Увечный бог. Том 2 Эриксон Стивен

После быстрого подъема в полном облачении по склону долины изморцы, пошатываясь, достигли гребня. С колотящимся в груди сердцем Синдекан отошел от остальных и, остановившись, принялся изучать обстановку. Дерьмо. Полное дерьмо.

В сорока шагах проходила, параллельно краю долины, насыпная дорога, укрепленная по бокам галькой. Перед дорогой тянулась полоска распаханных полей, оставленных под паром на год или два. В сотне шагов справа возвышались строения: фермерская усадьба лицом к полю, общественные конюшни и придорожная гостиница.

Синдекан пошел дальше, мрачно разглядывая крутую насыпь дороги. Дойдя до нее, он убрал меч в ножны и полез наверх.

За дорогой почти на треть лиги тянулись незасеянные поля, порезанные живыми изгородями на лоскутное одеяло.

– Так-то лучше, – хмыкнул Синдекан. Ни одной армии не понравится преодолевать такое: одни только изгороди, высотой в рост человека, задержат их. А изморцы могут разбиться на полукогорты и вступать в бой по очереди, и к тому времени, как колансийцы прорвутся, битва на Шпиле уже закончится.

И все же остается дорога и полоска поля с этой стороны. Узкая, конечно, но где мне строить оборону? Дорога или поле? А эта каменная насыпь? Удержать ее не получится. И все же пытаться преодолеть ее – сплошной кошмар. Поставлю когорту в пяти шагах за линией, поджидать врага. Удержим их по центру, не давая расползтись в стороны. Сработает. Должно сработать.

Уперев руки в боки, он повернулся к Серым шлемам. Утомленные, согнувшись пополам или встав на колено, они жадно глотали воздух, разевая рты, как вытащенные на берег карпы. Синдекан указал на строения.

– Раненых – туда. Лекари – работайте как можно быстрее. Остальные – пейте последнюю воду, если до сих пор еще не выпили. Жуйте всю еду, какая есть. Будем держать дорогу на этой стороне… в основном. Две когорты будут на той стороне, на случай если кто-то пойдет там. Тогда заставьте их заплатить, братья и сестры. А теперь постройтесь в двадцати шагах от строений.

Без единого стона изморцы собрались и пошли по неровному, заросшему бурьяном полю.

Развернувшись, Синдекан посмотрел на дорогу.

Это что – блики на остриях пик?

Он снова взглянул на Серых шлемов.

– Живее! Враг уже на дороге!

Храните нас волки сегодня.

Высший Водянистый Фестиан махнул рукой, глядя, как его колонны сходят с дороги на поля, перегороженные живыми изгородями. Бригады с кирками побежали вперед, чтобы обеспечить проходы для солдат.

Шагах в семистах по дороге Фестиан видел проклятых изморцев, которые не обращали внимания на огороженные поля.

Фестиан собирался жестоко сцепиться с Серыми шлемами, обрушив на них пятнадцать тысяч тяжелых пехотинцев Коланса, а потом отправив восемь тысяч через поля, чтобы захватить дорогу позади них. Сначала они сокрушат защитников на самой дороге, а потом погонят оставшихся через поле, до самого края долины, а там единственным спасением будет падение по крутому склону долины.

Фестиан собирался проделать все очень быстро.

Далеко на востоке он видел только верхнюю треть Шпиля. Все остальное, ниже, над перешейком, тонуло в туче то ли пыли, то ли дыма. Зрелище заставило его похолодеть.

А теперь и брат Усерд мертв. Погиб от какой-то злобной колдовской ловушки. Теперь все в ваших руках, сестра Преподобная. Но мы победим. Меч справедливости не знает равных. Молю вас, сестра. Мы идем.

Гиллимада умеряла шаги, стараясь не обгонять вождя, который поглядывал на громадную женщину, стараясь отдышаться.

– Я отправила разведчика вперед, по дороге – там солдаты.

