Не забыли сообщить еще о каких-то угрозах, брат?
– Сэр, ваше войско значительно превосходит врага в численности. Думаю, мы быстро разделаемся с ними.
– Это вас огорчает, Кованый щит?
Танакалиан снова вытер вспотевшую верхнюю губу.
– Если вы не хотите воспользоваться своим голосом, сэр, чтобы принудить противника сдаться, мы будем рады пролить столько крови, сколько прольется.
– Разумеется. Вот сеча, которой вы желали. Возможно, побалую вас. А может, и нет.
Кованый щит на мгновение отвел глаза и поклонился.
– Как пожелаете, сэр.
– Возвращайтесь к своим солдатам, – сказал Усерд. – И глаз не спускайте с Дестрианта. Она не та, за кого пытается себя выдавать.
Танакалиан напрягся и поклонился еще раз.
Усерд посмотрел, как торопливо убегает идиот.
Водянистый Хестанд протопал по платформе и отсалютовал.
– Благословенный Чистый, разведчики докладывают о выдвижении противника. Скоро он преодолеет хребет и окажется на виду.
– Хорошо.
– Сэр… их маловато.
– Вот как?
Хестанд медлил, и Усерд взглянул в глаза офицеру.
– Ваши соображения?
– Сэр, наверняка их разведчики уже оценили нашу численность и плотность обороны. И если у них не припрятано тайное оружие, они не могут рассчитывать превзойти нас. Сэр…
– Продолжайте.
– Высшие Водянистые среди нас ощутили внезапное исчезновение брата Безмятежного – далеко на северо-западе. Очевидно, силы, вышедшие из крепости, продвигаются вперед и – каким-то образом – в состоянии противостоять даже самым могущественным Чистым.
– Хестанд.
– Сэр?
– Сейчас не время беспокоиться о далеких событиях, даже самых тревожных.
– Сэр, а вдруг у врага, который собирается перед нами, есть такая же мощь, что касается форкрул ассейлов?
Подумав, Усерд кивнул.
– Хорошо сказано. Я ценю вашу настойчивость. Ваша смелость – упрек мне. Хестанд, вы проявляете мудрую осторожность. Как вы заметили, враг не может надеяться задавить нас и не настолько слеп, чтобы не видеть, какая участь его ожидает. Возвращаясь к вопросу, что за секрет они таят?
– Сэр, что мы можем сделать?
– Только ждать и наблюдать, Хестанд. – Усерд снова повернулся к долине, посмотрел на пути к центральному редуту и на волчьи знамена изморцев. – Возможно, я прижму Кованого щита. Теперь ясно: он что-то утаивает. Я списывал странности в его поведении на возбуждение перед битвой… вероятно, я неправильно понял.
– Мне отозвать изморского командира, сэр? Или послать команду арестовать его?
Усерд покачал головой.
– И спровоцировать мятеж среди войск, защищающих центр? Нет, этим я займусь лично.
– Сэр, а времени хватит? – Хестанд указал на южный хребет.
Враг выстроился плотной линией. Усерд какое-то время смотрел, а потом кивнул.
– Хватит. Ждите меня здесь, Хестанд. Я ненадолго.
Она поднялась на Шпиль и стояла – спиной к алтарю и сокрытому в нем Сердцу, лицом к заливу. Корабли изморцев болтались на якорях, как щепки в кипящем котле, и она увидела, как три мачты сломались под треск поломанных стоек. Пена с огромных бурунов взвивалась в воздух.
Сестра Преподобная почувствовала, что дрожит. Там что-то есть, в глубинах залива. Что-то, копящее ярость.
Среди нас появились чужие.
Повернувшись, она посмотрела на равнину, оглядывая огромные ряды защитников, закрывающих подход к узкому перешейку. Двадцать тысяч элитных тяжелых пехотинцев Коланса, чьи пики торчали густым лесом на нисходящих террасах. Полторы тысячи онагров, собранных в фортах среди траншей; каждый способен одним залпом выпустить двенадцать тяжелых стрел, а время перезарядки – меньше сорока ударов сердца. Батареи на перешейке гарантировали уничтожение любому врагу, попытайся он приблизиться к нижним укреплениям.
Во рту сохранялся горький металлический привкус. Кости ныли, несмотря на потоки горячего, прогорклого воздуха из трещин в камне со всех сторон. Я боюсь. Обратиться к брату Усерду? Открыть ему все мои неясные ужасы? Но какого врага я ему покажу? Беспокойный залив – скопище тумана или пыль на юге? Все это ерунда. Он готовится к битве. У него на уме реальные дела, а не невнятное воображение старухи!
