Век Екатерины Великой Волгина София

Императрица, ласково глядя на подругу, вдруг призналась:

– Княгиня, в день для меня и всей России, как я понимаю, судьбоносный, я поняла одно: русские люди – необыкновенный народ! Я приложу все свои усилия и всю свою жизнь положу для его блага.

Последние слова Екатерина Алексеевна произнесла дрогнувшим голосом. Дашкова, видя, как крупные слезы покатились из глаз императрицы, обняла ее и прослезилась сама.

Екатерина приложила пальцы к вискам, виновато посмотрела на подругу.

– Катенька, теперь мне надо прилечь, отдохнуть. Голова словно воспалена, не могу ни о чем думать.

Она поискала глазами на соседнем столе:

– Где же моя табакерка? Не знаю, как вы, но у меня головную боль как рукой снимает, стоит токмо понюхать ароматного табака.

Дашкова поднялась со своего места и легко нашла табакерку.

– Табак, Ваше Величество, многим помогает. Что-то происходит с кровью, видимо.

Она поправила прическу у зеркала.

– Я ухожу, Ваше Величество, вам надобно хорошенько отдохнуть. Прикажите не беспокоить вас, поспите подольше – и ваш ясный ум сумеет решить все первоочередные задачи. Я приеду к вам завтрева, ежели вы не против.

– До свидания, княгиня, – сказала Екатерина, поднимаясь из-за столика. – Буду рада увидеть вас, – произнесла она слабым голосом, – и вы правы, надобно быть сильной.

Дашкова энергично обняла подругу и, ободряюще улыбнувшись ей на прощанье, выскользнула из комнаты.

Императора Петра Федоровича похоронили десятого июля в Александро-Невской Лавре, там же, где три года назад похоронили их маленькую дочь Анну. Хотя приближенные настойчиво отговаривали, императрица Екатерина Алексеевна, отдавая последний долг законной супруги, тайно присутствовала на погребении. Ее удивило, что, кроме приглашенных на церемонию особ и голштинских офицеров, народу собралось изрядно: они заняли все пространство от монастырской рощи до Благовещенской церкви. Ей донесли, что народ дивится, отчего лицо упокоившегося императора столь черного цвета. Дескать, никак государь был удушен. Императрица уехала назад в столицу в крайне беспокойном состоянии.

Прибыв через день после похорон императора в столицу, Алексей Орлов находился в плохом настроении. Остановившись в Зимнем дворце, в покоях брата Григория, он битый час стоял у окна, углубившись в свои мысли, и ни на кого не смотрел. Как не старался его расшевелить старший брат, тот никак не реагировал. Они поджидали Ея Величество, занятую разговором в соседней комнате, со своей подругой, Дашковой Екатериной Романовной.

– Ты не переживай, – успокаивал брата Григорий, – государыня-матушка наша уже пережила сию новость о Петре, и думаю, найдет выход из положения. Она уже выпустила манифест о смерти императора, сообщила народу причину: умер от геморроидальных колик. Так что поди докажи теперь, кто виноват в его смерти.

Алексей слушал, вздыхал, но головы не поднимал. Он понимал, что сделал то, чего никто, окромя него, не решился бы сделать ради спокойствия императрицы и отечества. Для оного надобно было не токмо радеть за отчизну, но еще и сильно любить и почитать государыню. Посему ему ничего не стоило все взять на себя. Нынче ему станет понятно, правильно ли он понимал императрицу Екатерину.

Однако, он не был полностью уверен, как она воспримет сей его поступок и потому с тяжелым сердцем ждал встречи с ней.

Послышались легкие шаги, и в кабинет вошла улыбающаяся Екатерина Алексеевна. Оба встали. Скользнув глазами по старшему Орлову, она остановилась на Алексее.

С минуту императрица молчала, переводя взгляд с Григория на Алексея. Григорий, вздохнув, пожал плечами. Она прошла к столу, села в кресло, сказала строго:

– Что, Алексей Григорьевич, не смотрите на меня? Переживаете? Правильно делаете. Неугодное мне дело изволили учинить!