Спакс кивнул, но не смог ничего сказать. Он не мог припомнить, когда в последний раз возглавлял рейд; его воины топали вперед со всей демонической легкостью юности, а его ноги зудели, в боку кололо, пот обжигал рану на пенисе – дочка Абрастал укусила его прошлой ночью. То, что она пыталась зубами оторвать член, было вызвано только ее яростью от наступившей беременнности – никак не ненавистью к Спаксу, – а если подвернулся именно чемпион Спакса, так просто не повезло.

– Мы можем атаковать, – предложила теблорка громовым голосом. – Внезапно!

– Можем… а мы можем одолеть их?

– Теблоры могут… вы нет. Они на дороге. Дорога – вот она. Мой разведчик ее видел, и на ней солдаты. Бегут.

– А твой разведчик… разведчик видел… изморцев?

– Нет. Солдаты Коланса. На дороге. Бегут!

О, проклятые боги баргастов, я валяюсь вместе с вами в грязи? Похоже на то! Да еще в компании с безмозглой лесной ведьмой!

– Валила недавно деревья, женщина?

– Что? Нет тут деревьев! Я бы головой билась, будь здесь деревья. Хорошо, что деревьев нет! – И она громогласно расхохоталась, а потом покачала головой. – Ваш язык такой неуклюжий!

Неожиданно она глубоко вдохнула и разразилась потоком звуков, которых Спакс не ожидал услышать от теблорки.

– Что это было? – спросил он, когда она умолкла.

– Я пишу песни на своем языке. И в этом я знаменита, ха-ха!

– Можешь перевести, что сейчас сказала?

– Нет. Бесполезно. У вас одно слово для одной мысли. У нас много мыслей в одном слове! Вы все говорите очень медленно, и нам приходится тормозить; и с вами, людьми, говорить скучно.

Ахнув, Спакс замотал головой.

– Вот прямо сейчас – от меня больше ни слова… совсем!

– Понести тебя?

О, и посмотреть, как я выживу… на глазах у всех моих воинов? Да они со смеху помрут, а не от вражеских пик и мечей!

– И прикасаться ко мне не смей! – взревел он.

– Ха-ха-ха!

Колансийцы не теряли времени, и, спускаясь с дороги, строились напротив изморцев на поле, и, сомкнув щиты и обнажив мечи, двинулись вперед, шаг за шагом сравниваясь с войсками, оставшимися на дороге.

Синдекан стоял в шаге позади первой шеренги. Как ни хотелось ему быть со своими друзьями, лекарями, среди строений, теперь он командир и его место здесь, с братьями и сестрами.

Они стояли, утомленные, со слабыми ногами – он знал эти признаки истощения; а времени восстановиться не было. Будет неприятно.

Колансийцы приблизились на шесть шагов и ринулись в атаку.

Гиллимада снова притормозила.

– Там сражение!

– Ради Худа, теблорка… мы, может, и медленные, но не глухие!

– Ударим отсюда?

– Нет, если не хочешь наступать вверх по проклятому склону! Нет, обойдем всю заваруху и подойдем к изморцам сзади, тогда и атакуем.

– А я хочу убить полукровку!

– У тебя еще будет такая возможность…

– Нет! Я хочу убить его сейчас! Это важно!

– Прекрасно! Возглавь контратаку, как только поднимемся туда, ладно?

Гиллимада широко улыбнулась, сверкнув ровными белоснежными зубами.

– И срубим все деревья, какие увидим!

Он смотрел ей в спину, когда она помчалась вперед. Сердце готово было разорваться… а вдруг так и случится, когда он бросится в бой: внезапно сожмется в груди или как это бывает. Наверняка больно. И очень.

Слева, вверх по склону, он видел тучу пыли, в которой поблескивали копья, пики или даже мечи. Впереди закричали теблоры – и вниз по склону заскользили тела, мотая руками-ногами, теряя оружие.

– Обходите! Обходите!

Его воины давили его в спину. Спакс зарычал:

– Обходите меня, проклятье! Я догоню!

Гремя доспехами и оружием, воины обтекали его справа и слева.

Ах вы, милые дурачки.