Не нужно было отсылать брата Безмятежного прочь. А теперь он мертв. Она видела его последний миг его же глазами: в яростном пламени чернеет когда-то белая кожа, горит плоть на лице, вскипают слезы и лопаются глазные яблоки… А его крики! Бездна под нами, его крики! Пламя заполняет рот, огонь ныряет вглубь сквозь почерневшие губы, воспламеняет легкие! Какая ужасная смерть!
Эти люди омерзительны. Их жестокость потрясла ее до глубины души. Нет конца их готовности к злобному разрушению, нет конца их желанию нести ужас и смерть. Мир вздохнет свободно, когда их наконец не станет. Вздохнет с благословенной невинностью.
Акраст Корвалейн, посети меня! Сегодня нам брошен вызов! Мы должны победить!
Преподобная подошла ближе к алтарю и вгляделась в узловатый объект, впечатанный в поверхность камня. Пробудив колдовское видение, Преподобная изучала ставшие видимыми цепи, приковывающие Сердце… Увиденное ее успокоило. Никто не отнимет его у нас. А если придется, я сама уничтожу его.
Путь, окружающий Сердце, хранил его скрытым для всех. Что же изменилось? Как его обнаружили? Даже боги не могли ощутить его, сокрытое здесь, в сердце нашего Пути. И все же на нас готовится атака. Готовится осада. Я чувствую это. Кто мог найти его?
Внезапная мысль поразила ее, сжавшись кулаком в груди. Падший!.. Но нет, он слишком слаб! Скован собственными цепями!
Что за игру он затеял? Бросить нам вызов! Это безумие! А разве Увечный бог не безумен? Замученный, сломленный, разорванный на части… они усыпали полмира. Но только у меня – его сердце. Я украла его. Ха, поглядите, как глубока, как велика моя любовь! Смотрите: я выжимаю из него жизнь до капли!
Союз справедливости и боли. Разве это не пытка для мира? Для всех миров?
– Нет, – прошептала она, – я не отступлюсь от своей… любви. Никогда!
Настоящее поклонение. Я держу в руке сердце бога, и мы вместе поем тысячу песен страдания.
Далекий грохот заставил ее обернуться. Изморские корабли! Сорванные с якорей, громадные суда поднимались на громадных волнах – белая пена вздымается к небесам, под оглушительный треск корабли сталкиваются, ломаются, волчьи головы падают в море, – она видела, как корабли Коланса внизу, пришвартованные у молов и за волнорезами, мечутся, как звери, в слепом замешательстве. Волны били в каменные волнорезы, вздымаясь в воздух стеной. Хотя… Ветра нет.
Ветра нет!
Свищ почти потерялся в громадном седле за плечами Ве’гата; и все же, когда зверь рванулся вперед, мальчик не вылетел, как из конского седла. Чешуйки продолжали изменяться, прикрывая ноги Свища, и он с удивлением наблюдал, как седло становится броней. Сбоку чешуйки окружали его бедра. Свищ даже на мгновение испугался: не окружит ли эта броня его целиком? И отпустит ли обратно?
Свищ повернул голову на соседнего Ве’гата, посмотреть: не растет ли у того шкура, чтобы так же окружить седока; нет, седло оставалось прежним. И Смертный меч Кругава сидела в нем с привычной уверенностью ветерана. Свищ завидовал таким людям, у которых все получается запросто.
Мой отец был не таким. Он не был прирожденным бойцом. И не было у него талантов, скажем, Калама Мекхара. Или Урагана, или Геслера. Обычный человек, вынужденный быть больше, чем он есть.
Хорошо, что я не видел, как он умер. И хорошо, что в памяти я вижу его живым, всегда живым.
Наверное, я могу с этим жить.
Выбора у меня нет.
Они покинули войско к’чейн че’маллей ночью и теперь быстро приближались к армиям летерийцев и болкандцев. Если Свищ вытягивался – насколько позволяло обнимающее его бедра седло, – прямо впереди он мог видеть кипящее пятно, поднимающиеся на гребень горы войска. Свищ снова взглянул на Кругаву. Она ехала в шлеме, опустив и закрепив забрало. Плащ из волчьей шкуры, слишком тяжелый, чтобы развеваться за спиной, несмотря на большую скорость Ве’гата, изящно стекал по крупу к’чейн че’малля и прикрывал мышцы задних ног; шкура блестела и покрывалась рябью при движении.