Шрам, протянувшийся на всю его щеку, побелел. Невольно Алексей Орлов опустил голову, но сразу паки поднял. Сглотнув, он открыл рот:

– Государыня…

Екатерина сразу же прервала его. Последние дни она долго думала, как ей обойтись с любящим ее, а главное, преданным ей душой и телом – в оном она не сомневалась – человеком.

– Не надо, – сказала она резко. – И слышать не желаю, что там у вас произошло! Потом надобно будет вам все доподлинные детали на бумаге изложить.

Встав, Екатерина прошлась по комнате, повернулась к виновнику, посмотрела на него. Алексей выглядел странно, таким она его никогда не видела. Глаза он опустил, и Екатерина не знала, что именно они выражают. Скорее всего, страх опалы с ее стороны – все остальное ему было нипочем.

– Одно я знаю, – продолжила она, смягчившись, – окромя вашего страшного поступка, во всем остальном вы и ваши братья служили мне верно как никто иной. И я не могу не помнить оного, посему – не имею права наказать вас, Алексей Григорьевич.

Орлов мгновенно склонился перед ней на колено, поцеловал протянутую руку.

– Но сие не все, – помедлив, добавила государыня. – С завтрашнего дня вам недолжно появляться в Петербурге до конца сего года. Для вас найдется работа в Первопрестольной, надобно ее подготовить к моей коронации. Надеюсь, и впредь вы мне послужите на славу.

Слово «славу» она произнесла с нажимом и особой интонацией. С каждым ее словом лицо Алексея Орлова все более оживлялось, казалось, что каждое из них для него звучало как одобрение. Под конец он даже решился поднять глаза. Екатерина сразу же отвела взгляд, сказав:

– Теперь же давайте пройдем обедать. Нас ждет княгиня Дашкова.

После переворота 28-го июня 1762 года, естественно, последовали: во-первых, манифест о вступлении на престол императрицы Екатерины II (с приложением присяги на верность подданства); во-вторых, сенатский указ в следствие Именного указа – о переделывании государственных печатей в присутственных местах на имя Ея Величества Екатерины II Алексеевны; в-третьих, волею судьбы, императрица Екатерина Алексеевна воссела на трон и началось ее царствование.

С первого дня, пережив опасные дни переворота и сумев довести до конца свой замысел, она обрела уверенность в том, что сможет достойно руководить государством, кое успела достаточно изучить за годы, прожитые в нем. Она хорошо знала его историю, понимала народ. Екатерина не раз с благодарностью вспоминала свою любимую камер-фрау, Прасковью Никитичну Владиславову, которая просветила ее касательно внутренней жизни русских людей. Посему Екатерина начала свое царствование, не держа зла к врагам и достойно вознаградив своих сподвижников. Как всегда, имея всюду искренних почитателей, она, благодаря им, ведала о всех придворных интригах. Быстро и основательно вникнув в суть самых разных сложных внутренних распрей и скандалов, она умело, без лишних громких разговоров, решала их. Дабы войти во все государственные дела и дать им правильный ход, Екатерина с самого начала своего царствования много и упорно работала – порой до двенадцати часов в сутки, а при необходимости и более. Но одолеть самой накопившиеся за многие годы незавершенные государственные дела было выше ее человеческих сил, и она настойчиво подбирала себе достойных, знающих и надежных помощников.

По ее четкому определению, основой роста благосостояния и мощи страны являлись интересы самой России. Узнав на одном из первых заседаний Сената, что в казне мало денег, она отдала собственные средства, считая, что, раз она принадлежит государству сама, то и принадлежащая ей собственность такожде принадлежит ему. Давно впитав русские представления о том, что общественное благо всегда выше индивидуального, она почитала интересы государства выше, чем интересы отдельной личности, и утверждала: «Где общество выигрывает, тут на партикулярный ущерб не смотрят».

«И что за интерес мне быть государыней нищего государства? – думала она себе. – Нет, я учиню все возможное, дабы не токмо дворяне процветали, но и крестьяне имели приличное жилье, не голодали и были бы одеты во все времена года в приличествующую одежду». Перед глазами у нее вставали нищие люди в лохмотьях на пути императорского кортежа, когда она с Малым двором ехала с государыней Елизаветой Петровной в Киев. Еще тогда у пятнадцатилетней девочки появилась мысль, что такая нищета – позор для всего государства.

