Увечный бог. Том 2 Эриксон Стивен

Глава двадцать четвертая

• Я слышал голоса, полные горя,
• Я видел смятые печалью лица,
• Смотрел, как встают сломленные мужчины
• И как из могилок поднимаются женщины,
• А ты еще говоришь мне о слабости,
• О неудачах, достойных лишь презренья,
• Ты только показываешь свой страх,
• Наглый, как трофеи бессмысленной войны.
• Но в чем твоя победа, когда приближается ночь
• И твоя решимость среди теней становится голой,
• Когда в этом мире для нас все закончено,
• Когда мы не стоим, не падаем, но лишь цепенеем
• И нас ждет безмолвная неизвестность?
• Я слышал горе в собственном голосе,
• Чувствовал, как мое лицо искажает печаль.
• Сломленный, отвернулся от могил,
• Крепко сжал руку слабости
• И двинулся рядом с привычными неудачами.
• Презренье валяется в пыли, а трофеи
• Тают вдали за моей спиной,
• Ночь впереди тянет меня к себе,
• Ибо когда я закончу с этим миром,
• То стану в неизвестности слушать безмолвие,
• Ожидая то, что грядет.
• А если этого тебе мало,
• Найди меня здесь
• Перед самым восходом.

«Конец путешествия» Рыбак кель Тат

В памяти Банашара запечатлелось: она стоит, а меч в ножнах лежит перед ней на столике с картой. Единственная масляная лампа внутри палатки источает блеклый свет, отбрасывающий еще более блеклые тени. В спертом влажном воздухе все кажется покрытым тонкой кожицей. Незадолго перед тем она беседовала с Лостарой Йил, стоя к своему оружию спиной. Банашар не был уверен, слышал ли от Тавор прежде что-либо подобное, и неопределенность эта сейчас самым загадочным образом его грызла.

Если бы адъюнкт часто говорила такое, какие трагические истины она тем самым открывала бы о себе? Но нет, она этих слов не произносила – никогда! – тогда отчего же в его ушах они прозвучали эхом, пришедшим из какого-то отдаленного в пространстве и времени места?

Лостара вернулась от Ханават, куда ходила взглянуть на новорожденного. Глаза капитана покраснели от слез, и Банашару сделалась ясной потеря, ощущаемая обеими женщинами, которым предстояло вот-вот лишиться будущего. Напрасно он здесь оказался. Напрасно услышал слова адъюнкта.

– Желать своим детям лучшего мира недостаточно. Укрыть их от всего за легкой и спокойной жизнью – еще не все. Если мы, Лостара Йил, не пожертвуем ради грядущего лучшего мира своей собственной легкой жизнью, собственным покоем, мы обрушим проклятие на головы своих детей. Мы оставим им лишь незаслуженные страдания, лишь множество уроков, которые им не нужны. У меня нет детей, но мне достаточно лишь взглянуть на Ханават – и я обретаю необходимую силу.

Слова эти врезались ему в память. Услышанные от бездетной женщины, они потрясли и ранили его больше, чем можно было ожидать.

Вот за это они и сражались? Само собой, то всего лишь одна из множества причин, и, если честно, Банашар не очень-то понимал, каким образом избранный адъюнкт путь мог послужить достижению подобной цели. Он не сомневался ни в благородстве ее мотивов, ни даже в остроте сострадания, котоое заставляло ее добиваться того, что большинству казалось практически невозможным. И однако имелось что-то еще, доселе остававшееся скрытым.

Как часто самое великое сострадание происходит из темного источника? Из потайного средоточия личных неудач?

Отослав Лостару, Тавор вновь повернулась к мечу. Некоторое время спустя сидевший на сундуке с доспехами Банашар зашевелился, сполз с него и подошел к ней.

– Адъюнкт, я больше не пытаюсь бежать.

Она не ответила, взгляд ее был по-прежнему прикован к оружию в потертых, поцарапанных ножнах.