Еще пятьдесят шагов вверх, еще десять, пять… посмотрев вверх, он увидел, как его баргасты поднимаются по склону вслед за теблорами, помогая себе руками. А еще выше – отступающие изморцы уворачивались от ударов и падали, скользя, прямо в гущу лезущих вверх воинов.

Проклятье всем нам!

– Лезьте! Вверх!

Спакс увидел, как теблоры добрались до края и, ринувшись вперед с поднятым оружием, пропали из виду. За ними устремились и первые из гилков в серых от пыли доспехах, с залитыми потом белыми лицами.

Спакс вскарабкался на уступ, полез дальше. Ноги почти отнялись. Волдыри на лодыжках и пятках ревели от боли. Он откашлялся пылью, и тут его чуть не повалил падающий сверху труп – изморец, у которого наполовину было срублено лицо. Спакс полез еще выше.

Кончится когда-нибудь этот проклятый склон?

И тут сверху протянулась рука, ухватила его за запястье и подтянула на ровную землю.

Они оказались среди фермерских строений, а вокруг были солдаты Коланса, которые спускались с дороги и теснили разрозненные кучки изморцев к обрыву.

Спакс сразу понял, что Серые шлемы подверглись атаке с фланга и, хоть и продолжали сражаться с яростью, достойной их богов, умирали десятками. Гилки пришли на помощь, но все равно колансийцы давили, окружая обороняющихся… и только край склона оставался последней возможностью для отступления.

Темная ярость захватила Спакса; он рванулся вперед, готовя оружие. Мы проиграли, Огневолосая. Пусть все болотные боги сгниют в Худовой трясине! Нужно было отправляться раньше… нужно было идти с изморцами!

Теблоры построились в могучий квадрат и давили врага, но даже их было недостаточно.

А по дороге, как увидел Спакс, уходила громадная часть войска Коланса; уходила на восток, не обращая внимания на последний рубеж защиты.

Мы даже не замедлили их.

– Отходить! Баргасты! Изморцы! Теблоры! Отходим – вниз по склону! По склону!

Сердце вождя похолодело и покрылось пеплом при виде воинов и солдат, сыплющихся с обрыва. Геслер, следи за флангом. Мы не смогли их сдержать. Просто не смогли.

Масса отступающих воинов, окровавленных и отчаявшихся, подхватила его, и они все заскользили по склону. Он не пытался сопротивляться. И весь поход – ради этого? Мы же могли сделать больше. Но он знал, что любое сопротивление обречено: колансийцев слишком много и они сражаются с демонической силой.

При спуске он потерял оружие, и душа выла, понимая, как это символично. Задрав голову, он посмотрел на солнце.

Еще даже не полдень.

Глубокой ночью в Даруджистане лил дождь. Карса Орлонг вошел в город и теперь стоял, ожидая, под потоками воды. Перед ним возвышался храм; и клятва, которую Карса принес давным-давно, в дикой страсти юности, теперь горела в его плоти жаром таким яростным, что Карса буквально видел пар, поднимающийся от рук.

Почти пора.

После сумерек он не видел никого на улице, а в течение дня, что он стоял на этом месте, жители города пробегали мимо, не задерживая на нем взгляд. Отряд городской стражи с сомнением по широкой дуге обошел место, где стоял Карса, уперев громадный каменный меч в мостовую и обхватив обмотанную кожей рукоять. Немного подумав, стражники просто двинулись своей дорогой.

Ему бы очень не хотелось убивать их, да и наверняка поднялась бы тревога, прибежали бы еще стражники, а значит, снова убивать. Но широкая мощеная улица осталась без кучи трупов, совершенно пустая.

Прикрыв глаза, он вспоминал отголоски жизни, мелькавшей перед ним весь уходящий день. Он удивлялся, как редко горожане смотрят друг другу в глаза, словно толпа требует анонимности, когда на деле они все вместе – все эти люди, с одними и теми же заботами и страхами. И все же каждый, похоже, решил выживать в одиночку или с ближайшими, мало-мальски преданными родственниками и друзьями. И разумеется, каждый считал себя уникальным, осью жернова Вселенной, но на самом деле лишь немногие могут претендовать на такую важную роль.