Екатерина выделила самые важные принципы своей политики, назвав их «Пятью предметами». В своем дневнике она записала: «Ежели государственный человек ошибается, ежели он рассуждает плохо или принимает ошибочные меры, целый народ испытывает пагубные следствия оного. Надобно часто себя спрашивать: справедливо ли сие начинание? полезно ли? Вот пять предметов, которые надобно всенепременно помнить и добиваться:

1. Надобно просвещать нацию, коей должно управлять.

2. Надобно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставить его соблюдать законы.

3. Надобно учредить в государстве хорошую и точную полицию.

4. Надобно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным.

5. Надобно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям. Каждый гражданин должон быть воспитан в сознании долга своего перед Высшим Существом, перед собой, перед обществом, и надобно ему преподать некоторые искусства, без коих он почти не может обойтись в повседневной жизни».

Заботясь о внутреннем управлении государством, Екатерина не забывала продумывать и политику касательно значения России среди соседних стран. Она мечтала приобрести для своей страны больше веса в мировой политике, чем та имела до ее вступления на престол. Ей не терпелось поскорее добиться всех намеченных целей, но достичь оного оказалось, как она и предполагала, совсем нелегко. Приходилось вникать даже в детали обычной канцелярской рутины. Среди оной особливо ее поразило на одном из первых заседаний Сената отсутствие реестра городов империи, хотя во все города воеводы назначались именно Сенатом. Не имелось даже карты России, кою рассерженная государыня велела купить, выдав пять рублев и послав за ней сенатского служителя в Академию наук. Казалось – мелочь, но колико бесчисленных подобных мелочей встречалось в начале пути императрицы. Она приложила немало труда, дабы исправить положение дел во многих правительственных и других присутственных местах.

Все оное съедало время и здоровье как физическое, так и душевное – тем паче, что не обошлось без борьбы с политическими противниками и постоянной угрозой переворотов и заговоров. Следствие и разоблачение преступников было, по строгому указу императрицы Екатерины Алексеевны, последовательным и незаметным – подобным делам почти не давалось огласки. Екатерина хвалила себя за то, что восемнадцать лет жизни в России она прожила недаром, научившись дипломатической выдержке и умению руководить.

За окнами шел затянувшийся двухдневный дождь. Екатерина любила подобную ненастную погоду. Сидя в теплом кабинете, она иногда, как в сию минуту, поднималась и подходила к окну, прислушивалась к шуму дождя, смотрела на движущиеся кареты, повозки, всадников, спешащих людей. Ей тоже хотелось туда – пусть даже и промокнуть. Было бы так приятно потом прийти, сбросить мокрое платье, сходить в горячую баню, сменить одежду. Дождь ее успокаивал, под его звуки она легко засыпала и хорошо высыпалась. Утром чувствовала себя свежей и помолодевшей.

Григорий Григорьевич Орлов вошел в кабинет императрицы в неурочный час. Вид у него был взволнованный, и Екатерина, увидев его удрученное лицо, обеспокоенно спросила:

– Что-то случилось? В городе? С детьми?

Орлов, приложившись к ее руке и усевшись в кресло, доложил:

– Корабли с петровскими голштинцами затонули. Себе представить невозможно!

– Ах, Боже правый! – ахнула государыня. – Все любимые солдаты Петра!

Орлов угрюмо заметил:

– Видать, скучно ему там, на небесах, без них стало, вот и забрал к себе.

Екатерина подошла, села рядом, взяла его за руку, погладила ее.

– Что же, шторм был?

– Шторм, – нехотя ответил Григорий.

– Никто не спасал?

– С Ревельского берега видна была катастрофа, но комендант вместо мер по спасению послал сюда запрос, мол, что предпринять.

Пораженная известием, Екатерина на мгновенье закрыла глаза рукой.

– В своем ли уме тот комендант? Что подумает о нас весь мир!

Встав, она быстрым шагом прошла в конец комнаты и, повернувшись кругом, подошла к Григорию. На лице проступили пятна – знак большого гнева. Руки ее раскатывали и закатывали кружевные рукава шелкового платья персикового цвета.