– И я… я хотел бы вас за это поблагодарить. За очередное доказательство, – добавил он с горькой улыбкой, – вашего дара совершать невозможное.

– Жрец, – сказала она, – Чал’Манага, та Змейка, в ней ведь проявила свое присутствие Д’рек, верно?

Он обнаружил, что неспособен встретиться с ней взглядом, но пожать плечами все же сумел.

– Думаю, что да. На какое-то время. Ее дети заблудились. Во всяком случае, с ее точки зрения. А это, наверное, означало, что заблудилась и она. И ей, и им требовалось отыскать дорогу.

– Эти подробности меня не интересуют, – сказала она более резким тоном. – Банашар, ответьте мне – что ей нужно? Почему ей так важно быть здесь? Она намерена мне противостоять?

– Почему вы решили, адъюнкт, что у меня найдутся ответы на эти вопросы?

– Потому что и вас она никогда не покидала. Ей было нужно, чтобы остался в живых хотя бы один из верующих в нее, и она по неизвестной мне причине избрала вас.

Ему снова захотелось сесть. Куда угодно. Пусть даже на пол.

– Адъюнкт, как гласит пословица, червяк в луже эля сперва хмелеет, потом тонет. Я размышлял на эту тему и, признаться, начал подозревать, что годится любая лужа, что хмель тут совершенно ни при чем. Эти бедолаги где угодно утонут. И однако, как ни странно, если луж нет, червяки наружу не выползают.

– За спиной мы оставили новое озеро, жрец. И никто в нем не утонул, даже вы.

– Теперь это просто обычные дети.

– Я знаю.

Банашар вздохнул, потом кивнул в сторону меча.

– Она будет его защищать, адъюнкт.

Он услышал, как у нее перехватило дыхание, а потом…

– Но это может ее убить.

Он кивнул, не доверяя собственному голосу.

– Вы уверены, Полудрек?

– Полу… Нижние боги, адъюнкт, вы и в теологии тоже сведущи? Вот Тайшренн, тот действительно…

– Вы, Банашар, последний оставшийся в живых жрец Осеннего Червя, так что и титул – ваш.

– Хорошо, но где в таком случае мои расшитые золотом одеяния и сверкающие перстни?

За спиной у них в палатку вошел адъютант, кашлянул и отрапортовал:

– Адъюнкт, три лошади оседланы и ждут снаружи.

– Спасибо.

Банашара вдруг обдало холодом, руки застыли и оцепенели, словно он опустил их в ведро с ледяной водой.

– Адъюнкт… мы даже не знаем, удастся ли освободить сердце. Если вы…

– Они справятся, Полудрек. Ваша собственная богиня явно уверена…

– Нет!

Она осеклась и замолчала.

– Все куда проще, адъюнкт, – продолжил Банашар, и во рту его от слов оставался привкус золы. – Д’рек безразлично, воссоединится Увечный бог или нет; будь он хоть лишившимся рассудка идиотом, хоть выпотрошенной тушей с дырой в груди, ей неважно. Что бы именно вам ни досталось, она хочет от этого избавиться.

– Значит… – Ее глаза сузились.

– Верно. Прислушайтесь к последнему Полудреку, уж он-то способен понять, что его богиня утратила свою веру.

– Они не сдадутся, – прошептала Тавор, снова впившись глазами в меч.

– А если их предадут изморцы? Что тогда?

Она затрясла головой.

– Вы не понимаете!

– Адъюнкт, все наши предполагаемые союзники – достаточно ли они сильны? Целеустремленны? Упрямы? Когда начнут падать тела, когда хлынет кровь – услышьте меня, Тавор! – мы должны будем соотносить свои поступки – все, что мы здесь делаем, – с вероятностью того, что их постигнет неудача.

– Я не стану.

– Думаете, я не отношусь с должным уважением к принцу Брису или королеве Абрастал? Но, адъюнкт, им предстоит нанести удар там, где Акраст Корвалейн наиболее силен! Где находятся самые могущественные форкрул ассейлы – неужели вам ни разу не приходило в голову, что ваши союзники могут не справиться?