В конце концов, Карса Орлонг только один. И стоит здесь, напротив скромного храма с грязными стенами и бледными фризами, и держит судьбу мира в своих руках.

Он знавал времена в цепях. Он жил в жалком доме, сжав кулаки, протестуя против рабства, к которому так многие его приговорили – робкого, безмолвного, принявшего свою судьбу. Карса снова подумал о виденных сегодня горожанах. Так многие тащили цепи. Так многие под их тяжестью гнулись и скручивались. Так многие собственными руками заковали себя в тугие кандалы, считая, что так и положено. Потели по воле другого человека, отдав ему свои мышцы и волю, чтобы ими владел кто-то иной, кто заявляет, что лучше их во всем. И так год за годом, рабская жизнь.

Это был разговор цивилизованных людей, и Карса Орлонг возмущался до глубины души.

А кто же рабовладелец? Всего лишь скопище жестоких идей. Всего лишь фальшивые аргументы. Ловкость рук в игре с ценностями, в которой один выигрывает, а другой всегда проигрывает. Карса слышал о сделках, о торговле, где всегда создается иллюзия справедливости и все подается как необходимый ритуал, железный, как закон природы.

Но где радость нескончаемой борьбы? Где праздность хищника и сколько клыков нужно вырвать, чтобы создать такую драгоценную цивилизацию?

Разумеется, не каждый подвергается подобной кастрации, и вот где таится главная ложь. Самые голодные пасти, с окрашенными кровью клыками, прячутся в прохладных верхних комнатах поместий, в садах с фонтанами богачей, и уж они-то, да, они наслаждаются любой праздностью, какой пожелают. А толпы угнетенных смотрят на них, широко распахнув глаза, и с интересом ждут подробностей.

Из головы не выходил разбитый, страдающий в цепях бог. Он разбрасывал оружие на пути. Он нашептывал всевозможные соблазны. Он, несмотря на отчаянную боль, исследовал тысячи путей, но не нашел ни мгновения благословенного отдыха.

Теперь Карса понимал этого бога. Будучи когда-то скованным, он сам чувствовал эту ужасную панику, звериное желание бежать. Ни один смертный не должен испытывать такие чувства. И даже бог, как понимал теперь Карса.

– Тот не может сострадать, кто сам был лишен сострадания. Тот не может любить, кому отказано в любви. Но тот познает боль, кому была дана только боль.

Сострадание. Любовь. Эти дары породила не цивилизация – пусть ее защитники и говорят об обратном. И сама цивилизация – не сладостный сад, где они могут процветать, сколько бы пойманные в ее ловушку ни уверяли себя. Нет, насколько видел Карса, цивилизация – это созданный безумцем механизм, который, при всех благих намерениях, хватает эти нежные дары и душит их, заставляя блуждать в лабиринте, чтобы погибнуть во тьме и одиночестве.

Механизм, клетка, и в ее хаосе рабы плодились как мухи… пока сам мир не застонал от груза их аппетитов.

– Ты давал много клятв, Карса Орлонг.

Благодаря цивилизации очень многие люди могут уживаться, несмотря на взаимную ненависть. И в те мгновения, когда процветали любовь и общность, налетали, подобно стервятникам, циники, жаждущие покормиться, и небо мрачнело, и мгновение угасало.

– Во имя моего сердца, Карса Орлонг. Ты слышишь меня? Во имя моего сердца!

Заморгав, Карса посмотрел вниз и увидел увечного человека, подползшего к его ногам. Дождь хлестал его, и из слепых глаз на поднятом лице, казалось, струятся слезы всего мира.

– Пора? – спросил Карса.

– Ты убьешь все?

Тоблакай оскалился.

– Если смогу.

– Оно снова вырастет, как сорняк из пепла. Хоть нас заставляли стоять на коленях, Карса Орлонг, мы жаждем летать.

– Да, редкие, благородные и прекрасные, как голуби. Я видел статуи древних героев на площади, старик. Они стоят в коронах из птичьего помета.