Орлов, видя ее состояние, неловко встал, чуть не опрокинув легкий низкий стол из орехового дерева.

– Сей же час отправить приказ уволить сего коменданта, – жестко сказала императрица. – Знать его имени более не желаю.

Орлов позвонил в колокольчик. Вошел статс-секретарь Адам Олсуфьев. Орлов повторил приказ Екатерины и тот незамедлительно бросился его выполнять.

Екатерина долго не могла прийти в себя.

– Ужели никто не спасся?

– Сказывают, человек тридцать доплыли до берега.

Екатерина вдруг горько усмехнулась:

– Знаешь, Гриша, не удивлюсь я, коли среди спасшихся окажется мой любимец Брокдорф.

Орлов мягко притянул ее к себе.

– Коли окажется так, зоренька моя, токмо скажи, и я его одним пальцем пришибу.

– Пусть себе живет! Даже интересно было бы… и довольно об оном! У меня полно других забот.

– Ежели могу помочь, приказывай, – предложил себя фаворит.

– Ты многое можешь сделать для меня, милый, но стать секретарем – дело не для тебя. А вот, кстати, можешь советом помочь, сие тебе не трудно. Ты разбираешься в людях.

Орлов гордо улыбнулся, прижал ее крепче, поцеловал в плечо.

Екатерина никогда не реагировала на нежности, когда голова ее была занята государственной работой.

– Ты ведь знаешь, Гришенька, – говорила императрица, освободившись из его объятий, – дела не терпят разгильдяйства. Мои секретари должны много чего уметь делать: быть исполнительными, точными, грамотными и умными. Работы, сам видишь, – показала она на стол, заваленный бумагами, – непочатый край.

– Да, вижу, что у тебя ее невпроворот! Успеть бы половину сделать к сроку.

– Просто не ведаю, с какого конца начать. Спасибо Господу Богу, что есть у нас Адам Васильевич Олсуфьев. Достался он мне в наследство от государыни Елизаветы Петровны, был ее личным секретарем. Очень умный человек! Образование свое получил, кажется, в Дании, служил в Коллегии иностранных дел под руководством самого канцлера Бестужева. У него веселый, уживчивый характер. К тому же, остроумен! Был среди первых моих сторонников.

Екатерина не стала, понятно, говорить своему любимцу, что тот был родственником Сергея Салтыкова, и именно она, тогда еще Великая княгиня, рекомендовала его канцлеру Бестужеву.

– Он очень помог мне в переписке с матерью, – продолжила она. – Мне ведь было строжайше запрещено иметь с ней связь.

– Как же можно было не разрешать переписываться с родной матерью? – возмутился Григорий.

Екатерина посмотрела на него с укоризной.

– Слишком много кругом завистников, Гриша. Завидуют и ныне нашему с тобой счастью. Ужели ты не убедился?

Орлов, вспомнив ненавистного ему Никиту Панина, вздохнул:

– Как тут не убедиться! На каждый роток не накинешь платок, но кое-кого мы на место поставили.

– Так вот, – не упускала свою мысль Екатерина, – благодаря своему уму и некоторой протекции, Олсуфьев стал быстро подвигаться по службе, и вскоре по рекомендации кабинет-министра барона Черкасова, который по старости лет попросился на покой, и стал исполнять его обязанности. Очень дельный человек. По крайне мере, я смогу не беспокоиться за свои личные доходы и сибирские золотые и серебряные прииски: он оным занимался еще при покойной императрице. Елизавета Петровна ему настолько доверяла, что одного его оставила у своей постели, делая предсмертные распоряжения наследнику, и в его присутствии высказала Великому князю свою последнюю волю. Олсуфьев, между прочим, являлся ее тайным советником и кавалером ордена Александра Невского.

– Ну, что ж! После таковых подробностей я, пожалуй, ознакомился с сим орденоносцем, у него, как у меня – веселый и приятный нрав и весьма тонкий ум.

– Верно, милый, как у тебя, – с улыбкой отметила Екатерина. – Весьма похож, но против тебя он совершенно обыкновенной внешности.

Орлов не любил говорить о том, как выглядит.

– Еще вижу – аки и я, он любит удовольствия, обеды, общество, музыку, театр и все, что к оному относится.