Она снова затрясла головой, и Банашар почувствовал, что внутри него закипает гнев – так и будете, как ребенок, зажимать ладошками уши, раз вам не нравится, что я говорю?

– Вы не понимаете, Полудрек. И богиня ваша, похоже, тоже.

– Тогда сами скажите мне! Объясните! Откуда у вас такая уверенность, Худа ради?

– К’чейн…

– Адъюнкт, для треклятых ящериц это последний шанс! И не важно, кто по-нашему ими командует – все равно это Матрона. Она обязана командовать. Если она увидит, что гибнет слишком много ее потомства, она прикажет отступать. Ей придется! Речь о выживании расы!

– Ими, Банашар, командуют Геслер с Ураганом.

– Нижние боги! Сколько у вас этой веры в способности парочки разжалованных морпехов?

Она твердо взглянула ему в глаза.

– Столько, сколько мне нужно. Надеюсь, свою потребность в сомнениях вы удовлетворили. Нам пора двигаться.

Он задержал на ней взгляд и вдруг почувствовал, что напряжение уходит. Даже сумел криво улыбнуться.

– Я, адъюнкт, Полудрек Осеннего Червя. Возможно, она слышит вас моими ушами. Возможно, в конце концов мы сумеем преподать Д’рек урок истинной веры.

– Неплохо бы, – отрезала она, берясь за меч.

Они вышли наружу.

Там их ждали три лошади, два седла оставались пустыми. Сгорбленная фигура в третьем… Банашар поднял взгляд и приветственно кивнул.

– Капитан.

– Жрец, – откликнулся Скрипач.

Они с адъюнктом взобрались в седла – тощие животные под ними беспокойно шевельнулись, – и все трое сразу же поскакали прочь. Из малазанского лагеря на поросшую травой равнину.

Где двинулись к северо-западу.

В пути почти никто не разговаривал. Они ехали в ночной темноте, переходя с рыси на шаг и обратно. Западный горизонт время от времени озаряли молнии, бледные с кровавым оттенком, но выше их ночным небом безраздельно владели Нефритовые путники, достаточно яркие, чтобы затмить звезды, так что трава на равнине приобрела оттенок свежей зелени, которому с рассветом предстоит оказаться фальшивым. Местность уже много лет не знала дождей, травинки разлетались из-под копыт, словно срезанные косой.

Когда они оказались поблизости от одинокой высоты, доминирующей над местностью, адъюнкт направила коня в ее сторону. На холмиках поменьше, которые они один за другим миновали по пути, виднелись следы древних стоянок – неровные круги булыжников, которыми придавливали края шатров. Еще в тысяче шагов к северо-западу местность понижалась, образуя широкую, но неглубокую долину, на ее дальнем склоне виднелись длинные насыпи из камней и валунов: барьеры, засады и загоны для степных животных, исчезнувших так же давно, как и охотившиеся на них племена.

Опустошенность этого места давила на Банашара, свербила под кожей ползучим напоминанием о том, что все смертно. Все проходит. То, что мы делаем, как мы видим, все эти утраченные способы жить. И все же… будь я способен шагнуть в ту эпоху, незримо присутствовать среди этих людей, я и сам был бы таким же, как они – таким же внутренне… боги, сумей я все это объяснить хотя бы самому себе, у меня был бы повод когда-нибудь претендовать на звание мудреца.

Миры, где мы живем, такие крошечные. Они лишь кажутся бесконечными, поскольку сознание способно одновременно вмещать их тысячами. Но если мы остановимся, перестанем меж ними перемещаться, вдохнем поглубже и оглянемся вокруг… окажется, что все они одинаковы. Если не считать отдельных подробностей. Утраченные эпохи не более и не менее значительны, чем та, где мы сейчас живем. Нам-то свойственно видеть некое поступательное движение, будто мы постоянно оставляем что-то позади и рвемся вперед. Но истина в том, что, где бы мы ни оказались, какие бы сверкающие побрякушки там ни обнаружили, мы всего лишь ходим по кругу.