– Я… я был когда-то художником. Эти руки теперь изуродованы, кривые и отмороженные… понимаешь? Есть талант, и у него нет выхода, его нельзя воплотить. Может быть, у всех так, и только немногие счастливцы способны свободно применить свой талант.

– Сомневаюсь, – ответил Карса.

За озером прогремел гром.

Увечный человек закашлял.

– Я тону. Меня порадовала наша беседа о преимуществах цивилизации, Карса Орлонг, но теперь я должен капитулировать. Я должен умереть. Больной. Лихорадочный. Потребности слишком жгут. Я дал тебе слова, которые тебе понадобятся. Ради моего сердца. Ради моего сердца.

Карса смотрел на скрюченное тело у своих ног. Потом прислонил меч к стене и нагнулся.

Увечный человек поднял лицо, слепые глаза блестели, как начищенные монеты.

– Что ты делаешь?

Карса поднял похожего на скелет человека на руки и выпрямился.

– По дороге сюда я переступал через трупы, – сказал тоблакай. – Люди, до которых никому нет дела, умирали в одиночестве. В моей дикой, варварской деревне такого быть не может, а в этом городе, бриллианте цивилизации, случается на каждом шагу.

Изуродованное лицо повернулось к нему; Карса укрывал его от дождя, и по лицу стекали последние капли. Губы шевелились, но ничего не было слышно.

– Как тебя зовут? – спросил Карса.

– Мунуг.

– Мунуг. Этой ночью, прежде чем подняться и пойти в храм, я – деревня. А ты здесь в моих руках. Ты не умрешь, никем не замечаемый.

– Ты… ты сделаешь это для меня? Для чужака?

– В моей деревне чужаков нет; вот от чего отвернулась цивилизация. Однажды, Мунуг, я создам мир деревень, и век городов закончится. И рабство умрет, и цепей больше не будет – скажи своему богу. Сегодня я – его рыцарь.

Мунуг почти перестал дрожать. Старик улыбнулся.

– Он знает.

Не так уж много – держать на руках хрупкую фигуру в последние мгновения жизни. Лучше, чем койка или даже кровать в комнате, где собрались любимые. И точно лучше, чем пустая улица под холодным дождем. Умереть в чьих-то руках – есть ли что-то великодушнее?

Любому дикому варвару в мире это известно.

Закрываясь тяжелыми щитами, Ве’гаты из к’чейн че’маллей продвигались под градом стрел из арбалетов и онагров. Ве’гаты пошатывались от ударов, тяжелые стрелы разбивались о щиты. Или втыкались в голову, шею и грудь; солдаты падали, и кто-то из сородичей занимал их место. Атака рептилий приближалась к траншеям и редутам.

В центре атаки т’лан имассы подвергались такому же обстрелу, но никаких щитов у них не было; если тяжелая стрела пробивало тело, кости дробились на осколки. Тот, кто мог после этого собрать себя заново, продолжал движение. Но многие были слишком разбиты, чтобы подняться, и лежали грудами костей.

Снова и снова губительные залпы накрывали атакующих. Десятки Ве’гатов лежали, суча ногами, колотя хвостами по земле. В шеренгах т’лан имассов зияли широкие пробелы. Но не было стонов, ужасных криков боли и страха.

Сестра Преподобная стояла высоко над битвой, под струями горячих и ледяных ветров, и наблюдала, как враг надвигается все ближе к ее солдатам, ждущим в траншеях и редутах. Колдовство Акраст Корвалейна истекало из нее, она крепко держала тяжелую пехоту Коланса, не оставляя места для страха, и чувствовала, как они ощетинились, накормленные ее голодом. Не уступать! Убейте их всех! Не уступать! Они продержатся – должны, – а потом появится высший Водянистый Фестиан и ударит к’чейн че’маллям во фланг, чтобы нанести глубокую смертельную рану этим ненавистным врагам из прошлого.

Она негромко выругалась, увидев, как масса охотников К’елль прорвалась по усеянному камнями склону к позициям онагров и защитники отчаянно размахивают тяжелым оружием. Солдаты успели дать один залп, и десятки стрел вонзились в ряды охотников, прежде чем остальные добрались до холма и помчались вверх, воздев ужасные клинки.

Когда беспомощные солдаты были уничтожены и машины разбиты в щепки, сестра Преподобная забыла про них. Она видела, что погибли с десяток или больше охотников К’елль; и если каждый форт принесет хотя бы такую же жатву, оно того стоит. Приходилось вести войну на истощение – другого выбора нет.

Теперь, когда битва шла полным ходом, паника Преподобной утихла, хотя смерть брата Усерда еще вызывала дрожь. Она еще не знала подробностей его смерти, и это беспокоило; и если отпустить поводья, страхи вернутся. Люди двуличны и наглы – не следовало недооценивать их коварную, лживую природу. Сила Усерда обернулась против него самого. Каким-то образом. Он утонул в потопе слов, и невозможно представить, как такое было возможно.

Но в битве внизу она видела только двух людей. Верхом на Ве’гатах, во имя Бездны. Они командуют? Нет, невозможно. К’чейн че’малли никогда не покорятся власти людей. Ими всегда командует Матрона, и больше никто. Так было и так будет.

Однако ужасная Матрона принесла так много Ве’гатов. И прячется. Скрывается от моих розысков. Одно это говорит о впечатляющей силе.

Но когда все кончится, когда ее армия будет разбита, я отыщу ее. Выпотрошу. Сегодня – последний вздох к’чейн че’маллей. Других Матрон не осталось – я уверена. Должно быть, они узнали о союзе, который я заключила с на’руками, и пришли сюда, думая о мести.

Хотели шлепнуть меня по руке, как маленькую девочку?

Из четырех древних рас кого всегда боялись больше всего, как не форкрул ассейлов?

Она знала, что на далеких континентах есть другие Чистые. И как только сила Акраст Корвалейна станет непререкаемой здесь, она разыщет их. И пригласит разделить эту силу, тогда чистка начнется всерьез. Мы спустим с привязи такую справедливость, что…

Ее окатил внезапный порыв холодного воздуха, и сестра Преподобная отвернулась от битвы внизу. Она пошла навстречу ледяному ветру на край площадки, нависающий над морем.

И увиденное ошеломило ее.

Залив Коланса был забит льдом. Из глубин поднимались горы, сверкающие изумрудными и сапфировыми искрами, и бурлящая вода становилась белой, Волны застывали. Изморские корабли, раздавленные и поглощенные морем, теперь снова являлись на свет – обломки, скованные льдом; и появлялись другие корабли, давным-давно погребенные под илом на дне. Прямо внизу пришвартованные галеры и триремы Коланса, скованные льдом, трещали, корпуса начали разваливаться. Звук разрушения, достигший ушей Преподобной, был похож на треск ломающихся в бурю деревьев.

Весь залив, скованный льдом, превратился в безумный пейзаж зазубренных полупрозрачных скал, глубоких трещин, полос грязного снега. Клубящимися тучами наползал туман.

И под грохот скрежещущих гор лед начал подниматься выше, ближний край, наклонившись, пополз вверх. Мол и волнорезы в гавани разом были уничтожены, разбиты в щебень; а лед все поднимался, достигнув основания Шпиля, и сестра Преподобная ощутила, как дрожит камень под ногами.

Этого не может быть!

Омтоз Феллак… какой яггут осмелился? Нет! Их не осталось! Они вымерли… не осталось ни единого с подобной силой – мы обнаружили бы угрозу и ликвидировали ее!

Сестра Преподобная отшатнулась от обрыва, словно почувствовав, что Шпиль качается под ее ногами. Сердца колотились, бедра болели, и она нетвердо двинулась по площадке. Дойдя до места, где стояла прежде, она снова посмотрела на битву.

И увидела, как солдаты Ве’гат взбираются на защитную насыпь.

Вставайте! Колансийцы… мои благословенные дети… встречайте врага!