– Главное, он – деловой человек, и я доверю токмо ему управление моей частной канцелярией.

Орлов понимающе кивнул.

– Ты, понятно, чиновников покойной императрицы лучше всех знаешь. Я не могу тебе никого рекомендовать, окромя, может статься, Теплова Николая. Весьма грамотный, и ответствует за свою работу отменно.

– Теплов? – Екатерина немного подумала. – Пожалуй! Григорий Николаевич и в самом деле зело грамотен, закончил Геттингенский университет. Граф Алексей, твой брат, а такожде Кирилл Разумовский почитают его человеком разумным во всех отношениях. Я знаю, в ранней молодости Теплов сопровождал юного Кирилла Григорьевича в Германию, где тот учился год али два. Княгиня Дашкова и Никита Панин с ним в друзьях. – Екатерина, задумавшись, помолчала, потом спросила: – Он уже немолод? Не помнишь, в каком возрасте он нынче?

Орлов наморщил лоб.

– Не знаю, думаю, лет ему сорок али сорок пять.

– Как раз! Пожил, послужил, набрался опыта. Сумел манифест об отречении Петра Федоровича составить в нужный для меня и отечества момент.

– С манифестом он весьма постарался, – заметил с иронией Орлов. – Ненавидел почившего Петра всей душой – понеже, было время, император не давал проходу его молодой красавице-жене… И в Сенате, коли припомнишь, Григорий Николаевич секретарствовал для тебя, когда ты впервые там появилась!

Екатерина живо вспомнила период жаркого увлечения Петра Федоровича Тепловой, ее письмо на четыре страницы – и реакцию покойного императора на оное письмо.

– Согласна, – сказала она задумчиво. – И причины веские для того у него были. Хотя… не внушает он мне отчего-то доверия.

– Не внушает? – озадачился граф Орлов.

Екатерина призадумалась, затем живые глаза ее оборотились на Григория Григорьевича.

– Так. Олсуфьев, Теплов, а третьего я токмо сию минуту припомнила: Елагин!

Григорий поднял высокие брови: он делал так, подражая Екатерине, когда что-то ему было неясно.

– Кто он и чем хорош? Я будто бы слышал таковую фамилию.

– Он – верный человек. Кстати, лет всего лишь на пять старше меня, но уже тогда, когда я токмо приехала в Россию, начал быстро лысеть. Сейчас, думаю, волос и вовсе не осталось на голове. – Екатерина сощурила глаза, видно, вспоминая его. – Мы были в товарищеских отношениях с ним.

Она не стала говорить своему фавориту, что тот был доверенным лицом графа Понятовского.

– Когда канцлер Бестужев был арестован по подозрению в государственной измене, – как раз и меня записали в заговорщицы, – Елагин, служивший при нем, не предал его и был сослан в Казанскую губернию. Вот я его оттуда и извлеку. Пусть еще послужит отечеству. Тем паче, что Алексей Петрович, не успев вернуться из ссылки, протежировал мне его.

– Да, пожалуй, было бы справедливо вернуть верного человека, – паки согласился граф. – Кстати, вспомнил: не он ли известен как поэт, складывающий скабрезные стихи? Кое-какие я слышал, и мне они совсем не пришлись по душе.

Теперь пришла очередь поднять высоко брови Екатерине Алексеевне.

– Не слыхала… хотя сказывали, что пописывает стихи. Ужели и скабрезные писал? – Екатерина скривила пухлые губы, посмотрела выжидающе на фаворита. Тот пожал плечами.

Наведя порядок на столе с бумагами, через минут пять Екатерина вынесла свое решение:

– Итак, Гришенька, в моей канцелярии будут работать: Олсуфьев Адам Васильевич, Елагин Иван Перфильевич и Теплов Григорий Николаевич. Пока хватит мне троих, а потом поглядим – может еще кого привлечем к делам государственным. Знаешь, отчего все-таки Елагин? Сведущ он в делах принятия челобитных. К тому же состоял в дворцовой канцелярии и в комиссии о вине и соли. Я думаю еще поставить его директором по спектаклям и придворной музыке – актерство у него в крови. Пусть они с Федором Волковым займутся нашими театрами.

– А что они будут делать? И где? У тебя в кабинете, вместе с тобой? – ревниво спросил Орлов.

Екатерина улыбнулась.

– Григорий Григорьевич, дорогой, Зимний дворец большой, у каждого будет свой кабинет. А что будут делать? Ну, милый мой… – Екатерина поудобнее устроилась в кресле и принялась объяснять: – Во-первых, будут принимать челобитные на мое имя, будут передавать мне жалобы на волокиту в учреждениях. Во-вторых, будут они дежурить в моей приемной и являться по первому вызову – мало ли срочные дела объявятся? В-третьих, каждый из них ежедневно должон делать мне доклады по своей работе. После моей резолюции по каждому прошению секретари будут рассылать документы в Правительственный Сенат и другие государственные учреждения. Люди они не особо богатые и родовитые, уповаю на их добросовестную работу. Коли будут хорошо работать, стало быть – поднимутся по служебной лестнице. Думаю в будущем обеспечивать государственных работников пенсионом по старости, дабы были у них средства на проживание. Плохо разве?

Орлов всегда с неподдельным восхищением наблюдал, как она работает.

– Ты знаешь свое царское дело так, словно всю жизнь оным занималась, – сказал он с легкой лестью.

– Нет, дорогой, – с грустной улыбкой опровергла она его предположение. – К подобным делам императрица Елизавета меня не допускала. Впрочем, покойный муж просил меня заниматься маленьким Голштинским герцогством. Там я кое-чему научилась. А теперь вот разбираюсь с текущими и запущенными государственными делами здесь. Главный делец, Петр Иванович Шувалов, умер, и не с кого теперь спросить.

Орлов стоял в кабинете императрицы у второго, широкого стола, рассматривал карты. Екатерина сидела за столом поменьше, перебирала бумаги. Через час они должны были ехать к Шкурину, навестить маленького сына Алексея. Екатерина нервничала: на сей раз будет токмо третий случай, когда она увидит малютку. Она не раз размышляла о себе как о безобразной матери, коли может жить, оставив ребенка на чье-то попечение. Но каков же выход? Объявить народу, что у нее сын от Орлова? Навряд ли понравится простым православным людям известие о ребенке, рожденном вне брака.

Она сама здесь на птичьих правах. Когда цесаревна Елизавета учинила переворот, та имела полное право на трон, будучи по крови Романовой, а кто она, Екатерина? Узурпаторша в полном смысле слова. Паки императрица в душе поблагодарила государыню Елизавету. Ежели бы она не отобрала у нее старшего сына, Павла, то вряд ли она теперь смогла бы отдать младшего. А ныне – как будто так и надобно. Тайный ее ребенок спрятан надежно в достойной семье. Навещай его – и все! Конечно, она будет заниматься его судьбой, купит ему состояние, даст фамилию. Дальше же – жизнь покажет.

– Как я устала разбираться со всеми заговорщиками, подпольными моими друзьями! – сказала она раздраженно.

Орлов круто обернулся к ней:

– Заговорщики? Кто таковые?

Екатерина подняла на него усталые глаза:

– Те самые, которые возвели меня на престол. Я и ведать не ведала, колико их вокруг моей особы.

Орлов широко улыбнулся, открывая белоснежные ровные зубы:

– А ты, бедняжка, томилась, страдала от одиночества и страха. Колико раз жалилась, что кругом одна, хоть волчицей вой. – Он со значением посмотрел ей в глаза, сказал нежно, но с нажимом: – А я для тебя – единственный свет в окошке. Твой волк.

– Волчище, а не волк, – мгновенно парировала она.

Екатерина сразу поняла, что он намекал на то, что она никак не решится выйти за него замуж официально, но решила сделать вид, будто не поняла, что он имел в виду.

– Разве не таковое было время? Я с содроганием думала о ссылке в дальний монастырь, подобно Лопухиной, жене Петра Великого. Ведь сие так просто делается в России.

– Ну, у той Лопухиной мужем был Великий Петр, а у тебя какой-то телок. – Последнее слово Григорий Орлов произнес с видимым удовольствием: он никогда не упускал возможности поддеть лишний раз покойного императора.

– О чем ты? Перестань! Я не о том.

– Тогда о чем же, сердце мое?