И у меня от этих мыслей слезы наворачиваются.

Они остановили лошадей у подножия холма. Склоны его были неровными, сквозь тонкую оболочку почвы тут и там торчали покрытые ржавыми пятнами камни скального основания, бесчисленные столетия сменяющихся жары и холода покрыли их множеством трещин. Ближе к вершине теснилась куча бело-желтых доломитовых валунов, их сравнительно мягкая поверхность была испещрена вырезанными в камне причудливыми рисунками и геометрическими орнаментами. Пространство между валунами заросло шипастыми деревьями и чем-то вроде кустов степной розы, от которых остались сейчас лишь ощетинившиеся колючками скелеты.

Адъюнкт спешилась, стянула кожаные перчатки.

– Капитан?

– Да, – ответил он, – подойдет.

Когда Скрипач тоже соскользнул с лошади, Банашар последовал его примеру.

Следом за адъюнктом они поднялись по склону. Оказавшись ближе к гнилым камням, Банашар смог разглядеть выбеленные фрагменты человеческих костей, застрявшие в трещинах и расщелинах, насыпанные кучами на плоских поверхностях и в нишах. Когда он ступал по узким извилистым тропкам, проложенным между камнями, под ногами хрустели бусины из отполированных орехов, почва вокруг была усыпана хрупкими обломками плетеных корзин.

Достигнув вершины, они увидели, что доломитовые валуны образуют там грубое кольцо диаметром в десяток шагов, почва внутри него была относительно ровной. Когда адъюнкт, пройдя между двух валунов, вышла на открытое место, ее левая нога соскользнула, и она отдернулась назад. Устояв на ногах, осмотрелась вокруг, потом присела на корточки и что-то подняла.

Банашар подошел поближе.

В руках у нее был наконечник копья из обколотого кремня в добрый кинжал длиной, и жрец увидел, что вся ровная поверхность усеяна тысячами подобных наконечников.

– Побросали их здесь, ни один даже не сломан, – пробормотал Банашар, когда к ним присоединился Скрипач. – Зачем, спрашивается?

Капитан хмыкнул.

– С этими святилищами никогда не разберешь. Но выполнены орудия замечательно. Такой работе даже имассы бы позавидовали.

– Я бы вот что предположил, – сказал Банашар. – Они изобрели технологию, оказавшуюся слишком успешной. И в результате перебили всех животных вокруг, ни единого не осталось. А почему? Да потому, что все мы одинаково бестолковы, столь же близоруки – сейчас или двадцать тысяч лет назад, разницы никакой. Соблазн же убийства сродни лихорадке. Когда они поняли наконец, что наделали, когда начали вымирать от голода, они обвинили во всем свои орудия. И однако, – он скосил глаза на Скрипача, – мы до сих пор полагаем, что эффективность есть благо.

Скрипач вздохнул.

– Иной раз мне кажется, мы и войну-то изобрели оттого, что зверья, которое можно убить, не осталось.

Адъюнкт выронила наконечник – врезавшись в слой своих сородичей, он переломился надвое – и двинулась вперед. Каждый ее шаг сопровождался каменным треском. Оказавшись посередине, она повернулась к ним.

– Святость тут ни при чем, – сказала она. – Поклоняться здесь нечему, разве что прошлому, которое никогда уже не вернется, а название этому другое – ностальгия. В невинность предков я тоже не верю.

– Тогда отчего здесь? – удивился Банашар.

Ответил ему Скрипач:

– Потому что, жрец, здесь можно держать оборону.

– Полудрек? – спросила Тавор, положив руку на эфес меча.