Сжав кулаки, она отправила людей на к’чейн че’маллей.

После столкновения с павшим Ве’гатом Геслер старался удержаться в седле своего покачнувшегося скакуна. Он видел, что первая шеренга ворвалась в траншею… а с верхних террас сотни солдат Коланса неслись на поддержку своим осажденным товарищам.

Он увидел, как Ураган поднял топор с застрявшим на лезвии расколотым шлемом. Лицо Урагана раскраснелось под стать рыжей бороде, им овладела бешеная ярость. Его Ве’гат стоял на гребне бруствера, алебарды непрерывно опускались на пытавшихся атаковать его солдат Коланса.

Идиот нарывается на то, чтобы его убили. Это он специально, мне назло!

Геслер послал своего Ве’гата вперед. Посреди бурлящих в мозгу ароматов он приказал к’чейн че’маллю: «В траншею! Дави! Все – вперед!»

Справа от него т’лан имассы прорубались через защитников, захватывая редуты. Битва, перейдя врукопашную, превратилась в бойню. Геслер увидел, как Онос Т’лэнн, от которого отскакивало вражеское оружие, продвигается вперед, вращая кремневым мечом. Казалось, он бредет сквозь кровавый туман.

Ублюдки красуются перед нами. Ну конечно, мы-то из плоти и крови, а они – нет. Ничто так не раздражает, как нечестное преимущество на поле боя. Ну, они хотя бы на нашей стороне… боги, да чего я жалуюсь?

– Дави!

Ве’гаты хлынули в траншею. Огромная масса тел в доспехах преграждала путь громадным рептилиям – оружие прорубало врагов, но тут же появлялись новые. Поднявшись на бруствер, Геслер увидел, что во втором ряду укреплений солдат не осталось – все бросились атаковать к’чейн че’маллей. Но выше по склону пехота оставалась на своих позициях. Он видел высокие редуты по углам, видел заряженные и готовые к бою онагры.

Потратим весь день.

Хуже того. Можем и проиграть.

Т’лан имассы захватили траншею по центру и теперь пытались расширить прорыв. По их рядам ударил залп тяжелых стрел.

«Охотники К’елль… Саг’Чурок… вы нужны в центре… необходимо уничтожить эти онагры! Т’лан имассы расступятся. Пройдите за ними, постройтесь по центру и атакуйте в прорыв!»

По его левому плечу скользнула стрела. Выругавшись, он ударил пятками Ве’гата, посылая в траншею, ближе к Урагану.

Бойня была ужасной; взлетали тела, вздымалось и звенело оружие. Ве’гат Геслера приземлился на трупы – они заполняли траншею наполовину; ноги скользили по раздавленным конечностям и телам, и для опоры он вонзал в них когти.

Полдюжины укрывшихся за щитами колансийцев держали наготове топоры с короткими рукоятками; они атаковали Ве’гатов снизу – рубили ноги, резали животы. Так поступали малазанцы. Ну что бы колансийцам не быть потупее?

Зарычав, Геслер послал Ве’гата вперед.

«Мы убиваем снова и снова, но они не поддаются. Дестриант, эти солдаты под действием какого-то гейса. Их душами командует чистокровный форкрул ассейл».

Калит медленно кивнула. Она и сама это видела: ни одна армия не смогла бы выдержать такую бесконечную бойню. Пали уже тысячи солдат Коланса. Сражение за первую траншею длилось почти половину утра, а теперь, когда солнце поднялось в зенит – посреди Нефритовых путников, – к’чейн че’малли и т’лан имассы сумели сокрушить последних защитников только третьей траншеи.

Только полпути через оборону.

Рядом Матрона Гунт Мах заговорила смесью ароматов:

«Мои Ве’гаты начинают уставать, Дестриант. Тысячи пали навсегда. А теперь Гу’Рулл сообщает, что сюда движутся еще колансийцы – по дороге с запада».

Калит обхватила себя руками. Что делать, что ответить?

– Значит, летерийцы и болкандцы побеждены.