– О том, что Бецкой, Пассек, Дашков и другие считают, что я недостаточно их отблагодарила. Годовой бюджет почти иссяк, а я все деньги и поместья раздаю, дабы успокоить их. Сам знаешь – токмо твоему брату Алексею Григорьевичу пожаловано пятьдесят тысяч и деревни с восьмью сотнями крестьян. Федору Григорьевичу досталось почти столько же. О тебе я и не говорю. Все трое вы, вестимо, получили оные заслуженно, мне в радость было вас отблагодарить… Да, еще адмирал Иван Лукьянович Талызин! Господи, уж его-то услугу трудно переоценить! А я ему всего-то две тысячи выделила – и доволен.

Григорий согласно кивнул.

– А про орден Андрея Первозванного забыла? – напомнил он.

– Сию награду он заслужил! Он настоящий герой для меня! Страшно подумать: буде он не поехал бы в Кронштадт, не привел всех к присяге, а позже не арестовал бы присланного Петром генерал-аншефа, Петра Антоновича Дивьера… Нет, коли не помощь Талызина, все наше предприятие могло рухнуть. – Екатерина передернула плечами. – Страшно представить. Сам Господь Бог был с нами…

Григорий Орлов усмехнулся.

– Чуть комендант пригрозил пушками, так наш испуганный пострел, Петр Федорович, приказал развернуться назад.

– Господи, за Талызина благодарение Тебе, – занятая своими мыслями, Екатерина перекрестилась. – Вот он стоящий человек, скромен, без непомерных амбиций.

Екатерина помолчала, теребя брильянтовую серьгу в правом ухе. Григорий посмотрел на нее вопросительно.

– Я думаю, надобно скорее возвратить бывшего генерал-прокурора, честнейшего Якова Шаховского, хотя бы в Сенат. Как бы хотелось избавиться от нынешнего прокурора Глебова, однако вернуть Якова Петровича – слишком открытый намек на непригодность Глебова.

Григорий учинил сожалеющую гримасу.

– Стало быть, не надобно накалять между ними сношения. Подождем. Думаю, надобно найти Глебову другую замену.

Теперь Екатерина согласно кивнула. Выпятив губу, она внимательно смотрела на Орлова, на самом же деле не видя его, занятая своими мыслями.

– Что? – спросил Григорий.

Екатерина чуть тряхнула головой, сказала:

– Помнишь, я рассказывала тебе о Марии Симоновне Чоглоковой, моей гофмейстерине?

Орлов кивнул.

– Матери шестерых детей?

– Семерых. Так вот, она вышла замуж за оного Глебова, нынешнего генерал-губернатора. Ныне, сказывают, она весьма часто хворает, ходит с палочкой…

– Да-с.

Екатерина оглянулась на него.

– И что я так часто отвлекаюсь? Дай Бог ей счастья! А меня волнуют мои сподвижники.

Орлов насупился.

– Так-так-так, – он ободряюще глянул на Екатерину. – Вот что: я разберусь с офицерами, а ты со своей Дашковой реши.

Екатерина снова беспокойно зашуршала бумагами:

– А что Екатерина Романовна? Она умна, образована. И оное – ее главное достоинство. Остра на язык. Палец в рот не клади, откусит целую руку. Вот надобно кого-то отправить в Швецию официально сообщить о моем восшествии на трон. Дашкова весьма бы подошла для сей миссии, но она дама. Ан нет, принято посылать мужеский пол. Кого? Кто среди твоих друзей, грамотный, способен быть дипломатом? Посоветуй, свет мой, Гришенька.

Григорий Григорьевич задумался, побарабанил пальцами по крышке золотой табакерки.

– Среди моих друзей, зоренька моя, не припомню, – сказал он. – Хотя, сказывают, приятель и тезка мой, Григорий Потемкин, в университете в Москве учился, зело грамотный.

Екатерина Алексеевна живо вспомнила его.

– Потемкин? Тот самый, который подал мне темляк для шпаги, а потом никак не мог отъехать, понеже его лошадь не хотела отходить от моего Брильянта? И волосы у него весьма красивые.

– Все-то ты приметишь! Все ему нипочем, везде успевает. Ты его немало наградила, уважила чином поручика, кажется…

– Так в чем же дело, Гриша! Пошлем твоего тезку в Швецию. Мой дядя, чаю, будет рад узнать о моем восшествии.

– Эх, хорошо бы иметь родственников по всей Европе!

– Не знаю, милый, про всю Европу, но, полагаю, родственники мои вполне могут быть довольны моим восшествием.

Екатерина подошла, обняла Орлова, отстранилась и посмотрела своим особливым взглядом:

– Ты всегда правильно мыслишь, милый мой. Посоветуй, что же мне делать с княгиней Дашковой? Что-то уж больно много стало ее, везде свой нос сует. Устала я от ее присутствия.

Орлов добродушно рассмеялся:

– Она мне такожде не по душе. Меня ненавидит, будто я ей дорогу перешел. К тебе ревнует. Но вы же близкие подруги, она за тебя в огонь и в воду.

– Тяготит меня сие, Гришенька! Не сестры же мы! Она постоянно требует моего внимания. Как будто я ей что-то должна во всякое время.

Григорий удивленно мотнул головой:

– Трудно понять вас, девицы. У нас все проще!

Екатерина усмехнулась:

– Так уж и просто! Хотя да, у тебя бессчетное количество друзей. У меня же теперь осталась одна моя Брюсша.

– Прасковья Александровна, что ли?

– Она. Токмо с ней я могу говорить обо всем, не опасаясь того, что оное может чем-то для меня обернуться. Вот и с тобой я благодаря ей да Василию Шкурину. – Екатерина намеренно близко склонилась и нежно прошептала ему на ухо: – Они наши верные друзья!

Реакция Орлова была обычной: крепко прижав к себе, он не отпускал ее, пока не зацеловал.

Екатерина оторвалась от него с растрепанной прической. Подошла к зеркалу, встала, дабы видеть и его. Он тоже поправил волосы – своей огромной пятерней, как гребнем.

– Кстати, – вспомнил он, – я могу предложить тебе хорошую подругу, мою двоюродную сестру, Протасову Анечку. Заместо княгини Дашковой. Аня далеко не красавица, но большая умница. Думаю, тебе с ней не придется скучать. Из нее выйдет хорошая фрейлина.

– Так же умна, как и ты, орел мой?

– Я ей в подметки не гожусь – несмотря на то, что она весьма молода.

– Колико ж ей лет?

– Восемнадцать, навроде как.

Екатерина сделала удивленные глаза.

– И умнее тебя, – она обошла любимца вокруг. – Не поверю!

– Завтрева же я ее тебе представлю, сама увидишь.

Орлов сделал просительную физиономию.

– Тетушка просила пристроить ее…

Екатерина подошла, обвила его шею руками.

– Она на год младше Дашковой… Ладно, токмо ради тебя, Гришенька. Приводи, посмотрю на нее.

Розовощекий Григорий довольно улыбнулся, склонился и звучно поцеловал Екатерину в самые губы. Екатерина, тесно прильнув к нему, вернула ему продолжительный поцелуй. Разжав, наконец, руки, она обняла его за шею левой, другой – стала перебирать его мягкие кудри. Григорий щурил глаза, лукаво и многозначительно поглядывая на нее. Помолчав в таком положении некоторое время, Орлов вдруг всполошился:

– Чуть не забыл! Пора, матушка, оставить дела. Не забыла? Дитя наше, Алексея Григорьевича надобно навестить. Карета, чай, уже ждет.

– Пойдем, пойдем, – заторопилась Екатерина, – Василий Григорьевич нынче напомнил мне, что ожидает нас.

Бросив последний взгляд на бумаги, она неохотно встала: столько еще следовало пересмотреть документов, а ей уж надобно уходить!

– Не понимаю, как покойная, блаженной памяти, Елизавета Петровна, не управляя, правила Россией. И страна процветала. Не понимаю! – удрученно молвила она.

Орлов пожал плечами, дескать, сам понять никак не могу, но тут же предположил:

– Полагаю, имя дщери Петра делало свое дело.

Екатерина, глянув в лицо фавориту, согласно кивнула.

– Похоже на то. Имя! – она скорчила сожалеющую мину. – Но у меня пока такового имени нет.