Он огляделся, подошел к одному из доломитовых валунов. Вихрящиеся орнаменты, канавки в камне напоминают завитки волос. Демонические, лишь отдаленно напоминающие людей фигуры, лица – сплошь вытаращенные глаза и широко разинутые рты, полные острых зубов. Вздохнув, он снова повернулся к адъюнкту и кивнул.

– Она могла бы, не знаю… обвиться вокруг основания холма, словно легендарный змей, что ли.

– Зачем?

– Сдерживать то, что внутри.

– Как долго?

Пока не умрет. Он лишь пожал плечами.

Адъюнкт Тавор еще некоторое время вглядывалась в него, а потом обнажила отатараловый меч. Ржавого оттенка клинок в глазах Банашара словно полыхнул огнем, и он отшатнулся.

Стоявший рядом Скрипач негромко выругался.

– Адъюнкт, он… проснулся.

– И готов, – прошептал Банашар, – призвать.

Тавор носком сапога расчистила участок почвы, установила там меч острием вниз. Потом навалилась на него всем своим весом.

Клинок легко, словно сквозь песок, скользнул вглубь на половину своей длины.

Тавор отступила на шаг, казалось, готовая упасть.

Банашар со Скрипачом одновременно оказались рядом и подхватили ее – боги, как же в ней мало веса осталось! Кожа да кости! Она обмякла у них на руках и лишилась сознания.

– Так, – выдохнул Скрипач, – надо бы оттащить ее в сторонку, только место почище выбрать.

– Нет, – возразил Банашар, – я отнесу ее вниз, к лошадям.

– Тоже верно. А я вперед пойду, воду приготовлю.

Банашар поднял Тавор на руки.

– Скрипач…

– Ну да, – проворчал тот. – Под броней там словно ребенок на грани голодной смерти. Когда она очнется, жрец, мы заставим ее поесть.

С тем же успехом солдат мог сказать: «Мы пойдем на приступ луны», будучи при этом в полной уверенности, что так оно все и произойдет и что от луны в результате останутся лишь дымящиеся руины. Так они, солдаты, приучены думать. Этот треклятый морпех уж точно. Ничего не сказав, Банашар двинулся следом за Скрипачом вниз по извилистой тропке.

Они уложили ее на протертой почти до дыр попоне. Банашар расстегнул и снял с нее шлем, а под голову пристроил старенькое седло с ее собственной лошади. Сбоку от них Скрипач колол щепу для костра.

Жрец взял бурдюк с водой, намочил пару бинтов, нашедшихся в мешке у сапера, и начал осторожно обтирать грязь и пот со лба Тавор, с ее ничем не примечательного лица. Когда глаза ее были закрыты, он мог разглядеть ребенка, каким она когда-то была, – серьезного, целеустремленного, стремящегося поскорей вырасти. И однако сейчас лицо было слишком истощенным, выглядело старше и изможденней, чем следует. Он убрал с ее лба налипшие пряди мокрых волос. Потом кинул взгляд на Скрипача.

– Как по-вашему, это просто переутомление или… нижние боги! Скрипач!

Тот при помощи кинжала разламывал сейчас свою Колоду Драконов, от карт оставались лишь щепочки. Прервавшись на мгновение, он поднял глаза на жреца.

– Ей нужна горячая пища.

На глазах Банашара щепки отправились в костер. Краски подсветили пламя причудливыми оттенками.

– Вы не рассчитываете выжить?

– Даже если и выживу, с меня достаточно. Этого вот всего.

– От армии так просто не отделаться, хотите вы этого или нет.

– В самом деле? Я намерен убедить вас в обратном.

– И чем думаете заняться? Ферму купите, овощи станете выращивать?

– Храни меня боги от этого! Слишком много работы – никогда не понимал солдат, вынашивающих подобные планы на тот день, когда отложат меч. Земля сама знает, чему на ней расти, и тратить остаток жизни на то, чтоб ее разубедить, – это все равно что еще одна война, чтоб ее.

– Понятно. Значит, напиваться и рассказывать одни и те же истории в занюханной таверне…

– Как вы сами в Малазе?