«Нет. Они преследуют врага, но их мало и они утомлены – и не успеют вовремя нам на помощь. Дестриант, мне трудно добраться до Кованого щита и Смертного меча. Они в безумной схватке… снова и снова я слышу, как они взывают к кому-то, кого я не знаю, но каждый раз, как звучит это имя, что-то дрожит в воздухе. Аромат острый и звериный».

«Дестриант, нужно отвести часть наших войск, чтобы встретить угрозу с запада. Достучитесь до наших людей-командиров; нужно пробиться через их ярость и говорить голосом разума. Используйте разум Ве’гатов – они помогут добраться до них».

Калит глубоко вздохнула и закрыла глаза.

Татуировки на предплечьях Геслера горели, словно облитые кислотой, но он этого даже не замечал, нагнувшись над плечом шатающегося Ве’гата. Никогда еще Геслер не ощущал такой усталости, такой деморализованности. Враг не сдавался. Враг сражался с яростью, не уступавшей гневу Геслера и Урагана; колансийцы умирали и умирали, но на их место вставали новые.

Топор глубоко вонзился в живот Ве’гата, и ящерица уже умирала, хотя и оставалась на ногах, хотя и продвигалась вперед, сметая клинками врагов со своего пути.

Они приближались к центру; там т’лан имассы все еще продвигались вперед; не знающие устали руки с оружием поднимались и опускались. Никогда прежде Геслер не был так близко к немертвым воинам в разгар сражения, не видел этой уничтожающей… неутомимости.

А в распоряжении Императора их было двадцать тысяч. Он мог завоевать весь мир. Он мог устроить такую бойню, чтобы сокрушить любое королевство, любую империю на своем пути.

А он их почти не использовал.

Келланвед… как такое возможно? Неужели ты сам испугался резни, которую могли устроить эти существа? Сам видел, как победа может уничтожить тебя, уничтожить всю Малазанскую империю?

Нижние боги, думаю, так и было.

Ты командовал т’лан имассами… чтобы удержать их от поля боя, чтобы они не втянулись в войны людей.

И теперь я вижу, почему.

Он еще держал в руке тяжелый меч, но не оставалось сил, чтобы просто поднять его.

Жажда битвы таяла… что-то разрушало ее, красная пелена спадала с глаз.

И он услышал голос Калит:

«Геслер, по дороге движется еще одна армия Коланса. Они идут быстро… нужно защитить наш фланг».

– Защитить фланг? Чем? – Он развернул своего скакуна, покачнувшись в седле. – Да чтоб тебя… моему Ве’гату конец.

Он выдернул ноги из стремян и соскользнул по жирной спине рептилии. На земле колени подкосились, и Геслер упал на бок. Пытаясь восстановить дыхание, он уставился на странное – и странно переполненное – небо.

– Ясно. Слушай, Калит. Отправь туда всех охотников К’елль. Скажи Саг’Чуроку: я отправляю ему т’лан имассов. – Он с трудом поднялся на ноги. – Слышишь меня? – Он вздрогнул, когда Ве’гат упал на землю, молотя ногами, из живота выпадали кишки. Глаза ящерицы погасли.

«Слышу. Гу’Рулл говорит, что тебе надо поторопиться. Времени мало».

– Так этот проклятый ризан все-таки вернулся, да?

«Гу’рулл говорит, что идет буря, Геслер. Говорит, ты призвал ее».

– Да Худа с два я призывал! – Геслер огляделся, но Урагана нигде не было видно. Буря? Да о чем она вообще? В любом случае, это все рыжебородый виноват.

Выругавшись, Смертный меч отправился на поиски Оноса Т’лэнна. И тут с тревогой заметил, что на предплечьях выступили капельки кровавого пота.

Онос Т’лэнн разящим ударом наискосок разрубил тело колансийца, рывком высвободил меч и перешагнул через смятый труп. Слева по ребрам его ударил топор, отскочил; а Онос Т’лэнн, повернувшись, перерубил противнику шею и посмотрел, как голова падает с плеч. Еще пара шагов, и он оказался на четвертом бруствере; воины следовали рядом.