Она была бы страшной матерью, эта Кругава, решил Свищ. Пугающей, и все же если бы отдала ребенку свою любовь, то уж без остатка. Свирепая как волчица.
Но у меня нет матери. А может, и не было никогда – не помню. Даже размытое лицо не всплывает в памяти… ничего. А теперь нет и отца. Нет никого, и впереди вижу только как я еду, всегда один. И от этой мысли, сколько он ни возвращался к ней, словно пробуя на вкус, ничего не колыхалось в душе. Он хотел понять, что с ним не так; хотел знать, найдет ли когда-нибудь в долгой жизни эту неправильность, как труп на земле по пути вперед. Хотел представить, что почувствует тогда.
Возвращаясь к тому, как покинул армию к’чейнов, Свищ пытался вспомнить, почему решил оставить Синн. Что-то потянуло его к Брису Беддикту, к летерийцам и болкандцам – смутная вера в то, что там он принесет больше пользы, хотя и понятия не имел, что может сделать, чем может поделиться. Просто думать так было легче, чем подозревать, что он бросил Синн, сбежал от того, что она может натворить.
«Никто не сможет меня остановить, Свищ. Никто, кроме тебя». Так она говорила, снова и снова, но эти слова не звучали утешением, не убеждали, что он что-то значит для нее. Нет, было больше похоже на вызов, как вопрос: «Что ты прячешь внутри, Свищ? Давай-ка посмотрим». А он и сам не хотел знать, что у него внутри. В день, когда они вышли на битву Лун, когда были огонь, камень, земля и что-то холодное в центре всего, Свищ чувствовал, что пропадает, что рядом с Синн шагает другой мальчик, носящий его кожу, его лицо. Это было… жутко.
И вся сила, которая текла сквозь нас. Мне она не понравилась. Не понравилась.
Я не убегаю. Пусть Синн делает что хочет. Я действительно не могу ее остановить и не хочу, чтобы она это доказывала, не важно, что она говорит. Не хочу слышать ее смех. Не хочу видеть в ее глазах огонь Теласа.
Несущие их звери-воины приняли в сторону, приближаясь к небольшой группе. Принц Беддикт. Араникт. Королева Абрастал и Спакс; и еще трое, не знакомых Свищу, – две женщины и высокий нескладный мужчина с длинным лицом. А за ними стояла в одиночестве невероятно высокая женщина, завернутая в длинный, до щиколоток, плащ из кроличьих шкур; шатеновые волосы спутались в дикую гриву, а лицо казалось вырезанным из песчаника.
Топот ног Ве’гатов затих, когда они приблизились. Взглянув вниз, Свищ увидел, что броня образовала что-то вроде высокого воротника вокруг его бедер, доходящий до ребер. А за спиной вздыбленные чешуйки образовали что-то вроде спинки, защищающей позвоночник.
К’чейн че’малли остановились, и Свищ обратил внимание, как пристально Брис Беддикт смотрит на Кругаву.
– Чрезвычайно рад вас видеть, Смертный меч.
– Где расположены мои изморцы? – спросила Кругава – словно гравий посыпался.
Королева Абрастал ответила:
– По центру, в ближайшей линии обороны и чуть шире. Смертный меч, их позиция непригодна для обороны: у них нет путей для отхода. Мы можем атаковать их с трех сторон.
Кругава хмыкнула.
– То есть нас должен истрепать этот шипованный кулак, господа. А если все мои изморцы погибнут, форкрул ассейлы и не заметят.
– Мы об этом уже вроде бы говорили, – сказал Спакс. Военный вождь гилков облачился в черепаховый доспех, лицо покрыто белой краской, а вокруг глаз – охряно-красные круги.
Смертный меч на мгновение замолчала, переводя взгляд с одного на другого, а потом посмотрела на громадную женщину, стоявшую в пятнадцати шагах от них.
– Вы нашли новых союзников, принц. Тоблакаи?
Брис поморщился.
– Нижние боги, никогда не встречал такой застенчивой женщины. Она из теблоров и командует тремя сотнями сородичей. Зовут ее Гиллимада.
– Куда вы их поставите? – Голос Кругавы прозвучал даже резче, чем мгновения назад.
Свищ увидел, как все смутились, и удивился. Что не так?
Араникт, зажигая новую самокрутку от догоревшей и отбрасывая окурок, говорила:
– Смертный меч, на другом краю долины больше сорока тысяч воинов Коланса.
Читать бесплатно другие книги:
